– Такой прессы, чтобы показывала, что это он правит своим городом.
– Да, Джейсон очертил, о чем мне не дозволено писать. Если бы я не боялся расшифроваться, история была бы намного лучше.
– Ирвинг, если ты напишешь все, что знаешь, боязнь расшифровки будет самой малой из твоих забот.
– Это угроза? – спросил он.
Я подумала и ответила:
– Нет. Сознательно – нет. Но я все еще Больверк твоей стаи. Исполнитель злых дел.
Он сказал тише:
– Да, я помню. Ты наказываешь непослушных вервольфов.
– Но это была не угроза, а замечание из жизни. Я думаю, что Ричард доберется до тебя намного раньше, чем я.
– Да, наш Ульфрик вроде бы набрался крутости нрава.
– Мне очень жаль.
– А это правда, что она ему от тебя досталась? – спросил Ирвинг.
– Похоже на то.
– Тогда позволь выразить восхищение твоему самообладанию все эти годы.
Я не была уверена, что это комплимент, и потому не стала реагировать.
– Спасибо. Так чем я могу тебе быть полезна?
– Первую статью пустим про отца Джейсона и рак. Объясним, что мастер не мог собраться в дорогу так быстро, и потому для моральной поддержки послал с Джейсоном тебя. Такая сентиментальность пройдет на ура.
– А не покажется Жан‑Клод слабым в глазах других мастеров?
– Анита, у нас не так много способов опровергать этот слух. Показать, что Жан‑Клод великодушен по отношению к своим, – это может создать ему репутацию слабого среди других мастеров, но мы, подчиненные, можешь мне поверить, будем читать и думать: «Вот на такого мастера бы работать. Интересно, как бы мне перебраться в Сент‑Луис?» Революции делаются снизу, а сверху очень редко.
– А мы затеваем революцию?
– Способ правления Жан‑Клода на его территории можно назвать революционным, Анита. Я не единственный репортер в глубоком прикрытии. Есть нас парочка, что сидят и стонут, какие бы могли дать материалы, если бы не прикидывались нормалами.
Я оперлась на спинку кровати, все еще держа подушку на коленях.
– Наверное, я думала, что ты единственный репортер с таким глубоким прикрытием.
– Нет, есть еще один лебедь, и еще вервольф, и даже тигр один.
– И все вы сумели скрыть, кто вы такие?
– Ага.
– Нелегко вам приходится.
– Скрываться нелегко, это правда. Но куда труднее тем, кто не скрывается, сама видишь.
– Ты прав, – вздохнула я.
– Хотя твоя роль человека‑слуги в материалы не попадет. Только ваши любовные отношения.
– Я смотрела в кодексах. То, что я его слуга‑человек, не является легальным основанием для увольнения меня с поста федерального маршала, и даже обычного копа, если бы я таковым была.
– Ты хочешь сказать, что я могу это использовать?
– Нет, но я хочу сказать, что дело тут не в законе. Не от него я скрываюсь – от чужого мнения.
– О'кей, я напишу статью о том, как заблуждаются мои коллеги‑репортеры, а потом начнем статью про Джейсона. Следующая про тебя, а потом посмотрим, кто еще захочет говорить. Моему редактору это понравится.
– А твоей девушке?
– Вот сейчас после нашего разговора ей позвоню. Трудностей не будет – она в нашей профессии.
– О'кей.
– У тебя усталый голос, – сказал он.
Прислонившись головой к спинке кровати, я ответила:
– Вполне возможно.
– Пойду поймаю редактора и начнем. Вы там поосторожнее, ребята.
– Я всегда осторожна, Ирвинг.
– Если это у тебя называется осторожностью, – засмеялся он, – то будь безбашенной. Наверняка получится лучше.
Мы оба со смехом повесили трубку. Я положила телефон на базу и снова прислонилась к стенке, даже глаза закрыла. Я и правда устала. И даже понять не могла, почему устала.
Кровать шевельнулась. Я открыла глаза и увидела Джейсона, сидящего передо мной, и глаза его были очень близко к моим. Он был все еще голый, потому что, если не считать подушки у меня на коленях, никто из нас о халатах не подумал.
– Мы сделали все, что могли, Анита, – сказал он.
Я выдала ему улыбку, вполне отвечавшую моему самочувствию, то есть то, что можно было бы назвать улыбкой.
