– Что? Я делаю из вас нищих? – Он опять поднялся со стула и встал на него одним коленом, – Хотите сказать, что не считаете себя нищими? Сильно ошибаетесь. Вы нищие. Сарариманы[6]сейчас самый низший в Японии класс. Это факт, который отрицать нельзя. Продавцы бананов в ночных супермаркетах, квалифицированные рабочие зарабатывают больше сарариманов. Даже попрошайки и те в день больше имеют, хотя они на жизнь не откладывают. Вы должны отдавать себе в этом отчёт. Среди сарариманов много неудачников. А всё почему? Потому что считают себя элитой. А успеха в жизни добиваются те, кто быстро избавляется от комплекса превосходства. Скромные сарариманы знают, что они нищие, хотя вслух об этом и не говорят.
– Несчастные мы люди! – захныкала жена.
– С чего вы пришли к такому выводу, мадам? Вы не должны так думать, – продолжал усатый консультант, – Если человек нищий, это доказывает, что он лишён пороков. Сарариманы из своих скудных доходов копят, чтобы купить жильё, заплатить за образование детей, обеспечить старость, и таким образом помогают национальной экономике, приносят процветание Японии. Стыдиться абсолютно нечего, мадам.
Покосившись на жизнерадостно распинавшегося усача, я возразил:
– Куда уж вам понять, как нам тяжело! Сами‑то на обед королевские бифштексы едите. За три с половиной тысячи.
Его глаза расширились.
– Как вы можете такое говорить? Как вы можете?! О, какой же вы мелкий человек! Подглядывать, что человек ест, завидовать! Когда вы поддались таким грязным мыслям? Вы должны их стыдиться куда больше, чем бедности. Печально. Очень печально. – Он поднял глаза к потолку, и у него потекли слёзы, – Как бедность угнетает разум! Воистину сущность людская зависит от хлеба насущного. Увы, увы! Неужели жизнь в бедности так уродует сердца?
|
|
Я сам себе стал противен и тоже заплакал – такое глубокое раскаяние меня охватило.
– Я не это имел в виду, – оправдывался я, – Я совсем другое хотел сказать. О боже! Какой позор! – Я повалился на стол, обхватил голову руками и затрясся в рыданиях.
– Дорогой! Дорогой! – Жена подскочила, обняла меня сзади и тоже заревела в полный голос.
Усатый консультант, заливавшийся слезами вместе с нами, как ребёнок, вдруг прервал вопли и причитания и уставился на меня налитыми кровью глазами.
– Пожалуйста, помогите мне. Я стараюсь сделать для вас всё возможное. И не только для вас – для всех, кто живёт в этом доме. Некоторые очень стараются. Становятся скромнее, бережливее. К примеру, ваши соседи – семья Хамагути. Они не стали покупать новый телевизор, отказались от новой стиральной машины. Упорно гнули свою линию и накопили пятнадцать миллионов иен.
– Что? Пятнадцать миллионов?! – Глаза жены заблестели.
– Именно так, мадам. Осталось немного, и цель достигнута – можно будет купить новое жильё! А им ведь ещё только по сорок восемь. Какая замечательная пара! И всё потому, что меня слушали. Экономили на чём можно и откладывали. Вот и вы должны стараться изо всех сил, – Консультант одновременно похлопал нас обоих по плечу.
– Хорошо, – ответили мы, как школьники, послушно кивая.
– В трудную минуту, когда вам будет тяжело, я приду и разделю ваши слёзы, – заявил он, доставая чистый белый платок и вытирая щёки.
– Спасибо! – Наши голоса слились в один, – Мы будем ещё экономнее, чтобы накопить побольше.
|
|
С того дня консультант стал навещать нас всё чаще. Стоило захотеть чего‑нибудь вкусненького и принести домой, например, сасими из окуня, как он обязательно возникал у нашего обеденного стола и возмущённо жёг нас глазами. Иногда он даже отнимал у нас еду и лупил меня по спине шлангом от стиральной машины. И как бы мы ни запирали входную дверь и веранду, он всё равно как‑то умудрялся просачиваться в дом.
