Провал был настолько скандальный, что даже в условиях тоталитаризма любое правительство полетело бы вверх тормашками. Удержаться у власти удалось только чудовищными провокациями и еще более чудовищным террором (полностью аналогичными тому, что происходило в те же годы в гитлеровской Германии, только несравненно больших масштабов и степени зверств). За 1933—1953 гг. прошло через тюрьмы еще 20 млн. человек, многие из которых тоже погибли. И еще по меньшей мере 20 млн. человек из 27 млн. погибших при нашествии гитлеровцев погибло лишь из-за неготовности государства к войне, только потому, что истребленных в ходе грызни за власть фанатиков-авантюристов сменила самая низкопробная политическая шпана, понятия не имевшая ни о чем, кроме отправления своих естественных надобностей и всепоглощающего властолюбия. В эту
К оглавлению
==180
шпану в конце концов выродились и уцелевшие подручные Ленина, начиная со Сталина.
Всего “строительство социализма” с 1917 по 1991 г. в одном только Советском Союзе обошлось в 61,3 млн. одних только зверски замученных, не считая растоптанных в тюрьмах человеческих жизней и горя родственников погибших, пропавших без вести, замордованных.
Однако то, что не удалось в 1918—1921 гг., полностью удалось в 1929 г. и последующие десятилетия. Была надолго реализована утопия казарменного социализма. Рынок вообще и рынок труда в особенности был заменен принудительным трудом и централизованным распределением казарменного типа — сначала, в 30—40-х годах, открыто грубым, затем, с 50-х годов, завуалированно и помягче. Религиозную идеологию заменила идеология “научного коммунизма”, которая, ввиду своей явной ненаучности и антигуманности, могла держаться только на массовом терроре. Наконец, рыночные отношения “продавец—покупатель” сменились единственно возможной в этом случае альтернативой — казарменными отношениями, которые получили в СССР название “дедовщины” (от “дедов” — старослужащих, которые всячески унижают и эксплуатируют новобранцев). Такие отношения подразумевают всевластие главаря, опирающегося на подручных, чтобы постоянными побоями и издевательствами держать в страхе и повиновении остальных, запуганных жуткой участью некоторых специально с этой целью совсем замордованных изгоев-парий. Прежде такие отношения были типичны только для тюремной камеры, а еще раньше (впрочем, и теперь тоже) — для обезьяньей стаи, где вожак первым хватает наиболее лакомый кусок и не подпускает остальных к наиболее привлекательным самкам4. В СССР и других странах победившего их социализма подобные отношения пронизали все поры общества, начиная с тюремной камеры, солдатской казармы или школьного класса и кончая любым предприятием, учреждением, организацией, до правительства и Политбюро ЦК КПСС включительно.
|
|
1 Фридман Э. Этюды о природе обезьян.—М., 1991. С. 195.
==181
Результатом явились тотальная, едва ли не поголовная деморализация (оподление) общества, где воровство, взятки, лихоимство сделались — и продолжают оставаться доселе — повальными; дезынтеллектуализация (оболванивание) людей, когда даже деятели науки и искусства убежденно несут дикий бред, готовые горло перегрызть любому инакомыслящему; наконец, психопатологизация (остервенение) в той или иной степени почти всех до единого индивидов, способных, подобно псам, только либо лаять, либо лизать.
|
|
Результатом явилась массовая имитация труда (как, впрочем, вообще всякого принудительного труда, на чем “прогорели” в свое время рабовладение и феодализм) и позорно низкая его производительность, почти на порядок — вдесятеро! — уступающая передовым мировым стандартам. И это не говоря уже о позорно низком качестве продукции, когда из каждых четырех изделий - от авторучки до самолета — в среднем лишь одно более или менее соответствовало мировым стандартам, еще два были из рук вон плохими, годящимися только для сбыта внутри страны или для подарка “дружественным” развивающимся странам, и еще одно — заведомо негодным, полным браком.
Удивительно ли, что получила распространение шутка, в которой были все сто процентов правды, относительно того, что в СССР имеет место “видимость работы за видимость зарплаты”? Удивительно ли, что с такой экономикой СССР проиграл “холодную войну”?
