Менхаус вышел, вальсируя, из-за кормовой каюты.
- Отличный бросок, - похвалил его Джордж.
- Этот урод, словно клещ, - сказал Менхаус. - Просто раздавить недостаточно, нужно сжечь.
Сакс застонал, и Джордж заранее понял, что тот собирается сделать. Сакс симулировал, притворялся, что находится без сознания. Но это было не так. Он медленно полз в сторону запальной веревки. Но не успел он приблизится к ней на дюйм, как Джордж ударил его ногой в голову. Это был удар, достойный победного гола.
На этот раз Сакс был в полной отключке.
Менхаус хладнокровно подобрал ключ, наклонился над Саксом и ударил, что было силы. Раздался влажный, глухой треск. Менхаус ударил еще раз, затем выпрямился и посмотрел на кровь и спутанные волосы на конце ключа. Содрогнувшись, отбросил ключ в сторону, будто не мог поверить, что только что сделал.
Никто не проронил ни слова.
Менхаус тоже воздержался от комментариев.
- Вам лучше уходить, - сказал Гринберг, прижимая к себе счетчик Гейгера.
Джордж положил конец запальной веревки ему на колени.
- Вы знаете, что делать, - сказал он. - Но спрошу еще раз. Не хотите ли вы пойти с нами?
Гринберг понимал, что все они заботятся о нем, и что решение оставить его далось им непросто. Им всем было тяжело. Столько бесчеловечности и смертей свалилось на них в этом ужасном месте. Идея добровольно пожертвовать собой одним из них казалась невыносимой. Но они должны были сделать это. Гринберг понимал это и они тоже.
Но это не делало прощание легче.
Даже Элизабет сказала:
- Пожалуйста, мистер Гринберг, подумайте еще раз.
Но тот лишь покачал головой.
- Вам лучше уходить. У нас не так много времени. Думаю, через час уже стемнеет. Пожалуйста, уходите.
|
|
Джордж в последний раз посмотрел на него, пробормотал несколько слов прощания. Менхаус сделал то же самое. Они не стали оборачиваться.
- Мистер Гринберг, я...
- В путь, Элизабет, - сказал он ей. - Мы с вашим дядей были друзьями, как вы знаете. То, что я делаю, я делаю ради вас, ради него и ради всех остальных, кого погубила та тварь. Да, еще из любопытства.
Кушинг отвел ее к трапу.
Вот и все.
Больше Гринберга никто не видел.
На катере они легко преодолели заросшее водорослями корабельное кладбище. В тумане была пара страшных моментов, когда Менхаус ударился об перевернутый корпус и едва не скинул всех за борт, и когда он чуть не столкнулся с танкером, но в остальном все прошло довольно гладко.
Через полчаса они выбрались из водорослей, и быстро понеслись по одному из каналов, рассекая туман. Они молились, надеясь на лучшее. У них было все необходимое, и если они не найдут воронку, то все для них закончится в Море Туманов. Возможно, благодаря прожорливости местной фауны, а возможно, когда Гринберг потянет за шнур и выпустит на волю свою бомбу из антиматерии, как он назвал ее.
Пока они удалялись все дальше от корабельного кладбища, Джордж старался любой ценой не думать о Туманном Дьяволе. Любой ценой.
Канал начал петлять, и Менхаус немного сбавил скорость. Пусть нехотя, но понимая, что они не могут позволить себе попасть в аварию. Даже незначительную. Сгущалась тьма. Все видели это. Туман стал плотным и тяжелым, словно дождевые тучи, опустившиеся на землю.
Джордж вытащил компас.
- Если Гринберг прав, мы должны оказаться в районе воронки минут через двадцать, тридцать после вхождения в открытое море.
|
|
- Особенно с этой крошкой, - сказал Менхаус, довольный своей новой игрушкой.
- Это в том случае, - предостерег Кушинг. - Если не будем кружить в этом чертовом тумане. Но Джордж не думал, что так получиться.
За навигацию отвечала Элизабет, и это было хорошим решением. Казалось, она неплохо ориентируется в этих каналах.
Интересно, - подумал Джордж, - сколько поездок через водоросли она предприняла со своим дядей, выискивая тот неуловимый люк, тот спасительный выход из туманного мира Мертвого моря.
Элизабет подсказывала Менхаусу, какой канал выбрать, когда тот сбивался с пути. Сверлила глазами туман, словно видела сквозь него.
