Я уже говорил, что украл тот мотоцикл, на котором в последний раз
приехал к Вернеру Ноту. Я должен это объяснить.
В сущности, я его не крал. Я просто одолжил его навечно у Хейнца
Шильдкнехта, моего партнера по парному пинг-понгу, моего ближайшего друга в
Германии.
Мы частенько выпивали вместе, разговаривали до поздней ночи, особенно
после того, как оба потеряли своих жен.
-- Я чувствую, что могу рассказать тебе все, абсолютно все, -- сказал
он мне однажды вечером в конце войны.
-- Я чувствую то же самое, Хейнц, по отношению к тебе, -- сказал я.
-- Все, что у меня есть, -- твое.
-- Все, что у меня есть, -- твое, Хейнц.
Собственность наша тогда была минимальна. Ни один из нас не имел дома,
наша недвижимость и мебель были разбиты вдребезги. У меня были часы, пишущая
машинка и велосипед, и это почти все. Хейнц уже давно обменял на черном
рынке свои часы, пишущую машинку и даже обручальное кольцо на сигареты. Все,
что у него осталось в этой юдоли печали, кроме моей дружбы и того, что на
нем было надето, был мотоцикл.
-- Если когда-нибудь что-нибудь случится с мотоциклом, -- сказал он
мне, -- я нищий. -- Он оглянулся посмотреть, не подслушивает ли кто-нибудь.
-- Я скажу тебе что-то ужасное.
-- Не говори, если не хочешь.
-- Я хочу, -- сказал он. -- Тебе я могу рассказать. Я собираюсь
рассказать тебе нечто страшное.
Обычно мы пили и разговаривали в доте недалеко от общежития, где мы
ночевали. Он был построен совсем недавно для обороны Берлина, построен
рабами. Он был еще не оборудован и не укомплектован солдатами. Русские были
еще не так близко.
Мы с Хейнцем сидели здесь с бутылкой и свечой, и он говорил мне ужасные
вещи. Он был пьян.
-- Говард, я люблю свой мотоцикл больше, чем любил жену, -- сказал он.
-- Я хочу быть твоим другом и хочу верить всему, что ты говоришь, --
сказал я ему, -- но в это я отказываюсь поверить. Забудем, что ты это
сказал, потому что это неправда.
-- Нет, -- сказал он. -- Сейчас одна из тех минут, когда говорят
правду, одна из тех редких минут. Люди почти никогда не говорят правду, но я
сейчас говорю правду. Если ты мне друг, -- а я надеюсь, что это так, -- ты
поверишь другу, который говорит правду.
-- Ладно.
Слезы потекли по его щекам.
-- Я продал ее драгоценности, ее любимую мебель, один раз даже ее
карточки на мясо -- все себе на сигареты.
-- Мы все делаем вещи, которых потом стыдимся, -- сказал я.
-- Я не бросил курить ради нее, -- сказал Хейнц.
-- У нас у всех есть дурные привычки.
-- Когда бомба попала в нашу квартиру и убила ее, у меня остался только
мотоцикл, -- сказал он. -- На черном рынке мне предлагали четыре тысячи
сигарет за мотоцикл.
-- Я знаю, -- сказал я. Он всегда рассказывал мне эту историю, когда
напивался.
-- И я сразу бросил курить, -- сказал он, -- потому что я так любил
мотоцикл.
-- Каждый из нас за что-то цепляется, -- сказал я.
-- Не за то, за что надо, и слишком поздно. Я скажу тебе единственную
вещь, в которой я действительно убежден.
-- Хорошо, -- сказал я.
-- Все люди -- сумасшедшие. Они способны делать все, что угодно и когда
угодно, и только Бог поможет тому, кто доискивается причин.
Что касается женщин типа жены Хейнца: я был знаком с ней только
поверхностно, хотя видел довольно часто. Она безостановочно болтала, из-за
чего ее было трудно узнать поближе, а тема была всегда одна и та же:
преуспевающие люди, не упускающие своих возможностей, люди, в
противоположность ее мужу, важные и богатые.
-- Молодой Курт Эренс, -- обычно говорила она, -- всего двадцать шесть,
а уже полковник СС! А его брат Хейнрих -- ему не более тридцати четырех, а у
него под началом восемнадцать тысяч иностранных рабочих, и все строят
противотанковые рвы. Говорят, Хейнрих знает о противотанковых рвах больше
всех на свете, а я всегда с ним танцевала.
Снова и снова она повторяла все это, а на заднем плане бедный Хейнц
прокуривал свои мозги. Из-за нее я стал глух ко всем историям с
преуспеваниями. Люди, которых она считала преуспевающими в этом прекрасном
новом мире, вознаграждались в конце концов как специалисты по рабству,
уничтожению и смерти. Я не склонен считать людей, работающих в этих
областях, преуспевающими.
Когда война стала подходить к концу, мы с Хейнцем уже не могли выпивать
в нашем доте. Там было установлено восьмидесятивосьмидюймовое орудие,
команда которого была укомплектована мальчиками пятнадцати-шестнадцати лет.
Это тоже подходящая история об успехе для покойной жены Хейнца -- такие
молоденькие мальчики, а уже во взрослой форме и со своей собственной
вооруженной до зубов западней смерти.
И мы с Хейнцем пили и разговаривали там, где ночевали, -- в манеже,
набитом оставшимися при бомбежках без крова государственными рабочими,
спавшими на соломенных матрацах. Мы прятали бутылку, так как не желали ни с
кем ее делить.
-- Хейнц, -- сказал я ему как-то ночью. -- Хотел бы я знать, насколько
ты мне действительно друг.
Он обиделся.
-- Почему ты меня об этом спрашиваешь?
-- Я хотел бы попросить тебя об очень большом одолжении, но не знаю,
могу ли, -- сказал я.
-- Я требую, чтобы ты сказал!
-- Одолжи мне свой мотоцикл, чтобы я мог навестить завтра родственников
моей жены, -- сказал я.
Он не поколебался, не дрогнул.
-- Возьми его! -- сказал он.
И утром я взял мотоцикл.
Мы выехали утром бок о бок: Хейнц на моем велосипеде, я на его
мотоцикле.
Я нажал на стартер, включил передачу и... припустил, оставив моего
лучшего друга улыбающимся в облаке голубых выхлопных газов.
И я погнал, тр... тр... тр...
И он больше никогда не увидел ни своего мотоцикла, ни своего лучшего
друга.
Я запрашивал Институт документации военных преступников в Хайфе, знают
ли они что-нибудь о Хейнце, хотя, в сущности, он не был военным
преступником. Институт порадовал меня сообщением, что Хейнц сейчас в
Ирландии, он главный управляющий барона Ульриха Вертера фон Швефельбада. Фон
Швефельбад после войны купил большое поместье в Ирландии.
Институт сообщил мне, что Хейнц давал показания по делу о смерти
Гитлера, потому что случайно оказался в бункере Гитлера, когда облитое
бензином тело горело, но было еще узнаваемо.
Привет отсюда, Хейнц, если ты это прочтешь.
Я действительно любил тебя, насколько я способен кого-нибудь любить.
Ты, я вижу, тоже хоть кого вокруг пальца обведешь!
Что ты делал в бункере Гитлера -- искал свой мотоцикл и своего лучшего
друга?