Результатом явилась не только полная неконкурентоспособность, но вообще полная нежизнеспособность такой экономики, такого общества в целом. Она проявилась уже в 30-х годах, но тогда была перекрыта интенсивной милитаризацией, лихорадочной подготовкой к неминуемой войне (что не помешало правящей клике оставить страну неготовой к войне), разорительнейшей войной и долгим, почти 10-летним, восстановлением разоренного войной народного хозяйства. Но со второй половины 50-х годов разложение, деградация экономики и общества вновь пошли полным ходом. Потребовалась “перестройка № 2” — уже упоминавшиеся хрущевские
|
|
==182
пеформы 1956—1964 гг. А когда они зашли в тупик из-за желания вернуться к рынку, оставшись казармой, т.е. совместить несовместимое, да еще вдобавок уже в конце 1956 г. вспыхнуло восстание в Венгрии, ярко осветив перспективу неизбежного ухода номенклатуры с насиженных мест, — Хрущев был изгнан в отставку. Примерно по тем же причинам, по каким в 1762 г. был убит тогдашней номенклатурой Петр III, а в 1801 г. — Павел I. Из-за взбалмошности, дикого волюнтаризма, позорных провалов во внешней (Карибский кризис) и внутренней (банкротство Программы компартии) политики.
Хрущев ушел, а проблемы нежизнеспособности государства-казармы остались. И поэтому пришедшая на смену Хрущеву троица Брежнев—Косыгин—Суслов по третьему разу начала “перестройку” с тем же характером, той же логикой развития и тем же концом, когда “Пражская весна” еще раз наглядно показала, чем кончаются московские “оттепели”, если их вовремя не “приморозить” сталинизмом.
О том, что произошло дальше, мы говорили раньше. Осталось прояснить, почему абсолютно нежизнеспособная система оказалась такой живучей. Думается, по трем весьма основательным причинам.
Первая — всевластие номенклатуры и жестокое подавление всякого инакомыслия. Происходит нечто вроде квазиестественного отбора: все наделенное разумом, на что-то благое ориентированное, активно действующее либо оподляется и переходит к холуйскому служению номенклатуре, нередко пополняя ее ряды (делает карьеру), либо изгоняется, затравливается, запрятывается в тюрьмы и психушки на страх иным-прочим. В этом смысле “красная чума” коммунизма доводит общество до всеобщей покорности и всеобщего психоза ничуть не менее эффективно, чем “коричневая чума” фашизма.
Вторая — чрезвычайная мощь постепенно крепнущей в условиях вселенской казармы уголовной мафии, намертво срастающейся с насквозь коррумпированным госаппаратом и кровно заинтересованной в сохранении статус кво, позволяющем почти без труда и совершенно безнаказанно годами загребать такие прибыли, какие не
==183
снились никакой другой мафии мира. К настоящему времени экономическая мощь уголовного рэкета во всех 15 республиках бывшего СССР вполне сравнялась с мощью рэкета государственного, чиновного, а может быть и превзошла его. Впрочем, бесполезно сравнивать силу того и другого: все менее ясно, где кончается один и начинается другой. Почти любой обыватель на пресловутой “одной шестой суши” настолько увяз в паутине мафиозных структур, настолько зависит от них, запуган и заморочен ими, что является их добровольно-принудительным соучастником, по меньшей мере пассивным пособником. В союзе с номенклатурой мафия обрекает на провал все попытки выбраться из трясины тоталитаризма.
Третья — та сторона тоталитаризма, которая, в отличие от мерзкой, но подавляющей все и вся казармы составляет сладостную, привлекательную утопию, претворенную в жизнь сказку (не только страшную, но и волшебную), сделанную былью.