– Хотелось бы иногда иметь возможность не делать все, что можешь. Вот чтобы не было кризиса, который надо разруливать.
Он усмехнулся:
– Я тебя понимаю.
Потом улыбка изменилась с обычной на «Я тут придумал одну неприличную штуку…»
– Чего?
В этом одном слове были заложены тонны подозрительности.
Он засмеялся, и лицо его стало вдруг еще моложе, чем было, будто мелькнул Джейсон, которого я никогда не знала, которого чуть не убила Райна, превращая в вервольфа. Джейсон до того, как стал утренним завтраком Жан‑Клода. До того, как жизнь его пообтрепалась на краях.
Но смех кончился, и глаза его стали серьезными. Глядели они прямо на меня.
– Лицо у тебя какое‑то задумчивое. О чем бы?
Я покачала головой. Десяток мыслей толкался в голове: что я устала, что он выдал репортерам материал, который спалит нашу легенду для его родных, что он чертовски смелый, что я знаю, как ему на самом деле больно, что он мой добрый друг и я хочу, чтобы он это знал. А сказала я вот что:
– Поцелуй меня.
Он на миг опешил, потом улыбнулся, и эта улыбка стоила тщательного выбора слов. Она говорила, что я попросила его. Ardeur не просыпался, а я попросила Джейсона меня поцеловать.
Глава двадцать четвертая
Поцелуй становился все крепче, и наконец Джейсон прижал меня к кровати, и я почувствовала, как растет желание в его теле. Настолько, что я обняла его ногами, и самая его интимная часть вдруг уперлась в самую интимную мою. Джейсон с нервным смехом отпрянул:
– Нужен презерватив.
Я закрыла глаза, на миг смутившись.
– Ну, конечно. Прости, я увлеклась.
Он наклонился ко мне, поцеловал меня быстро, резко, и на лице его светилась радость, что я настолько с ним забылась.
– Жан‑Клод задал мне очень мало ограничений, но одно из них – вот это. Незащищенный секс запрещен.
Он снова меня поцеловал, потом соскочил с кровати порыться в багаже.
А я лежала и думала над этим фактом: я так увлеклась, что готова была на незащищенный секс с Джейсоном. Я принимаю таблетки, так что секс, строго говоря, незащищенным не назовешь. Такая осторожная я стала после того, как несколько месяцев назад испугалась, что беременна. И как же я могла стать такой беспечной? Вспомнились слова Ирвинга, что моя осторожность не помогает, значит, пора стать безбашенной. В них дело? Мне просто надоело, что мои самые искренние усилия сделать лучше всегда оборачиваются не той стороной, так чего вообще стараться? Да нет. Просто забылась с красивым мужчиной в постели.
Господи, это тоже звучит не лучше.
Джейсон вернулся с ленточкой нераспечатанных презервативов. Я насчитала не меньше четырех.
– Ну и амбиции!
Он посмотрел на презервативы и засмеялся снова:
– На случай, если окажется бракованный. Мне неохота снова вылезать из кровати.
Я невольно улыбнулась – это один из лучших моментов в том, чтобы быть с Джейсоном. Он всегда заставляет меня улыбаться. Никаких там стрингов, никакой трагической страстности – просто близкие друзья, сумевшие стать любовниками, оставаясь при этом друзьями. И это хорошо.
Он положил презервативы на тумбочку, потом залез на кровать, не переставая улыбаться. Придвинулся ближе – улыбка изменилась, глаза стали серьезнее, улыбка почти погасла, лицо лишилось выражения, остался только пристальный взгляд. Глаза как голубые небеса, весенние небеса, но он наклонился ко мне, и голубизна стала темнее, и глаза стали цвета летней жары, без малейшей весенней легкости.
Он остановился, потом наклонился ко мне поцеловать, лежа рядом со мной.
– Какое у тебя лицо, Анита, – выдохнул он.
– Какое?
Он улыбнулся, но глаза остались серьезными, темно‑голубыми. Наклонившись, он ответил губами прямо мне в губы:
– Вот такое.
