высокая, повелительная фигура и маска, из-под которой на
него сверкали темные глаза; красный плащ с золотым ши
тьем был уж слишком хорошо знаком ему по самым ужас
нейшим часам его жизни.
В груди Цалейкоса заволновались противоречивые чув
ства. Он давно примирился с этим образом своих воспоми
наний и простил ему, но его вид опять растерзал все его
(£кагка л жнижаж ппшшг
раны. Все те мучительные часы страха смерти и та скорбь,
которая отравила расцвет его жизни, мгновенно пронеслись
в его душе.
— Чего ты хочешь, ужасный человек? — воскликнул
грек, когда привидение все еще неподвижно стояло на по
роге.— Уйди скорей отсюда, чтобы мне не проклинать тебя!
— Цалейкос! — сказал из-под маски знакомый голос.—
Цалейкос! Ты так встречаешь своего гостя?
Говоривший это снял маску и откинул плащ — это был
незнакомец Селим Барух.
Но Цалейкос, по-видимому, еще не успокоился. Ему
было страшно незнакомца, ведь уж слишком ясно он узнал
в нем того неизвестного с Ponte Vecchio. Но старая привыч
ка к гостеприимству победила, и он молча сделал незнаком
цу знак сесть к нему за стол.
— Я угадываю твои мысли,—заговорил незнакомец, ког
да они сели.— Твои глаза вопросительно смотрят на меня.
Я мог бы молчать и никогда больше не показываться твоим
взорам, но я должен дать тебе отчет и поэтому решился,
даже с опасностью, что ты проклянешь меня, явиться перед
тобой в своем старом виде. Ты однажды сказал мне: «Вера
моих отцов повелевает мне любить его, притом он, может
быть, несчастнее меня!» Поверь этому, друг мой, и выслу
шай мое оправдание.
Я должен начать издалека, чтобы быть для тебя вполне
понятным. Я родился в Александрии от христианских роди
телей. Мой отец, младший сын старого известного француз
ского дома, был в Александрии консулом своей страны.
С десятого года я воспитывался во Франции у брата моей
матери и только через несколько лет после начала револю
ции покинул свое отечество, чтобы с дядей, который в стра
не своих предков уже не был в безопасности, искать убежи
ща за морем, у моих родителей. Мы вышли на берег, испол
ненные надежды снова найти в родительском доме покой и
мир, которых нас лишил восставший французский народ.
Но увы! Я нашел в доме своего отца не все так, как должно
было быть. Правда, внешние потрясения бурного времени
туда еще не достигли, но тем неожиданнее посетило мой дом
глубокое горе. Мой брат, молодой, подававший надежды
человек, первый секретарь моего отца, только недавно же
нился на молодой девушке, дочери флорентийского дворя
нина, который жил по соседству с нами. За два дня до на
Шпъъгпъм ЭГарф _
122 ----------------------------------------------------- - ---------------------------------------------- >8
шего прибытия она вдруг исчезла, причем ни наша семья, ни
ее отец не могли найти от нее ни малейшего следа. Наконец
стали думать, что она во время прогулки решилась зайти
слишком далеко и попала в руки разбойников. Для моего
бедного брата эта мысль была почти более утешительна,
нежели истина, которая нам очень скоро открылась. Веро
ломная женщина уехала на корабле с одним молодым неапо
литанцем, с которым она познакомилась в доме своего отца.
Мой брат, крайне возмущенный этим поступком, употреб
лял все, чтобы наказать виновную, но напрасно: его попыт
ки, которые в Неаполе и Флоренции возбудили внимание,
послужили только к тому, чтобы довершить несчастье его и
всех нас. Флорентийский дворянин уехал назад в свое оте
чество под предлогом добиться права для моего брата, а на
самом деле, чтобы погубить нас. Во Флоренции он прекра
тил все те розыски, которые начал мой брат, и сумел так
хорошо воспользоваться своим влиянием, приобретенным
всякими способами, что мой отец и брат стали подозритель
ны для нашего правительства. Захваченные позорнейшими
средствами, они были отвезены во Францию и там умерщ
влены топором палача. Моя бедная мать сошла с ума, и толь
ко спустя десять долгих месяцев смерть избавила ее от это
го ужасного состояния, которое, однако, в последние дни
стало полным, ясным сознанием. Таким образом, теперь я
был на свете совсем один. Только одна мысль занимала мою
душу, только одна мысль заставляла меня забывать мою
печаль —это было то мощное пламя, которое в свой послед
ний час зажгла во мне моя мать.