Это относится прежде всего к так называемому трудоустройству, т.е. к искусственно создаваемым рабочим местам, заведомо излишним, избыточным для народного хозяйства, но выгодным и удобным для занимающих их. Древние римляне называли такие должности “синекура” (буквально: “без забот”). Но у римлян они исчислялись сотнями, максимум тысячами, а в бывшем СССР к 1985 г. экономисты насчитывали их свыше 30 млн. на 130 млн. рабочих мест (не считая 4 млн. солдат и такого же количества заключенных не в казармах, а в тюрьмах). Каждый четвертый! Это могла быть и рабочая бригада из пятнадцати человек там, где за глаза хватило бы десяти. Иностранцы не перестают удивляться, когда к ним в номер отеля вкручивать перегоревшую лампочку являются пятеро “тружеников” вместо одного. А ведь там, где пахнет конвертируемой валютой — самые “синекурные” должности. Это могли быть и 15 заместителей едва ли не каждого начальника — до главы правительства и государства включительно, — роскошь, не доступная никакому президенту, премьеру, монарху в нетоталитарном обществе. Это могли быть 10 тыс. официальных писателей и 100 тыс. неофициальных, но тоже
==184
неплохо присосавшихся к государственной кормушке. 500 артистов с твердым (правда, мизерным) окладом на сцене театра, где постоянно могут выступать от силы 50. Наконец, это могло быть научное учреждение с 500 научными работниками, абсолютно эквивалентное по количеству производимой научной продукции (о качестве лучше не упоминать) аналогичному учреждению на Западе с 15 сотрудниками. Да в нем и работают те же 15 — остальные ходят в рабочее время часами по магазинам и в кино, часами болтают и пьют чай, сидят на собраниях и заседаниях, стоят в курилках или в очереди за зарплатой. Автор самолично провел в таких учреждениях всю свою сознательную жизнь.
Для 30 млн. человек, занимающих синекуры, это — огромная, первостепенная ценность, поскольку они изначально ориентированы на имитацию труда и совершенно не приспособлены к труду настоящему. Добавьте сюда сотню миллионов мам и пап, бабушек и дедушек, которым удалось пристроить своего подросшего любимца на синекуру и которые готовы на все, лишь бы сохранить ее. В совокупности это колоссальная сила, с которой приходится считаться правительству, вплоть до сегодняшнего дня не решающемуся превратить 30 млн. скрытых фактических безработных на государственном жалованье в открытых, формальных, с пособием по безработице.
Добавьте сюда 8 млн. полностью безработных в южных регионах бывшего СССР, годами безбедно существовавших на баснословно высокие доходы их родителей от торговли цветами и фруктами по монопольно высоким ценам (импорт этих товаров практически исключался), которые в несколько раз превышали мировые цены; добавьте сюда 15—20 млн. работников убыточных предприятий, а также предприятий военно-промышленного комплекса, годами безбедно существовавших на государственные дотации, — и вы поймете, с одной стороны, положение правительств тех государств, образовавшихся на территории бывшего СССР, которым сегодня приходится ломать голову, как быть с 50—60 млн. человек (до 40% занятых в общественном производстве), у которых безбедная жизнь кончится в ту
==185
самую секунду, когда эти государства перейдут от казарменной экономики к рыночной, а с другой — с какой слепой яростью готовы эти десятки миллионов (плюс члены их семей) отстаивать свое привычное существование, хотя очень хотели бы жить “как на Западе”.
Это относится далее к заработной плате (правда, мизерной в сравнении с западными стандартами), которая выплачивается государством дважды в месяц, независимо от экономической эффективности предприятия, учреждения, организации — вплоть до нулевой. Вот это сказка так сказка. Вы только представьте себе американца, который дважды в месяц имеет право заходить в банк и, подобно пенсионеру, получать у окошечка, скажем, по 6000 долл. наличными, независимо от того, процветает его фирма или давно обанкротилась! Правда, при таких порядках США давно стали бы 16-й республикой СССР или Кубой — на выбор. Это — тоже огромная ценность, которой десятки миллионов людей очень дорожат и будут яростно отстаивать ее любой ценой. Любой ценой! Автор этих строк самолично держится из последних сил за жалованье государственного служащего, которое когда-то было втрое выше средней зарплаты, а сегодня — меньше получаемой им же пенсии за выслугу лет, но не решается целиком перейти на вдесятеро более высокую зарплату, независимую от государства. Потому что грошовое жалованье — это, как и пенсия, до самой смерти при любых обстоятельствах. А негрошовую настоящую зарплату сегодня заработал, а завтра — нет.
