стонала еще раз, с болезненным движением вытянулась и
умерла. Тогда мною овладел ужас и дрожа от него я бросил
ся из комнаты. Но в коридоре было темно, потому что лам
па была погашена. От моего спутника уж не было и следов,
и я должен был в темноте наугад пробираться около стены,
чтобы дойти до лестницы. Наконец я нашел ее и то падая,
то скользя спустился вниз. И внизу никого не было, дверь
была только притворена. Я вздохнул свободнее, когда ока
зался на улице,— ведь в доме мне стало совсем страшно.
Пришпориваемый страхом, я побежал в свое жилище и за
рылся в подушки постели, чтобы забыть то ужасное, что я
сделал. Но сон бежал от меня и только утром я опять при
ободрился и успокоился. Мне казалось невероятным, что
человек, склонивший меня на этот нечестивый поступок,
каким он представлялся мне теперь, выдаст меня. Я решил
тотчас же идти в лавку к своему делу и принять, насколько
возможно, беззаботный вид. Но увы! Новое обстоятельство,
которое я только теперь заметил, еще увеличило мое горе.
У меня не хватало шапки и пояса, а также ножа. Я не знал на
верно, оставил ли я их в комнате убитой или же потерял во
время своего бегства. К сожалению, первое казалось мне бо
лее вероятным и, следовательно, меня, убийцу, могли найти.
В обычное время я открыл свою лавку. Ко мне подошел
мой сосед, как он обыкновенно делал это каждое утро, по
тому что был разговорчивым человеком.
— Эй, что вы скажете об ужасном происшествии,—начал
он,— случившемся сегодня ночью?
Я сделал вид, будто ничего не знаю.
— Как, неужели вы не знаете того, чем занят весь город?
Не знаете, что прекраснейший цветок Флоренции, дочь гу
бернатора Бианка убита в эту ночь? Ах, я видел, как еще
вчера она такой веселой проезжала со своим женихом по
улицам; ведь сегодня у них была бы свадьба!
Каждое слово соседа кололо меня в сердце. И как часто
повторялась моя пытка — ведь каждый покупатель расска
зывал мне это происшествие и всегда один ужаснее друго
го, однако никто не мог рассказать так ужасно, как я сам
видел. Около полудня в лавку вошел полицейский и попро
сил меня удалить людей.
— Синьор Цалейкос,— сказал он, вынимая вещи, кото
рых я хватился,— эти вещи вам принадлежат?
2Buлыаел&ж Гауф _
5 8 --------------------------------------------- — ------------------------------------------
Я подумал, не отречься ли мне от них; но увидев через
полуоткрытую дверь своего хозяина и нескольких знако
мых, которые могли, пожалуй, свидетельствовать против
меня, я решил не ухудшать дела еще ложью и признал по
казанные мне вещи. Полицейский попросил меня следовать
за ним и привел меня в большое здание, в котором я скоро
узнал тюрьму. Там он указал мне место заключения до суда.
Мое положение было ужасно, когда я в уединении стал
раздумывать о нем. Мысль, что я убил, хотя и невольно, все
возвращалась. При этом я не мог скрыть от себя, что блеск
золота омрачил мои чувства: иначе я не мог бы так слепо
пойти в ловушку. Через два часа после ареста меня вывели
из тюрьмы. Мы спустились по нескольким лестницам и за
тем пришли в большую залу. Там около длинного стола,
покрытого черным сукном, сидели двенадцать человек,
большей частью старики. По бокам залы возвышались ска
мьи, наполненные знатнейшими лицами Флоренции. На
галереях, пристроенных вверху, густой толпой стояли зри
тели. Когда я подошел к черному столу, поднялся человек
с мрачным, печальным лицом. Это был губернатор. Он ска
зал собравшимся, что, как отец, он не может судить в этом
деле и на этот раз уступает свое место старейшему из сена
торов. Старейший из сенаторов был по крайней мере девя
носта лет. Он стоял сгорбившись, его виски были покрыты
тонкими белыми волосами, но глаза еще пылали огнем, а
голос был силен и тверд. Он стал спрашивать меня, созна
юсь ли я в убийстве. Я попросил его выслушать меня и без
страха и внятным голосом рассказал то, что сделал и что
знал. Я заметил, что губернатор во время моего рассказа то
бледнел, то краснел, а когда я кончил, он с бешенством вско
чил.