В последние часы, как я тебе сказал, ее сознание верну
лось. Она велела позвать меня и спокойно говорила о нашей
судьбе и о своей кончине. А затем она всем велела уйти из
комнаты, с торжественным видом поднялась со своего бед
ного ложа и сказала, что я могу получить ее благословение,
если поклянусь ей исполнить то, что она поручит мне. Тро
нутый словами умирающей матери, я с клятвой обещал сде
лать все, что она скажет мне. Затем она разразилась прокля
тиями флорентийцу и его дочери и, с ужаснейшими угроза
ми проклясть меня, поручила мне отомстить ему за мой
несчастный дом. Она умерла на моих руках. Эта мысль о ме
сти уже давно дремала в моей душе — теперь она пробуди
лась со всей силой. Я собрал остатки отцовского имущества
<£ка-гка а миимам nm tm t*
и поклялся себе рисковать всем для своей мести или само
му тоже погибнуть.
Скоро я был во Ф лоренции, где проживал тайно, как
только можно было; но мой план был очень затруднен по
ложением, в котором находились мои враги. Старый ф ло
рентиец сделался губернатором и, таким образом, имел в
руках все средства погубить меня при самом ничтожном
подозрении. Мне пришел на помощь случай. Однажды ве
чером я увидел, что по улицам идет человек в знакомой
ливрее. Его нетвердая походка, мрачный взгляд и вполголо
са произносимые итальянские ругательства позволили мне
узнать слугу флорентийца, старого Пьетро, которого я знал
уже в Александрии. Я не сомневался, что он сердит на сво
его господина, и решил воспользоваться его настроением.
Он, по-видимому, был очень поражен, увидев меня здесь, и
стал жаловаться мне на свое горе, что ни в чем не может
больше угодить своему господину, с тех пор как он стал гу
бернатором. Мое золото, при поддержке его гнева, скоро
склонило его на мою сторону. Теперь самое трудное было
устранено, я нанял человека, который во всякий час откры
вал мне двери моего врага, и вот мой план мести созревал
все быстрее. Мне казалось, что жизнь старого флорентийца
имеет слишком ничтожное значение сравнительно с ги
белью моего дома. Он должен был видеть убитым свое са
мое любимое существо, а это была его дочь Бианка. Ведь это
она совершила с моим братом такое постыдное злодеяние,
ведь все-таки она была главной причиной нашего несчастья.
Моему сердцу, жаждавшему мести, было даже очень желан
ным известие, что именно в это время Бианка хочет во вто
рой раз выйти замуж. Было решено, что она должна умереть.
Но для самого меня это дело было страшно, а силам Пьет
ро я тоже слишком мало доверял; поэтому мы стали высмат
ривать человека, который мог бы исполнить это. Среди фло
рентийцев я никого не решался нанять, потому что против
губернатора никто не предпринял бы ничего подобного.
Тогда Пьетро пришел в голову план, который я впослед
ствии привел в исполнение; вместе с тем он предложил тебя,
самого подходящего как иностранца и врача. Ход дела ты
знаешь. Мое предприятие разбивалось, по-видимому, толь
ко о твою чересчур большую осторожность и честность.
Поэтому нужен был случай с плащом.
, пл ®ильв«льж ЗГауф 0
Пьетро открыл нам калитку у дворца губернатора. Он же
и вывел бы нас, если бы мы не убежали, испуганные ужас
ным зрелищем, которое представилось нам через щель в
двери. Гонимый ужасом и раскаянием, я убежал больше чем
на двести шагов, пока не упал на церковной паперти. Там
только я опять опомнился, и моей первой мыслью был ты
и твоя страшная участь, если тебя найдут в доме.
Я пробрался к дворцу, но не мог найти никакого следа ни
от Пьетро, ни от тебя. Калитка была отворена — таким об
разом я стал по крайней мере надеяться, что ты мог бы вос
пользоваться удобным случаем к бегству.
Но когда наступил день, страх быть открытым и непре
одолимое чувство раскаяния уже не позволили мне оста
ваться в стенах Флоренции. Я поспешил в Рим. Представь
себе мое смущение, когда через несколько дней везде стали
рассказывать эту историю, прибавляя, что убийцу, греческо
го врача, поймали. Я вернулся во Флоренцию с боязливым
опасением; ведь если уже раньше моя месть казалась мне
слишком сильной, то теперь я проклинал ее, потому что для
меня она была слишком дорого куплена твоей жизнью.
