Сама жизнь подталкивает: отдай ребенка в детские ясли, в детский сад, в школу, в университет — и ему
==224
будет хорошо, и тебе легче! А многообразные утописты подтверждают: да разве дилетант-родитель, обуреваемый к тому же чисто зоологической привязанностью к своему чаду может тягаться по части обучения и воспитания с профессионалом-педагогом? И ребенка “отдают”. В условиях полного крушения семьи в ее прежнем, естественном виде. То есть в условиях, когда из-под учебных заведений выбиты прежние подпирающие их семейные
устои.
Отдали. Что получили?
Мы уже говорили, что единственной практической альтернативой рыночным экономическим отношениям являются отношения казарменные: в выгоде оказывается не тот, кто произвел и продал, а кто выше чином и ближе к государственной кормушке. С ужасающими последствиями в виде массовой деморализации, дезынтеллектуализации и психопатологизации общества. Точно так же к настоящему времени достаточно очевидно обнаружилось, что единственной альтернативой семье является все та же казарма, где верховодит не самый ответственный, самый самоотверженный, а самый наглый и самый хитрый, умеющий вероломно убрать соперников и окружить себя прихлебателями, помогающими держать в повиновении остальных пугающим примером жестокой участи отверженных. И когда такой казармой неизбежно становится — не может не становиться — любое учебно-воспитательное заведение, начиная с детских яслей и детского сада и кончая школой и университетом, последствия для ребенка, для будущего работника и гражданина общества, для всего общества в целом становятся поистине апокалипсическими.
Поставьте себя в положение ребенка, проведшего несколько месяцев или несколько лет в тех противоестественных условиях, о которых мы говорили в разделах о семье и которые сегодня типичны для все большего числа обычных семей не только в развитых, но и в развивающихся странах мира. Он привык быть любимой игрушкой-безделушкой в руках родителей и целой кучи бабушек-дедушек, старых псевдодев и квазибобылей. И вдруг, не будучи преступником, попадает в самом
==225
полном смысле слова в тюремную камеру с прямо противоположными нравами. Здесь никого не заботит, сангвиник ты по темпераменту или холерик, застенчивый или бесцеремонный, умница-тугодум или быстро соображающий дурак, добродушный тюлень или злобный шакал, — здесь в каждой детсадовской группе, в каждом школьном классе, в каждом студенческом общежитии быстро устанавливается иерархия грубой силы, мгновенно учреждается Политбюро ЦК КПСС с самодуром-генсеком, окружающими его холуями и отринутыми от него изгоями. Или, чтобы быть менее образным и более точным, с вожаком (иногда с двумя-тремя соперничающими вожаками), с подручными вожака, помогающими ему держать в повиновении остальных непрерывными унижениями и страхом попасть в число нарочито травимых для острастки прочих. Этот чисто мафиозный социальный механизм возникает словно сам собой всюду и везде, как только естественные людские отношения сменяются противоестественными. Его невозможно “упразднить” никакими указами, никакими “воспитательными мерами”, никакой “работой с детьми”. Поставьте себя в положение ребенка, обязанного пройти все круги этого тюремного ада (если не прошли его самолично в детстве, отрочестве, юности), и задумайтесь над вопросом: оправдывает ли себя любое, самое блестящее образование, полученное такой ценой.
Да ведь к тому же и образование-то получается далеко не блестящее. Далеко не то, что нужно получающему его и что необходимо от получающего обществу. По той неизбывной причине, что...
