— Полкилометра не дотянули, не больше! — сплюнул начальник охраны и с досады ткнул пилота в бок.
— А я-то тут при чем? Я говорил! Вон, все претензии к старшему!
— Ничего, так надо, — успокоил бритоголовый. — Сели вынужденно. Подождем здесь. Сейчас за нами придут.
Андрея с пилотом, с закованными за спиной руками, повалили на землю, приказав сесть на корточки и не поднимать головы.
— Прямо как на зоне, — проворчал пилот. — Я не знаю, что натворил этот парень, но со мной-то зачем так?
— Заткнись! — рыбоглазый дал пилоту подзатыльник.
А Андрей молчал. Молчал, украдкой рассматривая странное кладбище.
Первое, что бросалось в глаза — отсутствие крестов и оград на могилах. Практически всю большую поляну посреди тайги занимали сотни поросших травой холмиков, из которых торчали палки или колья с наскоро прибитыми табличками. Причем на более старых, но более ровных табличках трафаретно-единообразно указывалось: «ЗК № такой-то, статья такая-то, дата рождения и дата смерти». А на более поздних и более корявых табличках, прибитых к палкам различных причудливых форм, указывалось несколько другое. Например: «Штырь из Одессы. Честный вор. 1959» И три нацарапанных звезды, пробитых гвоздем, что означало, вероятно, количество ходок этого Штыря. Или: «Вася из Вологды. Мужик. 1966». И всё. Чуть в стороне, на некотором возвышении-холмике особняком располагались три ухоженные могилы не с палками, а с вертикально вкопанными каменными столбиками, на которых аккуратно были выбиты короны, картежные масти и имена самых именитых зэков, судя по всему, воров в законе.
Да, вертолет сел прямо на кладбище заключенных. «Это что же, — подумал Андрей. — Если это кладбище зэков, то значит, рядом та самая брошенная колония, о которой говорил отец Василий в Новом Фаворе? А если, по словам скопца, они недотянули всего полкилометра до секты, то и скопцы где-то рядом? Выходит, что его быстро и с комфортом довезли до двух расположенных рядом объектов, где, скорее всего, и прячут племянника советника Патриарха. Вот так удача!»
|
|
Но нет, в удачу Андрей не верил, как не верил в предопределение, гороскопы и прочую чепуху. Сегодня сплошь и рядом при прощании постоянно слышится: «Удачи!» Какой удачи? Какой смысл вкладывается в это слово? Когда человек живет по-человечески, по совести, с верой, стараясь соблюдать заповеди Божьи и совершенствоваться в духовной жизни, то удача придет сама, никуда она не денется. При такой правильной жизни удача — бесплатное приложение, обязательный атрибут. Зачем тогда желать не самого важного и главного, а третьестепенного — того, что и так непременно будет? Если же при бессмысленном бездуховном прожигании жизни мы желаем человеку удачи, то должны знать, что желаем по сути искушения, голой сатанинской удачи, которая не только не приносит никакой пользы, но, наоборот, вспыхивая редкими материальными подачками, уводит человека все дальше с пути духовного роста, все более отдаляя его от смысла жизни и все глубже опуская вниз, к тленному. Раньше при расставании говорили: «С Богом!», «Ангела-хранителя!», «Прощайте!». Чуть позже желали: «Всего доброго!», «Всего наилучшего!» или хотя бы просто говорили «До свидания». Сейчас же небрежно бросают безликое «Пока» и это лукавое бездумное «Удачи!»
|
|
Так что удача здесь была ни при чем, и Андрей в который раз с теплотой вспомнил благословение Патриарха и благоговейно прошептал главную молитву всех христиан «Отче наш».
— Эй, ты чего там вышептываешь? — сапог одного из бандерлогов больно ударил в ребра.
— Оставь. Он, наверное, молится. Ишь, набожный. Я помню, как он в поезде что-то там насчет Евангелия плёл. Пускай шепчет, недолго ему осталось, — бритолобый был в двух шагах от своего логова, да еще с добычей, а посему находился в благодушном настроении.
