Говоря без обиняков, высказывание У. Гуда по поводу малой теоретической продуктивности социологов семьи главным образом относится ко второй половине XX столетия. Действительно, как было показано в первой главе, на рубеже веков семья являлась объектом социокультурного анализа целой плеяды первоклассных специалистов, в то время как после второй мировой войны наиболее талантливые исследователи отдали предпочтение в приватной сфере изучению сексуальности. Смещение акцента интереса, по-видимому, сопряжено с бессознательным, импульсивным стремлением крупных ученых проявить себя в неизведанной доселе области знания. Успешность реализации насущной потребности стала возможной вследствие кризиса иудео-христианского морального кодекса, обусловленного в конечном счете процессом интенсивной модернизации общества. Назовем лишь несколько наиболее известных имен: в США — П. Сорокин (1), во Франции —
-48-
М. Фуко (2), в Германии— Н. Луман (3), в Англии — Э. Гидденс (4).
Вместе с тем убежден, я не погрешу против истины, если укажу на то, что и среди современных специалистов по проблемам семьи, образно выражаясь, имеются свои холмики, но, увы, не горные вершины. К примеру, У. Гуд в США (5), Р. Кениг в ФРГ (6), Р. Флетчер в Англии (7V Л. Руссель во Франции (8), А. Харчев в СССР (9). Не уйти от вопроса: что объединяет названных исследователей? Во-первых, каждый из них в своей стране несомненный авторитет в рассматриваемой нами отрасли социологии. Во-вторых, несмотря на разные теоретические подходы (эволюционистский, истматовский, функцио-налистский и т. п.), они выражали активную обеспокоенность кризисным состоянием моногамии, ставя его (этот кризис) в прямую зависимость от глобальных социальных изменений.
|
|
Трудно согласиться с преимущественно негативной оценкой не только филистерами, но и социологами, демографами и психологами современного состояния семьи (11—13). Стереотипы обыденного сознания в нашем, как и в большинстве других, случаев мало соответствуют действительност JtocnrrvT семьи — о чем, в частности, свидетельствует его многовековая история — оказался наиболее стабильной общностью.
Спросим себя: чем же подпитывается пессимистический настрой? На протяжении всего текущего века
10 Я в принципе разделяю оценку роли А. Г. Харчева в развитии социологии семьи в Советском Союзе 60-х—90-х годов, данную ь работе А. Клецина "Социология семьи" (10, с. 159—169).
-49-
в научной литературе ссылаются на одни и те же социальные факторы, лежащие на поверхности: увеличивается число одиноких мужчин и женщин, растет количество разводов, снижается уровень рождаемости, становится больше "неполных" семей, интенсифицируются внебрачные сексуальные связи и т. п. (14, 15). В справедливости этих тенденций невозможно усомниться: в их пользу более чем столетняя статистика. И все же количественные ряды, сколь бы внушительными они ни были, фиксируют лишь данность, не объясняя драматичность глубины социальных изменений. Очевидно отсюда, опираясь на тождественные показатели, к примеру, рождаемости или разводов, одни специалисты интерпретируют их как свидетельство кризиса моногамии (11, 16), другие — как ее трансформацию (17, 18).
§ 1. Брачность, сексуальность, прокреация
Одно из событий, радикально повлиявшее на изменение качества семейных отношений, — это автономизация брачности, сексуальности и прокреа-
|
|
11 Иллюстрируя высказанное соображение, приведу несколько сопоставимых цифр из работы У. Гуда (15), относящихся к снижению уровня рождаемости в европейских странах. Так, во Франции в 1881 г. на 1000 населения приходилось 24,7 рождений, в 1959 г. — лишь 18,4; в Германии в 1890 г. — 35,7, тогда как в 1960 г.— 17,7; в Италии соответственно: 38,0 к 18,4; в Финляндии в 1870 г. — 30,7, а в 1960 г. — 16,7.
- 50-
ции. В научном плане становится все более очевидным, что явленияв брачной, сексуальной и репродуктивной сферах, вскрытые к середине XX столетия, уже не могут интерпретироваться однозначно, как отклонения от нормы, а должны, скорее, рассматриваться как признак существенных и необратимых эволюционных сдвигов в самом институте семьи. Та-ХОВЫтенденции к снижению рождаемости, малодет-ности и сознательной бездетности, характерные для индустриально развитых стран, в состав которых, несомненно, входит и Россия (10). К числу подобных же явлений можно отнести и массовое распространение добрачной практики сексуального поведения молодежи, по своим мотивам непосредственно не связанного ни с прокреативными, ни с брачными интересами (20, с. 65—71).