Я приехал в тот самый день, который лишил тебя руки.
Я умолчу о том, что я чувствовал, когда видел, как ты
входишь на эшафот и так мужественно страдаешь. Но в то
время, когда твоя кровь лилась ручьем, во мне утвердилось
решение усладить тебе остальные дни твоей жизни. Что
произошло дальше — ты знаешь. Мне остается только еще
сказать, зачем я совершал с тобой это путешествие.
Как тяжелое бремя, меня угнетала мысль, что ты мне все
еще не простил; поэтому я решил прожить с тобой много
дней и наконец отдать тебе отчет о том, что я сделал с тобой.
Грек молча выслушал своего гостя. Когда гость окончил,
он с кротким взглядом подал ему правую руку.
— Я хорошо знал, что ты должен быть несчастнее меня,
потому что тот ужасный поступок, как темная туча, будет
вечно омрачать твои дни. Я прощаю тебя от всего сердца! Но
позволь мне еще один вопрос: как ты попал под этой вне
шностью в пустыню? Что ты предпринял, купив мне в Кон
стантинополе дом?
— Я поехал назад в Александрию,— отвечал спрошен
ный.— В моей груди кипела ненависть ко всем людям, пла
менная ненависть особенно к тем народам, которые называ
Сказка о ж н и ж о ж принце
ются образованными. Поверь мне, среди моих мусульман
мне было лучше! Едва я пробыл в Александрии несколько
месяцев, как последовала высадка моих соотечественников.
Я видел в них только палачей моего отца и моего брата, по
этому я собрал из своих знакомых нескольких единомыш
ленников и присоединился к тем храбрым мамелюкам, ко
торые так часто делались ужасом французского войска. Ког
да поход был кончен, я не мог решиться вернуться к мирным
занятиям. Я стал жить со своими друзьями скитальческой,
бродячей жизнью, посвященной борьбе и охоте. Я живу до
вольным среди этих людей, которые почитают меня как сво
его государя; ведь если мои азиаты и не так образованы, как
ваши европейцы, то они зато очень далеки от зависти и кле
веты, от эгоизма и честолюбия.
Цалейкос поблагодарил незнакомца за его сообщение, но
не скрыл от него, что нашел бы более соответствующим его
званию, его образованию, если бы он жил и действовал в хри
стианских, в европейских странах. Он схватил руку незнаком
ца и стал просить его ехать с ним, жить и умереть у него.
Тронутый гость посмотрел на грека.
— Из этого я узнаю,— сказал он,— что ты мне вполне
простил, что ты любишь меня. Прими за это мою искренней
шую благодарность.
ЯВильаельж Taytp _
126 ----------------------------------------------------— ------------------------------------------------ *S
Он вскочил и во весь свой рост встал перед греком, ко
торый почти испугался воинственной наружности, мрачно
сверкавших глаз и глухого таинственного голоса своего го
стя.
— Твое предложение прекрасно,— сказал незнакомец,—
для всякого другого оно было бы заманчиво, но я не могу
воспользоваться им. Мой конь уже стоит оседланным, мои
слуги уже давно ждут меня. Прощай, Цалейкос!
Друзья, которых судьба так чудесно свела вместе, обня
лись на прощанье.
— А как мне назвать тебя? Как зовут моего гостя, кото
рый вечно будет жить в моей памяти? — спросил грек.
Незнакомец долго смотрел на него, еще раз пожал ему
руку и сказал:
— Меня называют господином пустыни, я — разбойник
Орбазан!