2. Люди, оказывается, бывают разные
Так получилось, что в школу я пошел семи лет — на год раньше моих одноклассников. Учиться было трудно и неинтересно. Навыки письма давались с большим скрипом. Умением считать и рисовать тоже не блистал. Единственное, что умел, единственный в классе — бегло, “по-взрослому” читать. Но этому
==226
научился сам задолго до школы. Поэтому на уроках труда восседал на скамеечке прямо на учительском столе и читал вслух “Борьбу за огонь” Рони-Старшего и другие произведения в том же роде, тогда как остальные занимались рукоделием, обязательным для всех, включая мальчишек. Видно, уже тогда проглядывался типичный гуманитарий, у которого плоховато со всяким рукоделием. Во втором классе попал к незаурядной опытной учительнице, которая быстро выковала “круглого отличника” по всем предметам. Каковым и оставался вплоть до именных стипендий в институте и аспирантуре. Это мнимое “всестороннее развитие” привело в технический вуз, где обнаружилась посредственность в науках естественных и полное отсутствие математического мышления. Хорошо, что со второго курса перешел в гуманитарный институт, где наконец-то нашел себя как историка. Но и сегодня не могу прибавить одну вторую к одной третьей или вычислить корень квадратный из шестнадцати — хотя “проходил” это в школе на “отлично”. Понятия не имею, что такое синус или логарифм, интеграл или функция — хотя выучил все это в свое время наизусть и даже, случалось, ловил за такие подвиги не только двойки. Все абстракции такого рода разум попросту отказывается воспринимать.
Так сложно выглядели способности у одного-единственного человека, причем по-разному в разные периоды его жизни. Что же говорить о разных людях? И допустимо ли, по пословице, стричь их в детском саду, школе, университете под одну гребенку?
Мне лично в конечном счете повезло. Чуть пометался и нашел свою дорогу. А если бы не повезло? Если бы пошел туда, куда жизнь повела? Был бы, наверное, третьесортным инженером (по названию), каких в СССР и без меня полдюжины миллионов, тяготился бы постылой работой и убогой жизнью, а жизнь, в свою очередь, тяготилась бы мною. Несмотря на сплошные “отлично” и похвальную грамоту по окончании школы. Такова расплата за одинаковый подход к неодинаковому.
Спустя много десятилетий, знакомясь с материалами по показателям здравоохранения, узнал, что не у меня одного такие перекосы в способностях. Узнал, что на
==227
каждые сто детей (и, соответственно, взрослых) существует определенный процент дебилов, сумасшедших, учить которых в школе может только сумасшедший. Не буду приводить цифры, чтобы не огорчать читателей; скажу только, что процент довольно велик и имеет тенденцию к возрастанию. Что вдобавок вдвое большая процентная доля приходится на так называемых маргиналов — пограничное состояние между дебилом и нормальным человеком, причем на одном полюсе этой публики маргинала трудно отличить от дебила, а на другом — от нормального человека. Маргиналов, в отличие от дебилов, не только можно, но и нужно учить, чтобы сделать полезными членами общества. Однако лишь в специальных учебных заведениях, на маргиналов рассчитанных. Горе тому нормальному школьному классу, куда затесался маргинал или, того хуже, двое-трое. Ведь они внешне неотличимы от нормальных детей и сами себя считают такими же. А когда на уроках обнаруживается их ущербность — пытаются сохранить самоуважение такими методами, от которых стоном стонет школа. И тем не менее, редко встречается школьный класс без маргинала-двух, как минимум: специальные школы имеются не везде, а образование обязательное и всеобщее.
Это еще не все. Вдвое большую процентную долю в сравнении с маргиналами составляют совершенно нормальные дети, у которых недостаточно развит даже низший уровень абстрактного мышления (те самые, которые не могут прибавить одну вторую к одной третьей или усвоить понятие “долг” не в смысле занятого рубля — хотя прекрасно считают конкретные предметы и могут быть очень самоотверженными в соответствующих обстоятельствах). И еще вдвое большую — с недостаточно развитым высшим уровнем абстрактного мышления (те самые, которым никогда в жизни не постичь котангенсов, не понять, что такое “классовое расслоение общества” или “образ Евгения Онегина”). В совокупности набирается подавляющее большинство — до двух третей и более учащихся, от которых требуют, а они не могут.
