— Есть такая история. К одному авве приходит ученик-неофит. «Отче, — говорит. — Что делать? Я пал!» «Встань и иди дальше», — отвечает авва. «Но я снова пал». «Снова встань». «Но я опять пал!» «И опять встань». «Так доколе мне падать и вставать?» «До гроба». Падать — в природе человеческой, но нет такого греха, от которого Господь не освободил бы, потому что Бог — абсолютная Любовь. Хотя для освобождения нас от греха требуется прежде всего наше искреннее желание, понимание и упорная кропотливая духовная жизнь, которая начинается с покаяния и смирения.
Покаяние же начинается с молитвы. В чем душа молитвы? В неспешности, искренности и сердечном внимании. Поэтому для уныния нет оснований, тем более, что уныние — тяжкий грех.
— Хватит!! — главарь скопцов больше не мог терпеть, как его паства начинает думать и задавать вопросы. Это первый сигнал к развалу общины и непредсказуемым последствиям. Он подал знак кастратору приступать к немедленному оскоплению этого наглого и очень опасного типа, а двум своим подручным велел схватить и увести того, кто посмел задать вопрос чужаку.
К гинекологическому креслу подошел длинный худой тип с отмороженными глазами и внешностью профессионального патологоанатома. В руках у него блеснул длинный слегка загнутый нож наподобие сапожного, но длиннее и наверняка намного острее.
Андрей не шевелился, не желая раньше времени выдавать свободу своих рук — ему нужен был нож, чтобы быстро перерезать ремни на ногах.
«Трупорез» не понял, как все случилось: после того, как он приподнял нижний край покрывала, откуда-то появились руки. Одна перехватила запястье, одновременно выкручивая и сгибая кулак, а вторая в это время неумолимо выворачивала нож в сторону пальцев. Секунда — и нож мягко покинул руку оскопителя. Еще секунда, другая — и ремни на ногах перерезаны. Все это время Андрей жестко смотрел прямо в глаза худому палачу, и тот не смел ничего сделать. Да и что бы он сделал?
Морской диверсант спрыгнул на пол и парой движений из большого белого платка сделал себе подобие памперсов.
Бритолобый побледнел и кинулся к двери. Дернул ее раз, другой, но она оказалась запертой снаружи (видимо, он был на сто процентов уверен в успехе скопческого ритуала и велел закрыть дверь). Тогда Клим забарабанил что есть мочи и заорал: «Скорее сюда, все сюда!! С ору-у-жие-е-ем!!»
А худой палач стоял с обиженным, почти детским лицом и чуть не плакал.
Главарь в бешенстве начал поднимать с лавок самых крепких мужиков и подталкивать к восставшему с одра пленнику.
— Чего расселись! Взять его! Связать! Взять его, я сказал!!
Адепты опускали головы, набычивались и вяло сопротивлялись подстрекательству. В это время пришел в себя патологоанатом и двинулся на обидчика. Видя, что появился желающий побить пришельца, снятые с лавок мужики вернулись на свои места, но не сели, а остались стоять, переминаясь с ноги на ногу и исподлобья наблюдая за происходящим. Двое подручных бритолобого бросили тащить к дверям мужика-смутьяна и устремились на помощь худому брату-кастратору.
Андрей чуть не совершил роковую ошибку: недостаточно серьезно оценив опасность, он получил от худого тычок костяшками пальцев в точку локтевого сгиба на поперечной складке у наружного края сухожилия двуглавой мышцы плеча. Боль стрельнула до самой шеи и левая рука на несколько секунд онемела. Андрей стремительно отошел на несколько шагов назад, встряхивая рукой и одновременно массируя весь сустав.
«Ах ты ж, твою дивизию!» — Андрей сразу посерьезнел и собрался, не забыв шепотом произнести «Господи, помоги и благослови!» Патологоанатом, видно, и вправду оказался патологоанатомом или еще каким-нибудь врачом, причем врачом серьезным, потому что только классный специалист-медик с большим опытом смог бы вот так точно ударить в одну из самых болевых точек противника.
