Мы миновали железнодорожный переезд со шлагбаумом, шум нарастал, толпа прибывала – к процессии присоединились сошедшие с поезда. То там, то тут уже слышалось: «Не напирайте!» В одной руке я нёс корзинку, в другую крепко вцепился Сигэнобу. Теперь мы уже шли по песку, который тоже пропитался потом.
В сосновом бору народу ещё прибавилось. Люди были везде, в воздухе висела духота от множества человеческих тел. Кого‑то крепко прижали к дереву – так, что не повернёшься, – раздавались крики о помощи. Ещё одно впечатляющее зрелище: с веток сосен, как колонии разноцветных летучих мышей, в огромном количестве свешивались предметы туалета. Мужчины вперемежку с молодыми женщинами, не обращая ни на кого внимания, карабкались на деревья, раздевались догола и переодевались в купальники.
Миновав сосновый бор, мы вышли к побережью. Но и оттуда, кроме линии горизонта вдали, ничего нельзя было увидеть. Перед нами колыхалось море голов. Где кончается берег, где начинается вода – совершенно непонятно. Со всех сторон – справа и слева, спереди и сзади – только люди, люди, люди… Людские волны. Куда ни кинь взгляд – только человеческие головы. В воздухе висели испарения человеческих тел.
– Эй! Держитесь крепче друг за друга! – рявкнул я жене, – Давайте ко мне ближе! Возьми маму за руку!
Солнце жарило прямо в лицо. Пот струился водопадом. Сзади напирали липкие от пота тела, и двигаться можно было только вперёд. Нам, в свою очередь, приходилось прижиматься к мокрым спинам впереди идущих. Это было куда хуже, чем в электричке в часы пик.
Сигэнобу расхныкался:
– Жарко! Пить хочу!
– Мы не можем вернуться. Потерпи! – крикнул я, – Скоро в прохладной воде будешь купаться.
Но, судя по всему, шансов выяснить, прохладное море или нет, у нас не было. Вполне возможно, оно уже больше чем наполовину состояло из человеческого пота, тёплого и липкого.
Каждый год к купальному сезону на побережье строили кабинки для переодевания, разгороженные тростниковыми циновками. Но я ни одной так и не заметил. Должно быть, их смели и вдавили в песок толпы гуманоидов. Возможно, циновки, которые мы топтали, и были останками этих кабинок.
Эта картина напоминала мне шествие стада слонов, сметающего всё на своём пути. Или, скорее, тучу саранчи, после которой ничего не остаётся. Это не люди, думал я, взирая на тупые улыбки вокруг. Это какие‑то праздные животные.
– Пожалуйста, продолжайте движение. Продолжайте движение, – надрывался кто‑то в мегафон с единственной наблюдательной вышки.
Но у нас других вариантов и не было. Если бы мы остановились, нас бы смели и затоптали насмерть. Все в молчании продолжали двигаться дальше. Только кое‑где слышались детские крики и плач.
На меня давили всё сильнее, пока не притиснули насквозь пропотевшей грудью и животом к покрытой татуировками спине какого‑то мужчины. Я уже давно потерял из вида мамашу и жену. Их куда‑то унёс людской поток.
Наконец под ногами заплескалась вода. Толпа не рассасывалась, нас всё толкали и толкали вперёд. Я глянул под ноги и увидел сально поблёскивавшую жирную плёнку. Это была не вода, а серо‑коричневая жидкая грязь.
Скоро я был уже по пояс в этой неприятной тепловатой жиже, вызывавшей у меня рвотные позывы. Тут только до меня дошло, чем всё может кончиться, если нас будут заталкивать всё дальше. Мы уйдём под воду с головой, а при таком скоплении людского материала плыть невозможно, даже стоя. И что?
Сигэнобу, уже не достававший ногами до дна, цеплялся за мой пояс. Я поспешно отбросил корзинку и подхватил сына на руки.
