- Кью, кажется, я знаю, где он. Я позвоню, когда буду знать наверняка.
Бросаю телефон на кровать и бегу в ванную, на ходу снимая деловой костюм, и оставляя за собой след из одежды. Переодеваюсь за несколько минут, зашнуровываю ботинки так быстро, как только могу. Хватаю телефон, спускаюсь по лестнице, выхожу на террасу и бегу к пляжу.
Бросаюсь к тому месту, куда Колтон привел меня в ту первую роковую ночь: к своему счастливому месту, куда он ходит думать. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что он здесь. Наверное, сидит на своем камне, смотрит, как солнце опускается в море, и пытается смириться со всем, что произошло.
Но почему он не взял Бакстера? Где его машина? Отбрасываю сомнения, убеждая себя, что он просто размышляет, но неуверенность начинает расти с каждым шагом.
Но я знаю, когда я заверну за поворот, я не найду его там. И я уже набираю номер телефона.
- Ты нашла его? - слышу, что Бэкс напуган, и мне неловко, что я заставляю его так себя чувствовать, но я беспокоюсь.
- Нет. Думала, что знаю, но... - я должна остановиться, чтобы перевести дыхание, потому что от бега по пляжу мои легкие горят.
- Рай, что происходит?
- Он позвонил Квин и сказал, что знает, и у него в голове полный бардак. – Я задыхаюсь. - Я побежала к его месту на пляже, но его здесь не оказалось. Ты знаешь его лучше, чем кто-либо... куда он направляется, когда ему нужно прочистить мозги, кроме это места?
- К тебе.
- Что?
- Он отправляется к тебе. - Честность в его голосе отдается по телефонной связи.
Мои ноги перестают двигаться от его слов. Они проникают глубоко и заставляют мое сердце сжиматься от любви и беспокойства. Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, как отчаянно скучаю по нему в этот момент – по нему, вернувшемуся ко мне всего несколько недель назад, чтобы его снова забрал жестокий поворот судьбы, связанный с выкидышем. Сглатываю комок в горле, и мне требуется минута, чтобы обрести голос.
- До меня, Бэкс…
- На трек.
- Вот, где он должен быть. - Бегу обратно к дому. - Я направляюсь туда.
- Хочешь, чтобы я...
- Это должна сделать я, Бэкс. Это должна быть я. - Я никогда не говорила более правдивых слов, потому что в глубине души знаю, что нужна ему. Не знаю почему, но знаю, что нужна.
- Я напишу тебе, как попасть в здание, хорошо?
- Спасибо.
ГЛАВА 35
Из-за пробок на автостраде такое чувство, будто я добираюсь до автодрома целую вечность. Съезжаю на дорогу к Фонтане, сердце встает поперек горла, а ожидание того во что я вляпаюсь, когда найду его, витает в воздухе.
Въезжаю в ворота комплекса, и меня охватывает паника, потому что там кромешная тьма, если не считать нескольких случайных огней на парковке. Объезжаю вокруг здания, направляясь к туннелю, и вздыхаю с облегчением, когда вижу Range Rover Колтона.
Итак, он здесь, но что же мне теперь делать?
Останавливаюсь рядом с ним, темнота пустынной скоростной трассы кажется зловещей. Паркуюсь и вскрикиваю, слыша стук в окно со стороны пассажирского сидения. Сердце бешено колотится, но когда я вижу в лицо Сэмми, приказываю себе дышать и вылезаю из машины.
Беспокойство в его глазах тревожит меня еще сильнее.
- Пожалуйста, Сэмми, скажи, что с ним все в порядке. - Вижу, как он сопротивляется тому, чтобы не проговориться и не предать своего босса и друга.
- Вы ему нужны. - Это все, что он говорит – но это единственное, что нужно.