Остальные двое нападавших беспокоили меньше, чем этот худой знаток анатомии. Он наступал впереди, а те двое прикрывали с двух сторон тыл, готовые в любую секунду броситься на добивание.
Худой, подойдя на расстояние вытянутой руки, сделал резкий выпад, намереваясь ударить в кадык. Андрей просто сдвинулся на несколько сантиметров вправо, после чего рука нападавшего растопырилась и повторила движение, только теперь в глаза.
Другой бы на месте морского диверсанта уже корчился бы на полу в агонии, но Андрей схватил нападавшего прямо за растопыренные пальцы и резким движением вывихнул их в разные стороны, надорвав кожу между пальцами. Боль наверняка была сильнейшая, но «трупорез» всего лишь отдернул руку и выставил другую, не менее опасную.
Пытаясь вырубить опытного нападающего, Андрей что есть силы саданул того в промежность.
Ах, он же забыл, где он! Худой слегка крякнул и впервые заулыбался покойницкой улыбкой. Блин!
Ладно, хватит экспериментов. Андрей перехватил худую жилистую клешню, когда она уже была в нескольких сантиметрах от нижней части его живота. Появился рычаг, которым он воздействовал на плечо с винтовым закручиванием туловища вниз — и вывернутая назад-вверх левая рука «черного доктора» вышла из сустава, сам он упал на колени, а худая морда ткнулась в пол. Андрей еще больше дожал, выкрутил и резко согнул руку — та сухо хрустнула и резко деформировалась.
Чтобы закрепить успех, Андрей за верхние края глазных впадин поднял теряющего сознание кастратора и что есть силы толкнул его на одного из ожидавших нападения подручных. Оба повалились на пол.
Но остался второй. Каратист. Он дрыкнул ногой, горя желанием пробить наглому пленнику «фанеру». Но Андрей сначала поддел задранную ногу, а потом протащил ее дальше в сторону удара, после чего очень жестко усадил мужика на полный шпагат. Мог, конечно, просто подхватить, протянуть, завернуть и оттолкнуть, но тогда бы мужик встал и снова кинулся бы в атаку, а так в паху у него что-то хрустнуло и он покатился по полу, жутко вопя от боли.
Тут с пола встал первый подручный и схватил с гинекологического кресла нож кастратора. Вшик! — выпад слева направо перед горлом Андрея. Мимо. Вшик! — выпад справа налево перед горлом Андрея. Мимо. У-ух! — замах мельницей снизу вверх. Мимо. А-ах! — удар сверху вниз с целью зацепить, распороть, разрубить, вырвать ключицу. Но вместо ключицы — пустота и неуклюжее падение, ускоренное хлестким подзатыльником. Плюс подножка. Плюс рука с ножом, перехваченная у запястья. Одним словом, мужик на полусогнутых, забыв про нож, врезался со страшным ускорением в стену за женским смотровым креслом. И, теряя сознание, завалился набок, толкнув каталку с отцом Арсением.
Батюшка от толчка резко проснулся, вскинулся и затрепыхался, связанный по рукам и ногам.
— Сейчас, отец Арсений, секундочку, — Андрей спокойно подошел к отключившемуся мужику у стены, взял кастрационный нож и плавно обрезал путы.
— Ч-что тут? Это кто? Андрей, мы где? Что случилось? Ой, а это что?? Что со мной сделали?? — молодой священник с трудом вникал в действительность, а увидев на себе, голом, окровавленную тряпку, вообще растерялся и испугался.
— Вам больно?
— А? Кажется, нет. Что это такое?
— Я так и знал. Ну-ка, уберите руки. Вот так! — Андрей сдернул грязную тряпицу и с облегчением констатировал: — Что и требовалось доказать. Теперь снимайте вон с того борова рубаху (она ему не скоро понадобится), а я сниму с этого. Снимайте, не стесняйтесь, наши вещи скоро принесут, а до этого не голыми же ходить! Правда, Клим?