Наконец, бескрайние заросли зеленых гниющих водорослей расступились, и катер оказался в открытой воде. Лишь маленькие островки растительности напоминали об оставшихся позади водорослях.
- Придерживайте шляпы, - крикнул Менхаус и, прибавив скорость, направил катер в те холодные воды.
- Не так быстро, - предупредила Элизабет. - Здесь тоже есть брошенные суда. И в воде подстерегает много опасностей.
Туман начал закутывать их в свои покровы, непроницаемые, клубящиеся и клейкие. Было так сыро, что на лицах у всех появился влажный блеск. Джордж слишком хорошо помнил все те дни, когда они дрейфовали, либо гребли через эти туманные бездны.
Господи, - подумал он, - как им вообще удалось выжить?
Приближалась ночь, а также таящаяся в ней опасность.
Джордж помнил, что последний раз, когда ночь настигла их, они находились в самолете. На них напал кальмар, а потом... Нет, он не хотел думать об этом. Не хотел думать ни о чем плохом. Потому что самое важное происходило здесь и сейчас. У него появилось то же самое ощущение, какое было при приближении к корабельному кладбищу... какое-то волнение, предвкушение. Они стояли на пороге чего-то. И он чувствовал это.
|
|
И понимал, что это сейчас движет их маленькой группой - возрастающая психическая энергия, физический импульс, несущий их на встречу с чем-то.
Он посмотрел на компас.
Стрелка была все еще мертва, но скоро, очень скоро она сдвинется с места. Джордж чувствовал это нутром. Он отвернулся от ветра и зажег сигарету, прикрыв ее ладонью. Потом посмотрел на Кушинга, улыбнулся, тот улыбнулся в ответ. А потом что-то произошло.
Произошло очень быстро.
Так быстро, что Джордж мог лишь наблюдать. Лишившийся дара речи и беспомощный, он смотрел, но ничего не мог поделать. Что-то выпрыгнуло из тумана, блестящее, как рыбацкая леска, и обвилось у Кушинга вокруг шеи. Поймало его, словно арканом, выдернуло с лодки и утянуло в туман. Было ли дело в скорости катера или в силе орудующего этой нитью зловещего кукловода, но Кушинг исчез быстро.
В мгновение ока.
Элизабет бросилась к Кушингу, но опоздала и, перевалившись через край, исчезла в тумане.
Они услышали ее крик.
Джордж закричал ей в след.
Менхаус развернул катер, пытаясь понять, что случилось. Но у Джорджа не было ответов. Ничего существенного, что можно было рассказать. Ходовые огни на носу катера освещали туман, проникая в него всего на десять-двенадцать футов.
- Элизабет! - позвал Джордж. - Элизабет! Элизабет!
Его голос эхом отразился в тумане, и в какую-то жуткую минуту Джорджу показалось, что кто-то там передразнивает его, но это была Элизабет. Менхаус направил катер на голос.
И тут они увидели ее.
Она барахталась в той студенистой, зловонной воде, совершенно обезумевшая.
И Джордж скоро понял, что на то была причина.
В тумане над ней, футах в пятнадцати, маячило нечто. Нечто гигантское, аморфное, темное. Нечто извивающееся и парящее, словно мотылек. Только это был не мотылек, не птица, а нечто другое. Джордж увидел сеть блестящих нитей, спускающихся на Элизабет. И эти нити, или паутина, они казались живыми. Скручивались и плавно извивались словно змеи.
Элизабет закричала еще раз, и те нити рывком увлекли ее вверх.
Джордж вскинул ракетницу. Хотел было прожечь дыру в этом кошмаре, но в последний момент заколебался. Потому что из тумана вынырнула какая-то фигура, нечто, словно сшитое из серых лохмотьев и побитых молью покрывал. Что-то болталось на одной из тех нитей, словно случайно выпавшая марионетка.
Но это была не марионетка.
Это был Кушинг. Только теперь он напоминал высохший скелет. Джорджу показалось, что он увидел позвоночник, а может, блеснувшее ребро или бедренную кость. Лишенное плоти лицо. Не больше. Чем бы ни была эта кошмарная пародия на человека, она быстро взмыла во мглу, увлекаемая тем кукловодом, тварью, парящей там.
Элизабет была вытащена из воды, опутана этими живыми нитями. Джордж и Менхаус мельком заметили нечто гигантское, длинноногое с блестящей иссиня-черной кожей. Это был лишь намек на форму и содержание, на какое-то гигантское насекомое-кукловода. А еще глаза. Джорджу показалось, что он увидел скопление влажных, розовых глаз, похожих на дюжину склизких теннисных мячей, обернутых нейлоном.