Ну и что? Плохо с математикой — хорошо с педагогикой. Плохо с историей — лучше с географией. Плохо
==228
и с тем, и с другим, и с десятым — наверняка хорошо с чем-то двадцатым. Причем это двадцатое может быть первым в значении для народного хозяйства. Чем плохо, если человек неважно соображает по естествоведческой и обществоведческой части, но хороший “технарь”, мастер “золотые руки”? Образно говоря, чем плохо, что человек родился балериной, а не певицей? И зачем стремиться во что бы то ни стало делать из него посредственную, а то и вовсе никудышную певицу, если растет выдающаяся балерина? Между тем все учебные заведения мира жестче или мягче, но только этим и занимаются.
Нам уже приходилось говорить, что в системе потребностей личности важную, часто определяющую роль играют потребности в самоутверждении — в уважении со стороны окружающих и на этом основании в самоуважении. Нередко эта потребность бывает посильнее голода и жажды. И вот представьте себе положение балерины, которую тщетно пытаются сделать певицей. Ее неспособность петь вызывает нарастающее раздражение у учителей, бесконечные огорчения у родителей и столь же бесконечные насмешки у товарищей. Она пытается самоутвердиться в пении — не получается! Ей бы станцевать — она бы показала, на что способна, всех бы привела в восхищение! А ее заставляют петь на позор людям.
И наступает состояние, известное в психологии как фрустрация (разочарование при неосуществимости какой-то значимой для человека цели). Человек — ребенок! — замыкается в себе, ожесточается, озлобляется на весь свет. И не один — миллионы: в общей сложности десятки и сотни миллионов сломанных человеческих судеб. За зло платят злом, свои огорчения вымещают на близких или слабых, “самоутверждаются” антиобщественным поведением, ищут забвения в наркотиках... И это — образование? Чем же это лучше полного отсутствия какого бы то ни было образования вообще?
Помножьте это на школьную “казарму”, на неизбежно возникающие в ней квазимафиозные структуры, на отрыв школы от семьи, на разрыв поколений, на все, что видим вокруг. Что можно придумать злее, глупее, вредоноснее, антигуманнее, бесчеловечнее? Даже если бы
==229
страдал один. А ведь страдающих оказывается большинство. Подавляющее большинство!
И держится вся эта бесчеловечность только на чисто инерционных, ныне полностью анахроничных представлениях, сложившихся при массовом переходе от традиционного сельского к современному городскому образу жизни. Домохозяйка — плохо. Секретарша и тем более артистка — хорошо. “Синий воротничок” (в вольном переводе на русский — “работяга”) — плохо. “Белый воротничок” (в том же переводе — “начальник”) — хорошо. Образованность без диплома — плохо. Диплом без образованности — хорошо. И так далее.
В бывшем Советском Союзе такая установка дала поистине чудовищные результаты. К 1985 г. из 130 млн. работающих 35 млн. — каждый четвертый! — имел диплом об окончании специального среднего или высшего учебного заведения. В СССР было втрое больше инженеров (по диплому), чем в США. И выпускалось ежегодно втрое больше. А собственно инженерным трудом занималось менее миллиона — как говорится, дай Бог, если один из десяти. Остальные числились инженерами лишь по названию. Было вдвое больше врачей (на тысячу человек населения), но каждый “пролечивал” за год вдвое меньше больных, а каждый третий к тому же не мог пройти элементарной аттестации, т.е. врачом был тоже только по названию.
Начиналась эта трагикомедия в 20-е годы, когда дипломированный работник зарабатывал вдесятеро больше недипломированного. И даже в 50-е по меньшей мере вдвое. А уже к 70-м дефицитный недипломированный (но высококвалифицированный) работник стал зарабатывать вдвое больше недефицитного дипломированного, и 7 млн. обладателей дипломов — каждый пятый! — пошли работать станочниками, грузчиками, шоферами, продавцами (в последнем случае на ту же низкую зарплату, но с гораздо более высокими возможностями воровства). В начале 80-х годов этот разрыв увеличился до пропорции 1:3, в середине — 1:5, а к началу 90-х годов дефицитный “синий воротничок” получал на порядок больше недефицитного “белого” (некоторые профессии — в 20—30 раз!). Полный переворот по сравнению с тем,
К оглавлению
==230
что было 60—70 лет назад! И тем не менее десятки миллионов мам и пап, бабушек и дедушек всеми правдами и неправдами пробивают своего любимца в “белые воротнички”: мы будем содержать тебя и твою семью хоть до твоей пенсии, но хотим видеть тебя за письменным столом, на “чистой” работе!