Одно из следствий этой тенденции (при отсутствии твердых навыков сознательной регуляции 3) — рост долидобрачных зачатий нередко единственного ребенка. Часть этих зачатий приводит к браку и, вероятно, не сказывается негативно ни на супружестве, ни на родительстве. Другая часть порождает "материнские" семьи.
|
|
12 От лат. procreatio — рождение, произведение на свет.
13 Согласно моему опросу, 250 брачных пар (Ленинград, 1981 г.), супруги чаще всего использовали в качестве контроля над рождаемостью "календарный метод" (41%) и "прерванное сношение" (21%). В другой выборке (Санкт-Петербург, 500 студентов, мужчин и женщин поровну, возраст респондентов от 18 до 24 лет, как правило, не состоящих в браке, примерно треть из них мигранты), относящейся к началу 1996 года, произошли лишь некоторые изменения: 26% применяли презервативы, 16% — "календарный метод".
-51 -
Отмеченные факты и эмпирические закономерности нуждаются в теоретическом осмыслении.
Основное нормативное требование, предъявлявшееся к традиционной (патриархальной) моногамии, сводилось к непременной слитности и строго заданной последовательности брачности, сексуальности и прокреации. В самом деле, сексуальные отношения до брака, рождение ребенка вне брака и самоценность сексуального общения мужа и жены считались нарушением социокультурных норм. К нарушителям этих обычаев применялись различные по жесткости санкции. Согласно Н. Л. Пушкаревой, проведшей сравнительный анализ концепции семьи и сексуальной этики в православии и католицизме, в первом наказания за несохранение девственности до замужества, различные проявления сексуальности в браке, прелюбодеяние были не столь суровыми, как во втором. Оно (наказание) по преимуществу ограничивалось определенным количеством постов (от нескольких дней до двух лет), многочисленными поклонами, чистосердечным раскаянием и покаянием. И все же, несмотря на относительную мягкость, разумеется, и православие требовало от прихожан брачной верности, умерения страстей, разумных ограничений в сексуальной жизни, недопустимости адюльтера (21, с. 57—59). Конечно, рассуждая в общем, мы не погрешим против истины, если предположим большего или меньшего несовпадения (в зависимости от конкретных условий места и времени) рассматриваемых видов поведения в европейском докапиталистическом обществе.
-52-
Как известно, еще древнегреческий законодатель Солон (VI в. до н. э.) открыл первые доктерионы. Правда, они в принципе задумывались как семейно-охранительные учреждения, дабы неженатые мужчины, не могущие содержать наложниц, не устанавливали бы контактов с замужними женщинами. В то же время исключить вероятность посещения заведений, обладающих экстерриториальностью, мужчинами, состоящими в браке, вряд ли было возможно (20, с. 99—103). К этому же периоду относится зарождение гетеризма как одной из разновидностей экспрессивной связи вне института семьи. Свидетельством наличия внебрачной сексуальности и деторождения может также служить конкубинат. И хотя нитгервый, ни второй не имел широкого распространения, они подвергались правовым, моральным, а впоследствии ирелигиозным санкциям. Положение делнеменяется и в дальнейшем. Так, в Риме эдилы беспрепятственно выдавали licentia stupri, т. е. лицензию, на занятие проституцией. Женщина, обладавшая такой грамотой, относилась к той части населения — наряду с рабынями, актрисами, лицами, осужденными за супружескую измену или другое правонарушение, — с которой свободный римлянин мог вступить в сексуальную связь без каких-либо правовых последствий, но законный брак с ними был невозможен.
Жесткость санкций поддерживала в обыденном сознании представления о брачности и "брачной" рождаемости как социальной норме. Поэтому человек (будь то мужчина или женщина), не состоящий в браке или не имеющий детей, ощущал свою ущерб-
-53-
ность. Можно, следовательно, заключить, что в этих условиях семья обладала монополией на регулирование сексуальных отношений и на воспроизводство детей.