- Где он? - спрашиваю я, хотя уже следую за ним через темный проход под массивными трибунами. Мы подходим к промежутку между трибунами, и я понимаю, что стою посреди них, глядя на жутко пустую гоночную трассу. В темноте встречаюсь глазами с Сэмми, и он делает мне знак, чтобы я посмотрела через свое левое плечо. Мгновенно оборачиваюсь.
И я вижу его.
На одной из секций трибун горит единственный огонек, и на их окраине я вижу одинокую тень, сидящую в темноте. Мои ноги, одна за другой, автоматически поднимаются к нему по лестнице. Я не вижу его лица в темноте, но знаю, что он смотрит на меня, чувствую тяжесть его взгляда. Подхожу к ряду трибун, на которых сидит он, и направляюсь к нему, одновременно спокойная и встревоженная.
Пытаюсь придумать, что сказать, но мои мысли так спутаны из-за беспокойства, что я не могу сосредоточиться. Но как только я вижу его затененное лицо, все исчезает, кроме душераздирающей, безусловной любви.
Его поза говорит сама за себя. Он сидит, опершись локтями о колени, ссутулившись, с лицом, залитым слезами. А его глаза - всегда такие напряженные, но с искорками озорства или веселья – полны абсолютного отчаяния. Они вцепляются в меня, умоляя, взывая, прося так много, но я не знаю, что мне ответить.
Когда я наконец добираюсь до него, его горе обрушивается на меня, как приливная волна. Прежде чем успеваю сказать хоть слово, он подавляет рыдания и одновременно притягивает меня к себе. Утыкается лицом в изгиб моей шеи и цепляется за меня, как за спасательный круг - единственное, что не дает ему утонуть. Я обнимаю его и прижимаюсь к нему, пытаясь дать то, что ему нужно.
Ничто так не расстраивает, как наблюдать за тем, как сильный, уверенный в себе мужчина полностью уничтожен.
Мои мысли разбегаются, когда его приглушенные рыдания заполняют тишину, а дрожь тела рикошетом отдается во мне. Что случилось, что превратило моего высокомерного негодника в этого обезумевшего от горя человека? Он продолжает держаться за меня, пока я его утешаю и слегка раскачиваюсь взад–вперед - все, что могу сделать, чтобы утихомирить очевидную бурю, бушующую внутри него.
- Я здесь. Я здесь. - Это единственное, что я могу ему сказать, когда он освобождается от всех своих бурных эмоций. Так что я держу его в объятиях в темноте, в том месте, где он осуществил свои мечты, надеясь, что, возможно, он пришел к соглашению – остановившись и встретившись лицом к лицу с демонами, чтобы убежать от которых, он обычно использует трек.
Время идет. Шум машин на шоссе за пустой автостоянкой стихает, луна медленно движется по небу. А Колтон по-прежнему держится за меня, все еще вбирая от меня все, что ему нужно, в то время как я упиваюсь тем фактом, что он до сих пор нуждается во мне, когда я думала об обратном. Мои мысли бегают туда-сюда, вспоминая о скамейке в душевой и о том, что он цеплялся за меня тогда, как и сейчас. О том, что могло, образно говоря, поставить моего мужчину на колени. Поэтому я просто обнимаю его, как тогда, мои пальцы играют с его волосами, успокаивая, пока его слезы медленно не стихают и напряжение в теле не спадает.
Не знаю, что сказать, что подумать, поэтому говорю первое, что приходит в голову.
- Ты в порядке? Хочешь поговорить об этом?
Он ослабляет хватку и прижимает ладони к моей спине, притягивая к себе еще сильнее, если это вообще возможно, прерывисто дыша. Он пугает меня, не в плохом смысле, но в том смысле, что должно было произойти что-то грандиозное, чтобы получить от него подобную реакцию.
Он отстраняется и закрывает глаза, прежде чем я успеваю в них заглянуть, трет лицо ладонями, а затем громко выдыхает. Опускает голову и трясет ею, и я ненавижу то, что не могу сейчас увидеть его лицо.