Главарь секты стоял около двери, от испуга ничего не соображая.
— А? Что? — видимо, обращение к нему Андрея вывело его из ступора. — Сейчас вам принесут вещи, сейчас.
В это время кто-то снаружи засуетился с дверным замком. Клац! — и в комнату ввалились те самые бородатые «боевики», которые тащили пленников через лес. Их было четверо и все они были с калашами.
Бритолобый приосанился.
— Взять их! Если хоть дернутся — стреляйте на поражение! Это приказ. Вперед.
Да, эти были вояки профессиональные. Видать, наемники. Двое пошли на сближение, двое других двинулись следом, прикрывая автоматами товарищей.
— А ну, руки! — первый боевик подошел вплотную к Андрею, целя тому в живот.
Андрей послушно поднял руки на уровень головы, и когда боевик решил ткнуть его дулом в пузо, он сделал полоборота вправо и назад, правой рукой протянул за ствол автомат дальше, в это время левой рукой поддел оружие под приклад и начал выкручивать приклад вверх. Боевик потерял равновесие и, заваливаясь на левый бок, не только выпустил автомат из рук, но и получил сильнейший толчок стволом под лопатку. Сверху на голову смачно опустился приклад.
Поехали дальше. Трое против одного. Второй боевик передернул затвор и собрался стрелять в упор. Не тут-то было. Андрей мушкой своего автомата зацепил мушку автомата нападающего, дернул его на себя. Боевик крепко держал оружие в руках и не хотел с ним расставаться. Ну и не надо. Качнувшись навстречу Андрею, он получил удар стволом в горло и прикладом снизу в челюсть.
Но ведь есть еще двое, которые уже давно передернули затворы и не стреляли до сих пор только потому, что на линии огня были их товарищи. Больше их нет. До цели не больше метра, пальцы напряглись на спусковых крючках.
— Всё, всё! Сдаюсь! Я сдаюсь, успокойтесь. Всё.
Андрей очень правдоподобно изобразил отказ от дальнейшей защиты и решимость сдаться. Даже бросил на пол трофейный автомат. Наемники поверили таким действиям и сошлись ближе друг к другу. Андрей, как бы уставший от схватки и психического перенапряжения, пошатнулся влево, еще раз. Теперь он, с поднятыми руками, находился один на один с первым нападающим, второй же оказался прикрытый им, то есть трое оказались почти на одной линии.
Андрей пошатнулся в третий раз, застонал, чуть согнулся (на самом деле выбирал устойчивую позу) и, опуская правую руку, поддел в кругообразном движении приклад нападающего. Что дальше? Дальше, продолжая движение в стиле «от винта!» в фильме «В бой идут одни старики», он, словно пропеллер самолета, закрутил калаш, увеличивая амплитуду и скорость. Руки боевика, сжимавшие автомат, сначала наложились друг на друга, потом заплелись, начали выпускать калаш, и тот, вылетев из рук боевика, продолжая вращение, улетел в угол комнаты. Сам же боевик, шокированный происходящими чудесами, получил в кадык и начал обмякать на пол.
Пока он обмякал, Андрей толкнул его на суетящегося за ним последнего наемника. Но не попал — наемник то ли был слишком хитер, то ли инстинкт самосохранения подсказал ему отпрыгнуть в сторону. Однако ошеломление все-таки было. Этим воспользовался Андрей, подскочив к нему вплотную. Боевик от неожиданности сделал еще одно инстинктивное движение: хотел ударить-оттолкнуть страшного соперника горизонтально перехваченным автоматом с выставленным вперед магазином. Его учили, что так ткнуть магазином противника — это эффективно. Может быть, но только не против русских морских диверсантов. Андрей просто по касательной встретил нижний край магазина правой ладонью и провернул его внутрь вокруг оси автомата. В результате калаш вывентился из рук наемника и оказался в руках Андрея, а наемник, получив неожиданный подкат ниже левой коленной чашечки, дернулся вниз и треснулся переносицей о собственный автомат.