И поцеловал меня. Сперва нежно, потом сильнее, сильнее, телом прижимаясь ко мне сбоку, и обнаженный перед – вдоль длинного изгиба моего тела. Ощущение прижатого к бедру его паха заставило меня включиться в поцелуй руками, плечами, ртом. Он понял – или это отреагировало его тело, став тверже, мощнее, упираясь мне в бок, и он впился мне в рот, а я в его. Этот поцелуй был будто другой вид секса, нашедший свой собственный ритм, будто мы оба знали, что изображаем. Тела мое и его поплыли в этом поцелуе, и Джейсон начал тыкаться мне в бедро в такт с движением ртов.
Он отодвинулся, беззвучно смеясь, чуть отпрянув от меня, не касаясь больше бедра.
– Если не перестанем, то так оно все и кончится.
Я только со второй попытки смогла ответить:
– Тогда перестанем, потому что я хочу для тебя не так.
Он оперся на локоть – вторая рука тихо бродила по моему голому животу. Будь у меня меньше метафизической силы, сейчас он бы играл с вполне реальными шрамами, а так – тигр‑оборотень, пытавшийся выпустить мне кишки, не оставил ни следа.
– Ты вдруг стала очень серьезна.
– Просто подумала, что будь я метафизически слабее, ты бы сейчас мог играть со шрамами.
Он тронул меня за лицо:
– Анита, не думай о том, что мы потеряли. Думай о том, что у нас есть.
Я улыбнулась ему, поскольку он этого хотел.
– Получается, ты просишь не думать о схватке, в которой мне могли бы остаться шрамы, и о том, кто погиб, чтобы меня спасти.
Лицо его стало серьезным и нежным:
– Вот теперь ты это поняла. – Я хотела возразить, но он положил палец мне на губы и сказал: – Дальнейший разговор на эту тему мне не поможет прийти в настроение.
Я улыбнулась, прямо в этот палец у меня на губах. Он отодвинулся, и я смогла сказать:
– Мне кажется, ты все еще в настроении.
– Девочкам намного легче, – сказал он. – Посмотреть вниз – и сразу все ясно.
– Вот это мне нравится в мальчиках.
Он тихо засмеялся:
– Я заметил.
Снова он прижался ко мне, показывая, что все еще вертикален, но не совсем еще тверд.
– Так что настроение у меня несколько упало, и давай бросим серьезные мысли. Думай только о сейчас и обо мне.
Я посмотрела ему в лицо. Тело его выражало радость, но лицо было серьезнее обычного. Наверное, этого следовало ожидать, но Джейсон всегда такой радостный партнер. В сексе по крайней мере – последующие постельные разговоры могли быть глубокими до психотерапии, но секс всегда неосложненный.
– Опять у тебя серьезное лицо, – упрекнул он.
– Я сделала, как ты просил, – стала думать о тебе.
– Зачем тогда так серьезно? – нахмурился он.
Я подсунула руку ему под шею, под короткий шелк волос, погладила, притянула его к себе.
– У тебя такие мягкие волосы, каких мне в жизни трогать не доводилось.
– Мягче, чем у Натэниела?
– Да, – ответила я и попыталась притянуть его для поцелуя.
– Врешь, – сказал он, упираясь рукой и не приближаясь.
– Вру?
– Я же был с вами двумя, не забывай. У него волосы как мех на коже.
– Да, но это не просто мягкость. У его волос другая текстура.
– У Жан‑Клода мягкие волосы.
Я нахмурилась:
– Да, но не такие, как у тебя. Волнистые волосы никогда не бывают так мягки, как прямые.
– У Ашера волосы как пена.
Я нахмурилась сильнее, убрала руку, просто глядя на него теперь.
– Я тебе один раз сказала комплимент, и ты его не хочешь принять?
– Прости, но я вдруг тебе не поверил.
– Я во время секса не вру, Джейсон. Никогда не говорю того, чего не имею в виду, и никогда ничего не изображаю.
Он опустил голову, я теперь видела только его профиль – очень симпатичный.
– Прости, Анита. Это не у тебя пунктик, это у меня.
Он смотрел на меня, и глаза меняли цвет, возвращаясь к обычной, светлой голубизне.
– Какой пунктик?
– Ты теперь знаешь мое семейство. Сколько я живу, никому не был нужен. Отец хотел совсем не такого сына. Ты знаешь, каково жить, все время зная, что ты не такой сын, как хотел твой отец?
– Если заменить сына на дочь.
Он вгляделся пристальней, с неподдельным интересом:
– Твой отец хотел вместо тебя мальчика? Или что?