- Я сделал... - он снова выдыхает, и я кладу руку ему на колено. Он лишь кивает головой, будто разговаривает сам с собой, а потом его тело снова напрягается, прежде чем он начинает говорить. - Я сделал то, что ты сказала.
Что? Пытаюсь понять, что именно я сказал ему сделать.
- Я сделал то, что ты сказала, и теперь... Теперь у меня голова идет кругом. В ней проклятый бардак.
Сижу рядом с ним и жду, когда он посмотрит мне в глаза, в его голосе слышится грусть.
- Что ты сделал?
Он хватает меня за руку, переплетает наши пальцы и крепко их сжимает.
- Я нашел свою маму.
У меня перехватывает дыхание, потому что, когда я про это говорила, ни за что на свете не подумала бы, что он на самом деле это сделает. И теперь я не знаю, что сказать, потому что я катализатор всей этой боли.
- Колтон... - это все, что я могу сказать, все, что могу - это поднять наши руки и поцеловать тыльную сторону его ладоней.
- Келли позвонил мне, когда я был... Вот дерьмо! Я пропустил церемонию. Я тебя подвел. - И я слышу абсолютное неверие в его голосе, что он действительно забыл.
- Нет, нет, нет, - шепчу я ему, пытаясь сказать, что это не имеет значения. Важно то, что он смотрит в лицо своим страхам. - Все в порядке. - Я снова сжимаю наши руки.
- Мне так жаль, Рай... я просто... я даже не могу сейчас нормально мыслить. - Он отрывает от меня глаза и стыдливо их отводит, а другой рукой вытирает слезы со щек. - Знаешь... - он качает головой, глядя на темный трек перед нами, -...забавно, что это место, куда я прихожу, чтобы забыть все, сегодня пришло мне в голову первым, куда я отправился, чтобы примириться со всем этим.
Следую за его взглядом и смотрю на трассу, оценивая грандиозность всего – трассы и его действий. Мы сидим молча, и меня поражает важность его слов. Он пытается посмотреть правде в глаза, двигаться дальше, начать исцеляться. И я никогда так им не гордилась.
- Пару месяцев назад я спросил отца, знает ли он, что с ней случилось. Он связал меня с детективом – его зовут Келли – которого нанял, когда я был моложе, и который следил за ней в течение десяти лет, чтобы убедиться, что она не вернется за мной. - Его голос ровный, такой контраст с всхлипами отчаяния, которые были несколько мгновений назад, и все же я чувствую, что его эмоции находятся на грани, вибрируя прямо под поверхностью. - Он звонил мне сегодня. Он ее нашел. – Он смотрит на меня, и его несчастный взгляд – потерянного маленького мальчика, пытающегося найти свой путь - убивает меня, рушит власть над эмоциями, которые я пытаюсь удержать, чтобы я смогла быть сильной ради него.
Быть его опорой, пока он рассыпается на части.
Падает первая слеза, я протягиваю руку и кладу ладонь ему на щеку, простое прикосновение, которое так много говорит о том, что я думаю, что чувствую, что знаю о том, что ему от меня нужно. Наклоняюсь, его челюсть сжимается под моей ладонью, глаза встречаются с моими, и он нежно целует меня в губы.
- Я так горжусь тобой. - Шепчу ему эти слова. Не спрашиваю о том, что он обнаружил или кто она. Сосредотачиваюсь на нем, на настоящем, потому что знаю, его разум отчаянно пытается примириться с прошлым, в то же время пытаясь понять будущее. Поэтому я фокусируюсь на «здесь» и «сейчас», надеясь, что он поймет, что я буду рядом на каждом шаге его пути, если он мне позволит.
Мы сидим вот так, тишина подкрепляет утешение моих прикосновений и понимание, стоящее за моим поцелуем. И на этот раз тишина успокаивает, принимая его измученную душу.