В новое время сперва постепенно, а с начала XX в. интенсивно переосмысляется значимость сексуальности. Во-первых, становится тривиальным понимание несводимости супружеской сексуальности к деторождению. Как справедливо отмечает Э. Гидденс, теперь, когда зачатие можно не только контролировать, но и осущетвлять искусственно, сексуальность наконец стала полностью автономной.Освобожден-ная сексуальность может стать свойством индивидов и их взаимоотношений друг с другом (4, с. 25, 26). По существу к тому же выводу, но с иных позиций, приходят и демографы. При изучении современного типа прокреативного поведения исследователи столкнулись с парадоксальным фактом. Сегодня одна женщина, состоящая в браке, на протяжении всего репродуктивного периода (границы которого, не секрет, расширились примерно до 35 лет) могла бы родить десять-двенадцать детей (эта величина получена в результате наблюдения за населением с самой высокой рождаемостью). Реально же европейская женщина рожает в среднем одного-двух. В чем же дело? Оказывается, за резким снижением рождаемости скрываются "огромные перемены в структуре демографического поведения. Массовое репродуктив-
14 Мусульманское предание устами Мухаммеда велит своим последователям "сочетаться браком и плодиться". "Худшие из мертвых суть те, которые умерли холостыми" (22).
-54-
ное поведение обособилось от полового и брачного, стало автономным" (23, с. 158).
Во-вторых, сексуальность раздвигает границы своего рапространения. Выходя за пределы брака, она приобретает в равной мере существенное значение как для мужчин, так и для женщин. Более того, происходит активная переориентация на возможность таких отношений вне института брака. Все названные перемены способствовали зарождению новой системы ценностей и отношений. Представляется, что произошедшие изменения по их характеру, глубине и значению могут быть названы революционными. В связи с этим актуализировалась проблема нахождения критерия, позволяющего оценить с позиции нравственности повседневную практику человека в приватной сфере.
Не менее существенные сдвиги характеризуют процесс рождаемости. В частности, за последние десятилетия как выборочные данные по разным регионам бьтшего Союза, так и всероссийская статистика фиксируют довольно стабильный рост добрачных зачатий. Мой анализ архивного материала Ленинградского дворца "Малютка", в частности, показал:
15 Словом, происходит переход от "двойной" к единой сексуальной морали. Смысл "двойной" морали заключается в различной общественной оценке активности мужчин и жен-шин: сексуальное разнообразие первых негласно поощряется, а вторых — осуждается.
16 Так, если в 1969 г., согласно моим выборочным опросам (250 мужчин и женщин с высшим образованием), наличие сексуальных связей помимо мужа признавала каждая третья женщина, то в 1989 г. (аналогичная выборка) уже около 50%.
- 55 -
из 287 супружеских пар, зарегистрировавших в торжественной обстановке в декабре 1963 г. рождение первенца, 69 (или 24%) зачали ребенка в среднем за три месяца до юридического оформления брака; в декабре 1968 г. из 852 пар таких было 196 (или 23%), в декабре 1973 г. из 851 пары до регистрации брака зачали ребенка 240 (или 28%) и, наконец, в декабре 1978 г. из 643 пар — 243 (или 38%). Аналогичная тенденция установлена и при рассмотрении регистрационных актов за тот же период по Московскому району Ленинграда.
Стала реальным фактом и внебрачная рождаемость. Так, статистические данные по Белоруссии за 1965—1975 гг. фиксируют неизменность показателей внебрачной рождаемости — 7,4—7,9% (24, с. 7). Согласно всероссийским данным, с 70-х годов начался рост доли внебрачных рождений в общем числе рождений. К примеру, в 1970 г. их доля составила 10,6%, в 1980 г. — 10,8%, в 1990 г. — 14,6% и в 1992 г. — 17,2% (25, с. 19). При этом особый рост внебрачных рождений характерен для возрастных групп 15— 19 лет и 40—44 лет. По Белоруссии отмечаются такие сдвиги: в 1970 г. относительно 1959 г. в первой совокупности рост составил 2,3 раза, во второй — 1,7 раза, а за последующие пять лет коэффициент среди 15—19-летних увеличился еще в 1,6 раза (24, с. 8, 9). В западно-сибирских селах внебрачная рождаемость у матерей 15—19 лет за 1969—1979 гг. выросла с 18,3 до 27%, а в 80-х годах понизилась на 6% и составила в 1989 г. 21,2%. Вывод о большей распространенности внебрачных рождений у самых молодых сельчанок можно сделать и на основании доли рождений у женщин, не состоящих в браке, в общем числе рожде-
-56-
ний. В самом деле, эти данные свидетельствуют о том, что наиболее часты внебрачные рождения у самых молодых (15—19 лет) женщин: почти каждый третий ребенок, родившийся у матери этого возраста в сибирских селах, был внебрачным— и 20 лет назад, ивконце 80-хгодов (26, с. 142). Объяснения наибольшей представительности указанных групп, р азумеет-ся, могут быть различны. Но главное несомненно — 15—19-летние женщины становятся матерями, как правило, по необходимости: вследствие не сформировавшегося личностного ядра, ее установок и ценностей, а также ввиду отсутствия элементарных знаний в области биологии человека; сорокалетние — сознательно! испытывая настоятельную потребность в семье и детях.