Но как только он сказал эти слова и обернулся, настроение его резко изменилось: в пяти шагах от него, не спуская глаз с прилетевших, в позах охранников сидели. два королевских пуделя!
— Этого только не хватало! Ну где твои люди, а? Они что, вертолет не слышали? — последний вопрос бритолобый главарь скопцов прокричал в лицо своему начальнику охраны. — Теперь сам с Седым разруливай.
Из тайги вышел лохматый согнутый старик в выцветшем, но аккуратно выглаженном лагерном клифту и неспешно подошел к собакам. В правой когтистой лапе он сжимал сучковатую палку-посох, а его лицо было уродливым настолько, насколько его описал Николай Зимин по дороге с железнодорожной станции к Новому Фавору.
Своими глазками-бусинками он словно облапал каждого присутствующего, задержавшись чуть дольше на помятых могилах и Андрее. Обсмотрев все, старик уставился на бритолобого.
— За могилы придется ответить.
Вперед выступил начальник безопасности скопцов.
— Седой, не пыли, ты же видишь, посадка аварийная, вынужденная. Исправим.
Молчание. Старик подошел к разбитой табличке и концом палки ловко перевернул ее надписью вверх. Минуту вчитывался, а затем подошел вплотную к рыбоглазому.
|
|
— Так ты, сявка, подписываешься на ответ за эту могилу?
— А чем дорога тебе эта могила, что ты меня так прессуешь?
Вместо ответа старый уродец неожиданно прытко подскочил к бритолобому и заверещал:
— Здесь лежит мой кореш, с которым я пятнашку мотал, пока в пятьдесят третьем усатый не сдох! Не дожил товарищ мой до этого светлого дня всего два месяца — вертухай мочканул при попытке! А вы колесами! Он говорит, что ответит?! А если я его своим собачкам вместо дневной пайки скормлю?
— Седой, ладно, остынь, ну ты чего? Отвечу я.
Старый урка затих так же внезапно, как и завелся.
— Остынь. Эх, Клим, Клим, видел бы сейчас мой дружок, что я стою тут с тобой, над его порушенной могилкой и базарю. Ты же по всем понятиям опущенный. Мне же западло с тобой не то, что базарить, а на одном гектаре.
— Ну и не базарь. А лавэ, что я вожу тебе от нашего общего американского друга, тебе тоже западло брать от меня?
Старик чуть присмирел.
— Не было б у тебя никакого лавэ, если б мои уркаганы не пасли ваш петушатник от разных местных и залетных мусоров и гэбэшников. Ладно, добазарились, за беспредел с могилами пришлешь баб посвежее, и не двух, как всегда, а штук пять, не меньше, да посисясьтее!
— Слышь, ну ты.
— Всё! Я сказал!
— Ладно, замётано.
— А что это за фрайера ты приволок, а? — Седой кивнул в сторону незнакомого пленника. — И упаковал ты его, смотрю, серьезно, как волчару таежного. Кто таков?
— Хмырь один, приезжий. Вздумал дерзить в поезде. Вон, руку мне вывихнул. Хотел сразу же проучить засранца, да менты вмешались. Так вот, прикинь, вижу, как этот поганец сегодня у Саймона укладывает на землю тамошних вояк, всех без разбору!
Кустистая бровь старика заинтересованно приподнялась.
— Да ну? Ты гонишь. Там же одни псы натасканные. Ладно наши алкаши-головорезы ни в дугу, но ихние-то жиганы — что овчарки немецкие!
— В натуре говорю. Всем морду набил.
Бандит зашаркал в сторону Андрея. Подошел сбоку, палкой поднял подбородок, посмотрел в глаза. То, что он в них увидел, старику не понравилось.
— Э-э, да ты, парниша, видать, борзый не в меру. Чего так пялишься?
Андрей не только выдержал взгляд бандита, но и хмыкнул в ответ.
— В самую меру, дедушка, в самую меру.
— Да ну? Неужто всех америкосов уделал?
— Не всех. Только тех, что из-под камней повыползали и дорогу мне загородили.