Вода поднялась к груди, и меня всего передёрнуло – нога на что‑то наткнулась. От нагретого бульона, в котором мы все варились, было так тошно, что я сразу не заметил: мы идём не по гальке, а по чему‑то мягкому.
Утопленники! Точно! Мы шли по телам детей, отбившихся от родителей и захлебнувшихся.
Я ещё раз вгляделся в лица вокруг. Никто больше не кричал, не поднимал шума. В ушах стояла жуткая тишина и ещё доносившийся с берега неясный гул голосов.
У всех на лицах застыли жизнерадостно‑слабоумные улыбки. В глазах – пустота и исступлённое желание. Время от времени, будто желая поделиться с другими охватившей их радостью, люди оглядывались по сторонам, лучезарно улыбаясь. Может быть, я тоже так улыбался, сам того не ведая.
Вода доходила уже до шеи. Женщина рядом стала тонуть. Мелькнула мысль: а вдруг это жена? Но это была не она. Вполне возможно, что моя супруга вместе с мамашей пускает сейчас пузыри где‑то поблизости. Чувствуя, что идёт ко дну, женщина вдруг запаниковала. Она испугалась неминуемой гибели – широко открыв глаза, отчаянно выплёвывала воду, заливавшую нос и рот, шлёпала руками, пытаясь удержаться на поверхности. Вокруг тонули те, кто был ниже меня.
Ощущение, что у меня под ногами мягкая плоть, становилось всё острее. Должно быть, на дне уже лежали груды утонувших тел. «Если бы не они, я бы давно пошёл ко дну», – думал я.
Двигавшаяся вперёд толпа немного поредела, и поле моего зрения чуть расширилось. Впереди, справа и слева, насколько хватало глаз, как арбузы маячили человеческие головы и одна за другой уходили под воду. Я так и не смог разглядеть, что было написано на лицах этих людей. Вода подступила к самому носу. Ноздри щекотал поднимавшийся от воды сладковато‑тошнотворный запах пота.
Волосы какой‑то утопленницы обвились вокруг моей шеи. Я отпихнул труп и в тот же момент выпустил из рук Сигэнобу. Он попытался ухватиться за мою грудь, но я оттолкнул его. Дальше двигаться вперёд можно было только вплавь. Сигэнобу ещё какое‑то время пускал пузыри, но быстро исчез под водой.
Голова кружилась от недосыпа и жары. Единственная мысль, или смутная, непонятно откуда взявшаяся идея, была о том, что нужно двигаться вперёд. Лемминги, заканчивающие свои миграции гибелью, вовсе не имеют благородного стремления восстановить баланс в природе за счёт сокращения собственной численности. Так же и я не был озабочен стремлением постичь природу погони человечества за аномальным богатством, аномальным спокойствием или аномальным счастьем.
Теперь передо мной было достаточно места, чтобы плыть. Но не успел я сделать и несколько движений, как почувствовал, что мне не хватает сил. Я устал. Страшно хотелось спать. Я оглядел цепочку маячивших передо мной арбузоподобных голов. Она становилась всё реже, но по‑прежнему тянулась туда, где небо сливалось с морем. Вряд ли мне дотуда доплыть. И всё же я продолжал машинально перебирать руками и ногами…
Почасовая армия
– Ух ты! А я ничего про это не слышал. Набирают солдат на почасовую службу! Интересно, когда это началось? – Объявление в «Народной ежедневной газете Галибии» удивило меня. – Вводить обязательный призыв правительство не может. Лишится всякой поддержки. А добровольцев не хватает. Вот и стали печатать объявления о наборе новобранцев. Как последний резерв. Смотри, каким шрифтом написано: «Записывайтесь в солдаты. Отслужил – вечером домой».
Нынешнее правительство Галибии захватило власть в прошлом году после переворота. А теперь заигрывает с населением.