— Как, несчастный! —крикнул он мне.—Так ты еще хо
чешь свалить на другого преступление, которое совершил из
алчности?
Сенатор упрекнул его за это вмешательство, так как он
добровольно отказался от своего права. Притом совсем не
доказано, что я совершил злодеяние из алчности, ведь и по
его собственному показанию у убитой ничего не было укра
дено. Мало того, сенатор пошел еще дальше. Он объявил
губернатору, что он должен дать отчет о прежней жизни
своей дочери; ведь только таким образом можно решить,
правду ли я сказал или нет. Вместе с тем он на сегодня от
0 $асска? об отрубленной р р е
-ф*----------------------------------------------------------------------------------------------------------- $9
менил суд, чтобы познакомиться, как он сказал, с бумагами
умершей, которые ему передаст губернатор. Я был опять
отведен в тюрьму, где печально провел день, весь поглощен
ный горячим желанием, чтобы открылась хоть какая-нибудь
связь между умершей и таинственным Красным Плащом.
На другой день я с надеждой вошел в зал суда. На столе
лежали несколько писем. Старый сенатор спросил меня, мой
ли это почерк. Я посмотрел на письма и нашел, что они,
должно быть, написаны той же рукой, как те две записки,
которые я получил. Я высказал это сенаторам, но они, по-
видимому, не обратили на это внимания и отвечали, что я
мог написать и, должно быть, написал то и другое, потому
что подпись на письмах, несомненно, Ц, начальная буква
моего имени. А письма содержали угрозы умершей и всячес
ки предостерегали ее от свадьбы, к которой она готовилась.
По-видимому, губернатор дал странные объяснения от
носительно моей личности, потому что с этого дня со мной
стали обращаться недоверчивее и строже. В свое оправдание
я сослался на бумаги, которые должны оказаться в моей
комнате, но мне сказали, что там искали и ничего не нашли.
Таким образом, в конце этого судебного дня у меня исчез
ла всякая надежда, и когда я на третий день был опять при
веден в зал суда, мне прочли приговор, по которому я, ули
ченный в умышленном убийстве, был присужден к смерти.
Так вот до чего я дошел! Покинутый всем, что мне было
еще дорого на земле, вдали от родины, я во цвете лет дол
жен был невинно умереть под топором!
Вечером этого ужасного дня, решившего мою участь, я
одиноко сидел в тюрьме. Мои надежды погибли, мои груст
ные мысли были обращены к смерти. Вдруг дверь моей
тюрьмы отворилась, и вошел человек, который долго мол
ча смотрел на меня.
— Так я опять встречаю тебя, Цалейкос? — сказал он.
При тусклом свете своей лампы я не узнал его, но звук
его голоса пробудил во мне старые воспоминания. Это был
Валетти, один из тех немногих друзей, которых я знал в го
роде Париже во время своих занятий. Он сказал, что случай
но приехал во Флоренцию, где его отец живет знатным че
ловеком, услыхал о моей истории и пришел, чтобы еще раз
увидеть меня и от меня самого узнать, как я мог так тяжко
провиниться. Я рассказал ему всю историю. Он, казалось,
очень удивился ей и заклинал меня все сказать ему, своему
деилыаельж Гауф
единственному другу, и не покидать этот свет с ложью.
Я поклялся ему самой дорогой для меня клятвой, что ска
зал правду и что надо мной не тяготеет никакой другой
вины, кроме той, что, ослепленный блеском золота, я не
постиг неправдоподобности рассказа незнакомца.
— Так ты не знал Бианки? — спросил он.
Я уверял его, что никогда не видел ее. Тогда Валетти стал
рассказывать мне, что в этом деле есть глубокая тайна, что
губернатор очень поспешно произнес надо мной приговор,
а в народе появился слух, что я уже давно знал Бианку и
умертвил ее из мести за ее брак с другим. Я заметил ему, что
все это соответствует Красному Плащу, но я ничем не могу
доказать его участие в этом деле. Валетти рыдая обнял меня
и обещал мне сделать все, чтобы по крайней мере спасти
мою жизнь. У меня было мало надежды, но я знал, что Ва
летти умный и сведущий в законах человек и что он сдела
ет все, чтобы спасти меня.
Два долгих дня я был в неизвестности. Наконец явился
и Валетти.
— Я приношу утешение, хотя и печальное. Ты будешь
жив и будешь свободен, но потеряешь руку.