Я л ш а н & р и ш ш й ш е й х
и еао н е в о л ь н и к и
лександрийский шейх Али Бану был стран
ным человеком. Когда он утром шел по го
родским улицам, обвитый чалмой из пре
краснейшего кашемира, в праздничном пла
тье и богатом поясе, стоившем пятьдесят
верблюдов, когда он шел медленным, вели
чественным шагом, мрачно наморщив лоб,
нахмурив брови, опустив глаза и через каж
дые пять шагов задумчиво поглаж ивая
свою длинную, черную бороду; когда он шел так в мечеть,
чтобы читать верующим поучения о Коране, как этого тре
бовал его сан, люди на улице останавливались, смотрели ему
вслед и говорили друг другу: «Вот прекрасный, предста
вительный человек».—«И богатый, богатый человек,—при
бавлял, конечно, другой.— Ведь у него дворец в гавани
Стамбула! Ведь у него поместья, поля, много тысяч голов
скота и много рабов!» —«Да,—говорил третий,—и татарин,
который недавно прислан к нему из Стамбула, от самого
султана — да благословит его Пророк! — говорил мне, что
наш шейх пользуется большим уважением у рейс-эфенди1,
у капиджи-паши2, у всех, даже у самого султана».— «Да,—
восклицал четвертый,— его шаги благословенны! Он бога
тый, знатный человек, но... но... вы знаете, что я подразуме
ваю!» — «Да, да! —бормотали при этом другие.— Это прав
да, и у него есть свое горе, мы не хотели бы быть на его ме
сте. Он богатый, знатный человек, но... но...»
1 Рейс-эфенди — министр иностранных дел.
2 Капиджи-паша — начальник охраны сераля султана.
tno Лильвельж Гарф 0
12$ —— ►£;
У Али Бану был великолепный дом на самом красивом
месте в Александрии. Перед домом была широкая терраса,
обнесенная мраморной оградой и осененная пальмовыми
деревьями. Там он по вечерам часто сидел и курил свой ка
льян. В это время двенадцать богато одетых рабов в почти
тельном отдалении ожидали его знака. Один нес его бетель,
другой держал его зонтик от солнца, у третьего были сосу
ды из чистого золота, наполненные дорогим шербетом, чет
вертый держал опахало из павлиньих перьев, чтобы отго
нять мух от господина, другие были певцами и держали
лютни и духовые инструменты, чтобы услаждать его музы-
_ йлексан^рийский ш ейхш и невольники
& --------------------------------- — ----------------------------------- 129
кой, когда он требовал этого, а самый ученый из всех дер
жал несколько свертков, чтобы читать ему.
Но они напрасно ожидали его знака. Он не требовал ни
музыки, ни пения, не хотел слушать изречения или стихо
творения мудрых поэтов древних времен, не хотел ни пить
шербет, ни жевать бетель. Даже раб с веером из павлиньих
перьев напрасно трудился, потому что господин не замечал,
если муха жужжа вилась около него.
Прохожие часто останавливались, удивлялись великоле
пию дома, богато одетым рабам и удобствам, которыми все
было обставлено. Но взглянув затем на шейха, когда он так
угрюмо и мрачно сидел под пальмами, устремив взор толь
ко на синеватые облачка своего кальяна, они качали головой
и говорили:
«Право, этот богач — бедный человек. Он, у которого
много, беднее того, у которого нет ничего, потому что Про
рок не дал ему уменья наслаждаться этим». Так говорили
люди, смеялись над ним и шли дальше. Однажды вечером,
когда шейх, окруженный всем земным блеском, опять сидел
под пальмами перед дверью своего дома и печально и оди
ноко курил свой кальян, недалеко оттуда стояли несколько
молодых людей. Они смотрели на него и смеялись.
— Право,—сказал один,— шейх Али Бану —глупец. Ес
ли бы я имел его сокровища, я употребил бы их иначе. Вся
кий день я проводил бы роскошно и весело. Мои друзья обе
дали бы у меня в больших комнатах дома, и ликование и
смех наполняли бы эти печальные залы.
— Да,—подхватил другой,—это было бы не так плохо, но
много друзей расточат состояние, будь оно даже так вели
ко, как у султана, да благословит его Пророк! А если бы я
так сидел вечером под пальмами на этом прекрасном месте,
то рабы у меня там пели бы и играли, пришли бы мои танцо
ры, танцевали бы, прыгали и представляли бы разные чудес
ные вещи. При этом я очень важно курил бы кальян, при
казал бы подать мне дорогой шербет и наслаждался бы всем
этим, как повелитель Багдада.
— Шейх,— сказал третий из этих молодых людей, кото
рый был писателем,— шейх, говорят, ученый и мудрый че
ловек; и действительно, его поучения о Коране свидетель
ствуют о начитанности во всех поэтах и писателях мудрос
ти. Но так ли, как это подобает разумному человеку,
устроена и его жизнь? Там стоит раб с полной рукой сверт-
5 Вильгельм Гауф
JBuльвельж Га д а _
130 ----------------------------------------------------— ------------------------------------------------
ков. Я отдал бы свое праздничное платье за то, чтобы про
честь только один из них, потому что это, наверно, редкие
вещи. А он! Он сидит, курит и не обращает внимания на
книги. Если бы я был шейхом Али Бану, слуга читал бы мне,
пока не задохнулся бы или пока не наступила бы ночь. И да
же тогда он еще читал бы мне, пока я не заснул бы.