– Ах‑ах‑ах! А вот и я! Вот и я! Вот и я! Танака, Танака, Танака!
Иногда он появлялся из соседней комнаты, куда никак нельзя было проникнуть. В спальне выходил из встроенного шкафа. Должно быть, пролезал через чердак. Стоило мне прибить гвоздями доски на потолке, как в следующий раз он вышел из туалета.
Как‑то утром в электричке по дороге на работу я встретил нашего соседа Хамагути и спросил, когда он планирует обзавестись новым жильём.
– Понимаете, сколько бы мы ни откладывали, недвижимость всё равно дорожает быстрее, – ответил он; я почувствовал, что человек на грани, – За небольшой домик надо выложить двадцать пять миллионов. Всё бы ничего, если бы зарплата росла теми же темпами. Но Танака‑сан призывает нас экономить ещё больше. Теперь я уже не могу угостить выпивкой подчинённых. А я всё‑таки главный клерк. Это сказывается на работе. Начальство меня не любит, потому что я никогда не делаю подношений. Так что место начальника отдела мне не светит. Вообще не знаю, зачем мы копим.
Я и сам начал думать так же. Какой смысл копить, если жильё дорожает быстрее, чем подрастают наши сбережения?!
|
|
Как‑то раз, когда мы ложились спать, жена с упрёком посмотрела на меня:
– В последнее время ты совсем не обращаешь на меня внимания.
– Прости, и правда. Жаль… так получается… – Мне и в самом деле было жаль. – Я так мало ем. Устаю очень.
– Не в этом дело. Ты изменился, – Она расплакалась, – Когда мы учились, стали жить вместе, ты меня любил, – (У нас с женой был студенческий роман – мы поженились ещё в университете.) – Денег тогда ни на что не хватало. Ели одну лапшу. Но зато почти все ночи были наши. Ты меня больше не любишь. Я стала старая уродка. Я тебе больше не нужна.
– Ну что ты! Откуда ты это взяла? – запротестовал я, быстро обнимая её, – Ты очень красивая. Замечательная.
Жена прижалась ко мне всем телом.
– Скажи это ещё раз! Скажи!
– Очень красивая. Замечательная.
– О‑о, мой дорогой! Милый!
– Ах‑ах‑ах! А вот и я! Вот и я! Вот и я! Танака, Танака, Танака!
Консультант спустился с чердака, как только мы приступили к делу. Я охнул. Жена подо мной в отчаянии застонала.
– Бог мой, бог мой! Что это значит? Зачем? Что же вы прилипли друг к другу! – Он присел на корточки возле кровати и заглянул к нам под одеяло. – Вы не должны этого делать, мадам. Ни в коем случае. Ваш супруг устал. Дайте ему отдохнуть. Для мужчины, в отличие от женщины, половой акт – очень тяжёлая работа. То же самое, что пробежать два километра. Кроме того, одна эякуляция – это от одного до шести кубических сантиметров семени. В этом объёме содержится огромное количество питательных веществ, а именно: белка, глюкозы, кальция. Разве вас не волнует, что супруг, который весь день почти ничего не ест, тратит столько энергии? Мадам! О боже, о боже, о боже! Посмотрите, как он вспотел. Какое расточительство! Это обязательно отразится завтра на его работе. Не забудьте, ему ещё в переполненной электричке добираться. Вы что, не знаете, сколько нужно сил на всё это? О боже, о боже, о боже! Ну что же вы никак не расцепитесь? Отодвиньтесь от жены немедленно. Секс для низших классов – всё равно что яд. Вы должны отказаться от таких расточительных удовольствий. О боже! Никак не расстанетесь! Ну же, быстренько, быстренько. Расцепитесь, пожалуйста. Расцепитесь.
Жена разрыдалась.