– Ого! На это многие могут клюнуть, – проговорила моя жена, намазывая маслом тост, – Сейчас во многих семьях люди без работы. В последнее время даже безработные норовят держаться поближе к дому. Так что если можно будет не жить всё время в казарме, а добираться в часть из дома, многие, мне кажется, запишутся. То есть вместо командировки на фронт они каждый вечер будут возвращаться к себе домой. Так?
– На фронт едут не в командировку, а по приказу, – Я сделал большой глоток кофе. – В этой стране так вполне может быть. До передовой всего полтора часа поездом.
– А на экспрессе вообще час.
У Галибии пограничный конфликт с соседом – Народной Республикой Габат. Спор шёл вокруг галибийского городка Гаян, через который проходила железная дорога.
– И что они предлагают? Какие условия? – поинтересовалась жена. Она не умела читать по‑галибийски.
– Вполне приличные, – ответил я, пробегая глазами объявление – Основная ставка, если пересчитать в иены, – минимум сто двадцать тысяч. Двадцать пять тысяч на экипировку после подписания контракта. Два раза в год повышают денежное довольствие и платят премиальные. Это если кампания идёт успешно. Если дела на фронте плохи – один раз. Ещё дают пять тысяч «боевых» за участие в каждом боестолкновении. Даже за боевой дух премии полагаются. Пособие по ранению, медицинская страховка. Ну, это само собой. Страховку по безработице, конечно, не дают. Это тоже понятно. Что они будут делать, если война кончится?! Глянь‑ка! Даже расходы на проезд компенсируют. Целиком. Плюс обед. Вот это да! Вещевое довольствие. Ну, так и должно быть… Ага! Два выходных в неделю! Да ещё оплачиваемый отпуск! Гляди: и на неполный день можно.
– Бог мой! – Жена вздохнула, её глаза округлялись всё больше. – Ты бы там получал больше, чем сейчас. А что нужно, чтобы приняли?
– Постой! Ты хочешь, чтобы я записался? – хохотнул я и снова заглянул в объявление. – По возрасту ограничений нет. Опыт не требуется. Ага! Предпочтение тем, кто имеет водительские права. Остальные подробности – при собеседовании. Другими словами, чем выше квалификация, тем выше жалованье.
– Тогда это как раз для тебя. В конце концов, ты же специалист по огнестрельному оружию.
– Да, вроде так… – Я выдавил из себя улыбку, – Но если они набирают много солдат, им наверняка будет не хватать оружия. Значит, Министерство сухопутных сил будет его больше заказывать у нашей фирмы. Гораздо проще дождаться заказов, чем самому идти на войну.
– Что ж, пожалуй, проще. Для тебя. – Жена нахмурилась, готовясь завести старую песню. – Слава богу, здесь всё дёшево, и можно протянуть на твою зарплату и командировочное пособие.
«Всё дёшево» у моей жены означало, что она здесь не может купить ничего, по её представлениям, шикарного.
Теперь должны последовать привычные стенания – когда мы вернёмся в Японию, когда сможем спокойно завести детей и дальше в том же духе. Я быстро поднялся из‑за стола.
– Хорошо. Я на работу.
До работы было минут пять ходьбы. От однокомнатной квартиры, которую мы с женой снимали, по главной улице до здания, где располагалось представительство компании «Санко когё» в Галибии. Я – глава представительства. Весь мой штат состоял из секретаря, местного парня по имени Пурасато.
Пурасато встретил меня в конторе докладом:
– Только что звонили из военного министерства. По поводу пятисот винтовок, которые мы поставили недавно. Говорят, они не в порядке. Ломаются в самый ответственный момент.
Я застыл возле своего стола:
– Что? Все пятьсот?
– Похоже на то. Они поняли, что винтовки с дефектом, когда хотели пустить их в дело в Гаяне. В результате мы отступаем.
– О боже! – Я тяжело опустился за стол и положил голову на руки, – Майор, наверное, рвёт и мечет?
– Вне себя от ярости! Хочет видеть вас немедленно.
Я со стоном поднялся со стула, на который только что сел.