Старик прищурил и без того скрытые под косматыми бровями глаза.
— Так ты что, ломом подпоясанный?
Андрей понял, что вопросы старого урки не просто так, и плюхнулся с корточек на пятую точку. Теперь, пусть и в партере, но все-таки устойчивая позиция, да и шея уже начала затекать все время выворачивать голову в сторону и вверх.
— Слышь, ты чегой-то развалился, как на пляжу! А ну встать!
Дед почти вертикально сверху вниз наотмашь рубанул посохом сидящего пленника. Точнее, хотел рубануть, но пленник, закрывая руками голову, чуть развернулся на носках ботинок, едва заметно отклоняясь в сторону, и дедуля провалился в пустоту, по-стариковски засеменил по инерции вслед за ударом и рухнул на палку.
— Коба, Лаврентий, фас! — отданная в бешенстве команда взорвала до этого безмятежных псов, и двое королевских пуделей, оскаля зубы и враз превратившись в монстров, синхронно прыгнули на Андрея.
Никто ничего не понял, когда через секунду истошный собачий визг ударил по барабанным перепонкам группы людей на кладбище: один пудель валялся на земле в ногах странного пленника, прижатый цепью кандалов за нижнюю челюсть, а второй хрипел и закатывал глаза, не в силах выдернуть из закрученной цепи наручников свой нос.
— Одно движение — и ваши собачки, уважаемый, сдохнут.
Но старый бандюк не сдавался: такой наглости он не видел уже лет семьдесят, когда перед войной ему, подростку, на омской пересылке с финкой в кулаке пришлось отвоевывать право на жизнь в стычке с огромным матерым сокамерником, пытавшимся опустить его перед всем честным обчеством. Не стерпел он тогда, не стерпит и сейчас. В который раз безуспешно порываясь встать с земли и брызгая от бешенства слюной, он заверещал каркающим препротивнейшим голоском:
— Кли-и-им!! Мочи пришлого!
И коготь указательного пальца задрожал в направлении Андрея.
Бритолобый зашипел на своих охранников, подталкивая их к лежащему в обнимку с пуделями пленнику. Те ринулись вперед, полагая, что легко забуцают лежащего обидчика их хозяина. Но они ошиблись. Жестоко.
Первый вместо бока Андрея со всего захода буцнул бедную собачонку — ту, что скулила в ногах — под дых, отчего та вякнула, скукожилась и затихла. А второй, целящийся носком ботинка в голову, вообще вдруг подкосился и рухнул на пытающегося встать деда. Скулеж собак, кряхтение, проклятия и матюки — среди этого бедлама вдруг раздался спокойный голос Андрея.
— Ну что, Седой, может, хватит в кладбищенской пыли валяться? Поговорим, наконец, о деле? Я прибыл из Москвы от больших серьезных людей.
Если бы он кричал и суетился, его суета и крики только бы усилили общее бешенство, а так спокойные веские слова прозвучали отрезвляюще.
Дело в том, что когда Андрей увидел Седого с его пуделями, у него созрел план дальнейших действий — единственный, по его убеждению, возможный вариант успешного выполнения поставленных перед ним задач.