— А! Хорошо вы знаете, как устроить себе прекрасную
жизнь,—засмеялся четвертый.— Есть и пить, петь и танце
вать, читать изречения и слушать стихи жалких поэтов! Нет,
я поступил бы совсем иначе! У шейха великолепнейшие
лошади и верблюды и пропасть денег. На его месте я поехал
бы, поехал бы на край света, и даже к москвитянам, даже к
франкам. Ни одна дорога не была бы для меня слишком
длинной, чтобы видеть великолепие света. Так я поступил
бы, если бы был вот тем человеком!
— Молодость — прекрасное время и возраст, когда бы
ваешь весел,— сказал старик невзрачного вида, стоявший
около них и слышавший их речи.— Но позвольте мне ска
зать, что молодость также глупа и иногда болтает вздор, не
зная, что делает.
— Что вы хотите сказать этим, старик? — удивленно
спросили молодые люди.— Вы подразумеваете при этом
нас? Какое вам дело, что мы порицаем образ жизни шейха?
— Если кто знает что-либо лучше другого, то пусть он по
возможности исправит его ошибку — так хочет Пророк! —
возразил старик.— Правда, шейх благословлен сокровища
ми и имеет все, чего желает сердце, но у него есть причина
быть угрюмым и печальным. Вы думаете, он всегда был та
ким? Нет, я видел его еще пятнадцать лет тому назад, когда
он был бодрым и живым, как газель, жил весело и наслаж
дался своей жизнью. Тогда у него был сын, радость его дней,
прекрасный и образованный, и кто видел его и слышал его
разговор, должен был завидовать шейху в этом сокровище,
потому что ему было только десять лет, и однако он был уже
так учен, как другой едва в восемнадцать.
— И он у него умер? Бедный шейх! —воскликнул моло
дой писатель.
— Для шейха было бы утешением знать, что его сын ото
шел в жилища Пророка, где ему жилось бы лучше, чем здесь
в Александрии. Но то, что ему пришлось испытать, гораздо
хуже. То было время, когда франки, как голодные волки,
^ Ялексан&рийский шейх и еао невольники
& ------------------------------------------------------------------------- Ш
пришли в нашу страну и стали воевать с нами1. Они одоле
ли Александрию, отсюда пошли все дальше и дальше и на
чали войну с мамелюками. Шейх был умным человеком и
умел хорошо ладить с ними. Но потому ли что они зарились
на его сокровища, или потому что он помогал своим едино
верным братьям — я не знаю этого точно —словом, однаж
ды они пришли в его дом и стали обвинять его, что он тай
но помогает мамелюкам оружием, лошадьми и съестными
припасами. Он мог как угодно доказывать свою невинов
ность — ничто не помогло, потому что франки грубый, же
стокосердный народ, когда дело идет о вымогательстве де
нег. Поэтому они взяли заложником в свой лагерь его моло
дого сына, которого звали Кайрам. Шейх предлагал им за
него много денег, но они хотели заставить его предложить
еще больше и не отпускали сына. Вдруг от их паши, или кто
он был, им пришел приказ садиться на корабли. Никто в
Александрии не знал об этом ни слова, и вдруг они очути
лись в открытом море, а маленького Кайрама, сына Али
Бану, они, вероятно, утащ или с собой, потому что о нем
никогда уже больше ничего не слыхали.
— О, бедный человек! Как жестоко поразил его Аллах! —
единодушно воскликнули молодые люди и с состраданием
посмотрели на шейха, который печально и одиноко сидел
под пальмами, окруженный великолепием.
— Его жена, которую он очень любил, умерла у него от
горя по сыну. А сам он купил себе корабль, снарядил его и
склонил франкского врача, который живет там внизу, у ко
лодца, ехать с ним во Франкистан разыскивать пропавшего
сына. Они сели на корабль, долгое время были в море и на
конец приехали в страну тех гяуров2, тех неверных, которые
были в Александрии. Но там, говорят, как раз в это время
происходили ужасные события. Они убили своего султана,
паши, богатые и бедные отрубали друг другу головы, и в
стране не было никакого порядка. Напрасно они в каждом
городе искали маленького Кайрама — о нем никто не знал,
и франкский доктор посоветовал наконец шейху уехать,
потому что иначе, пожалуй, сами они могли лишиться сво
их голов.