Я всё ещё лежал на ней, свесив голову. Но моё терпение лопнуло. Я вскочил и заорал на усатого консультанта:
– Какого чёрта?!! Ты что себе позволяешь?!! Гнусьняк!!! Скотина усатая!!!
Но дальше меня как заклинило. Из‑за усталости и недоедания мозги плохо работали; то, что я разозлился, тоже не помогло. Я чувствовал себя полным ничтожеством, от осознания этого из глаз покатились крупные слёзы.
– И‑и… или вы хотите отнять у нищих последнее удовольствие? – жалко добавил я.
Консультант сначала отскочил, испугавшись моего свирепого рыка, потом присел, подогнув под себя одну ногу. Он глядел на меня красными от слёз глазами.
– Пожалуйста, давайте сотрудничать, – сдерживая эмоции, предложил он.
– Сотрудничать?! Ты к нам уже под одеяло залез! Извращенец! Кто тебя звал шпионить за нами в постели?! Да я тебя убью! – И я подался вперёд, чтобы вцепиться в него.
– Минуточку. Танака, Танака, Танака! – Он держал руки за спиной, словами сдерживая мой наступательный порыв.
Танака, Танака… Эти слова оказывали на меня гипнотическое воздействие. Силы вдруг разом покинули меня, и я тяжело опустился на пол там, где стоял.
– Если надо так мучиться, я вообще не буду ничего копить, – сказал я, – Лучше потратить всё до последней иены. В конце концов, сколько ни копи, всё равно за ценами не угонишься.
Услышав эти слова, консультант с криком вскочил на ноги.
– Нельзя так говорить! Я боялся, что рано или поздно от вас это услышу. Вот почему всё дорожает – из‑за полуотчаявшихся сарариманов, думающих, что они никогда не смогут обзавестись крышей над головой! Они разбазаривают свои скудные доходы, гонятся за модой. Их потребительская лихорадка и ведёт к росту цен, развращает крупные корпорации! Корень всех бед – в безрассудной роскоши, в отчаянной жажде вещей, в люмпенском тщеславии этих самых сарариманов! Неужели вы хотите опуститься до этого уровня?
«Он говорит как правительственный чиновник», – подумал я рассеянно, но спорить с ним не было сил. Энергии на сопротивление не осталось. Даже слушал его я с большим трудом.
Консультант распекал меня добрых полчаса, пока наконец не объявил:
– Ну, уже поздно. Отдыхайте, поспите, подготовьтесь к новому рабочему дню. И больше ни о чём не думайте. Договорились?
Жена, слушавшая его лекцию лёжа под одеялом, уже беззаботно похрапывала во сне.
Консультант убрался туда, откуда появился, – на чердак. Я представил, как он ползёт по доскам, подглядывая за каждой квартирой, чтобы, не дай бог, кто‑нибудь из его клиентов не занялся любовью.
С тех пор жена больше не пробовала разбудить во мне страсть. Будто тот случай её чему‑то научил. Просто стала тихо засыпать. Хотя очень может быть, что она не подавила в себе желание, а нашла какой‑то иной способ его удовлетворять. Жена не была истеричкой, но теперь в её глазах появился блеск, выражавший полное удовлетворение. Возможно, её удовлетворял кто‑то другой. Может быть, мне показалось – чувство голода туманило зрение, – но пару раз, когда я возвращался домой с работы без предупреждения, видел, как жена и усатый консультант торопливо отодвигались друг от друга. Не исключено, что между ними что‑то было, но разбираться с женой не хотелось. Даже если бы я уличил её в измене – с этим типом или с кем‑то другим, – у меня уже не оставалось сил сердиться на неё. Оставалось делать вид, что я ничего не замечаю. День за днём из меня уходили силы – ведь питался я кое‑как. Я даже начал быстро утрачивать способность думать, схватывать ситуацию, оценивать, как она будет развиваться.
«Ну и пусть, – лениво ворочались мысли в пустой голове, – Он удовлетворяет жену вместо меня, потому что у меня на это нет сил. Благодаря ему жена меня больше не достаёт. Могу работать, не боясь, что упаду в обморок. Чем плохо? Если уж на то пошло, я должен быть ему благодарен!»