«Значит, так, — думал он. — Что мы имеем? Секту скопцов в полукилометре и бывшую колонию заключенных еще ближе. Видимо, зэканы во главе с Седым охраняют секту от случайных внешних любопытных и помогают бритолобому главарю Климу наводить там порядок. Заодно смотрят, чтобы никто не сбежал. Сектанты же находятся на положении рабов и пашут и на главаря, и на себя, и на зэканов. В том числе производят для американцев синтетический героин, о котором Андрей случайно узнал у Саймона Блюмкина. Так вот, вся эта гоп-компания (в том числе, конечно, и базирующаяся где-то неподалеку китайская банда Ли Цзяо) — часть общей схемы ЦРУ: похищение людей, производство наркотиков, поддержка и распространение в России деструктивных сект и т.д. и т.п. Андрей не сомневался, что сюда ведут также и следы от многих террористических актов. Налицо подрывная деятельность иностранного государства против России и ее граждан на территории самой России при попустительстве местных коррумпированных чиновников! Ну да этим займется ФСБ. Потом. А пока он должен найти похищенного священника и вернуть приход домой. В то, что священника похитили китайцы, Андрей не верил, так как считал, что похитили его те, кто нападал и запугивал людей прихода. Это точно были не китайские контрабандисты. И не американцы (им ни к чему лишний геморрой и возможный шум). А вот унижать, запугивать, убивать, паразитировать на страдании и труде других (и зачастую получать от этого удовольствие!) — это как раз в стиле бандитских «понятий». Так что священник либо у зэков, либо у сектантов. Вполне возможно, что бандиты похитили священника, но потом отдали его скопцам, и те держат его для какого-нибудь большого показательного ритуала. И если еще не поздно. Нет, не поздно, ведь бритолобый главарь возвращался поездом из Москвы, то есть отсутствовал в секте больше месяца. Так что надежда есть. Андрей решил действовать ва-банк».
— Да перестань ты так ноздри раздувать, в твоем возрасте опасно так пыхтеть.
— Щенок! Падла! Я тебя.
— Седой, я тебе говорил, — подал голос бритолобый, помогая подняться старому урке. — И это он еще в цепях. Сними их — и у нас могут быть проблемы.
— Не гунди! Ты что это, псина, пугать меня вздумал? Старый вор в законе никогда никого не боялся!
— Да ты что, я ж не в том смысле. Просто я хочу сказать, что это какой-то непростой фрайер.
— Цыц.
Седой и скопец, наконец, встали и нависли над все еще лежащим с собакой Андреем. Прошла минута, другая, но старик молча разглядывал пленника. Наконец он принял решение.
— Отпусти Лаврентия.
Андрей спокойно, не спеша разжал цепь, и собака, хрипя, виновато подползла к своему уродливому хозяину. Тот что есть дури огрел ее палкой по хребту. Пес страшно закричал и пустился на полусогнутых лапах наутек.
— Значит, один из бандерлогов твоего корешка Клима замочил Кобу? Хм, назвать так собак. У тебя есть чувство юмора, дедуля.
— Слышь, борзота, ты кто такой и чего тебе надо?
— Наконец-то. Ответ на вопрос «кто я такой» тебе не нужен, потому что это не имеет отношения к делу, а вот чего мне надо, я скажу: вы, ребята, в поселении похитили одного священника.
Два главаря переглянулись.
— Это того попа, что ли? — бритолобый невольно проговорился от облегчения, что речь идет не о секте и не о наркотиках, а о каком-то никчемном молодом попике из заброшенного прихода.
Но Седой зло ткнул скопца в бок, отчего тот крякнул и прикусил язык.
— Клим, твою…! Мелешь языком, как помелом метёшь! Это ж гэбэшник, в натуре! Я их за версту чую!
Андрей засмеялся:
— Ага, чекист с Лубянки. Ты, видать, уже того, совсем старый стал. Подумай сам: был бы я чекист, пришел бы я сюда один?
— Не, фрайерок, ты тут горбатого не лепи. Про попа ты только что с ходу приплел, для отмазки, потому как повязали тебя у америкосов. Что ж ты там делал, если знал, что поп у нас? Нет, вынюхивал ты именно америкосов! Вот они нюхальник тебе и прищемили, да и отправили сюда, к твоему паровозному знакомцу на расправу. Ну, чаво молчишь, как рыба об лед?
— На все твои расклады — тьфу и растереть. В поселении, где служил поп, обрисовали тебя один к одному, не спутаешь, так что искал я именно тебя. И именно ты со своими подельниками мог беспредельничать: воровать, похищать, убивать.
А к американцам я попал, потому что погнался за волохатым амбалом. Думал, что он по вашей наводке озорничает, а потому приведет прямо к вам. А он, вишь, привел к американцам. Ну и что это поменяло? Да ничего! Дал себя стреножить, потому что увидел вот этого кадра. Потом — вертолет и нате, наше вам с кисточкой! Ну что, правильно я все рассчитал?