Тронутый этим, я благодарил друга за свою жизнь. Он
сказал мне, что губернатор был неумолим и не позволил
снова расследовать дело, но чтобы не показаться несправед
ливым, он согласился наконец сообразовать мое наказание
с наказанием, постановленным в книгах флорентийской
истории, если в них найдется подобный случай. Тогда Ва
летти и его отец стали день и ночь читать старые книги и
наконец нашли случай, вполне подобный моему. В книгах
приговор гласит: ему должно отрубить левую руку, отобрать
его имущество, а самого его навсегда изгнать. Таково теперь
и мое наказание, и я должен готовиться к тому мучительно
му часу, который ожидает меня.
Я не стану изображать вам этот ужасный час, когда я на
открытой площади положил на плаху свою руку, когда моя
собственная кровь ручьем полилась на меня!
Валетти принял меня в свой дом, пока я не выздоровел,
а потом великодушно снабдил меня деньгами на дорогу;
ведь все, что я приобрел себе с таким трудом, стало добычей
суда. Из Флоренции я поехал на Сицилию, а оттуда с пер
вым кораблем, который застал, в Константинополь. Мои
0 $асска$ об отрубленной руке ^
надежды были обращены на ту сумму, которую я передал
своему другу, причем я просил его позволить мне жить у
него. Как я изумился, когда он спросил меня, почему же я
не еду в свой дом! Он сказал мне, что какой-то иностранец
купил на мое имя дом в греческом квартале и при этом го
ворил соседям, что скоро и я сам приеду. Я тотчас же вмес
те с другом пошел туда и был с радостью принят всеми ста
рыми знакомыми. Старый купец дал мне письмо, которое
оставил у него человек, купивший для меня дом.
Я стал читать его:
«Цалейкос! Две руки готовы неутомимо хлопотать, что
бы ты не чувствовал потери одной! Дом, который ты ви
дишь, и все, что есть в нем,—твое. Тебе ежегодно будут до
ставлять столько, что среди своего народа ты будешь при
надлежать к богатым. Да простишь ты тому, кто несчастнее
тебя!»
Я мог предполагать, кто написал это, а купец на мой во
прос сказал мне, что этого человека он принял за франка и
что он был одет в красный плащ. Я узнал достаточно и со
знался, что незнакомец, должно быть, не вполне все-таки ли
шен благородства. В моем новом доме все было устроено
наилучшим образом, даже был подвал с лучшими товарами,
чем я когда-либо имел. С тех пор прошло десять лет; боль
ше по старой привычке, чем по необходимости, я продолжаю
свои торговые поездки, но той страны, где я стал таким не
счастным, я никогда уж не видал. С тех пор я каждый год по
лучал тысячу золотых; но хотя мне и отрадно сознавать, что
тот несчастный благороден, однако он не может искупить
скорбь моей души, потому что во мне вечно живет ужасный
образ убитой Бианки.
Цалейкос, греческий купец, окончил свой рассказ. О с
тальные с большим участием слушали его; особенно, каза
лось, был тронут им незнакомец. Он несколько раз глубоко
вздыхал, а Мулею показалось даже, что раз у него на глазах
были слезы. Они еще долго беседовали об этой истории.
— И вы не проклинаете того неизвестного, который так
гнусно лиш ил вас столь благородного члена вашего тела,
который даже подверг опасности вашу жизнь? — спросил
незнакомец.
Шлъылъм Т ауф
62 7*;
— Конечно, прежде были минуты,— отвечал грек,— ког
да мое сердце обвиняло его перед Богом, за то что он навлек
на меня это горе и отравил мою жизнь, но я находил утеше
ние в вере отцов, а она повелевает мне любить своих врагов;
притом он, может быть, еще несчастнее меня.
— Вы благородный человек! — воскликнул тронутый
незнакомец и пожал греку руку.
Но начальник стражи прервал их беседу. Он с озабочен
ным видом вошел в палатку и сообщил, что здесь не следу
ет отдыхать, потому что в этом месте караваны обыкновен
но подвергаются нападению и его стражам даже кажется, что
вдали видны несколько всадников.
Купцы были очень смущены этим известием, а незнако
мец Селим удивился их смущению, заметив, что при такой
хорошей защите им нечего бояться шайки разбойничьих
арабов.
— Да, господин,— возразил ему начальник страж и.—
Если бы это был только такой сброд, то можно было бы без
опасения лечь отдохнуть, но с некоторого времени опять
появимся страшный Орбазан, и поэтому следует быть осто
рожнее.