Наконец, это относится к гарантии сохранения своего рабочего места и 100% своего жалованья при любой степени личной трудоспособности, вплоть до нулевой. Пока тебя со скандалом не выпихнут на пенсию, ты будешь занимать свою синекуру, останешься директором, председателем, секретарем, даже если годами будешь симулянтом валяться в больнице (тоже за государственный счет), даже если впадешь полностью в старческий маразм или тебя разобьет паралич. Разве это не ценность? Особенно для людей пожилого и глубоко старческого возраста, которые до сих пор верховодят повсюду в любой из 15 республик бывшего СССР.
==186
Сказанное относится, понятно, не только к республикам бывшего СССР, но и в той или иной степени ко всем странам победившего их социализма, вообще любого тоталитаризма типа ливийского, иракского или иранского — к целой трети человечества. Главное же, с каждым днем становится все более ясно, что из вселенской казармы нет простого и быстрого выхода в рынок. Нет панацеи от этой болезни, от этой страшной социальной патологии. Нет рецепта, как вылечить ее в одночасье. Перестройку невозможно завершить с помощью диктаторского режима, каким бы жестким и жестоким этот режим ни был. Таким способом, оказывается, можно лишь “заморозить” проблемы, порожденные перестройкой, но “разморозить” при этом проблемы, породившие перестройку. Не поможет и еще один “план Маршалла” — растащат, разворуют, распродадут, перепродадут и сгноят все, даже если прислать сюда все богатства мира. Выход только один — как ползком, без рывков выбираются из трясин: сотнями, тысячами ежедневных конкретных оптимальных решений по стимулированию деятельности каждого, решившегося на предпринимательство, при достаточной социальной защите нетрудоспособных или неспособных очнуться от привычной спячки, выбраться из трясины собственными силами, с помощью возможно более массированного импорта эффективных современных иностранных технологий, остающихся при тоталитаризме в зародышевом состоянии.
Мы так подробно остановились на злоключениях трети человечества не потому, что эта тема лично хорошо известна автору и кроме того, он разбирается в ней, как социолог-профессионал, — а прежде всего потому, что здесь наталкиваемся на одну из главных препон, преграждающих человечеству дорогу к альтернативной цивилизации. Даже если “первый мир” развитых стран мира завтра покончит с зашедшей в тупик индустриально-потребительской цивилизацией и перейдет к спасительной альтернативной; даже если “третий мир” развивающихся стран завтра перейдет к сознательному планированию числа детей в семье, покончит с “демографическим
==187
взрывом”и начнет стабилизировать экономику — все равно “второй мир” вчерашних и сегодняшних тоталитарных стран останется на рельсах индустриализма военно-промышленного комплекса, с полным пренебрежением к экологическим и демографическим проблемам и вполне сумеет собственными силами довести планету до катастрофы, таков уж его характер, такова его суть: в тюремной камере при правящей бандитской шайке не до природы и не до людей.
Мало того, человечество не сможет даже разоружиться, пока существует “второй мир” (а он никуда не делся после поражения Советской империи). Как только Кувейт радостно перекует последний меч на орало — очередной саддам обязательно бросит на него свою армию, не сможет не бросить, потому что его тотчас свергнет более агрессивный соперник. Такова уж природа всякого тоталитаризма — противоестественная и противочелове-ческая, но неколебимая со времен Аттилы и Чингис-хана до сегодняшних Саддамов. А пока человечество не разоружится полностью — никакой альтернативной цивилизации не бывать.
Но, может быть, беда миновала? То, что осталось от СССР, не может более представлять серьезной военной опасности. Китай, надо полагать, надолго занялся своими внутренними проблемами, и остается надеяться на традиционную китайскую рациональность, если не появится новый Мао Цзэдун. С Саддамом и Муамаром, при всей их зловещести, все же легче договориться, чем с их врагами — исламскими фундаменталиста-ми, которые неизбежно кончат “священной войной” против всего неисламского мира. А остальные тоталитарные режимы не представляют серьезной угрозы просто в силу либо их мизерных масштабов, либо серьезных внутренних проблем, поглощающих пока что все силы.