– Ничего не поделаешь. Я пошёл.
– Э‑э… – нервно промямлил Пурасато, – Тут вот ещё какое дело…
– Что такое?
– Я хочу уволиться. В газетах объявления напечатали, набирают солдат. Думаю записаться.
– Понимаю. У тебя свой дом и трое детей. Деньги нужны. Хотя для меня это, конечно, неожиданно. Как я буду без тебя? Тебя, верно, привлекает, что можно будет домой возвращаться по вечерам?
– Точно. Да и денег обещают больше, чем я у вас получаю.
– Но на войне и убить могут. Ты думал об этом?
– Думал, – улыбнулся Пурасато, – Но мы ведь все когда‑нибудь умрём.
Меня всегда ставило в тупик недостаточное внимание галибийцев к человеческой жизни.
– Я не могу тебя сразу отпустить. Подожди, пока найдётся замена.
Если все галибийцы запишутся на почасовую службу, останутся одни женщины. «Может, возьму на его место хорошенькую молоденькую секретаршу», – думал я, покидая контору.
Я прыгнул в велотакси, так знаменитое в Юго‑Восточной Азии. Всего через три квартала на главной улице находилось военное министерство Галибии. Утирая пот со лба, я показал на КПП пропуск и прошёл в кабинет майора. Тот орал что‑то в телефонную трубку; лицо – как у чёрта. Увидев меня, майор аккуратно положил трубку и встал, готовый порвать меня на части.
– Спасибо вашим винтовкам – три роты полегло! Что будем делать?! Давайте деньги обратно!
– Не надо волноваться, пожалуйста! – в отчаянии воскликнул я. – Эти винтовки перед отправкой из Японии должны были пройти самую тщательную проверку. Что с ними не в порядке?
– Лучше спроси, что у них в порядке?! – кричал майор, разбрызгивая слюну, – Они у нас всего три дня, их клинит после первого выстрела. Стрельнул раз, и всё. Понимаешь, что это значит? Мы же разворачиваем наступление. Первый выстрел – и атака. Бросаемся на врага, а второго выстрела нет. Настоящая бойня! Как ты собираешься за это отвечать? Если вы так работаете, мы заявим японскому правительству протест. А может, и войну вам объявим.
– Не шутите так, прошу вас. Тогда наша фирма обанкротится и меня выбросят на улицу, – запричитал я. – Покажите мне хотя бы одну неисправную винтовку.
– Вот, держи. Только что доставили из Гаяна. – Майор со злостью толкнул ко мне лежавшую у него на столе винтовку.
Разобрав её, я внимательно осмотрел неисправную деталь и выдохнул с облегчением:
– Ух! Это же легко исправить. Ослабел винт на оси пружины спускового механизма. Из‑за этого затвор автоматически не возвращается в своё положение, даже если при первом выстреле происходит выброс пороховых газов. Нужно только подтянуть винт, и все дела.
– Выходит, винт у всех пяти сотен винтовок развинтился? – уже спокойнее спросил майор.
– Да. Мне очень жаль. Надо отозвать все винтовки.
– Это невозможно!!! – снова забушевал майор, – Идёт война, чёрт побери! Эти винтовки должны стрелять! Брак это или что другое – нам всё равно! Если мы не сможем нормально стрелять, мы войну проиграем!
– Хорошо! Что вы хотите, чтобы я сделал? – робко спросил я.
– Отправляйся в Гаян, – с угрожающим видом сказал майор. – В район боевых действий. Будешь на месте винтовки чинить!
У меня мороз пробежал по коже.
– Я – я‑я‑японец! Как я могу ехать в район б‑боевых действий?! Если я там окажусь – получится, что я воюю!
Майор поджал губы.
– А ты и так уже воюешь. Продаёшь нам оружие. Какие тут могут быть разговоры?
– А что, если в меня попадёт пуля и я умру? – ныл я. – Получится, что вы послали на войну представителя японской фирмы. Это же международная проблема.