И вот мир переворачивается еще раз. Но не к прежнему состоянию полвека назад, а к качественно новому. К состоянию, когда не имеет значения, какой у человека диплом и есть ли диплом вообще, когда все большее значение имеет какой человек работник; когда не имеет значения, где и кем человек работает, важно что он делает. Когда летит в тартарары прежняя иерархия престижности разного рода занятий в общественном производстве: начальник, ученый, писатель, художник — это очень высокопрестижно, а уборщица, нянька, сторож, дворник — непрестижно. Смотря какой ученый и какая нянька! Процесс этот только начинается, но основные характеристики его определились достаточно четко, а вместе с ними — и реальные перспективы положения дел в данном отношении в обозримом будущем ближайших десятилетий.
Без учета этого обстоятельства остается только проливать слезы над бесчеловечностью и глупостью существующей системы образования. С учетом — приходится констатировать, что эта система обязательно должна умереть и смениться новой, более адекватной тенденциям и перспективам развития общества в целом и общественного производства в особенности.
Обратимся к этой стороне дела.
3. Какое образование необходимо нашим детям?
На высшем уровне современных мировых стандартов достаточно труда двух фермерских семей с их комплексно механизированным хозяйством, чтобы прокормить себя и еще 98 семей (напомним, что при ручном труде, образно говоря, девять
==231
крестьянских семей кормят себя и одну некрестьянскую; при частично механизированном хозяйстве, как в СССР, одна крестьянская семья кормит себя и четыре некрестьянских). В условиях комплексно автоматизированного и компьютеризированного сельского хозяйства первой четверти XXI в. одна фермерская семья сможет прокормить 99 нефермерских.
Чтобы снабдить страну всеми необходимыми промышленными товарами, частично механизированное промышленное производство, как в СССР, требует труда подавляющего большинства — до 60% и выше — всех работников общественного производства. А комплексно механизированное и частично автоматизированное, как в США, — вдвое-втрое меньшую процентную долю. Это дает основание предполагать, что комплексно автоматизированное и компьютеризированное промышленное производство первой четверти XXI в. позволит сократить процентную долю занятых здесь еще в 2 — 3 раза, ориентировочно до 10%, а по некоторым прогнозам — даже до 5% занятых.
Основная масса высвобождаемых работников в развитых странах мира идет сегодня в сферу обслуживания. Процентная доля занятых в ней на переднем крае высших мировых стандартов перевалила за половину. Сфера обслуживания (в широком смысле, включая транспорт и связь, народное образование и здравоохранение) плохо поддается автоматизации: в автомашине — ручное управление, газеты и письма требуют развозки, в школьном классе должен быть педагог, больного должен осматривать врач, в магазине должен стоять продавец; мало того, чтобы “пропихнуть” к покупателю товар или навязать ему услугу, необходимы пять-шесть “посредников” на каждого производителя. Но перед компьютеризацией не может устоять и она: автомашины собираются в “пакеты” под управлением “электронного шофера”, который ведет их от пункта к пункту в заданном режиме езды; газеты и письма “выводятся” на телеэкран; “живого” педагога сменяет учебный видеофильм; у больного берет анализы, ставит диагноз и дает рекомендации электроника (этот процесс начинается уже сейчас); вместо
==232
магазина для нужной покупки с тем же успехом можно использовать электронный телекаталог товаров и услуг — первые будут доставлены на дом автоматически (возможно, пробные образцы), вторые тоже будут оказаны преимущественно электроникой.
Сколько людей потребуется для обслуживания подобной сферы обслуживания? Думается, не больше, чем для промышленного производства, т.е. считанные проценты.