Да, именно таково сегодня господствующее в “свободном мире” умонастроение. Уж очень хочется пожить спокойно, не бросаться на пожар то в Корею, то во Вьетнам, то в Кувейт. Нет ничего более самоубийственного, чем подобное самоуспокоение. Ибо существует...
==188
3. Кошмарный эффект “русской матрешки”
Есть такая всемирно известная игрушка — матрешка. Она же, вместе с икрой и водкой, — традиционный русский сувенир, встречающий сегодня в России иностранного туриста на каждом “пятачке”, от московской улицы Арбат до набережной открытого закрытого порта Владивосток. Раскроешь ее, а внутри — чуть поменьше, в точности такая же. Раскроешь и ее, а там — еще одна. И так далее. Только в игрушке этот процесс рано или поздно приходит к концу. А в жизни может быть бесконечным.
Чтобы яснее понять безысходность или, точнее, чрезвычайную затруднительность выхода из положения, предлагаем кому-то вспомнить, кому-то вообразить особенности существования человека в тоталитарном обществе, а кому-то просто внимательнее осмотреться по сторонам.
Полная, тотальная зависимость человека от государства, точнее, от целого сонма тупых и корыстных чиновников. Только от них зависит, в какой комнате или квартире вы получите полицейское разрешение проживать (“прописку”) и появится ли у вас реальная возможность переселиться позже в лучшую. Где и на какую должность вы устроитесь (“трудоустройство”) и появится ли у вас реальная возможность — совершенно независимо от ваших личных трудовых усилий — получить повышение, зарабатывать больше, заняться более легким или более престижным трудом. Где, как и сколько вам лечиться при недомогании. Куда и на сколько поехать в отпуск. В какую школу идти вашим детям. Какие продовольственные продукты и в каком магазине вам покупать. В каком ателье шить платье и в какой мастерской заказывать обувь. Стоять ли часами в общей очереди за каким-то гнильем, или вам с поклонами привезут редкие деликатесы прямо на дом бесплатно. Наконец, выбиваться ли из сил несколько дней, чтобы за бесконечные взятки получить разрешение похоронить родственника не за сто километров от города, либо вам бесплатно и
==189
торжественно похоронят кого угодно на самом престижном кладбище города.
Очень многое зависит от ваших личных связей (“блат”), от хитрости и умения дать взятку (“магарыч”) но больше всего — от вашего положения в государственной иерархии: Генеральный ли вы секретарь партии, или всего лишь жалкий учитель, инженер, рабочий-станочник, тракторист, шофер, доярка на молочной ферме. Повторяем, совершенно независимо от ваших личных трудовых усилий, ума, чести и совести. Только от умения делать карьеру и благоприятного стечения обстоятельств. Прямо как в карточной игре: иногда — везение, обычно — плутовство.
Теперь вообразите себя в городе или селе на любой окраине советской империи. В городе маслозавод, но ни вы, ни ваши дети многие десятилетия не видели ни молока, ни масла, ни сыра иначе как ворованными и перепроданными из-под полы втридорога. В городе мясокомбинат, но с мясом — та же история. Фрукты — только на базаре по чудовищно высоким ценам монополистов из южных районов: недельный заработок за килограмм. В государственных магазинах — только скверный хлеб, не лучшие макароны, плохие и дорогие консервы, да гнилая картошка. В городе швейная и обувная фабрики, но на витринах магазина — нечто несуразное, как для чучела. Все сколько-нибудь привлекательное — из-под полы втридорога. В городе идет жилищное строительство, но квартиры получают и оседают в них на всю жизнь бесконечно меняющиеся новоприезжающие начальники. А ты обречен доживать жизнь в разваливающейся дедовской избе или в лучшем случае на положенных тебе 5 кв. м на каждого члена семьи в городских трущобах. Вокруг города — дома отдыха, но ими регулярно пользуется только 14% населения (догадываетесь, кто именно?), остальные отдыхают как дикари, поэтому так и называется: “отдыхать дикарем”. Все это в совокупное ти и есть 86 копеек “на империю” с каждого заработан ного рубля.