Но в один прекрасный день консультант вдруг перестал навещать нас. И не только нас. Неожиданно он вообще исчез из нашего дома и окрестностей.
А через несколько дней обнаружилось, что перед тем, как исчезнуть, он снял с нашего банковского счёта почти все сбережения. И мы оказались не единственной жертвой. Та же участь постигла остальные четырнадцать семей из нашего дома. «Консультант» втёрся в доверие ко всем, никто даже не сомневался, что его послал банк. Люди доверяли ему банковские книжки, передавали деньги и личные печати, чтобы он переводил им на счёт их зарплату. То есть считали его чем‑то вроде банковского агента. Он пропал на следующий день после выплаты зарплаты.
Но всё‑таки он был человеком – по крайней мере, какая‑то совесть у него осталась. Добрая душа! Чтобы люди могли как‑то перебиться, оставил пять тысяч на каждом счёте, где в среднем лежало по десять миллионов. От этого мне стало чуть легче. Такую сумму мы в месяц тратили на еду. Да! Именно столько нам было нужно, чтобы дотянуть до следующей зарплаты.
Так вот. Всегда найдётся желающий прибрать к рукам ваши сбережения – есть они у вас или нет.
Мир кренится
Марин‑Сити дал крен на исходе необычайно бурной осени. В сентябре налетел тайфун и нагнал в бухту, где находился плавучий город, огромные волны – почти цунами. Они повредили переборку одной из балластных цистерн, обеспечивавших устойчивость Марин‑Сити, из‑за чего центр тяжести сместился на юго‑юго‑запад.
Вход в бухту был обращён на юго‑юго‑запад, и в середине октября Марин‑Сити начал постепенно крениться в сторону Тихого океана. Однако крен не превышал двух градусов, и тогда его никто не заметил. Никаких последствий это не вызвало. В то утро Род Месьер разговорился со старым университетским профессором Маклогиком. От него он впервые узнал о крене и смог убедиться в его существовании. Месьер и Маклогик стояли на остановке автобуса, который курсировал по мосту Марин‑Бридж в метрополис.
– Посмотрите туда, – сказал профессор. – На ту стену Северного блока номер два, что обращена на северо‑восток. Она должна стоять вертикально, правильно? А что мы видим? Проведите перпендикулярные линии от угла и от стены вон того тридцатишестиэтажного здания вдали – м‑м‑м… как оно называется? Точно, Дзэндзэн‑билдинг. А теперь попробуйте их соединить. Видите, они немного расходятся в верхней части?
В отличие от женщин Марин‑Сити, Род всегда относился к профессору Маклогику с большим почтением. Возможно, поэтому тот частенько с ним заговаривал. Месьер перевёл взгляд туда, куда указывал потемневший тонкий палец профессора, и увидел, что верхушка высотного здания в центре метрополиса, от которого их отделяло море, действительно отклонилась, как ему показалось, примерно на сантиметр вправо от пятого этажа жилого дома, стоявшего на северной окраине Марин‑Сити.
– В самом деле. Небольшое отклонение есть. Дзэндзэн‑билдинг, похоже, накренился на северо‑восток.
– Нет. Это Северный блок номер два накренился на юго‑запад. Взгляните‑ка отсюда, с этой точки. Он параллелен перпендикуляру, проведённому от Северного блока номер один, не правда ли?
Этот диалог, итогом которого стало довольно громогласное заключение, что, видимо, весь Марин‑Сити кренится на юго‑запад, подслушала мисс Лояль, офис‑леди с правильными чертами лица, которой довелось оказаться на той же автобусной остановке. Позднее в то же утро она позвонила из офиса мэру и сообщила о том, что слышала. Мэром Марин‑Сити, первый год в этой должности, была 58‑летняя женщина по имени Федора Ласт, давно не ладившая с профессором Маклогиком. В своё время она активно проталкивала идею строительства этого «морского города», за что её и выбрали первым мэром. Она была прямо‑таки влюблена в Марин‑Сити. Звонок мисс Лояль застал Федору Ласт в кабинете. У неё не было какого‑то особого мнения о Роде Месьере, она не питала к нему никаких чувств, хотя и знала в лицо его жену Каприс, которая была сотрудницей мэрии. Зато Федора Ласт весьма резко отреагировала на имя профессора Маклогика.