Он сглатывает комок, стоящий в горле, и быстро моргает, будто тоже пытается все понять, и все же у него в руках гораздо больше кусочков головоломки, чем у меня, поэтому я сижу и терпеливо жду продолжения. Он прерывает наш зрительный контакт и откидывается на спинку стула.
- Моя мама мертва, - произносит он без всяких эмоций, и хотя они выплывают в ночь, я чувствую, как они его душат. Смотрю на него, разглядывая его профиль, освещенный луной на фоне ночного неба, и решаю ничего не говорить, позволить ему самому вести этот разговор.
Не находя себе места, он вскакивает со стула, подходит к концу прохода и останавливается, его фигура окружена ореолом света.
- Она не изменилась. Думаю, я и не должен был ожидать, что обнаружу что-то другое, - говорит он так тихо, но я все же слышу каждую интонацию в его голосе, каждую паузу. Он поворачивается ко мне лицом, делает несколько шагов и останавливается.
–Я... я... у меня в голове сейчас такой бардак, что я просто... - он проводит руками по лицу и волосам, прежде чем издать самоуничижительный смех, от которого у меня мурашки бегут по спине. - У меня даже нет никаких положительных воспоминаний о ней. Ни одного. Восемь лет моей гребаной жизни, а я не помню ничего, что заставило бы меня улыбнуться.
Знаю, он борется, и я так отчаянно хочу преодолеть расстояние между нами и прикоснуться к нему, обнять, утешить, но знаю, он должен это сделать. Должен избавиться от яда, разъедающего его душу.
- Моя мама была наркоманкой и шлюхой. Жила с мечом в руке и от меча же погибла... - злость и боль в его голосе так сильны и неприкрыты, что я не могу сдержать слез, наворачивающихся на глаза, и дрожащего дыхания. - Ага, - говорит он, и смех снова срывается с его губ. - Наркоманкой. Но она не отличалась разборчивостью. Была готова на все, лишь бы получить кайф, потому что это было важно. Чертовски важнее, чем ее маленький мальчик, сидящий в углу и до смерти перепуганный. Он распрямляет плечи и откашливается, словно пытаясь подавить эмоции. - Поэтому я просто не понимаю... - его голос стихает, и я пытаюсь понять, что он говорит, но не могу.
- Не понимаешь что, Колтон?
- Не понимаю, почему меня так чертовски волнует, что она мертва! - кричит он, его голос эхом разносится по пустому стадиону. - Почему напрягает? Почему я из-за этого чертовски расстроен? Почему я чувствую что-то еще, кроме облегчения? - его голос снова срывается, слова отскакивают от асфальта.
Мой желудок сжимается от того, что ему больно, потому что я ничего не могу с этим поделать. Не могу исправить или решить, поэтому я утешаю.
- Она была твоей мамой, Колтон. Это нормально расстраиваться, потому что в глубине души я уверена, по-своему она любила тебя…
- Любила меня? - кричит он, пугая меня внезапным переходом от сбивающего его с толку горя к безграничной ярости. - Любила меня? - снова кричит он, направляясь ко мне и с каждым словом ударяя себя в грудь, прежде чем пройти пять футов и остановиться. - Хочешь знать, что для нее значила любовь? Любовь – это обменять своего шестилетнего сына на гребаные наркотики, Райли! Любовь – это позволять своему сутенеру-наркоторговцу насиловать ее сына, трахать ее маленького мальчика, в то время как он должен был повторять вслух, как сильно он это любит, любит его, чтобы она могла получить свою следующую гребаную дозу! Относиться к нему хуже, чем к шелудивому псу, чтобы она смогла иметь достаточно наркотиков, обеспечив себе следующий кайф! Знать, что этот ублюдок дает ей как можно меньшую гребаную дозу, потому что не может дождаться, чтобы вернуться и сделать все это снова. Любовь – это сидеть по другую сторону закрытой двери в спальню и слушать, как ее маленький мальчик кричит от ужасной боли, когда его разрывают на части физически и эмоционально, и не делать ничего, чтобы остановить это, потому что она чертова эгоистка.