В завершение Андрей подошел и надолго успокоил последнего оставшегося в сознании нападавшего — скулящего на полу «гимнаста».
Клим чуть не сдурел от бессильной злобы. Весь накопленный потенциал негатива он вложил в дикий нечеловеческий кри-и-и-к!!!
Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!!! — полная автоматная очередь, выпущенная Андреем в потолок, пресекла истерику и поставила жирную точку в этом театре абсурда.
Андрей подошел к главарю скопцов, который стоял, тяжело дыша, с выпученными безумными глазами и, выразительно обведя взглядом всех присутствующих, резко задрал вверх его рубаху. Под рубахой. были трусы телесного цвета! Еще один рывок, вниз — и присутствующие охнули от неожиданности: их лидер, их «великий учитель», их пастырь и поводырь в царство вечного блаженства. не был оскоплен!!!
Оханье начало перерастать в недоуменно-недовольный гул, готовый перерасти в бурю, но.
Но в этот момент в двери ввалилась ватага братчиков во главе с Седым.
— Чего тут происходит, в натуре! Оп-па, — это он наткнулся на хрипящего голого Клима с рубахой на голове и спущенными трусами. — Вот те на! Клим, а ты, оказывается, мужик. А чё ж ты пургу гнал про всякое «спасение» и «избранность» скопцов, а?
И, повернувшись к Андрею:
— Мы пошли проверить, как вы, а вас нету. Думали, слиняли. Я сперва осерчал, потому как решил, что ты не поверил моему слову. А потом покумекал — не, думаю, тут чего-то не то. Кинулись искать, пришли сюда, а тут стрельба. Ты стрелял, что ли?
— Я, Седой, все в порядке. Благодарю за то, что держишь слово. Твоей вины тут нету — эти беспредельщики траванули нас газом. Оклемались аж здесь. Пришлось малехо успокоить некоторых.
— Да-а, а ты, гляжу, и вправду ломом подпоясанный. Уделал семерых. Четверых псов-наемников с калашами! Ну, и чего дальше?
— Уходим мы, как и говорили.
— Так это, слышь, того, может, останешься? Житуха, понятно, не столичная, но на свежем воздухе, — Седой поманил Андрея пальцем, мол, наклонись ближе. Тот наклонился. — Слышь, я не просто так. Мне скоро того, кранты, так на кого я оставлю своих архаровцев? Может, станешь моим преемником? Если хочешь — созову совет воров и коронуем тебя чин чинарем.
— Седой, благодарю еще раз за твое гостеприимство, но извини, не могу. Нам пора. Эй, кто знает, где наши вещи?
— Я знаю. Они здесь, в сенях. Мигом принесу, — это сказал тот «смелый» мужик, который задал вопрос.
Через полминуты вещи были принесены, и вскоре Андрей Марченков и отец Арсений, одетые уже в свою одежду, направились к двери в сопровождении Седого, двух его охранников и скопцов. Остальные братчики с несколькими крепкими сектантами (дай Бог, уже бывшими сектантами) остались вязать псевдо-скопца Клима с его подручными и наемниками. Разборки будут потом.
Процессия из двустворчатых дверей зала прошла в темные узкие сени и подошла к выходной двери.
Андрей вышел первым и… петля, зашморгнутая вокруг шеи снова, как давече у американцев, вздернула капитана третьего ранга Марченкова. Но только Андрей начал злиться на самого себя (ведь он опять забыл про коварство рыбоглазого шефа безопасности скопцов!), как удар тока в несколько тысяч вольт сотряс тело капитана третьего ранга и он отключился.
Андрей не видел, как чернокожий американский солдат раскрошил прикладом нос Седому, как на прицел взяли всех скопцов и братчиков и куда-то увели. Не видел он, как к его отключенному телу подъехал на УАЗике ЦРУшник Саймон Блюмкин и, вдоволь насмотревшись на поверженного врага, велел грузить его и молодого священника в стоящий неподалеку БМП с российским флагом. Еще не видел он, как демонтировали и перетаскивали в крытый бортовой УРАЛ лабораторию по производству синтетического героина, а вместе с ней нескольких сектантов, видимо, лаборантов.