— Ты хочешь сказать, что все это время пёр прямо ко мне?
— С самой первопрестольной!
— Ушлый ты, фрайерок. Уж больно неправдоподобно, потому как дюже складно.
— Врет, гнида! Да врет же, Клим, ну ты что! — не вытерпел бритоголовый.
— Закрой хавальник! Продолжай, фрайерок.
— Чё продолжать? Все просто, как дверь: я — вот он, священник — у вас, а большие люди в Москве ждут результата. Всё.
— А ежели мы его уже чик-чирик? Да и тебя сейчас заодно?
— Ну, это вряд ли. Он наверняка жив, а насчет меня. Короче, мы будем байки травить или перейдем к делу?
— Излагай.
— Нет, сначала я должен увидеть священника. Да и не здесь же и не при этом скопце говорить о серьезном деле!
— Седой, да разводит он тебя, ты что! — бритолобый вдруг с ужасом понял, что добыча снова ускользает из рук, что его обидчик снова может остаться безнаказанным. — Дай сначала я его обработаю по-своему, а потом будет видно.
Главарь сектантов осекся на полуслове: седой бандит молча метнул такой взгляд, что у Андрея больше не осталось сомнений, кто здесь главный. Значит, расчет оказался правильным.
— Ладно. Пойдешь со мной. Если правду баешь и мне с этого светит интерес — будет тебе свиданка. Но если порожняк гонишь — порежем на ремни.
И, повернувшись, к бритолобому, коротко бросил:
— Расстегни браслеты и поди пока.
— Но, Седой!..
— Всё! Пока иди. И жди от меня вестей. Иди, говорю! И вертолетчика пока забери с собой. Мне лишний рот ни к чему.
Скопец потоптался немного между могилками, с досадой плюнул, мотнул головой одному из бандерлогов, чтоб тот расстегнул цепи, и резко зашагал прочь.
— Пошли, что ли.
Старый бандит заковылял с кладбища. Рядом с ним шел Андрей Марченков, один из лучших морских диверсантов России, а, следовательно, и мира. Но бывший вор в законе Седой об этом не знал.
Расстояние, которое можно было пройти за пять-семь минут, Андрей с Седым прошли за двадцать. За все это время ни один из них не проронил ни слова — своего рода поединок «на слабачка»: кто первый заговорит, то есть кто первый замельтешит. Андрей мельтешить не собирался.
Бывший лагерь заключенных, или теперь поселение, сохранил общую лагерную конфигурацию: по периметру высокий забор с колючкой и четырьмя вышками по углам, четыре одинаковых одноэтажных жилых барака, домик администрации (надо полагать, теперь дом Седого), пару каких-то сараев, склад, погреб, плац посередине лагеря и небольшое бетонное сооружение с решетками на краю плаца (видимо, карцер). Людей было немного, и все они выглядели одинаково серо. Детей не было видно вовсе. На домике администрации (Седого), как нечто чужеродное и нелепое, сверкала тарелка спутникового телевидения. Андрей, кивнув в сторону тарелки, спросил:
— Ну как, в курсе всего, что творится в мире?
— А-а, ты про это. Смотрю. Скажу тебе одно: везде бардак и полный беспредел. Как ни западло признавать, но при усатом был порядок. Всех строил, и ту же Америку. А сейчас те, кто наверху, ведут себя хуже петухов опущенных. Ладно, пришли.
К ним подошли несколько мужиков в одинаковых серых рубахах и с физиономиями, про которые когда-то смачно сказал писатель Микки Спиллейн: «По этой морде били всем, кроме ковша от экскаватора». Подошли молча, ожидая указаний своего пахана.
— Приведите ко мне попа.
И всё, коротко и ясно (Андрей с облегчением понял, что не ошибся в расчетах). Да, дисциплина здесь была еще та. Замешанная на страхе, конечно, но все-таки дисциплина.
— Заходи, гость дорогой. Хотя, насколько дорогой — посмотрим.