Он съеживается от этих слов, его тело так напряжено, что боюсь, его следующие слова снимут напряжение, освободив мальчика, но сломают мужчину, находящегося внутри. Смотрю на него, мое собственное сердце разрывается, собственная вера в людей блекнет, представляя ужас, который пережило его маленькое тело, и я заставляю себя подавить физическое отвращение, которое вызывают его слова, потому что боюсь, что он подумает, что это из-за него, а не из-за монстров, которые над ним надругались.
Слышу, как он пытается отдышаться, вижу, как он физически восстает против собственных слов, с усилием сглатывая. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит более сдержанно, но от пугающе тихого тона у меня холодок бежит по коже.
- Любовь - это переломить пополам руку своему маленькому мальчику, потому что он укусил человека, который так жестко его насиловал, и который теперь не отдаст ей ее очередную гребаную дозу. Любовь – это говорить своему сыну, что он хочет этого, заслуживает этого, что никто никогда не полюбит его, если узнает. О, и чтобы завершить сделку, говорит своему сыну, что супергерои, которых он зовет во время изнасилования – погибели - да, они никогда не придут, чтобы его спасти. Никогда! - кричит он в ночь, слезы текут у нас по щекам, его плечи вздрагивают от облегчения, что он освободился от груза, который нес более двадцати пяти лет.
- Так что если это любовь… - он снова мрачно смеется, -... тогда да, первые восемь гребаных лет моей жизни, меня любили так, что ты не поверишь. - Он подходит ко мне, и даже в темноте я чувствую гнев, отчаяние, печаль, переполняющие его. Он смотрит вниз, и я вижу, как слезы, падающие с его лица, темнеют на белом бетоне. Он снова качает головой, и когда поднимает взгляд, смирение в его глазах, граничащий с ним стыд, опустошают меня. - Поэтому я и задаюсь вопросом, почему меня смущает, что я могу чувствовать что-то, кроме ненависти, зная, что она мертва? Вот поэтому, Райли, - говорит он так тихо, что я напрягаю слух.
Не знаю, что сказать. Не знаю, что сделать, потому что каждая частичка меня просто разбилась и разлетелась вокруг на мелкие осколки. На своей работе я все это слышала, но услышать подобное от взрослого мужчины, сломленного, потерянного, одинокого, обремененного грузом стыда на протяжении всей жизни, мужчины, которому я отдала бы свое сердце и душу, если бы знала, что это заберет боль и воспоминания, оставляет меня в полной растерянности.
И в ту долю секунды, когда я думаю обо всем этом, Колтон понимает, что он только что сказал. Адреналин от его признания спадает. Его плечи начинают трястись, ноги подкашиваются, и он падает на скамью позади себя. В тот миг, когда я добираюсь до него, он всхлипывает, уткнувшись в свои руки. Сердце разрывается, душа очищается рыданиями, сотрясающими все его тело, и слова «О Боже мой!» снова и снова срываются с его губ.
Обнимаю его, чувствуя себя совершенно беспомощной, но не желая отпускать, никогда и ни за что.
- Все хорошо, Колтон. Все хорошо, - повторяю я снова и снова между его словами, мои слезы падают ему на плечи, я крепко его держу, давая понять, что независимо от того, с какой высоты он будет падать, я его поймаю.
Я всегда буду его ловить.
Пытаюсь сдержать рыдания, сотрясающие мое тело, но это бесполезно. Мне больше ничего не остается, кроме как чувствовать вместе с ним, скорбеть вместе с ним, рыдать вместе с ним. И вот мы сидим в темноте, я держу его, находящегося в месте, которое всегда приносило ему покой.
Просто молюсь, чтобы на этот раз покой обрел какое-то постоянство в его израненной душе.
Наши слезы стихают, но он держится руками за голову, глаза крепко зажмурены, и столько эмоций раздирают его до самой основания. Хочу, чтобы он взял на себя инициативу, чтобы дал мне знать, как ему помочь, поэтому просто сижу тихо.