Символ веры
Диакон Андрей Марченков пришел в себя быстро, но не подавал виду, чтобы, во-первых, обдумать ситуацию, и во-вторых, чтобы не получить раньше времени по голове.
Судя по всему, священника отца Арсения поместят в тот лагерь, что за административным блоком тюрьмы ЦРУ (поэтому за него можно быть спокойным), а его самого обколят транквилизаторами и в деревянном ящике с отверстиями вывезут в неизвестном направлении. Перспективка, прямо скажем, аховая. Неужели провал задания, ведь теперь его будут охранять с утроенным вниманием? Единственная надежда — на то, что транспорт придет не сегодня, и у него будет время организовать побег. А, может, и что-нибудь получше, ведь он способен на многое, потому что он — целый капитан третьего ранга морского спецназа ГРУ ВМФ России!
Андрей незаметно, узкой щелочкой приоткрыл один глаз. В чреве БМП на специальных сиденьях сидели водитель-механик, рядом с ним офицер (оба в российской военной форме, сволочи), напротив, зажатый двумя американскими морскими пехотинцами и снова с поникшей головой, ехал отец Арсений, а сам Андрей был также зажат двумя здоровенными неграми с каменными выражениями лиц.
Боевую машину пехоты бросало добряче, но пятьдесят километров для такого железного монстра — пустяк. Поэтому через два часа (надо все-таки учитывать бездорожье) БМП резко остановилась. Как будто от толчка при остановке Андрей вскинулся и порывался встать. Солдат напротив ткнул его в живот прикладом М-16, а рядом сидящий негр черной лапой придавил к лавке.
Ненадолго, потому что буквально через несколько секунд прозвучала команда «get out!».
Андрея, как, впрочем, и отца Арсения, который старался избегать взгляда своего несостоявшегося спасителя, за шиворот выволокли через задний квадратный люк машины. Оба упали в пыль дороги и оба тут же получили ребротычину. Над ними с брезгливой ухмылкой возвышался Саймон Блюмкин.
— Wellcome back, mister X!
— Ой, я тебя умоляю, разговаривай по-человечески, — поморщился Андрей, вставая и помогая встать отцу Арсению. — Такое утро, а ты тут во рту камни ворочаешь.
— Ошибаешься, я с тобой разговаривать не собираюсь. Мне проблемы больше не нужны. Завтра придет транспорт и отправишься ты к тем, кто вывернет тебя наизнанку.
— А если я снова захочу сбежать? А заодно и шарагу твою развалю здесь. Думаешь, в этот раз ты меня остановишь? Не боишься?
— Не-а. Американская армия тебя больше не охраняет. Добро пожаловать к своим соотечественникам. Попробуй справиться с ними, а заодно с тем, за кем ты якобы гнался. Ты даже не представляешь, кто тебя будет охранять! Ребята, ведите их!
И ЦРУшник, довольный, рассмеялся.
Гремя цепями и спотыкаясь, отец Арсений и Андрей под дулами четырех автоматов прошли ворота тюрьмы, двух наемников-часовых у ворот, ангар с техникой, копошащихся американских солдат, группу вооруженных до зубов головорезов разных национальностей, играющих в карты под навесом около административного корпуса, и подошли к железной двери в высоком, метров шесть, заборе с колючкой наверху и знаком «высокое напряжение!»
Из двери корпуса выскочил старый знакомый украинский националист с наклеенным на шнобель пластырем. Расставив руки в стороны на манер приблатненной шпаны, он манерно заходил кругами вокруг Андрея.
— О-о-й, ты дывы, хто к нам прыйшо-о-в! Та цэ ж моска-а-алыку! Казав я, курво, що тоби хана, а ты нэ ви-и-ирыв. Ось ты й знову тут. Що, плыв, плыв, та на бэрэзи всрався? Зараз за цым парканом тоби твои рученьки-ниженьки повидрыва-а-ають, зараз твои москальски оченьки заплю-ю-ющать!..