Активизация внебрачной рождаемости^ без сомнения, сопряжена с эволюцией нравственного сознания. Вот весьма выразительный пример. При опросе 323 молодых незамужних работниц Минского камвольного комбината им был задан вопрос: "Считаете ли Вы, что для девушки позорно иметь внебрачного ребенка?" Учитьшая форму постановки вопроса ("лобовой") и смысловую значимость подсказки: "позорно — не позорно" (терминология, имеющая откровенно негативный оттенок), а также специфику выборочной совокупности (женщины-мигрантки, проживающие в общежитии, с невысоким уровнем образования, т. е. группа с наибольшей моральной инерцией), следовало ожидать однозначной отрицательной реакции. На самом же деле 13,6% ответили: "Не позорно" и еще около 20% не поддержали ни одну из крайних позиций, стало быть, они уже усомнились в безусловной справедливости традиционной
-57-
нормативности. Но даже те, кто осудил внебрачную рождаемость, когда перед ними был поставлен вопрос в проективной и опосредованной форме: "Что бы Вы сделали, если бы Ваш брат решил жениться на девушке, имеющей внебрачного ребенка9", проявили значительную гибкость. Более 60% респондентов ответили. "Ничего бы не сделала. Ребенок не помеха", и только 20% ответили, что попытались бы воспрепятствовать такому браку (24, с. 7). Моральная пер-миссивность — налицо. Однако самое неожиданное открытие — определенное количество женщин не воспринимают деторождение как исключительный брачный атрибут. И такое фиксируется далеко не только в Белоруссии. Несколько ранее это же явление констатировали демографы из Латвии: "Отдельные ответы, — замечают Ш. Шлиндман и П. Звид-ринын, — свидетельствуют о том, что некоторые женщины удовлетворены отсутствием детей в семье и считают бездетную семью даже идеальной" (27, с. 57). Судя по нашим опросным данным (Ленинград, 1981 г., 250 семейных пар), около 1/3 супружеских пар — фактически не имеющих детей — считают рождение ребенка помехой супружеству (женщины больше, чем мужчины, — 35,6 против 28,9%), по крайней мере, на начальной стадии функционирования брака. И, наконец, согласно выборочному обследованию молодых семей, проведенному Госкомстатом Россиивконце 1992г., 2% вообще не хотят иметь детей (28, с. 125)
Приведенная динамика показателей, нет сомнения, высветила фундаментальный процесс, суть которого — автономизация матримониального, сексуального и прокреативного поведения. Схематично
- 58-
эту ситуацию можно представить следующим образом (рис. 1).
Что же следует из принципа автономии? В методологическом плане становится очевидной необходимость раздельного анализа имманентных законо-
-59-
мерностей каждой из вычлененных выше сфер человеческого поведения. Однако сама эта возможность открывается исключительно на стыке наук. К примеру, сексуальность нельзя понять, как это подчас делается, изучая ее исключительно в рамках семьи. Осознание внутренних закономерностей сексуального поведения человека связано с комплексом естественных (общая биология, генетика пола, эндокринология и т. п.) и общественных (социология, психология, этика и т. п.) наук. То же самое можно утверждать относительно рождаемости и брачности.
С социологической точки зрения обнаруживается неоднозначность, ненавязчивость, гибкость нормативной системы. Действительно, предпочтительно, но необязательно вступать в брак, желательно иметь детей, но и бездетность не представляется аномальным состоянием. Не воспринимаются маргиналами дети, рожденные вне брака. Словом, современная
17 Еще 20—25 лет тому назад некоторые демографы и социологи придерживались противоположных принципов. Не буду их оценивать — лишь только воспроизведу некоторые мнения. По московскому демографу Л. Е. Дарскому, "можно спорить о наилучшем числе детей в семье, но бездетная семья есть явление патологическое с любой точки зрения" (29, с. 129). А вот позиция ленинградского социолога В. Б. Голо-фаста: "По прошествии некоторого времени (после вступления в брак. — С. Г.), если исчерпаны все допустимые возможности объяснения (учеба, отсутствие своего жилья и т. п.), бездетность становится предметом пристального оценивающего внимания и самих супругов, и родственников, и окружающих посторонних лиц. Наступает момент (раньше всего, видимо, для самих супругов), когда данное положение квалифицируется как ненормальное" (30, с. 65).
-60-
нормативность, оставаясь общественным регулятором, в большей мере учитывает личностное своеобразие человека, чем нормативность традиционная.