А потом Элизабет исчезла.
Возможно, это было рефлексивно, но Джордж рванул спусковой крючок на ракетнице, и та выстрелила с глухи хлопком. Прорезала красную дорожку в тумане, похожую на след трассирующей пули. А затем взорвалась дождем оранжевых и желтых искр. Нечто издало пронзительный визг, и Джордж увидел, что тварь удирает во мглу, странно напоминая раздутый, мясистый парашют с двумя парашютистами, волочащимися позади него - Кушингом и Элизабет.
И это было ужасно.
Но еще страшнее было то, что в свете падающей ракеты, в ее мерцающем красном свете, он увидел, что там были еще и другие. Сгорбленные многоногие твари, отползающие по паутине во мглу, стараясь укрыться от света.
Кушинг исчез, Элизабет тоже. И какой-то голос подсказывал Джорджу, дикий и истеричный голос. Это будет и с тобой, если будешь мешкать!
- Разворачивай, - крикнул Джордж Менхаусу.
Менхаус непонимающе уставился на него.
- Что?
- Разворачивай, мать твою!
Менхаус подчинился, рванув рычаг и делая дуговой разворот, поднимая волну, и снова направил катер в туман. Джордж надеялся и молился, что они не сильно отклонились от курса. Перезарядив ракетницу, он стал ждать.
Ждать, что будет дальше.
Стараясь не думать о том, что только что видел. О паукообразных чудовищах, плетущих в тумане летающие сети. И о Кушинге, который меньше чем за минуту обрел вид, будто побывал в ванне с кислотой.
Они плыли все дальше и дальше.
А потом Джордж посмотрел на компас.
Стрелка двигалась.
Стрелка на счетчике Гейгера тоже двигалась.
Она дрожала, падала, затем начинала лениво ползти вверх. Гринберг просто смотрел на нее, испытывая, несмотря на напряжение, чувство эйфории. Наконец, пришло время. Больше не будет бумажных игр с математическими уравнениями, не будет спекуляций насчет капризов межпространственной физики, не придется прятаться в обитых свинцом сейфах, откашливая кровь и рвоту, наблюдая, как твои волосы выпадают от радиационного отравления.
Пришло время.
То самое время.
Тварь приближалась. Она шла к нему, и ни человек, ни природа, ни Бог не были способны остановить ее. Остановить эту дышащую, шипящую мерзость, прогрызающую время и пространство, словно личинка кусок мертвого мяса.
Не поддавайся эмоциям и воображению, - предупредил себя Гринберг. Ты наблюдатель, ученый. Помни это. Когда будешь смотреть на эту тварь, не дрожжи. Не позволяй ей видеть твой страх.
Но было уже слишком поздно, и Гринберг хорошо знал это. Ибо Туманный Дьявол уже давно чувствовал его страх. Он неделями облизывал его мозг, вгрызался в мысли и высасывал соль из его подсознания с нарастающей, невероятной жадностью. Да, тщательно обрабатывал его и смаковал. Снимал с его психики один сахарный слой за другим и теперь добрался до вкусной кремовой начинки - страха. Бессмысленного, безумного человеческого страха, а это было деликатесом для Туманного Дьявола и анти-пространства. Он пометил Гринберга своим губительным дыханием, подсластил, позволил созреть, словно сочный виноград, а теперь пришел собрать урожай.
Теперь он съест его разум сырым.
Тише, тише, - предупредил себя Гринберг.
Но успокоиться не получалось. Совсем, потому что счетчик Гейгера сейчас щелкал, аналоговый индикатор метался вверх-вниз, как сумасшедший, показывая уже триста импульсов в секунду. Что значительно превышало безопасный уровень радиации. Гринберг наблюдал за стрелкой... да, пятьсот, семьсот, все выше и выше, теперь она вообще не падала. Щелчки перешли в сплошной треск и напоминали помехи старого радиоприемника. Теперь аналоговый индикатор застрял на одном месте, и Гринберг знал, что заливается трескучим роем заряженных субатомных частиц, которые прожигали его насквозь.
Боже милостивый.
Внезапно его охватил почти истеричный, суеверный ужас, нарастающий в нем словно облака ядовитого газа. И этот туман... Господи Иисусе, туман, посмотри на туман...