Андрей остановился и равнодушно слушал дешевые понты украинского нацика, краем глаза следя, как на пороге ангара стоит и наблюдает за сценкой Саймон Блюмкин в компании с бывшим главой службы безопасности скопцов. Наверняка рыбоглазый уже перевербовался в услужение к американцам (если он не все время работал на них!).
— …Ну то й що, що будэмо робыты? Може, тэбэ грохнуты самэ тут, щоб не страждав? Га? Та ни, краще побачити тебе пошматованым на дрибни шматочки та розкыданым по всёму Сыбиру.
Хрясь!! Лоб Марченкова сделал покалеченному недавно носу бандеровца пластическую операцию № 2. Ряженый нацист даже не поднял рук — рухнул бревном в пыль. Примечательно, что никто не вступился за украинского наемника. ЦРУшник, криво усмехнувшись, молча вошел в ангар, а солдаты-конвоиры даже рассмеялись и как-то теперь уже мягко и добродушно подтолкнули пленников к двери. Андрей еще раз убедился в том, что предателей, особенно таких «идейных» и мерзких, кое-как терпят, да, но никто никогда не уважает. Ими пользуются, как вещью, и ими брезгуют, как куском дерьма — вот и всё.
Тяжелая железная дверь после стука прикладами почти тотчас отворилась. Проталкивая в нее закованных в цепи пленников, американские солдаты с М-16 наготове попятились, а двое закрестились по-католически. Странное поведение конвоиров не ускользнуло от внимания ни Андрея, ни отца Арсения. Чего они так боятся? Почему Саймон так уверен, что пленники никуда не смогут сбежать из-за этого забора? Да и бандеровец так злорадствовал.
Когда пленники переступили железный и высокий, как на корабле, порог, их приняли крепкие руки двух мужчин в темно-серых лагерных спецовках, и дверь с сильным стуком захлопнулась.
К отцу Арсению подошли двое суровых бородатых мужиков в таких же спецовках («Если это лагерь, то почему без номеров или других опознавательных знаков?» — подумал Андрей) и молча приказали следовать за ними по открытой площадке вглубь лагеря. Андрея же один из стражей ворот повел к ближайшей двери в длинном низком бараке.
Морской диверсант лихорадочно соображал, оценивая обстановку и намечая план действий. Но план никак не вырисовывался, даже приблизительно. Что там, за этой дверью? Обычная темница или камера пыток? А может, один укол под лопатку за порогом — и он на всю оставшуюся жизнь превратится в овощ? Или, может.
Андрей не сразу сообразил, что мужик-конвоир ему что-то шепчет. Вся кровь прилила к голове морского спецназера. Но он с собой совладал и понял, что если бы это был враг, то ему нечего бы было таиться. Поэтому он так же тихо переспросил.
— Что?
— Я говорю, продолжайте идти и ничего не предпринимайте. Ведите себя тихо, как пленник. Здесь везде видеокамеры. Вы поняли?
— Да. А куда мы идем?
— Сейчас я вас заведу в так называемую карантинную комнату. Нам нужно пройти через нее, чтобы попасть туда, куда я вас веду.
— А куда вы меня ведете?
— К друзьям. И туда, где нет видеокамер. Да-да, поверьте.
— К друзьям? Чьим друзьям?
— Тише! Потом все узнаете. Все, пришли. Заходите. Сейчас я вас несколько раз ударю, так что подыграйте мне.