Она дала распоряжение шефу полиции О’Сторму разобраться с профессором под тем предлогом, что его наблюдение представляет собой антиобщественный поступок, имеющий целью распространение злонамеренных слухов и нарушение спокойствия граждан. Через некоторое время в тот же день в университетской лаборатории раздался телефонный звонок. Профессор отвечал спокойно, сохраняя самообладание.
– Господа, поступили новые указания от Старой Толстой Задницы, – проговорил он, посмеиваясь.
Такое прозвище было у Федоры Ласт. Досаждать ей было у профессора своего рода хобби.
У Марин‑Сити, как у большого города, имелся свой журнал, организовавший в начале апреля в зале «Коммьюнити‑холл» круглый стол, на который пригласили пятерых видных граждан города, в том числе и мэра. В ходе дискуссии между Федорой Ласт и профессором Маклогиком возник горячий спор. На вопрос, в чём больше всего сейчас нуждается Марин‑Сити, мэр ответила: «В нарративе». Пятеро участников дискуссии толковали этот «нарратив» каждый по‑своему, приводя свои аргументы. Федора Ласт мечтала попасть в «историю сотворения Марин‑Сиги» и стать легендой, как Жанна д’Арк. А профессор Маклогик, в свою очередь, рассматривал нарратив в качестве современной концепции. Нарратив как термин постмодернизма в 1979 году ввёл в оборот Жан‑Франсуа Лиотар в своей работе «Состояние постмодерна». Нарратив как современная концепция начался с этой книги, где утверждается, что «нарративу демократии настал конец». Однако затем люди стали употреблять этот термин, придавая ему такое значение, какое считали нужным. И только очень немногие толковали его правильно, в изначальном смысле, как это делал профессор Маклогик. Можно сказать, что Федора Ласт и Маклогик находились на противоположных полюсах широкого спектра толкований термина «нарратив» и, естественно, никак не могли сойтись во взглядах.
– И кто же будет создателем этого «нарратава», госпожа мэр?
– Все мы, конечно.
– «Мы» – это кто? Кого вы имеете в виду? Ведь прежде кто‑то должен создать идеологию нарратива.
– Нарратив – не идеология. Вы что же, отрицаете демократию?
– А разве вы сами не создаёте нарратив, заменяющий демократию?
– Моё намерение – создать нарратив.
– О чём вы говорите?
– Нет, это вы о чём говорите?
Профессор Маклогик, раздражённый неспособностью мэра понять его, больше не мог сдерживаться:
– Увы! Даже самая продвинутая женщина уступает самому никчёмному мужчине.
– Мы можем арестовать вас за оскорбление женщин, – резко парировала мэр, – Женщины отвечают на физическое насилие со стороны мужчин словесным насилием. Подчас словесное насилие может спровоцировать мужчину на физическое насилие. Поэтому мужчины настояли на том, что словесное насилие тоже должно быть наказуемо. Но сейчас словесное насилие, допущенное мужчиной, подлежит наказанию, а женщиной – нет. Это я предложила этот закон и добилась его принятия. И вам это, наверное, известно.
– Да, известно. Но то, что я сказал, – не мои слова. Это сказал Шопенгауэр.
– Шоппинг… кто? Доставьте его сюда. Где этот человек с таким вульгарным именем?
– Он умер сто шестьдесят или сто семьдесят лет назад, – ответил профессор.
Федора Ласт онемела. Как она позже призналась своей приближённой Каприс Месьер, на мгновение её ошеломила мысль о том, что раз профессор Маклогик знаком с человеком, умершим сто шестьдесят или сто семьдесят лет назад, значит, ему самому должно быть за двести.