– Наши правительства замнут это дело. Не беспокойся. Твои останки отправят домой.
– Останки?! Это‑то меня и беспокоит!!
– Что? Хочешь сказать, что боишься? – Майор удивлённо уставился на меня, – Разве японцы не бились всегда на войне как звери, до последнего? Я думал, вы в любое время готовы отдать жизнь за императора или за свою фирму. А как же ваш знаменитый дух камикадзе? – Он вздохнул, – Ну ладно. Если у тебя такое настроение, дальше мы будем заказывать винтовки у другой фирмы. Платить придётся подороже, но тут уж ничего не поделаешь. Затем мы заявим протест японскому правительству. Посмотрим, какой будет ответ, а то и войну Японии объявим.
– П‑п‑подождите! – подскочил я, – Я всего лишь сотрудник фирмы и не могу поступать по своему желанию. Я позвоню в Токио, в главную контору. Посоветуюсь.
Главная контора, конечно, не прикажет мне ехать в район военных действий.
– Давай звони, – с самодовольным видом отвечал майор, – Они наверняка скажут, чтобы ты ехал. – Он рассмеялся, – Я только что сам в Токио звонил.
– Что?! – Я изумлённо уставился на него.
– Они сказали: если винтовки можно чинить на месте, мы должны зачислить тебя в нашу армию и отправить в район Гаяна. Ты обязан каждый день являться в свою часть, – Майор одобрительно кивнул, – Твой начальник дал добро.
– Вот скотина! – Я схватился за голову. – Это из‑за ревности. Точно. Он под мою жену клинья подбивал. Завидует. Это всё он придумал, чтобы к ней подобраться!
Майор улыбнулся:
– Нет. Боюсь, это ваш президент распорядился.
Президент? Что я могу против него?
Я опустил плечи и бессильно спросил:
– Ладно, пусть. Но зачем мне в вашу армию поступать? Какая необходимость?
Майор посуровел.
– Ты что? Не можешь же ты шататься по району боевых действий в штатском. Это подрыв дисциплины. Тебя припишут к третьему взводу второй пехотной роты. С завтрашнего дня. Явишься на позицию номер двадцать три в окрестностях Гаяна ровно в девять. Понял?
– Вы хотите сказать… всё уже решено? – жалобно простонал я.
– Да не расстраивайся ты так, – сказал майор, вдруг меняя суровый взгляд на добродушную улыбку, – В конце концов, тебе ведь платить будут. И специальное пособие дадут как спецу по винтовкам.
– Вы будете мне платить? – Я не знал, смеяться или плакать. – Вообще‑то, жена только утром об этом говорила.
– Ваша жена? И что она?
– Нет, ну… я имею в виду… – Я колебался, – Надо с ней посоветоваться… Вы знаете…
– Да ладно тебе! – уверенно кивнул майор, – Как услышит, сколько ты будешь получать, тут же за дверь тебя выставит!
«Очень может быть», – подумал я. Жена из послевоенного поколения. Она понятая не имеет о том, что творится на войне.
– К вечеру всё будет готово – личный знак, обмундирование и всё такое. Зайдёшь попозже, – бросил майор и снова взялся за телефонную трубку, – Генеральный штаб мне! – пролаял он, – Это вы, господин полковник? С винтовками дело улажено. Один японец с завтрашнего дня приписан ко второму пехотному батальону. Будет каждый день являться в часть. И ещё насчёт бабского состава для офицеров! Сегодня скорым в девятнадцать ноль‑ноль отправляется шесть единиц. Что? Не нужно столько? Да ладно! Четверых или пятерых себе возьмите!
Удручённый, я вышел из кабинета, в ушах ещё громыхал геройский смех майора. Прикидывал и так и сяк, однако избежать выезда на передовую, похоже, было нельзя. Конечно, можно взять и уволиться, но у меня не хватало духа. Перспектива остаться без работы пугала даже больше, чем попасть на войну.