Конечно, человек — существо не столько разумное, сколько изворотливое, и при нужде приспосабливается
К оглавлению
==190
ко всему. Каждая уважающая себя семья заводит погреб и не полагаясь на милость государства, несколько месяцев заботливо сносит туда все съестное, чем можно питаться зимой и весной. В складчину нанимают машину и едут за сотни километров в деревню, чтобы купить задешево несколько мешков ворованной колхозной картошки и ворованную же коровью тушу, которую затем засаливают на зиму — для застолий по праздникам. Накручивают до сотни и более трехлитровых банок разных солений, варений, компотов, консервированных овощей и пр. — так, чтобы хватило до следующего урожая. И пользуются всяким случаем, всяким знакомством, чтобы подешевле купить с рук брюки, ботинки, диван, стул, даже порой автомашину. Но уж брюки и ботинки носят не сезон, а пяток, иногда другой лет, на машине ездят не три года, как положено, а все тридцать (из которых большую часть лежат под развалюхой). Словом, выходят из положения, кто как может. И, по давнему русскому выражению, почти все поголовно “не кладут охулки на руку” — воруют все вокруг, что только “плохо лежит”. Тем более что, как поется в советской песне “все вокруг колхозное, все вокруг мое”. Государственное. То есть, как бы ничейное. Поэтому не ворует только ленивый. Или чересчур совестливый. Белая ворона, словом.
99% из почти двух миллиардов людей, пребывавших во “втором мире” — мы относим к ним все тоталитарные страны, независимо от уровня их социально-экономического развития, т.е. не только бывшие СССР или ГДР, но также Китай и Эфиопию, Иран и Ирак, Ливию и Кубу, относимые обычно на Западе к “третьему миру” развивающихся стран, — никогда не видели иной жизни, считают свою единственно возможной и вполне естественной, а иную воспринимают просто как лживую выдумку телевизионщиков-кинематографистов. Мало того, как мы видели, всячески упираются, когда их пытаются вытащить из такой жизни силком. Но сказать, будто они в восторге от своей жизни, было бы преувеличением. Напротив, они, как правило, постоянно до крайней степени раздражены и озлоблены ею, словно путник, избитый и ограбленный на дороге. В этом нетрудно убедиться,
==191
приехав в Москву туристом и еще в аэропорту столкнувшись со злобным псом в человеческом обличье, который своим лаем загоняет тебя в объятия мафии, вытряхивающей из тебя твои доллары. Позднее та же сцена повторяется повсюду — в отеле, в магазине, на улице.
И больше всего не желают своей судьбы своим детям. Как помочь подрастающему ребенку не повторить плачевную жизнь родителей, а получить работу почище, жилье получше, еду повкуснее, одежду помоднее, так, чтобы не он бесконечно давал взятки направо и налево, а ему “подносили” со всех сторон? Единственный способ в тоталитарном государстве — это помочь ему “сделать карьеру”, для чего необходима по возможности не самая плохая городская школа (от сельской, где один учитель на четыре класса — избави Боже!) и возможно более престижный университет. Плюс, разумеется, личные связи. Плюс в любом тоталитарном государстве — обязательный язык преобладающей нации. В Иране — персидский, в Китае — ханьско-пекинский, в СССР — русский. И так далее. Собственно, знание общегосударственного языка обязательно в каждой стране. Но в США не пропадешь, если плохо знаешь английский или даже совсем не знаешь его. Завел предприятие в квартале своих соотечественников — и говори только на китайском или на русском хоть всю жизнь. Конечно, президентом и даже шерифом не выберут. Но жить можно безбедно. В тоталитарных странах без хорошего знания общегосударственного языка любой человек обречен на участь парии в своей деревне, будь он хоть семи пядей во лбу.
И вот миллионы родителей, желая своим детям добра, добровольно, даже довольно настойчиво забирают своих детей из национальных школ и отдают их в русские: на родном языке и дома можно всласть наговорить ся, а на работе необходим хороший русский. Несчаст ные, они не подозревают, что их ребенок, пошедший в иноязычную школу и подросший в иноязычной среде, никогда в жизни не возьмет в руки книгу на родном язы ке (да еще котирующемся как “деревенский”, “вульгарно-бытовой”), никогда не пойдет в национальный театр, никогда не заглянет в национальный музей и даже в
==192
конце концов постарается записать в своем паспорте: “русский” — хотя и выглядит “негром преклонных годов”. Но раз так — хиреет на глазах книга, журнал, газета, кинематограф, театр, музей, вся культура на национальном языке. От переписи к переписи среди коренного населения растет процент людей, считающих и чувствующих себя русскими или, по крайней мере, отождествляющих себя с русской культурой, стыдящихся своей национальности. Словом, полным ходом идет фактическая политика национальной ассимиляции — при всех формальных заверениях об “уважении” и “расцвете” национальной культуры.