Обстановка в доме Седого навевала тоску: все какое-то корявое и немаркое, без радости. Сказать, что все добротное — тоже нет. Большая комната, в которую они прошли, видимо, была гостиной. Седой кивнул на стул за столом в центре. Сразу после скрипа стульев в комнату вошла поблекшая женщина неопределенного возраста и молча замерла у дверей.
— Сооруди чего-нибудь пошамать побыстрей.
Женщина также молча удалилась.
Старый вор включил настольную лампу и направил абажур в лицо Андрею. Тот не отвел взгляд и даже не зажмурился.
— Ну давай, рассказывай. Чем же этот молодой попик такой козырный, что из самой Москвы за ним присылают матерую ищейку?
— У него в Москве на самом верху есть родня, которая за него беспокоится. Они прислали меня. Договориться. Договоримся — все будет хорошо. Не договоримся — все будет плохо.
— Та-ак. Пугаешь. Берешь на понт. Так ведь я давно уже не малолетка какая, чтоб меня на дешевый понт брать. Поясни, что значит «хорошо» и что значит «плохо».
— Давай начну с «плохо». Плохо будет, если священник не вернется хотя бы в поселение. Пусть не в Москву, но хотя бы в поселение. Это минимум. Целый и невредимый. Если этого не будет, в Москве обещают вспомнить о забытом в 1953 году лагере и всех, кто здесь сейчас находится. Поднимут архивы, пришлют роту НКВД, потом сперва прижмут хвост местным силовикам, которые вас тут крышевали, а потом зачистят и вас самих. Где ж тут дешевый понт? Все будет по-взрослому.
Как старый бандит ни хорохорился, но при словах «архивы» и «НКВД» он едва заметно побледнел и пару раз дернул кадыком.
В дверь тихо постучали. Видимо, прислуга принесла еду.
— Неси!
Через минуту стол был уставлен грубой, но сытной пищей: посреди стола чугунок с дымящейся вареной картошкой, рядом — большая миска соленой капусты, миска с огурцами и зеленью, на разделочной доске — крупно нарезанное сало, в плетеной плоской корзиночке на чистой тряпице белели десяток отваренных яиц. Дополняла стол ароматная краюха хлеба и литровая бутыль мутной сивухи.
Седой расставил стаканы и ловко наполнил их до краев вонючей самогонкой. Но Андрей все же успел сказать «я не пью».
— Закрой рот и пей. Давай за то, чтоб твои байки мне не наскучили.
— Я же сказал, что не пью.
— А я тебя не спрашиваю, пьешь ты или нет. Бери стакан и лакай!
— Слушай, дед, на хрена оно тебе надо, а? Чё ты ко мне прицепился со своим пойлом. Хочешь — пей, а я не пью по жизни, понял? И хватит, этот вопрос закрыт.
С поднятым стаканом старик не долго находился в застывшей позе. В конце концов он пожал плечами, презрительно сплюнул и жадно, словно воду, выхлебал в себя стакан непрозрачной жижи.
— Хрен с тобой, мне больше будет. Давай трави дальше. С плохим раскладом понятки. Давай теперь про хорошее излагай.
— Хорошее? А хороший вариант — это отсутствие плохого. Отпустишь со мной батюшку — и мы квиты.
Бандит чуть не подавился картошиной. Зашелся в кашле. Когда прокашлялся и прохаркался, снова со злобой вперился своими глазками-буравчиками в лицо Андрея. Еще бы, этот молодой прыщ, сидящий напротив, только что заявил, что сбирается оставить его, матерого вора в законе, без навару.
— И всё?? Это как — просто отпустить на все четыре стороны, и всё? Ты зачем это сейчас сказал, а? Слушай, ну тебя просто вкрай надо поучить уму и понятиям! Это ж надо, борзота какая, приперся в мой дом, жрет мой харч, и меня же за лоха держит! Это и есть твое предложение, с которым ты аж из Москвы пёрся?
Старый пердун еще долго тарахтел, но Андрей невозмутимо смотрел на вора и ел. Ел и смотрел, будто тот просто байку травит.