В конторе я застал Пурасато, беседовавшего в приёмной с какой‑то девушкой из местных. Она была ослепительно красива – со светлой кожей и роскошной фигурой.
Пурасато поднялся и представил мне её:
– Сэр! Вот девушка на моё место. Она моя знакомая. В этом году окончила университет.
Вот как человек рвался уйти – даже замену себе нашёл!
Девушка тоже встала и, представившись, приветливо и обаятельно улыбнулась. Во мне проснулся демон‑искуситель – потянуло на любовные подвиги, но я дал ему хорошего пинка и тряхнул головой. Нашёл время заводить шашни с секретаршей!
– Секретарь мне пока не нужен, – заявил я и, сев за стол, взялся за телефон, – Сейчас не до того.
Пурасато пожал плечами. Девушка кокетливо приосанилась.
– Как жаль, – сказала она, – Я бы так хотела у вас работать.
– Мне тоже очень жаль, – совершенно откровенно признался я.
Я набрал номер главной конторы в Токио. Трубку снял начальник отдела, мой шеф.
– Это ты? Здорово! – сказал он со смехом.
– Ничего смешного не вижу. Не я виноват, что винтовки оказались с дефектом! С какой стати я должен таскаться на фронт и их там чинить? Хотелось бы знать, почему винтовки перед отправкой не проверили как следует?
Я знал, что говорить на эту тему бесполезно. Просто надо было высказаться.
– Говорят, на заводе проглядели, – безразлично ответил шеф. – На сборку, похоже, почасовиков поставили.
– В таком случае посылайте инженера с завода! Пусть он едет туда, где стреляют! Вот как надо делать!
– Может быть. Но боюсь, это невозможно. У нас тоже работать некому. Кроме того, если мы и пошлём кого‑нибудь отсюда, он всё равно не успеет. И потом, все представительства направляют своих людей на мелкий ремонт.
– Если я туда поеду, в представительстве никого не останется.
– Ничего не поделаешь. Военное министерство наш самый крупный клиент. Остальные могут подождать.
– А вдруг меня убьют?
– Я переговорил об этом с президентом. Будь спокоен, тебе положено специальное пособие за риск, – Он будто ждал, что я начну его благодарить, – Беспокоиться не о чем, даже если случится самое плохое. Я обо всём позабочусь. – Полагаю, он имел в виду мою жену, – А если уладишь это дело, в следующий раз я тебя порекомендую начальником отдела управления. В главную контору.
Я сдался, потому что понял: буду жаловаться дальше – испорчу себе репутацию в фирме, особенно если учесть, сколько мне предлагают.
– В военном министерстве говорят, что тоже будут платить. Что с их деньгами делать прикажете?
– Хм‑м. Я бы их взял на твоём месте. Мы будем, как всегда, переводить тебе зарплату. Каждый месяц. То есть будешь получать две зарплаты, но… Думаю, с учётом риска для жизни это справедливо. Естественно, пока не отремонтируешь все пятьсот винтовок, будешь подчиняться военным. Хотя я не знаю, сколько на это уйдёт времени. Такая у нас договорённость с галибийским военным министерством. Надеюсь, ты будешь её соблюдать. Договорились? Так что теперь ты у них в подчинении. – Неожиданно в его голосе послышались льстивые нотки, – В конце концов, это в интересах фирмы. О’кей?
– Полагаю, у меня нет выбора.
Смирившись с судьбой, я положил трубку.
Я выдал Пурасато зарплату и отпустил его. Запер контору. Когда я сюда вернусь и вернусь ли вообще? Одно утешало – двойная зарплата и кресло начальника отдела. Но какой от всего этого толк, если меня убьют?
Я вернулся в военное министерство, чтобы закончить оформление. Получил пособие на экипировку, компенсацию транспортных расходов, обмундирование. Мне также объяснили, как добраться до позиции № 23, куда я должен был явиться на следующий день. Она располагалась на холме в окрестностях Гаяна.