Незнакомец спросил, кто же этот Орбазан, и Ахмет, ста
рый купец, отвечал ему:
— Среди народа существуют разные сказания об этом
удивительном человеке. Одни считают его сверхчеловече
ским существом, потому что он часто выдерживает борьбу
с пятью-шестью воинами сразу, другие считают его храбрым
франком, которого в эту страну привело несчастье; но преж
де всего верно только то, что он проклятый разбойник и вор.
— Этого вы не можете утверждать,—возразил ему Леза,
один из купцов.— Хотя он и разбойник, но он все-таки бла
городный человек. Таким он показал себя моему брату, и
этот пример я мог бы рассказать вам. Всю свою шайку он
сделал порядочными людьми, и пока он рыщет по пустыне,
не смеет показаться никакая другая шайка. Притом он не
грабит, как другие, а берет только деньги за охрану карава
нов, и кто добровольно заплатил ему, тот едет дальше бла
гополучно, потому что Орбазан — господин пустыни.
Так говорили между собой в палатке путники, а стража,
расставленная вокруг места привала, начала беспокоиться.
На расстоянии получаса показалась довольно значительная
кучка вооруженных всадников; они ехали, по-видимому,
0 $асска$ об отрубленной руке
о * ~ — ------------ vd
прямо к лагерю. Поэтому один из людей стражи пошел в
палатку известить, что они, вероятно, подвергнутся нападе
нию. Купцы стали совещаться между собой, что им делать:
идти ли навстречу всадникам или подождать нападения.
Ахмет и двое старших купцов желали последнего, а пыл
кий Мулей и Цалейкос требовали первого и призывали к
себе на помощь незнакомца. Он же спокойно вынул из-за
пояса маленький голубой платок с красными звездами, при
вязал его к копью и велел одному из рабов воткнуть копье
над палаткой. Он ручается своей жизнью, говорил он, что,
увидев этот знак, всадники спокойно проедут мимо. Мулей
не верил в успех, но раб воткнул копье над палаткой. Меж
ду тем все находившиеся в лагере взялись за оружие и с
напряженным ожиданием смотрели на всадников. Но пос
ледние заметили, по-видимому, знак над палаткой; они сра
зу свернули со своего направления к лагерю и, сделав боль
шой полукруг, пронеслись в стороне.
Удивленные путники несколько мгновений стояли и
смотрели то на всадников, то на незнакомца. Последний
совершенно равнодушно, как будто ничего не произошло,
стоял перед палаткой и смотрел на равнину. Наконец Му
лей прервал молчание.
— Кто ты, могущественный незнакомец,— воскликнул
он,— ты, который знаком укрощает дикие орды пустыни?
— Вы считаете мое искусство выше, чем оно есть,— от
вечал Селим Барух.— Я запасся этим знаком, когда убе
жал из плена, а что он должен показывать —я сам не знаю.
Я знаю только то, что путешествующий с этим знаком нахо
дится под могущественной защитой.
Купцы благодарили незнакомца и называли его своим
спасителем. Действительно, число всадников было так вели
ко, что караван, вероятно, не смог бы оказать сопротивление.
Теперь они с облегченным сердцем улеглись отдыхать;
когда же солнце стало заходить и по песчаной равнине про
несся вечерний ветер, они выступили в путь и поехали
дальше.
На следующий день они сделали привал на расстоянии
приблизительно только одного дня пути от конца пустыни.
Когда путники опять собрались в большой палатке, купец
Леза заговорил:
— Я вчера сказал вам, что страшный Орбазан — благо
родный человек; позвольте мне сегодня доказать вам это
ЯВи/гьае/тьж ЭГауф ^
6ч ---------------------------------------------------------------------------------------
рассказом о приключениях моего брата. Мой отец был кади1
в Акаре. У него были трое детей. Я был самым старшим,
брат и сестра было гораздо моложе меня. Когда мне было
двадцать лет, брат моего отца призвал меня к себе. Он на
значил меня наследником своего имущества с условием,
чтобы я оставался при нем до его смерти. Но он достиг глу
бокой старости, так что я только два года тому назад вернул
ся на родину и ничего не знал о том, какая ужасная судьба
постигла мой дом и как милостивый Аллах отвратил ее.
1Кади — судья.