Седой потихоньку остывал, и по мере остывания с изумлением смотрел на поведение гостя. Наконец, он вовсе замолчал. Тогда заговорил Андрей.
— Выговорился? Про свой дом — это ты про лагерь с колючкой по периметру? Что ж, ты сам его домом назвал. А насчет харча — тут ты мимо. Твои руки к нему не касались.
— Ты ж про меня, как про убийцу и беспредельщика говорил? Как же ты вообще рядом со мной жрать можешь?
— А я не брезгун: дают кушать хорошую еду — я ем. Кто знает, что дальше предстоит, а я реально голодный. Так чего мне строить из себя кисейную барышню?
— Ну ты даешь. Таких наглых я еще не встречал.
— Наверняка встречал. За харч, конечно же, благодарствую.
Андрей закончил есть и не спеша вытер руки краем скатерти. Вор молчал и смотрел на гостя.
— И вообще, чего ты завелся? Ты, может, хотел выкуп за попа потребовать? Извини за резкость, конечно, но я смотрю, мозги-то у тебя напрочь заплесневели. Вот что ты хотел, а? Кучу денег и самолет в Турцию? Нет? Тогда что? В первый раз ты лажанулся, когда наехал на московских поселенцев. Да-да, московских, ты ж видел, что они тут, в тайге, отгрохали. Стоит такое бабла немеряно. Кто, кроме москвичей, может себе такое позволить? И то, что у них там, на большой земле, остались нехилые тяги — это как дважды-два. Во-вторых, ты начал мочить их. Это твой второй бок. Думал таким макаром запугать их, да? А ты хоть знаешь, кого убил-то? Да их имена знают все! К примеру, один чемпион мира Иван Ковылин чего стоит! Ну, а в третий раз ты лажанулся (и это стало последней каплей), когда выкрал священника. Седой, ты выкрал не того попа! И теперь ты пузыри пускаешь? Торговаться не в твоих интересах.
— А если я скажу, что я старый и мне по барабану все твои страшилки, а? Что молчишь?
— Ой, я тебя умоляю! Я не думаю, что тебе абсолютно всё по барабану. Допустим (я сказал допустим), тебе по барабану, что ты сгинешь с этого света, но ведь тебе однозначно не по барабану, кем ты сгинешь и как: как уважаемый вор в законе или как опущенный, ведь по всем понятиям якшаться со скопцами — полное западло? Если тебя так расперло, что ты готов лезть на рожон, то позволь тебе напомнить, что такое государственная машина, которую ты вздумал переиграть, и кто ты, а кто они.
Вор в законе молчал и нервно теребил своими когтистыми лапами пеструю наборную ручку ножа, которым он только что нарезал хлеб. Вдруг он зло и резко метнул нож в дверь, отчего лезвие ушло все в дерево, а в комнате осталась одна рукоять. На пороге мгновенно появилась та самая женщина.
— Пошла вон!! Хотя нет, иди сюда! Живо прибери тут.
Когда стол был освобожден от посуды и протерт чистой тряпкой, Седой сцепил свои лапы в замок и перегнулся через стол к Андрею.
— Так чего ж ты хочешь?
— Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
— Валяй.
— Это будет зависеть от того, в каком состоянии сейчас священник.
— В нормальном, в нормальном состоянии!
— Ну так покажи.
— Ладно.
Вор трижды хлопнул в ладоши, и через минуту в комнату ввели отца Арсения. Худой и оборванный, он, тем не менее, был цел и в принципе не был похож на больного или замученного человека. Хотя на моральном состоянии все его злоключения не могли не оставить следа. Священника показали и сразу по сигналу хозяина увели.
— Устраивает. А кто у тебя еще есть с того поселения?
— Нету больше никого, нету! Слово вора. Говори свои условия.
— Хорошо, но позволь два последних вопроса. Первый: зачем ты все-таки выкрал попа?
— Отвечу, но смотри, это предпоследний вопрос. Его повязали за поселением, в лесу. Во-первых, я предупреждал, чтобы в лес далеко не заходили, а он ослушался. Надо же показывать, кто в лесу хозяин!