– У подножия холма два больших фиговых дерева, – объяснял мне офицер‑интендант, – В ста метрах к западу найдёте регистратор. Отобьёте время. Вот ваша карточка. Не потеряйте. И не опаздывайте. За опоздание, даже минутное, на вас будет наложено взыскание. Понятно?
От министерства я доехал на такси до железнодорожного вокзала. Купил проездной билет со специальной скидкой для военных, уточнил расписание и оттуда направился домой.
– Всё получилось, как ты говорила сегодня утром, – рассказывал я жене. – С завтрашнего дня мне придётся ездить в район боевых действий.
Она слушала с блестевшими от возбуждения глазами. Как я и ожидал.
– Ой! Будешь получать две зарплаты! А когда вернёмся домой, тебя назначат начальником отдела управления!
– Если не убьют до этого.
– Конечно не убьют, дорогой! Ты же будешь только винтовки ремонтировать.
– Разве знаешь, откуда пуля прилетит?
– Надо беречься, вот и всё!
Видно было, что моя тревога ей глубоко до лампочки. Я попытался объяснить ей, какая ужасная вещь война, но скоро сдался. Потому что и сам толком этого не знал.
– Тогда я лучше соберу тебе вещи на завтра, – сказала жена так, будто провожала меня в очередную командировку, и стала перебирать выданное мне обмундирование и снаряжение. – Ой! Это твой личный знак? Ого! А это что такое?
– Не трогай! – заорал я, – Это граната!
В панике жена запустила гранату в дальний угол комнаты и, обхватив голову руками, метнулась в другую сторону. Переждав несколько секунд, робко повернулась ко мне:
– Она что, не настоящая?
Жена, похоже, думала, что, если бросить гранату, она непременно должна взорваться.
Я рассмеялся от души, а она сердито посмотрела на меня.
– Как ты мог принести домой такую опасную вещь?!
А что мне оставалось делать?! Там, где война, камер хранения не бывает! Придётся каждый день таскать оружие с собой. Другие солдаты винтовки домой берут. А некоторые даже базуки тащат! Тут на днях мальчишка играл с автоматом, который отец принёс домой. Кончилось тем, что он шесть человек насмерть положил!
Жена на несколько секунд потеряла дар речи. Потом вдруг громко хлопнула ладонью по столу:
– Ой! Тебе же надо обед с собой собрать.
– Меня же на довольствие поставили. Обед будет.
Жена рассмеялась:
– Что? Какое ещё довольствие? Это разве еда!
Конечно, она была права. Галибийская еда – это не еда, а лошадиный фураж. Один из самых известных в стране ресторанов был как раз недалеко от моей конторы, но я так и не решился туда зайти, всегда ходил обедать домой. Само собой разумеется, на фронте кормили ещё хуже.
Жена вытащила на свет божий подборку из старых женских журналов – «Сто вкусных рецептов для пикников».
– Посмотрим, – сказал она, перелистывая страницы, – У меня есть цыплёнок. Может, зажарить?
Предстояла ещё «супружеская» часть вечера. Обычно мы отводим на это занятие час – полтора, если до него дело доходит. Но мне не хотелось утруждать себя накануне первого дня военной службы, поэтому сразу после ужина я нырнул в постель и уснул. Мне совсем не светило погибнуть из‑за того, что накануне я перестарался по части секса и не имел достаточно прыти, чтобы в критический момент спастись бегством.
Жена разбудила меня на следующее утро в начале восьмого.
– Надо вставать, дорогой. На фронт опоздаешь.
– Правда, – сказал я, вскакивая с постели.
В порядке исключения она приготовила потрясающий завтрак – жареные в панировке креветки, блинчики с беконом и яйцами, овощной сок и кофе с молоком.
– Силы тебе пригодятся, – заявила она с улыбкой. Интересно, чему она радуется? – Веди себя хорошо, чтобы получить медаль за высокий боевой дух, – Словно отправляла ребёнка на спортивный праздник.