Спасекие ф о д ь ж ы
ой брат Мустафа и моя сестра Фатьма
были почти одинакового возраста. Брат
был старше самое большее двумя года
ми. Они искренне любили друг друга и
вместе содействовали всему, что могло
облегчить нашему болезненному отцу
тяжесть его старости. Когда Фатьме ис
полнилось шестнадцать лет, брат в день
ее рождения устроил празднество. Он
пригласил всех ее подруг, угостил их в отцовском саду изыс
канными кушаньями, а когда наступил вечер, пригласил их
немного проехаться по морю на лодке, которую он нанял и
по-праздничному украсил. Фатьма и ее подруги с радостью
согласились, потому что вечер был прекрасный, и город,
особенно вечером, если смотреть с моря, представлял вели
колепный вид. Но девушкам так понравилось в лодке, что
они уговаривали моего брата ехать все дальше в море. Мус
тафа же неохотно соглашался, потому что несколько дней
тому назад показался разбойничий корабль.
Недалеко от города в море выдавался мыс. Девушки за
хотели проехать и туда, чтобы посмотреть оттуда закат солн
ца в море. Огибая мыс, они на незначительном расстоянии
от себя увидели лодку, занятую вооруженными людьми. Не
предчувствуя ничего хорошего, мой брат велел гребцам по
вернуть свое судно и грести к берегу. Действительно, его
опасение, по-видимому, подтверждалось, потому что та лод
ка быстро последовала за лодкой моего брата, обогнала ее,
так как на ней было больше гребцов, и все время держалась
между берегом и нашей лодкой. Осознав опасность, в кото-
3 Вильгельм Гауф
Шлъылъм Тйщ _
вв ------------------------------------- — ---------------------------------
рой они находились, девушки стали вскакивать, кричать и
плакать. Мустафа напрасно старался успокоить их, напрас
но уговаривал их сидеть смирно, потому что своей беготней
взад и вперед они подвергали лодку опасности опрокинуть
ся. Ничто не помогало, и когда они наконец, при приближе
нии другой лодки, все бросились на заднюю сторону судна,
оно опрокинулось. А между тем с берега наблюдали за дви
жениями незнакомой лодки, и так как уже некоторое время
опасались корсаров, то это судно возбудило подозрение и
несколько лодок отчалили от берега на защиту нашей лод
ки. Но они прибыли только-только вовремя, чтобы подо
брать утопавших. В суматохе неприятельское судно усколь
знуло, а на обеих лодках, которые приняли спасенных, было
неизвестно, все ли спасены. Сошлись и — увы! Оказалось,
что моей сестры и одной из ее подруг не было; но в то же
время в одной из лодок заметили какого-то неизвестного
человека. На угрозы Мустафы он признался, что принадле
жит к неприятельскому кораблю, который стоит на якоре в
двух милях к востоку, и что его товарищи во время своего
поспешного бегства покинули его, когда он собирался помо
гать вытаскивать из воды девушек. Он сказал также, что
видел, как двух из девушек втащили на корабль.
Скорбь моего старого отца была безгранична, но и Мус
тафа был до смерти огорчен, не только потому что пропала
его любимая сестра и что в ее несчастье он обвинял себя,—
та подруга Фатьмы, которая разделила ее несчастье, была
своими родителями обещана ему в супруги, и только наше
му отцу он еще не смел признаться в этом, потому что ее
родители были бедны и низкого происхождения. А мой отец
был строгий человек. Когда его скорбь немного улеглась, он
позвал к себе Мустафу и сказал ему:
— Твоя глупость лишила меня утешения моей старости
и радости моих очей. Уходи, я навеки прогоняю тебя с глаз
долой. Я проклинаю тебя и твоих потомков, и только когда
ты возвратишь мне Фатьму, я сниму с твоей головы отцов
ское проклятие!
Этого мой бедный брат не ожидал; он уже раньше решил
отыскать свою сестру и ее подругу и только хотел испросить
себе для этого благословения отца, а теперь отец посылал его
по свету с проклятием. Но если прежде горе удручало его,
то теперь его мужество только укрепило то полное несча
стье, которого он не заслуживал.
(Спасские ЙЭатьжы
Он пошел к пленному морскому разбойнику, расспросил
его, куда лежал путь его корабля, и узнал, что разбойники
вели торговлю рабами и обыкновенно много торговали в
Бальсоре.
Когда он вернулся домой, чтобы приготовиться в путь,
гнев отца, по-видимому, немного прошел, потому что он
прислал сыну кошелек с золотом для поддержки во время
пути. Мустафа плача простился с родителями Зораиды —
так звали его похищенную невесту — и отправился в Баль-
сору.