Еще максимум столько же займет вся сфера государственного управления — от банковского дела до администрации и обслуживающих ее институтов. Еще столько же — силы охраны общественного порядка и армия (если понадобится): компьютер, обеспечивая возможность более гибкого маневрирования людьми, и здесь сокращает потребность в людском персонале.
Как ни считай — хоть “по головам”, хоть по процентной доле в балансе рабочего времени общества (имея в виду, что при не особенно продолжительной рабочей неделе многие предпочтут трудиться на двух или более рабочих местах), — больше 15—20% никакие набирается.
Чем же остается заниматься остальным 80—85% или куда пойдет соответствующая процентная доля баланса рабочего времени общества? При существующем положении дел — становиться в очередь за пособием по безработице. В условиях альтернативной цивилизации — переключиться на те крайне важные для выживания общества занятия, до которых в прошлом руки не доходили, да и в настоящем как следует не доходят.
Из всего изложенного выше читатель, наверное, и сам сделал заключение, что наиболее значительная часть высвобожденных работников и их рабочего времени будет — по крайней мере должна быть направлена в сферу народного образования. Не обязательно в качестве профессиональных педагогов (которым, напомним, будут эффективнее, чем ныне, помогать “умные” механика, автоматика, электроника), но обязательно в качестве помощников воспитателя, преподавателя. Чем достигается убиение разом трех зайцев: во-первых, значительно облегчается и оптимизируется труд профессионального педагога (напомним, что в СССР рабочая неделя
==233
учителя, вместе с внеклассными и иными непреложными занятиями, достигала 60 часов и больше), создается реальная возможность для него сосредоточиться на собственно педагогическом творчестве, на индивидуальном подходе к каждому из своих подопечных — нетрудно понять, как благотворно это сказывается на качестве обучения и воспитания; во-вторых, в сферу педагогики вовлекается значительная часть взрослых, способных и склонных к разнообразным занятиям с детьми на правах помощника педагога и под его руководством (не обязательно в режиме полной рабочей недели) — нетрудно понять, какую роль такой труд может сыграть для самоутверждения миллионов людей, получающих возможность стать авторитетным наставником молодежи в каком-то конкретном деле хотя бы на полдня — на день в неделю; в-третьих, тем самым уменьшается и в конечном счете исчезает искусственно созданный при массовом переходе к современному городскому образу жизни “разрыв поколений”, обеспечивается возвращение к естественному положению вещей, когда подрастающее поколение воспитывает и учит не только и не столько профессионал-педагог, сколько лично близкие ребенку взрослые люди (не обязательно родные) — нетрудно понять, какую роль это может сыграть в преодолении негативных тенденций развития общества, в переходе от процессов социальной деградации к процессам возрождения на качественно более высоком уровне.
Некоторые футурологи оценивают удельный вес подобных занятий в балансе рабочего времени общества колоссальной величиной, сопоставимой сегодня с промышленностью, а ранее — с сельским хозяйством развитых стран мира: до трети и более от общей суммы рабочих человеко-часов. Возможно, что на деле данная величина окажется несколько меньше, но при любом уровне она должна измеряться не процентами, а десятками процентов: ведь речь идет о том, чтобы родители, бабушки и дедушки, другие взрослые уделяли ребенку (точнее, группе детей) возможно больше времени на протяжении почти двух десятков лет становления личности молодого человека. Главное же, для такого рода занятий тоже
==234
требуется специальное образование — массовое педагогическое образование взрослых на протяжении всей их активной жизни. И это тоже потребует огромного рабочего времени педагогов-профессионалов, учебного времени их слушателей.
Несколько менее значительную, но все же весьма значительную часть высвобожденных работников и их рабочего времени может и должна поглотить сфера здравоохранения (в самом широком смысле этого понятия). Опять-таки, речь идет не только и не столько о медиках-профессионалах, сколько о так называемых социальных работниках — понятие сравнительно новое даже для цивилизованных стран мира, а уж во всех наших “суверенных республиках” и вовсе пока еще поражающее слух. Тем не менее, даже у нас появились первые специальные высшие учебные заведения, готовящие дипломированных специалистов именно такого профиля и именно под таким названием.