Саймон Блюмкин сидел за монитором компьютера, рядом с ним стоял офицер-морпех и бывший глава службы безопасности скопцов. Все следили, как видеокамера ведет двух людей — одного в серой спецовке, а другого в цепях. Тот, что в спецовке, несколько раз подталкивал пленника, при этом что-то говоря ему. Видимо, подгонял. Вот они зашли в комнату. Конвоир, войдя вторым и прикрыв за собой дверь, подошел к остановившемуся пленнику и вдруг ударил того сзади по почкам. Пленник согнулся, на лице — гримаса страданий от боли. Человек в спецовке обошел и заехал снизу вверх коленом в лицо. Закованный в цепи пленник дернулся назад так, что даже подлетел в воздух и со всего маху приземлился на спину. Но не затих (крепкий!), а заелозил по полу, сплевывая кровавую слюну. Конвоир не удовлетворился своей «работой» и трижды с наскоком ударил лежащего пленника в живот, в ребра, снова в живот. Последним футбольным ударом он заехал тому в голову. Пленник дернулся и затих. Конвоир взял лежащее тело за одну ногу и поволок ко второй двери.
Саймон выключил монитор. В наступившей тишине первым не выдержал рыбоглазый.
— Да-а, Саймон, это не твои морские пехотинцы. Вот как надо, жестко и без церемоний.
Вместо ответа ЦРУшник задумался. Он гадал, а не поспешил ли он сообщить в Центр о русском диверсанте-разведчике? Может, и вправду это какой-нибудь заблудившийся московский турист-айкидока? Но нет, как говорят русские, «лучше перебдеть, чем недобдеть» — там, в Центре, разберутся. И он со спокойной совестью хлопнул ладонями по столу.
— А не пора ли нам позавтракать, господа?
Он встал из-за стола, отдал команду рядом сидящему оператору продолжать следить за камерами и повел двух офицеров к выходу.
Андрей расслабленно волочился из одной пустой комнаты в другую, потом в третью, в четвертую, каждый раз больно ударяясь головой о высокие пороги. Но терпел и изображал бессознательного. В четвертой комнате к конвоиру-мучителю присоединился второй, и его уже за руки-ноги вынесли во двор. Поднеся к жилому бараку, бесцеремонно вбросили внутрь и вошли следом.
— Эй, вы живы?
Андрей резко принял нормальную позу, сев на полу по-турецки.
— А что со мной сделается.
Мужики переглянулись и улыбнулись.
— Здесь можно свободно говорить, здесь нет прослушки и камер.
— Какая таинственность. Что это за место и где тот молодой священник, что был со мной?
— Так он вправду священник? — глаза мужчин почему-то заискрились радостью. — А какой, православный? Наш?
— Самый взаправдашний православный священник Русской Православной Церкви Московского Патриархата. А что? Вы чему так искренне радуетесь?
— Мы не будем пока вам ничего говорить, но там, за этой дверью, с вами хочет кое-кто встретиться. Там и получите ответы на все вопросы. Прошу вас, заходите. А мы пойдем. До свидания. Извините, если переборщил с рукоприкладством.
Последние слова виновато произнес тот самый конвоир, с которым они разыграли спектакль избиения.
— Да ладно, ничего, все в порядке. Эй, постойте, а цепи?
— Там с вас всё снимут. Входите! — сказал конвоир и скрылся с товарищем за входной дверью.
Андрей стоял в предбаннике барака между двумя дверями, ничего не понимая. С одной стороны мистический страх американцев перед обитателями этого места, а с другой — спокойная деловитая доброжелательность встретивших их с отцом Арсением обитателей этого самого страшного места. И вот дверь, за которой его ждут. Друзья.
Ладно, посмотрим. Андрей решительно зазвенел цепями к двери и постучал в нее.
Слабый старческий голос откуда-то из глубины барака ответил:
— Войдите!
Не успел Андрей прикоснуться к ручке, как дверь открыл интеллигентного вида мужчина в простом костюме (такие раньше продавались в Советском Союзе и их носили инженеры и учителя). Лет сорок пять, тонкие черты лица, высокий лоб, очки в потертой роговой оправе, аккуратные усы и бородка — ни дать ни взять профессор института!
— Проходите, пожалуйста, вас ждут. Игорь, Олег, снимите с гостя эту гадость!
К вошедшему гостю подошли два молодых человека с ящиком инструментов и споро сбросили оковы.