- Я никогда... никогда раньше не произносил этих слов вслух, - говорит он хриплым от слез голосом и смотрит на свои дрожащие пальцы. - Я никому не рассказывал, - шепчет он. - Наверное, думал, что если скажу это, то... не знаю, что произойдет.
- Колтон, - произношу я его имя, пытаясь придумать, что сказать дальше. Мне нужно увидеть его глаза, нужно, чтобы он увидел мои. - Колтон, пожалуйста, посмотри на меня, - говорю я как можно мягче, а он только качает головой, как маленький ребенок, который боится, что попал в беду.
Даю ему время, позволяю спрятаться в тишине и темноте ночи, мои мысли поглощены болью за этого мужчину, которого я так люблю. Закрываю глаза, пытаясь переварить все это, когда слышу, как он шепчет одну строчку, которую я никогда не ожидала услышать в этот момент.
- Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.
И это ударяет по мне, словно тонна кирпичей. Что он пытается сказать мне простым шепотом. Мое сердце падает в пропасть, а разум кричит: «Нет, нет, нет, нет!»
Опускаюсь перед ним на колени, протягиваю руки к его лицу и приподнимаю его так, чтобы наши глаза встретились. И я съеживаюсь, когда он вздрагивает от моего прикосновения. Он окаменел, сделав первый шаг к исцелению. Боится того, что я теперь о нем думаю, когда знаю его секреты. Беспокоится, каким человеком я его воспринимаю, потому что в его глазах - это он позволил этим вещам с ним случиться. Ему стыдно, что я буду судить его по шрамам, которые все еще правят его разумом, телом и душой.
И он так далек от истины.
Сижу и терпеливо жду, мои пальцы какое-то время подрагивают на его щеках, пока зеленые глаза не вспыхивают и не смотрят на меня с болью, которую я не могу себе представить.
- Есть столько всего, что я хочу и должна сказать тебе сейчас... столько всего, - говорю я, позволяя своему голосу дрожать, слезам падать, а мурашкам покрывать все свое тело, - что мне хочется сказать маленькому мальчику, которым ты был, и невероятному мужчине, которым ты стал. - Он заставляет себя сглотнуть, мышцы на его челюсти пульсируют, пытаясь сдержать слезы, скопившиеся в его глазах. Вижу в них страх, смешанный с неверием.
А также я вижу надежду. Она под поверхностью, ожидает шанса почувствовать себя в безопасности, почувствовать себя защищенной, почувствовать, что любовь в нем жива.
Трепещу перед уязвимостью, которую он мне вверяет, потому что не могу представить, как трудно открыться, когда все, что ты когда-либо знал - это боль. Провожу подушечкой большого пальца по его щеке и нижней губе, он смотрит на меня, и я подыскиваю нужные слова, чтобы передать правду, которую он должен услышать.
- Колтон Донаван, это не твоя вина. Если ты услышишь хоть что-то, из того, что я тебе скажу, пожалуйста, пусть это будет это. Ты носишь это в себе так долго, и мне нужно, чтобы ты услышал, как я говорю тебе, что ничего из того, что ты сделал ребенком или мужчиной, не заслуживало того, что с тобой случилось. - Его глаза расширяются, он слегка разворачивается, раскрываясь в своей защитной позе, и я надеюсь, что эта реакция связана со мной. Что он слушает, понимает, слышит. Потому что я так много хотела сказать ему о том, что предполагала долгое время, а теперь знаю. Теперь я могу выразить свои предположения.