Что конкретно имеется в виду?
Мировая практика показывает, что собственно медиков-профессионалов требуется не так уж много. И не только врачей, но и их помощников, которые известны у нас под официальным названием “средний и низший медицинский персонал”, а под неофициальным — медсестры и нянечки-санитарки. В бывшем СССР в расчете на каждую тысячу человек населения имелось почти вдвое больше врачей и других медицинских работников, чем в США. Ну и что же? Очень многие из них сбежали с “переднего края” здравоохранения, где приходится заниматься нелегким трудом участкового, вообще лечащего врача, на разного рода синекуры — от околонаучных до вопиюще бюрократических. А из оставшихся, как мы уже говорили, каждый “пролечивал” за год на уровне прошлого века меньшее число больных, чем его западный коллега, вооруженный последними достижениями современной медицинской науки и техники. И это при том, что у нас больничные палаты напоминают переполненные тюремные камеры, а у них — гостиничные номера-люкс с персональной горничной по первому вызову. У нас к врачу, как правило, многочасовая очередь с
==235
пятиминутным приемом, в течение которого большая часть времени уходит на заполнение никому не нужных бумажек, а у них — обстоятельное собеседование в точно назначенное время по результатам заранее сделанных в считанные минуты анализов, плюс у очень многих — семейный доктор, годами следящий за здоровьем каждого из своих пациентов. И тем не менее, достаточно чуть увеличить выпуск врачей из медицинских факультетов или медсестер из медицинских школ — и сразу начинается безработица, борьба за клиента, вынужденная “перепрофилизация” избыточных специалистов и прочие неурядицы.
Кстати, абсолютно то же самое происходит и с другими дипломированными специалистами — педагогами, инженерами, агрономами, экономистами и т.д. Все они вместе взятые очень скромной процентной долей входят в число тех 15—20%, которым механика, автоматика и электроника помогут выполнять в общественном производстве ту роль, которую сегодня выполняют 80—85%. Совершенно иное дело — социальный работник. Во-первых, он очень многолик. Это может быть сестра или даже брат милосердия, которые оказывают существенную помощь медицинской сестре (фельдшеру) и нянечке (санитару). Медсестра сделала укол, дала лекарство — и ушла. Нянечка перестелила постель, покормила, перевернула с боку на бок, подала судно или проводила в туалет, если нужно, — и тоже ушла. Ни та, ни другая просто физически не в состоянии часами проводить время у постели больного. А во многих случаях больному как раз важнее всего, чтобы рядом с ним сидел человек, который утешал его, заботился о нем, просто говорил с ним по душам — не секрет, что не так уж редко это действует сильнее всяких лекарств. Кроме того, сестра и брат милосердия не обязательно могут выполнять свою спасительную миссию у постели больного. Они могут навестить занемогшего дома, помочь по хозяйству престарелому или инвалиду, просто поговорить с человеком, у которого возникла какая-то проблема — и либо помочь эту проблему разрешить, либо хотя бы посочувствовать, не оставить человека наедине с его проблемой.
==236
Излишне упоминать, насколько это важно — иной раз намного важнее, чем помощь врача, педагогов и юриста, вместе взятых. Наконец, очень важен совет более опытного в жизни человека. Сегодня этим занимаются либо профессионалы, либо многообразные шарлатаны. А в идеале у каждого должен быть широкий выбор, к кому обратиться за советом практически по всем трудностям жизни — и рядом тут же должны оказаться сестра или брат милосердия с соответствующим авторитетом. Читатель сам может продолжить перечень специальностей социального работника.
Во-вторых, возникает проблема преодоления в столь деликатном деле профессиональной кастовости. Это как с профессиональным и любительским спортом. Любителю никогда не угнаться за профессионалом по очкам, голам, секундам. А публика требует только этого. И профессионал, чтобы нахватать медалей, вынужден становиться современным гладиатором, вынужден вытравлять в себе все человеческое, подчинять все свое существование победе любой ценой — это, пожалуй, пострашнее любого допинга. Точно так же, если сделать милосердие профессией — ничего, кроме шарлатанства, ханжества и своекорыстия не получится. Следовательно, в идеале социальным работником должен стать каждый, посвящая этому делу часть своего времени — безразлично, час ли в день, день ли в неделю или в месяц, неделю ли или месяц в год, и так далее. Конечно, практически на такую роль способен не каждый. Но чем шире будет круг социальных работников, тем счастливее будут и их пациенты, и они сами, и общество в целом.