— А что, разве в лесу хозяин ты, разве не американцы?.. Молчу, молчу.
— Во-вторых, Клим давно клянчил православного священника. Вот и подвернулась оказия. Зачем он ему понадобился — не знаю и не мое это дело. Я ответил на твой предпоследний вопрос, теперь задавай последний.
— Седой, а что это за фигня с кровопусканием? Ну похитил ты поселенцев, ну убил, зачем же головы резать и всю кровь выпускать? Тебе не кажется, что это перебор, причем по любым понятиям? Или ты на старости лет в сатанисты подался?
— Чего-о?? Ты, это, ты того, не приплетай, чего не знаешь! Мои люди, если хочешь знать, вообще никого не мочили, усёк? Да и похитили мы всего одного вон ентово попа. Других не трогали.
— Постой-постой, это как? А как же семь трупов и головы в мешке, которыми ты пугал поселенцев? Кто ж тогда.
— Самих жмуров мы не видели, а головы нам кто-то подкинул прямехонько к воротам. Этот мешок у нас у самих в лагере такой кипишь поднял, что мы уж порешили, у кого-то из наших чердак съехал. Три дня крутые разборки чинили — голяк. Кинули предъяву Климу и двум его подручным, из этих, как их…, короче, его «замполитам», так Клим в глухой отказ пошел, одного «зама» вывернуло наизнанку при виде бошек, а другой заикаться начал. Да не, они народ тихий, тока когда камлают — дюже орут и слюнями брызжут, а так. Не, не они. Спросишь, кто — не скажу, потому как не знаю. Всё, твой последний вопрос тю-тю. Говори о деле.
— Мои условия очень простые: ты отпускаешь меня и этого попа. Всё.
— Отпускаю. Ну отпустил, а дальше? Как вы до поселения-то доберетесь? Машин и тем паче вертолета у меня нету. Пёхом, что ли? Навпростец?
— Хм, что ж поделать, не век же гостевать у тебя. Пешком так пешком. Если я правильно понял диспозицию, то до поселения москвичей отсюда что-то около пятидесяти километров, не больше. Дойдем. Чай, не зима на дворе. Эй, а чему ты ухмыляешься? Преследовать вздумал? Сразу скажу: гони эту мыслю куда подальше.
— А какой мне резон? Просто я сижу, смотрю на тебя и вспоминаю себя в твоем возрасте — тоже наглый был и ушлый, как ты. Вот чую, что разводишь ты меня, а крыть нечем — настолько складно поешь.
— Это ты просто мнительный стал. Ладно, погостили — пора и честь знать. Ну мы пошли?
— Да проваливайте. Мне головняка меньше — и то ладно. Только не сейчас, сейчас уже ночь на дворе. А вот завтра на рассвете и двигайте. Никто вас не тронет.
— Слово вора?
— Слово вора.
— Тогда определи нас с батюшкой на ночлег в одну хату.
Вместо ответа старый урка опять трижды хлопнул в ладоши и лишь коротко кивнул двум вошедшим. охранникам, что ли. Те замерли у двери, всем своим видом показывая, что пропускают гостя в дверь вперед себя.
Андрей встал.
— Ну, бывай здоров, господин вор в законе Седой. Даст Бог, больше не свидимся.
— И ты не хворай.
Пришли в небольшую комнату в дальнем бараке около самого забора. За забором — запретка. Сразу за запреткой — еще один забор и тайга. Отец Арсений был уже в комнате.
— Благословите! — Андрей прямо с порога подошел под благословение.
Сидящий на деревянных нарах поникший, словно безжизненный, священник изумленно повернулся к человеку, которого он только что видел у главаря бандитов. Тот стоял перед ним со сложенными крест-накрест ладонями и склоненной головой.
— Бог благословит, — машинально проговорил батюшка, вставая, и привычным движением перекрестил склоненную голову. — Вы кто??
— Вам привет от отца Василия, от всех прихожан Нового Фавора, лично от архимандрита Илии, а также из самой патриархии.