- Тебе нечего стыдиться ни тогда, ни сейчас, никогда. Я благоговею перед твоей силой. - Он начинает спорить со мной, и я просто прикладываю палец к его губам, успокаивая, прежде чем повторить то, что сказала. - Я благоговею перед твоей силой держать все это в себе все это время и не разрушить себя. Ты не испорченный, не изувеченный и не безнадежный, а скорее жизнерадостный, храбрый и благородный. - На последнем слове мой голос срывается, и я чувствую, как под моей рукой его подбородок дрожит, потому что мои слова так трудно слушать после того, как столько лет он думал о себе совершенно обратное, но он не сводит с меня глаз. И уже одно это говорит о том, что он открывается для идеи исцеления.
- Ты прибыл из места непостижимой боли, и все же ты... ты тот невероятный свет, который помог исцелить меня, помог исцелить моих мальчиков. - Я качаю головой, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. Чтобы он понял, что в нем столько света, когда все, что он так долго видел - это тьма.
- Рай, - вздыхает он, и я вижу, как он пытается принять правду моих слов.
- Нет, Колтон. Это правда, милый. Я не могу представить, как трудно было попросить своего отца помочь найти твою мать. Не могу представить, что ты чувствовал, отвечая на сегодняшний звонок. Не могу понять, как тяжело тебе было просто признаться в тайне, которая так долго тяготила твою душу... но, прошу, знай, твоя тайна со мной в безопасности.
В ответ он всхлипывает, его глаза быстро моргают, выражение лица наполнено болью, и я наклоняюсь вперед и прижимаюсь нежным поцелуем к его губам –физическое прикосновение, чтобы успокоить нас обоих. Прижимаюсь губами к его носу, а потом прислоняюсь лбом к его лбу, пытаясь вобрать в себя все это.
- Спасибо, что доверяешь мне, - шепчу я ему, мои слова касаются его губ. Он не отвечает, но мне этого и не нужно. Мы сидим вот так, лоб ко лбу, утешая друг друга и принимая границы, которые были пересечены.
Я не жду, что он еще что-то скажет, поэтому, когда он начинает говорить, удивляюсь.
- В детстве я не знал, как со всем этим справиться. - Безграничный стыд в его голосе захлестывает меня, голова идет кругом от одиночества, которое он, должно быть, пережил в подростковом возрасте. Провожу большим пальцем по его щеке, чтобы он знал, что я с ним, знал, что я слушаю. Он тихо вздыхает, его дыхание согревает мои губы, когда он заканчивает свою исповедь.
- Я попытался быстрее доказать, что не проклят, даже несмотря на то, что он делал со мной все это. В старших классах я прошелся по всему спектру девушек, чтобы доказать себе обратное. От этого я чувствовал себя хорошо - женщины меня хотели и желали - потому что это забирало мой страх... но потом это стало моим способом справляться... моим механизмом. Удовольствие, чтобы похоронить боль.
Шепчу эти слова одновременно с ним. Фраза, которую он произнес в гостиничном номере во Флориде, не давала мне покоя, разъедала меня, потому что я хотела понять, почему он так думает. И теперь я понимаю. Спать со всеми подряд. Трахнуть и бросить. Все это способ доказать самому себе, что прошлое не оставило на нем шрама. Способ наложить временный пластырь на открытые раны, которые никогда не заживали.
Зажмуриваюсь, мои разум и сердце болят за этого мужчину, его голос разрывает тишину.
- Я помню не все, но помню, что он подходил ко мне сзади. Вот почему... - его голос звучит так слабо, что затихает, отвечая на вопрос, который я задала в ночь после благотворительного вечера.
- Хорошо, - говорю я ему, чтобы он знал, что я его слышу, понимаю, почему его лишили возможности принимать такое невинное прикосновение.
- Супергерои, - продолжает он, и от его откровенности у меня перехватывает дыхание. - Даже в детстве я должен был за что-то держаться, чтобы избежать боли, стыда, страха, поэтому я звал их, чтобы попытаться справиться. Чтобы иметь какую-то надежду удержаться.