Туман поглотило какое-то пульсирующее свечение, которое наполняло его светом, движением и мерцающими контурами. Да, теперь он взрывался фонтанирующим, многоцветным блеском, растекающимся, словно жидкая краска, которая, казалось, капала, сочилась и собиралась в лужи, растворялась словно чернила в воде. Да, это были цвета, призмы, и растущая темная воронка бездонной черной материи, яркая и слепящая... искаженные геометрические формы, живые многогранники, которых становилось все больше. И туман был каким-то другим. Жидким, твердым, затем газообразным, потом бурлящая гниль, растущая, словно пузырь, наполняющийся грязью.
Гринберг чувствовал это, да. Чувствовал глубоко внутри. Как оно въедается ему в голову, заполняет его бунтующий разум вещами неведомыми, невидимыми, богохульными.
Его рука сжала шнур от грязной бомбы.
Он колебался.
Еще рано, еще рано, еще рано. Я должен увидеть это, я должен увидеть это. Да поможет мне бог, но я должен... увидеть... этот... кошмар...
Но некоторые боги не предназначены для глаз смертных. А глаза Гринберга были нечистыми, оскверненными. Он чувствовал, как волна жара накатывает, чтобы выжечь его глаза из глазниц. Мучительная боль пронзила ему мозг, из носа и ушей хлынула кровь, но он увидит, увидит эту тварь. Боже, да, он посмотрит на нее и познает.
Туман был уже не туманом, а плотью. Жирной, светящейся плотью. Розово-желтой, испещренной багровыми артериями, которые пульсировали и извивались, словно щупальца. Это была огромная масса радиоактивного смога, который становился плотью, затем опять смогом. Потом снова запотевшей, влажной плотью. Живой, живой, живой, заполняющей небо, поглощающей мир, словно черное рыщущее облако. Да, Мертвое море было инкубатором. Туман - плацентой, которая рвалась сейчас с громким хрустом. И источала слизь, которая была не слизью, а цветами, яркими, яростными цветными аурами, наполняющими разум Гринберга грохочущим белым шумом. Ибо он видел цвета, которых никогда раньше не видел. Чувствовал их запах и вкус. Чувствовал, как они обжигают его леденяще-палящим ветром, дующим из злокачественных радиоактивных отходов и груд облученных костей, лежащих за пределами известной ему вселенной.
И Гринберг закричал.
Он кричал, пока его разум не превратился в трепещущее желе, а сам он не исторг свои внутренности раскаленными добела клубками.
Туманный Дьявол рождался из ядерных осадков. Из пузырящегося льда и радиоактивного огня. Из мороза и кислоты. Из потока стронция, радия и из неустойчивых клеток антиматерии. Гринберг видел это, мог видеть, как оно надвигается на него клубящейся смесью нервнопаралитического газа и паров хлора, метана и заряженных расщепленных атомов водорода... скользящая, извивающаяся многомерная мерзость. Да, дыхание живой космической тьмы. Полупрозрачный личиночный жар, первобытный хаос гниющих трупных бездн. Он стал желчью кричащих грибковых пигментов. Гигантским электрическим призраком со скелетом из нейронной сети синапсов, с развевающимися лохмотьями плоти, пропитанной испепеляющим лунным светом. Возможно, это был миллион извивающихся безглазых инопланетных червей, брызжущих многоцветными фонтанами и растворяющихся в ядовитом ядерном пару. А возможно, это был котел дымящихся внутренностей. Возможно, это было разумное сплетение хнычущей плазмы. Ползучий, шипящий термоядерный послед, родившийся в каком-то палящем антимире радионуклидов и плутония.
Да, возможно все это, а возможно, ничего.
Живая печь темной материи, пришедшей проглотить мир, вселенную. Нечто с антигравитацией, разрушающее время и пространство на своем пути.
Гринберг увидел нечто напоминающее гигантские дышащие медовые соты. Оно опускалось на него, подрагивая и размываясь, неспособное постоянно сохранять свою форму. Ядовитые тучи жгучих испарений и испепеляющей жары. И последним, что Гринберг почувствовал на сенсорном уровне, были... глаза.
То, что его разрушающийся мозг назвал глазами... Гигантские, ярко-красные шары, глядящие из гнезд тонких щупалец, похожих на хлысты или ресницы. Глаза, дымящиеся, словно расплавленные ядра реактора. Прожигающие дыры в пространственной ткани и превращающие мозг Гринберга в горячую, пузырящуюся жижу.
Глаза, глаза, глаза... миллион глаз, миллиард глаз, глядящих из слизи протоплазменного тумана.