— Прошу. Сюда, пожалуйста.
Андрей оглядывал барак. До половины это было просторное помещение с подобием кухни (почерневшая от времени и покореженная дюралевая мойка для посуды, пара подвесных рукомойников, кирпичная печка с жаровней и затушенная по причине лета буржуйка). Рядом двумя рядами протянулись столы. Всего человек на двадцать-двадцать пять. Вторая половина представляла собой разделенную щитами на мини-квартиры жилую зону.
Около печки суетились четыре женщины. Двое чистили овощи и зелень, а двое других куховарили на жаровне.
Из небольших закопченных выварок поднимался ароматный пар. В углу сидела древняя бабулька лет девяноста и слепо щурилась на вошедшего.
В ногах прямо на полу сидел. давешний волохатый знакомец Остап!
«Профессор», указав на табурет напротив, сел рядом со старушенцией.
Андрей представился и сел.
— Алексей Марченко, турист из Москвы.
Молчание. Пристальный взгляд внимательных усталых глаз. И вдруг:
— Знаете, в далекие тридцатые после одного из концертов шел к себе домой Шостакович. Погода была скверная, настроение тоже не ахти, да еще в парадной его подъезда какие-то двое алкоголиков собирались откупоривать бутылку. Один, увидя Шостаковича, спросил: «Мужик, третьим будешь?» Тот подумал и махнул рукой: «А давайте!» Разлили по стаканам, начали знакомиться: «Я Антип, дворник», «А я Егор, сапожник. А ты кто?» «А я композитор», — ответил Шостакович. Те немного помолчали, а потом говорят: «Ну, не хочешь говорить — не надо». Так вот, молодой человек, не хотите говорить — не говорите. Мне слишком много лет, чтобы я не могла отличить правды от вымысла.
— Извините, вы правы. Но дважды извините и не сочтите за грубость, если правду я пока не скажу.
— Как вам будет угодно.
— Но мне сказали, что вы хотели меня видеть. Может быть, вы меня с кем-то спутали?
— С кем же вас можно спутать здесь, в глуши? Впрочем, хватит загадок. О вас рассказывал один наш друг из внешней охраны и старец отец Арсений. Тот самый старец, который остановил вашу с Остапушкой потасовку.
Андрей живо вспомнил встречу в лесу, благообразного древнего старца и то тепло, которое разлилось по душе после всего пары фраз.
— Я помню. А вы Остапушке вашему не говорили, что нельзя лазить в чужие огороды? Знаете, в поселении его считают исчадием ада, виновником исчезновения вещей, домашних животных, людей и даже виновником в смерти семи человек.
Остап виновато заёрзал на полу и прижался к коленям старушки. Она с ласковой укоризной погладила ему космы.
— Остапушка на вид, безусловно, не такой, как все, но сердце у него добрее, чем у многих. Да вы и сами знаете, что он и мухи не обидит.
— Я-то знаю, а вот людей он напугал здорово. Не нужно ему больше ходить в поселение, хотя бы неделю. Можно так устроить? Жаль будет, если его сгоряча ранят или убьют за чужие грехи.
— А что случится через неделю?
— Мы уедем. Возвратимся в Москву. Не все, конечно, но, я думаю, большинство. Люди, которые живут в общине в пятидесяти километрах от вас, приехали сюда не по своей воле, а по ослеплению, по гордыне.
— Вы так уверены, что вас отсюда выпустят??
— Ну что вы. Конечно, нет. Но я думаю, с Божьей помощью.
— Да-да, нам рассказывали, что вы каким-то чудесным образом половину охраны одолели и чуть не сбежали.
— Чуть не считается. Надеюсь, в этот раз я учту прошлые ошибки. А насчет чудес, то скажу, что никаких чудес здесь не было. Я, видите ли, русский морской офицер, и справляться с такими ситуациями меня учили.
Глаза бабушки заблестели.
— Боже, как же давно я слышала эти дивные слова: «русский морской офицер»! Где же вы изволили служить?