В-третьих, возникает своего рода моральный императив. Если миссия социального работника становится в обществе высокопрестижной, то к ней — опять-таки, по аналогии со спортом — начинает стремиться все большее число людей. А ведь такая миссия требует прежде всего Совести с большой буквы, именно милосердия как антипода столь обычному, сегодня жестокосердию, душевной теплоты, просто элементарной доброты. Иными словами, чем выше станет удельный вес этой сферы, тем интенсивнее пойдет процесс реморализации общества на
==237
смену опасно затянувшемуся процессу деморализации, тем выше будет общий уровень нравственности общества, тем здоровее будет общество и сильнее его способность к выживанию. Так что если бы в миссии социального работника даже не было острейшей общественной потребности — такую миссию следовало бы выдумать единственно ради спасения человечества.
Большинство футурологов оценивает удельный вес социально-здравоохранительной работы в балансе рабочего времени общества примерно вдвое меньшей величиной, нежели та, которая требуется для воссоздания нормальных отношений с подрастающим поколением (хотя ясно, что обе сферы тесно переплетаются между собой, и где кончается одна, начинается другая — вопрос во многих случаях чисто формальный). Но даже если мы сугубо условно примем его за одну шестую (половину от одной трети, падающей на предыдущую сферу) — все равно в совокупности получается огромная величина, сопоставимая с сегодняшней процентной долей занятых у нас в промышленности, т.е. не менее половины баланса рабочего времени общества. И уже по одному этому — совершенно иного общества!
Примерно такой же удельный вес может и должна поглотить сфера организации досуга. На первый взгляд, такое предположение кажется поразительным и даже ни с чем не сообразным. Как? Неужели возможно общество, где организация досуга может оказаться сопоставимой по удельному весу в балансе рабочего времени, скажем, с нашим сельским хозяйством сегодня? (Напомним, что в СССР им занималась пятая часть работников общественного производства). Однако при более внимательном рассмотрении вопроса выясняется: не только может, но и должна. Примерно по тем же самым соображениям, что и существенное “возвышение” сфер народного образования и здравоохранения.
Нам еще предстоит говорить в специальной главе, посвященной культуре, о том, какую важную роль играет организация досуга для жизнеспособности общества. До недавних времен в условиях традиционного сельского образа жизни эта организация носила устойчиво
==238
ритуальный характер, поэтому не требовалось специальных учреждений для ее создания и функционирования, а число обслуживающих сферу досуга было пренебрежительно малым. Совершенно иная ситуация сложилась с массовым переходом к современному городскому образу жизни, когда прежние ритуалы рухнули или исчезают на глазах. Возникает дилемма: либо предоставить организацию досуга стихии событий, либо создавать и в данном отношении нечто вроде современного аналога естественному положению вещей. В первом случае, как наглядно демонстрирует современность, неизбежно усиление процесса массовой деморализации людей, поскольку фактическая организация досуга будет проходить порядками звериной стаи, в которую столь же неизбежно вырождаются любые малые социальные группы людей, лишенные ритуальных (желательно освященных религией) устоев. При этом деморализация усиливается воздействием мафиозных структур, которые начинают извлекать свои сверхприбыли путем эксплуатации самых низменных инстинктов человека (повторяем, нам придется говорить об этом в своем месте особо — здесь мы ограничиваемся лишь констатацией факта, в котором нетрудно убедиться, стоит лишь посмотреть, что делается вокруг). Во втором случае необходима “индустрия досуга” намного более сложная, чем современная — и об этом нам тоже предстоит говорить специально, — которая требует значительной части баланса рабочего времени общества.