И если многолетнее, из поколение в поколение, ограбление людей — вывоз на их глазах куда-то “в Москву” (на самом деле много далее — в иные республики СССР и иные страны мира) целых эшелонов произведенных ими продовольственных и промышленных товаров — вызывает глухое недовольство, массовое остервенение, слепую ярость, то явное, тоже на глазах, унижение своей национальной культуры создает своего рода горящий “национальный” фитиль, подносимый к социально-экономической бочке с порохом. Достаточно малейшего толчка—и взрыв. Взрывалось неоднократно, но подавлялось беспощадно. Сталин не случайно почти поголовно вырезал интеллигенцию не только среди русских, но и в особенности среди прочих народов Советского Союза: это было не просто зверство, а способ существования, способ выживания тоталитарного режима.
Добавьте к этому вопиюще унизительную иерархию бывших республик Советского Союза. Чтобы сохранить единство и неделимость Российской империи, большинство большевистской верхушки, чьим рупором был Сталин, выступило в 1918 г. с концепцией федерации всех территориально-национальных образований, рвавшихся к независимости, в рамках единой и неделимой России (“Российская Советская Федеративная Социалистическая республика”). Однако меньшинство во главе с Лениным — если не сам Ленин единолично — усомнилось в том, что таким образом можно будет укротить мощные центробежные, силы и предложило более гибкую концепцию
==193
конфедерации нескольких федераций или отдельных крупных республик (российской, закавказской, украинской, белорусской и т.д.). Поскольку у многих народов в составе царской России никогда не было не только своей государственности, но даже письменности, да к тому же значительная часть из них составляла меньшинство среди живущих на той же территории, решено было формировать их государственность поэтапно, по мере развития экономики и культуры. Сначала в виде национальных округов, затем — автономных областей, автономных республик, наконец, союзных республик или их федераций.
История распорядилась таким образом, что формально была принята концепция умиравшего (и вскоре умершего) Ленина, а фактически восторжествовала идея жестко централизованного, унитарного государства под фальшивой вывеской федерации (союза) республик, причем Российская в этой концепции оказывалась как бы федерацией в федерации, что впоследствии доставило немало хлопот Горбачеву, пытавшемуся спасти унитарное государство под грудой фальшивых вывесок. Нужно уточнить, что с конца 20-х годов никто в СССР (и в мире тоже) не обращал внимания на вывески. Все понимали, что СССР на деле представляет собой империю, более того, военный лагерь, где отдельные зоны — как бы они ни назывались, — управлялись сатрапами-комендантами под именем районных, областных или республиканских первых секретарей компартии, которые авторитарно управляли вверенными им территориями, опираясь на целые орды чиновников, и несли единоличную ответственность за состояние дел перед генеральным секретарем и его бюрократическим аппаратом в Москве — чудовищным как по масштабам, так и по свирепости правления.
Поэтому никого не удивляло — да никто даже и не задумывался над такими пустяками — почему в автономных республиках (т.е. государствах!) наряду с квазиправительством и псевдопарламентом существовал, как и в обычных областях, областной, а не республиканский комитет компартии, вершивший все дела, тогда как “правительство” было лишь передаточной инстанцией, а“парламент” — всего лишь декорацией. Почему так легко
==194
было создать любую “республику”, а затем так же легко упразднить ее, расчленить, соединить с другой, переименовать и т.д., подобно любому другому району. Наконец почему одна республика имела статус союзной, а другая — в точности такая же по экономике, культуре, площади и численности населения — располагалась рангом ниже в качестве автономной, а третья — тоже в точности такая же — объявлялась всего лишь автономной областью или даже национальным округом.