Мустафа поехал сухим путем, потому что из нашего ма
ленького города в Бальсору совсем не ходили корабли. По
этому он должен был проезжать в день очень много, чтобы
прибыть в Бальсору вскоре после морских разбойников. Так
как у него был добрый конь и не было никакой поклажи, то
он мог надеяться достигнуть этого города в конце шестого
дня. Но вечером на четвертый день, когда он совершенно
один ехал своей дорогой, на него вдруг напали три челове
ка. Заметив, что они хорошо вооружены и сильны и что они
покушаются скорее на его жизнь, чем на деньги и коня, он
крикнул им, что сдается. Они сошли с лошадей и связали
ему ноги под брюхом его лошади, а самого его взяли в сере
дину и, схватив поводья его коня, рысью поехали вместе с
ним не говоря ни слова.
Мустафа предался немому отчаянию. Отцовское прокля
тие, по-видимому, уже теперь исполнялось над несчастным,
и как он мог надеяться спасти свою сестру и Зораиду, если,
лишенный всех средств, он мог употребить для их освобож
дения только свою жалкую жизнь. Проехав около часа Му
стафа и его немые спутники свернули в небольшую долину.
Долина была окаймлена высокими деревьями; мягкий тем
но-зеленый луг и ручей, протекавший посредине его, мани
ли к отдыху. Действительно, Мустафа увидел пятнадцать—
двадцать раскинутых там палаток. К колышкам палаток
были привязаны верблюды и красивые лошади, а из одной
палатки раздавалась веселая мелодия цитры и двух прекрас
ных мужских голосов. Моему брату показалось, что люди,
выбравшие себе для лагеря такое веселое местечко, не мо
гут замышлять против него никакого зла, и поэтому он без
боязни последовал призыву своих проводников, которые,
развязав его веревки, сделали ему знак сойти с лошади.
Его привели в палатку; она была больше остальных и
внутри красиво, почти изящно убрана. Великолепные вы-
з*
Шлъылъм Т ауф
шитые золотом подушки, тканые ковры и позолоченные
курильницы где-нибудь в другом месте указывали бы на
богатство и довольство, а здесь они казались только смелой
добычей. На одной из подушек сидел старый, маленький
человек; у него было безобразное лицо, смуглая и блестящая
кожа, а неприятная черта злобной хитрости в глазах и рот
делали его вид противным. Хотя этот человек старался при
дать себе некоторую важность, однако Мустафа скоро заме
тил, что не для него палатка так богато украшена, а разго
вор его проводников подтверждал, по-видимому, его заме
чание.
— Где атаман? — спросили они у карлика.
— На маленькой охоте,— отвечал он,— но он поручил
мне занимать его место.
— Это он не умно сделал,— возразил один из разбойни
ков,—потому что скоро надо решить: умереть ли этой соба
ке или заплатить выкуп, а это атаман знает лучше тебя.
М аленький человек с сознанием своего достоинства
встал и вытянулся, чтобы концом руки достать ухо своего
противника, потому что, по-видимому, хотел отомстить ему
ударом; но увидев, что его усилие бесплодно, он начал бра
ниться (правда, и другие не оставались у него в долгу), так
что палатка задрожала от их спора. Вдруг дверь палатки
растворилась и вошел высокий, статный человек, молодой
и прекрасный, как персидский принц. Его одежда и оружие,
кроме богато украшенного кинж ала и блестящ ей сабли,
было скромно и просто, но его строгий взор, вся его наруж
ность внушали уважение, не возбуждая страха.
— Кто это смеет затевать спор в моей палатке? — крик
нул он перепугавшимся разбойникам.
Некоторое время в палатке царила глубокая тишина.
Наконец один из тех, которые привели Мустафу, рассказал,
как это произошло. Тогда лицо атамана, казалось, покрасне
ло от гнева.
— Когда это я сажал тебя на свое место, презренный Гас-
сан? — страшным голосом крикнул он.
Карлик съежился от страха, так что стал казаться еще
гораздо меньше, чем прежде, и скользнул к двери палатки.
Достаточно было одного удара ногою, чтобы он большим
странным прыжком вылетел за дверь.
Когда карлик исчез, три человека подвели М устафу к
хозяину палатки, который между тем лег на подушки.
— Вот мы привели того, кого ты приказал нам поймать.