Глаза, которые разрушают. Глаза, которые пожирают, Глаза, которые оскверняют, поглощают и сжигают, сжигают, сжигают. О, боже милостивый. Это жгучее, жгучее, жгучее статическое дыхание...
Глаза, которые были черными дырами, квазарами, вечно голодными кладбищенскими пустынями мертвого космоса. Бездонные, кристаллические глаза, горевшие с зеленым дымом. Многоцветные кладбища, болезненные луны, смывающие его своими космическими лучами, гамма-лучами, фосфоресцирующими потоками кремирующих атомов, которые находили его разум и объедали с него плоть, высасывали кровь и мозговое вещество, обгладывали его обугленные кости.
Да, оно нашло Гринберга. И Гринберг удовлетворял его, насыщал, утолял его безжалостный, ненасытный аппетит. Он стал жертвой всепоглощающего дыхания ядерной зимы.
Плоть Гринберга превратилась в пузырящийся воск.
Кости растопились, словно оплавившиеся свечи.
Череп превратился в кипящий, дымящийся горшок с белым радиоактивным желе.
И даже когда его разум был обглодан подчистую, а мышцы и нервные окончания превратились в жидкий жир, он почувствовал, как его рука дернула за шнур.
И услышал, словно из дальней комнаты, как на Туманном Дьяволе, на той межпространственной мерзости, на том извращении, существующем вне пространства и времени, захлопнулся капкан.
Хорошо, - говорил Джордж, - Держись левее, левее...
Менхаус рванул руль, и они зашли слишком далеко. Стрелка компаса ушла сильно вправо, отчего сердце у Джорджа едва не остановилось. Но он молча повернул лодку назад, и стрелка теперь указывала прямо вперед, притягиваемая неведомым магнитным полем.
- Держись этого курса, - сказал Джордж. - Что бы там ни было, мы идем сейчас прямо на него...
Далеко, далеко позади раздался грохот, похожий на гром. Оглушающий глухой грохот. Туман у них за спиной озарился мерцающим зеленым светом.
Они знали, что это было.
Бомба из антиматерии. Столкновение пространств, большой взрыв.
Остались считанные секунды до того, как взрывная волна настигнет их, превратит в туман.
О, то было время без дыхания. Время ярости. Время безумия. Время, когда все и вся балансировало на головке какой-то небесной булавки. И Джордж чувствовал, как мир содрогается в предчувствии гибели, готовит себя к этому великому безбожному падению на далекое дно. Он почти чувствовал, как это дно устремляется ему навстречу, чувствовал удар с разлетающимися брызгами крови и осколками костей и воспоминаний.
Стрелка компаса начала вращаться.
У Джорджа екнуло сердце.
- Я думаю, что... думаю, что... - забормотал Менхаус.
Джордж взял телепорт в руки. Их трясло так сильно, что он едва его не выронил. Он прижал его к себе, положил одну руку на "перископ", и катер завибрировал. Раздался треск статического электричества, и волосы у него на теле встали дыбом. Генератор загудел, из перископа вырвался голубой луч света. Он преломлялся, усиливался, расширялся, потом сократился и резко выстрелил потоком голубых пульсирующих ионизированных частиц в туман... Тот засветился и на мгновение, замерз словно изморозь на оконном стекле.
А потом, потом...
А потом случилось вот что. В тумане словно появился еще один туман, дыхание межпространственного безумия хлынуло на них. Воронка, дыра, разрыв... Они устремились прямо в нее. Менхаус, опьяненный радостью, рванул рычаг вниз. Последовала ослепительная вспышка света, сбросившая их с сидений. Тошнотворное ощущение падения, парения и кувырканья в белом пространстве и космическом шуме... а еще ощущение скорости, расстояния, времени и распыленной материи.
А затем чернота.
Она длилась меньше минуты, но когда они открыли глаза, и почувствовали свои тела, стали жадно хватать ртом воздух. Кашляли, давились, одурманенные и дезориентированные. Джордж дотянулся до коленей и тут же рухнул на палубу катера.
Паника, просто паника... то странное, необъяснимое ощущение давления и его отсутствия, полноты и пустоты, бесконечных миль небытия. Потом даже оно пропало. Они вновь задышали воздухом, хорошим чистым воздухом, который наполнил легкие и придал сил.
Тяжело дыша, Джордж сел.
Вокруг было черно. Чернее черного.
Катер покачивался на беспорядочных коротких волнах. И над головой, у себя над головой Джордж увидел...
Звезды.
ЭПИЛОГ