На этом мероприятии также присутствовали бизнесмен по фамилии Капитэл, модная поэтесса ле Бухмелье и писатель Плагиатсон. С их помощью круглый стол удалось кое‑как завершить. Однако с тех пор Федора Ласт взяла профессора Маклогика на подозрение. За тем спором последовала серия мелких стычек между ними, причём довольно глупых. Например, конфликт из‑за ставки муниципального налога, ссора во французском ресторане «Шато», когда спорщиков пришлось успокаивать официанту. Потом ещё была выходка разбушевавшихся студентов, которые устроили фейерверк и выкрикивали оскорбительные лозунги перед резиденцией мэра. И так далее, и тому подобное.
После разговора с Маклогиком Род Месьер вернулся вечером с работы и, к своему удивлению, обнаружил, что его жена Каприс уже дома. Она тут же обрушилась на него:
– Зачем ты распускаешь слухи, что Марин‑Сити дал крен?
– Это не слухи. Это правда.
Род пустил в ход весь арсенал слов, жестов и других выразительных средств, чтобы объяснить, какой разговор с профессором Маклогиком состоялся у него утром на автобусной остановке, и сопроводил свои пояснения различными наблюдениями и выводами.
– Посмотри, отсюда видно. Все здания этого квартала накренились. И только Дзэндзэн‑билдинг…
Каприс даже не попыталась взглянуть на погружавшийся в сумерки метрополис, куда указывал Род с их одиннадцатого этажа. Вместо этого она ядовито бросила:
– Ты дурак.
Глаза Месьера округлились. Он уставился на жену, стоявшую перед ним в неглиже со скрещёнными на груди руками.
– А тебе не приходило в голову, что это Дзэндзэн‑билдинг накренился на северо‑северо‑запад? Вот почему я сказала, что ты дурак.
– Именно так я сначала и подумал.
– Ты попался на удочку этого старого козла. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не разговаривал с идиотами вроде него?!
Месьер получил лёгкий удар по голове открывалкой, изготовленной из лапы кенгуру, которая лежала на обеденном столе. Он оценил уровень боли в 3,6 килтаго.
– Да, действительно я дурак, – проговорил он в полном унынии.
– Вот именно – дурак. Ну ладно, иди сюда.
Мисс Лояль вернулась домой примерно в то же время.
Заметив, что висевший на стене эстамп Шагала перекосился, она поправила рамку с чрезмерной тщательностью, многое объяснявшей в том, почему она всё ещё не замужем. Мисс Лояль отметила, что поправляет картину уже в третий раз, но никак не связала этот факт с разговором Месьера и Маклогика, о котором днём донесла мэру.
На следующий день профессор Маклогик отправился в полицейское управление с чертежами, демонстрирующими, как кренится Марин‑Сити. Накануне вечером он поручил студентам инженерного факультета провести необходимые замеры. На детектива, который хотел его выслушать, он накричал: «Это серьёзное дело, вы для него не годитесь. Мне нужен шеф полиции!» Когда вышел О’Сторм, профессор показал ему чертежи и объяснил, что крен Марин‑Сити – не дезинформация, не злонамеренная болтовня, а самый настоящий факт.
– Из‑за чего же, по‑вашему, возник крен? – задал вопрос О’Сторм, не в состоянии опровергнуть представленные доказательства, будто спрашивая, что делать дальше.
– Из‑за сентябрьского тайфуна и чрезмерной подвижности балласта.
Говоря о «подвижности балласта», профессор имел в виду, что балластом плавучего города служат шарики для игры в патинко.[7]
– Но в балластных цистернах есть переборки?
– Какая‑то из них повреждена. И есть вероятность, что в будущем то же произойдёт с другими. Цепная реакция.
– Вы хотите сказать, что крен может усилиться?