За завтраком я просмотрел утреннюю газету. Колонка «Военные новости» приобрела для меня особое значение – моя жизнь теперь зависела от того, что происходило на фронте. Дела шли неважно. Галибийская армия отступала. Я прочитал сводку погоды из района боевых действий: «преимущественно ясно, ветер южный». «Вчерашние потери: восемнадцать рядовых пехоты, один младший офицер». «Ожесточённые бои ожидаются сегодня в районе позиций № 16, № 19 и № 23».
Погрузившись в чтение, я совсем забыл о времени. До отправления скорого поезда оставалось всего ничего. Я в панике вскочил, кое‑как натянул военную форму, пристегнул за спину каску.
– Ничего не забудь, милый. Вот твой обед. А где твоя граната?
– В сумке.
– Носовой платок? Бумажник?
– Бумажник? Не думаю, что мне понадобятся деньги. Ну ладно, возьму.
– Когда закончишь, сразу домой. Никуда не заворачивай!
– А я что, заворачиваю?!
Жена проводила меня до порога. По главной улице, купавшейся в лучах утреннего солнца, к вокзалу стекались галибийцы. В голове мелькнуло: наверное, такие же почасовые солдаты. Я присоединился к ним со странным ощущением – будто я уже не японец. Все были при оружии – несли винтовки или автоматы, и только я шёл с пустыми руками. Что я здесь делаю? Чего меня на фронт понесло? Я витал в своих мыслях, но тут меня словно громом ударило. Забыл ящик с инструментами! Как же я буду ремонтировать винтовки без отвёртки? Я сделал поворот на девяносто градусов через правое плечо и пустился бегом.
– Эй! Ты куда?
– Поезд скоро уходит!
– Опоздаешь!
Не обращая внимания на оклики, я промчался мимо шагавших мне навстречу людей к своему дому. Подхватил ящик и снова выскочил на улицу. Поток солдат превратился в тонкий ручеёк.
Когда я прибежал на вокзал, скорый на Гаян уже ушёл. Следующий отправлялся в семь пятьдесят и прибывал в Гаян в без десяти девять. Чтобы добраться до позиции № 23 вовремя, у меня оставалось всего десять минут.
На платформе было полно военных. Подошедший вскоре поезд набился под завязку. Двери отворились, и мы утрамбовались в вагоны.
– И так каждое утро. Самое хреновое время, – высказался пристроившийся у двери коротышка, уткнувшийся лицом ко мне в грудь, – До места добираешься как выжатый лимон. Могли бы скользящий график организовать. Война же, понимать надо!
– А я не согласен, – заявил стоявший рядом солдат с выпученными глазами, – Так и надо ездить – к девяти, в самую давку! Мы же настоящие солдаты, не то что недоделки, у которых служба в ночную смену или на несколько часов в день. Ты гордиться должен!
«Юморист! Чем тут гордиться?» – подумал я.
– Ты на какую позицию? – стал допытываться у меня коротышка.
– На двадцать третью, – ответил я на ломаном галибийском наречии. – До неё далеко, боюсь, как бы не опоздать.
– К девяти ты точно не успеешь! – вытаращился коротышка. – Это же на самой передовой! В этом поезде все, кто на тыловые позиции!
Пучеглазый подозрительно косился на меня. И вдруг заорал:
– Эй! А ведь он не галибиец! Слышьте, как чудно говорит?
Окружавшие меня солдаты загалдели:
– Да он шпион!
– Точно! Как тот тип из корейского разведуправления, кого поймали на днях!
– Хватайте его!
– Я не шпион! Я – японец! – закричал я в полной панике.
– А чего тогда нашу форму напялил?
– Что‑то это подозрительно!
– Я еду ремонтировать ваши винтовки, – объяснял я, запинаясь, – Я работаю в фирме, которая их производит!
– Что? Вот, значит, кто нам это дерьмо сбагрил!