Чувствую на губах соль. Предполагаю, что это мои собственные слезы, но не уверена, потому что не могу сказать, где заканчивается он, и начинаюсь я. И мы не двигаемся, оставаясь сидеть лбом ко лбу, и я задаюсь вопросом, легче ли ему сидеть вот так – с закрытыми глазами, колотящимися сердцами, стремящимися друг к другу душами – чтобы избавиться от всего этого. Чтобы не видеть отчаяния, боли и сострадания в моих глазах. Но даже несмотря на то, что его глаза закрыты, я чувствую, как цепи, так долго сковывающие его душу, начинают спадать. Чувствую, как рушатся его стены. Чувствую, как из этого места надежда улетает в темноту. Только он и я в месте, где он теперь может следовать своим мечтам, не приближаясь к своему прошлому.
Наклоняю голову и целую его в губы. Чувствую, как они дрожат под моими губами, мой уверенный в себе мужчина обнажен и открыт. Наконец, он откидывает голову назад, наши лбы больше не соприкасаются, но теперь я могу смотреть ему в глаза и видеть ясность, которой никогда не было раньше. И маленькое местечко внутри меня вздыхает от того, что он, возможно, сможет сейчас обрести покой, сможет успокоить демонов.
Торжественно ему улыбаюсь, он прерывисто вздыхает, протягивает руки и поднимает меня с колен к себе на колени, где обнимает меня. Я сижу, а меня укачивает и утешает любимый мужчина, способный на большее. Надеюсь, он наконец-то сможет это увидеть и принять. Мужчина, который клянется, что не знает, как любить, и все же именно это он дает мне прямо сейчас – любовь – посреди самого темного отчаяния. Прижимаюсь поцелуем к его подбородку, его щетина щекочет мои чувствительные губы.
Прах разбитого прошлого оседает вокруг нас, когда надежда поднимается из его останков.
- Почему ты рассказал мне об этом сейчас?
Он быстро втягивает воздух, крепче обнимает меня, целует в макушку и тихо посмеивается.
- Потому что ты гребаный алфавит.
Что? Качаю головой и отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. И когда я встречаюсь с ним взглядом, когда улыбка, расплывшаяся по его лицу, озаряет зеленым светом темноту вокруг нас, мое сердце падает в новые глубины любви к этому человеку.
- Алфавит?
Уверена, выражение моего лица заставляет его ухмылку стать шире, подмигнув ямочками, он трясет головой. Искра его «я», которую он утратил, вспыхивает мимолетно, звуча оттенком насмешливого высокомерия в его голосе, и это согревает мое сердце. Он снова посмеивается и произносит «Гребаный Бэкс», прежде чем наклониться вперед и прижаться своими губами к моим, не отвечая на мой вопрос.
Он отстраняется и пристально смотрит на меня.
- Почему сейчас, Рай? Из-за тебя. Потому что я толкал и тянул, причинял тебе слишком много боли... и несмотря на все это, ты боролась за меня – чтобы удержать меня, помочь, исцелить, обгоняла меня – и впервые в жизни я хочу, чтобы кто-то сделал это для меня. И я хочу быть свободным, чтобы сделать это для кого-то другого. Я... - он вздыхает, подбирая слова, чтобы выразить эмоции, виднеющиеся в его глазах. Глазах по-прежнему затравленных, но теперь гораздо меньше, чем когда-либо прежде, и только это облегчает боль в моей душе. - Мне нужен шанс доказать, что я на это способен. Что все это... - он делает неопределенный жест рукой, - не лишило меня того, что я могу быть тем, кто тебе нужен, и дать тебе то, что ты хочешь, - умоляет он.
Слышу печаль от его признаний, все еще звучащую в его голосе, но я также слышу вплетенные в него надежду и возможность. И это такой приятный звук, что я прижимаюсь губами к его губам.
Я все еще чувствую, как его охватывает дрожь, когда он проникает языком между моими приоткрытыми губами, желая углубить поцелуй. Я все еще чувствую, как он пытается найти опору на новой почве, на которую пытается встать, но я знаю, он ее обретет.