– Совершенно верно. Рад, что вы так быстро всё схватываете, – улыбнулся профессор Маклогик. – Хорошо, по крайней мере, что хотя бы шеф полиции не женщина.
О’Сторм подумал, что полиция могла бы самостоятельно поручить университету подготовить детальные замеры, а потом доложить о результатах мэру. Он понимал, что Федора Ласт никогда не поверит чертежам и вообще никакой информации, полученной от Маклогика. Если доложить ей, что он услышал от профессора, ему, шефу полиции, может достаться на орехи.
В ту ночь Федору Ласт, которая отдыхала в своём кабинете в резиденции мэра, разбудило четырёхбалльное землетрясение. В своё время именно она гордо объявила: Марин‑Сити расположен на искусственном плавучем острове, поэтому землетрясений и прочих неприятностей можно не бояться. Но теперь она начала понимать, что резкое колебание водной массы способно ощутимо тряхнуть остров. Федора не смогла больше заснуть. Ей послышался слабый звук – будто где‑то внизу, в глубине, со звоном перекатываются тысячи металлических шариков. Или это только показалось? С этим звуком у Федоры Ласт были связаны жуткие воспоминания, и она даже отчасти жалела, что балласт искусственного острова состоял именно из этих шариков.
Это было давно – тридцать пять лет назад. Муж Федоры Ласт, работавший на бумажной фабрике, был заядлым игроком. Он просаживал в патинко всю зарплату. А получал он по тем временам немало. Но этим дело не ограничивалось – денег не хватало, и он занимал, занимал… Ясно, что, если каждый день проигрывать хотя бы понемногу, за год набежит внушительная сумма. Иногда – раз в три дня – он кое‑что выигрывал, но тут же тратил всё на выпивку и домой не доносил ничего. Денег в семье не оставалось, а надо было растить ребёнка. Найти надомную работу Федора Ласт не могла, поэтому, когда мужа уволили за прогулы и за то, что он слишком часто просил на службе аванс, у неё появился повод развестись с ним. После этого она направила всю свою энергию на работу в женской организации, входившей в одну политическую партию.
Не столько из‑за землетрясения, сколько из‑за вызванных им приливных волн к следующему утру Марин‑Сити накренился на юго‑юго‑запад больше чем на три градуса. Поэтесса ле Бухмелье проснулась со страшной головной болью. Сначала она подумала, что во всём виновато похмелье, но голова не прошла и к обеду, поэтому она решила наведаться в ближайшую клинику Докусима. Там в приёмном покое собралось немало женщин, жаловавшихся на то же самое. Разговорившись с ними, она узнала, что у многих мучились головой и мужья, все страдали от головокружения. Ночью все женщины спали головой к югу. Ле Бухмелье не знала, что по примете класть подушку к северу – к несчастью.
Первым узнал о том, что Марин‑Сити накренился уже на три с лишним градуса, Ганко Идзихари, бригадир плотников фирмы «Идзихари», устанавливавшей по поручению департамента паркового хозяйства торговый киоск в парке Маринленд. Измерив наполовину собранный киоск и обнаружив, что пол кривой, он сначала подумал, что запорол работу. Но потом, пройдясь с уровнем по парку и сделав несколько замеров, он убедился, что все взятые точки отклонены к юго‑юго‑западу на три с небольшим градуса. Идзихари направился в мэрию доложить о своём открытии Каприс Месьер. Плотник ей не понравился. Она услышала в его словах ретроградный мужской шовинизм, прервала на полуслове и стала распекать, а когда Идзихари в ответ повысил голос, передала его охранникам. Что ещё хуже, Каприс намеренно ничего не сказала об этом Федоре Ласт. Отчасти потому, что боялась рассердить мэра, которая и без того с самого утра почему‑то пребывала в дурном расположении духа. Но была и другая причина – предчувствие, что крен Марин‑Сити может обернуться лично для неё, Каприс, бедой.