' Речь идет о походе Наполеона I в Египет (1799 г.).
2 Гяур — иноверец.
5*
ш _____________________деи/тьзельж Г а д а __________________________
Таким образом, они опять вернулись, и со времени сво
его приезда шейх стал жить так, как теперь, потому что гру
стит о своем сыне, и он прав. Не должен ли он думать, ког
да ест и пьет: «Может быть, теперь мой бедный Кайрам при
нужден голодать и ж аждать?» И когда он одевается в
богатые шали и праздничные одежды, как это подобает его
сану и достоинству, не должен ли он думать: «Теперь он,
пожалуй, не имеет чем прикрыть свою наготу?» И когда он
окружен певцами, танцорами и чтецами, своими рабами,
разве он не думает тогда: «Может быть, теперь мой бедный
сын должен прыгать и играть перед своим франкским пове
лителем, когда он захочет этого?» А что причиняет ему ве
личайшее горе — это мысль, что маленький Кайрам, нахо
дясь так далеко от страны своих отцов и среди неверных,
которые насмехаются над ним, изменит вере своих отцов, и
ему нельзя будет обнять своего сына в райских садах! По
этому он и ласков так со своими рабами и дает большие
суммы на бедных. Ведь он думает, что Аллах вознаградит за
это и тронет сердца франкских господ его сына, чтобы они
обращ ались с ним ласково. И всякий раз, как наступает
день, когда у него был отнят сын, он освобождает двенадцать
рабов.
— Об этом я тоже уже слышал,— сказал писатель.— Но
носятся странные слухи. О его сыне ничего не упоминалось,
но, кажется, говорят, что шейх странный человек и совер
шенно особенно падок до рассказов. Говорят, что он каждый
год устраивает между своими рабами состязание, и того, кто
расскажет лучше всех, освобождает.
— Не очень полагайтесь на людские толки,—сказал ста
рик.— Это происходит так, как я говорю, а я знаю это вер
но. Возможно, что в этот тяжелый день он хочет развесе
литься и велит рассказывать ему истории, но рабов он ос
вобождает ради своего сына. Однако вечер становится
прохладным, и я должен идти дальше. Селям-алейкум, да
будет с вами мир, молодые люди, и в будущем лучше думай
те о добром шейхе.
Молодые люди поблагодарили старика за его сообщения,
еще раз посмотрели на печального отца и пошли вниз по
улице, говоря друг другу: «Не хотел бы я быть шейхом Али
Бану».
Вскоре после того как эти молодые люди говорили со
стариком о шейхе Али Бану случилось так, что они во вре-
_ александрийский шейх и еао невольники
ф --------------------------------- 1--------------------------------------- №
мя утренней молитвы шли опять по этой улице. Они вспом
нили старика и его рассказ, все пожалели шейха и взгляну
ли на его дом. Но как они изумились, увидав, что там все
великолепнейшим образом украшено! С крыши, где гуляли
наряж енные рабыни, развевались флаги и знамена, зала
дома была устлана прекрасными коврами, к ним примыка
ла шелковая материя, которая была постлана на широких
ступенях лестницы, и даже на улице было постлано прекрас
ное тонкое сукно, которое иной пожелал бы себе на празд
ничную одежду или на покрывало для ног.
— Э, как же сильно переменился шейх в немного дней! —
сказал молодой писатель.— Он хочет дать пир? Хочет дать
работу своим певцам и танцорам? Посмотрите на эти ков
ры! Есть ли у кого-нибудь в целой Александрии такие пре
красные! И это сукно на простом полу; право, жаль его!
— Знаешь, что я думаю? — сказал другой.— Он, навер
но, принимает высокого гостя, ведь такие приготовления де
лают тогда, когда дом удостаивает своим посещением влас
титель великих стран или эфенди султана. Кто же сегодня
может приехать сюда?
— Посмотри-ка, не идет ли там внизу наш недавний ста
рик! Э, он ведь все знает и, вероятно, может дать объясне
ние и относительно этого. Эй! Почтенный! Не подойдете ли
вы немного к нам?
Так они крикнули, а старик заметил их знаки и подошел
к ним, узнав в них тех молодых людей, с которыми говорил
несколько дней тому назад. Они обратили его внимание на