В тот день в Марин‑Сити произошла целая череда несчастных случаев. Люди падали на лестницах, на тротуарах, у входов в здания. Несколько женщин и стариков сильно разбили головы. В детском саду стояла повёрнутая на юг горка. Дети катались с неё, не замечая, что скользят слишком быстро. Результат – удар о землю, выбитые зубы и другие травмы. Пострадавших наиболее серьёзно развезли по разным больницам, а полученные ими травмы списали на неосторожность. Поэтому на резко возросшее количество несчастных случаев никто не обратил внимания.
Между тем многие, кто жил в Марин‑Сити, но работал в метрополисе, стали жаловаться на головные боли, звон в ушах, головокружение, которые были вызваны расстройством полукружных каналов среднего уха, возникавшим вскоре после начала рабочего дня, и обращаться за помощью в ближайшие больницы. Разболелась голова и у Рода Месьера. Оценив свои болевые ощущения в 5,2 килтаго, в обеденный перерыв он наведался в клинику по соседству с его офисом. Болезненные симптомы исчезали, когда функция ориентировки в трёхмерном пространстве приходила в норму. Однако вечером испытывавшие недомогание люди возвращались в накренившийся на три с лишним градуса Марин‑Сити, где дисфункция полукружных каналов опять давала себя знать.
– Понимаешь, как я и думал – это всё‑таки наш остров дал крен! – объявил в тот вечер Месьер, хорошо понимая, что жена разозлится. Но молчать он больше не мог.
Каприс сверкнула на супруга жёлтыми, как у леопарда, глазами:
– Опять ты со своей чепухой! Знаешь же, что, если пойдут слухи, будут сваливать на тебя. Меня выгонят с работы, и нам придётся убираться из Марин‑Сити.
– А у тебя голова не болит? Ну ладно. У строителей есть такая штука – уровень называется. Знаешь? Завтра принесу.
Впервые Месьер не замолк под взглядом жены. Он работал в компании, производившей измерительные приборы для строительной техники, медицинскую аппаратуру и прочую «начинку». Занимался в лаборатории разработкой новых изделий.
К чести Каприс, на этот раз она задумалась над словами мужа. Ведь днём у неё ещё произошла стычка с Ганко Идзихари. Хотя, конечно же, первая мысль была о том, как бы не пострадать и извлечь выгоду из ситуации. «Если я первой узнаю, что Марин‑Сити дал крен, и сообщу об этом мэру, меня могут повысить. Но вдруг это всё выдумки?»
– Первым крен обнаружил профессор Маклогик.
– Нет, – Она снова сверкнула на Месьера глазами. – Раз факт отрицать нельзя – я первой доложу мэру. Всё должно быть официально. Никакой дезинформации. Понимаешь?
Не в силах понять логики жены, Месьер сменил тему:
– Крен Северного блока номер два с утра немного увеличился. Я вот что думаю: надо, чтобы наша фирма изготовила побольше уровней и поставила их оптовикам по всему Марин‑Сити. Когда люди заметят крен, на этом можно будет заработать.
Каприс криво усмехнулась:
– Ничего лучше ты, конечно, придумать не мог. Помнишь, что было в прошлый раз, когда ты возился с этой фигнёй… Как она называется? На посмешище себя выставил.
– Ты болемер имеешь в виду? Никакая это не фигня. Просто директор сказал, что его будет трудно довести до коммерческого применения, – Когда речь заходила о технике, Месьер забывал обо всём, – Я полагал, что они могут понадобиться в больницах и вообще в медицине, разработал шкалу боли, в единицах. Вот! – Он крепко шлёпнул себя по щеке. – Каждый раз, когда я получаю от тебя такую оплеуху, уровень боли составляет один килтаго. Естественно, болевой порог у каждого человека разный. А этот показатель – что‑то вроде средней температуры тела. Болемер высчитывает уровень боли по тепловому излучению в поражённой зоне, по ощущениям в чувствительных участках мозга, по частоте пульса и так далее. Пусть первые модели будут примитивными, но постепенно точность будет повышаться. Со временем люди заинтересуются прибором и захотят его купить.