Я улыбнулась:
– Нет, он был мной доволен. Я была его напарником на охоте, мы всякими мужскими вещами занимались вместе.
– Мачеха, Джудит, – сказал он.
– Бываешь ты иногда излишне сообразителен.
– Прости.
– Они поженились, когда мне было десять, и с тех пор я ни разу не была достаточно хороша. Недостаточно белокурая, недостаточно женственная, недостаточно вежливая, недостаточно послушная – не та дочь, которую ей хотелось.
– У нее есть дочка твоего возраста?
– Да, Андриана. Идеальная дочь для Джудит.
– И чем она занимается?
– Адвокат, и помолвлена с адвокатом.
– Bay! Адвокат и помолвлена, и выйдет замуж еще до тридцати лет. С этим трудно конкурировать.
– Я где‑то лет в пятнадцать поняла, что конкурировать мне с ней невозможно, и даже не стала пытаться. Ты выработал себе путь, я тоже какой‑то свой нашла.
– И какой же?
Он лег на живот, положив голову на скрещенные руки, лицо его оживилось вниманием. Секса он, конечно же, хотел, но и слушать хотел тоже.
– Стала отчаянным сорванцом. Отказалась носить платья. Отказалась играть с Джудит в ее игру.
– Черная футболка и гробовой грим?
– Ты спрашиваешь, стала ли я готом?
Он кивнул, не снимая голову с рук.
– Да, наверное. Но не потому, что мне это на самом деле было приятно, а потому что было неприятно ей. Ходила в футболках с самыми агрессивными надписями, и почти все черные. Но подругами в школе у меня были хорошие девочки, а не те, что пишут стихи о смерти. Те меня раздражали.
– Почему?
– Потому что я видала смерть, а они все только притворялись.
– А ты не слишком хорошо выносишь притворство?
– Вообще не выношу.
– Но ты всегда могла сказать себе, что твоя Джудит – злая мачеха.
– Да, но Бабуля Блейк, которая меня воспитывала те два года, пока папа не встретил Джудит, – с ней Другая была проблема.
– Какая?
– Ты помнишь, я еще в первых классах школы видела призраков. Годам к тринадцати я случайно смогла поднять сбитую машиной зверушку. В четырнадцать я подняла из могилы моего умершего спаниеля. Папа возил меня к маминой маме, бабушке Флорес, чтобы я научилась владеть этим умением. Но Бабуля Блейк не хотела, чтобы я этому училась. Она верила, что если будем как следует молиться, зло отступит от нас.
Джейсон посмотрел на меня большими глазами:
– Она вправду в это верит? И даже сейчас?
– Я думаю, что да. Точно знаю, что она молится за мою душу. Знаю, что она верит: поднимать мертвых – зло. А спать с вампирами – смертный грех.
– А про оборотней она что думает?
– О, вы тоже прокляты.
– Она знает, что ты живешь с двумя такими?
– Нет.
Он улыбнулся мне:
– Приберегаешь весть до того момента, когда ее она сильнее всего стукнет?
– Нет, я вообще родственникам рассказывать не собираюсь.
Он посмотрел на меня:
– Никогда не приедешь домой на каникулы и никого с собой не привезешь?
Я вздохнула:
– Ну кого мне привозить?
Он задумался:
– Вампиры, как я понимаю, исключаются.
Я кивнула.
– Постой, получается так, что ты не хочешь приезжать домой на каникулы, а жизнь с двумя оборотнями как раз это тебе и запрещает?
Я подумала несколько секунд.
– Может, и так. Но Натэниел и Мика – это не предлог не ездить к родным. Я их люблю, и мы наконец создали домашний уклад, который мне подходит.
Он кивнул.
– Я с тобой знаком дольше, чем оба они, и никогда не видел тебя такой спокойной или такой довольной.
Я улыбнулась:
– Ладно, со мной мы провели психоанализ. Теперь твоя очередь?
Он даже смутился немного:
– Прости, пожалуйста.
– Если бы не хотелось на эту тему говорить, я бы не стала.
– Верно, но зачем ты так много… открыла?
– Потому что я видела твоих родных и решила, что ты имеешь право узнать больше о моих.
– Ты это сделала, чтобы мне было лучше? – спросил он.
– Может быть. Но ведь помогло?
Видно было, как он задумался, потом кивнул.
– Да. Наверное, мне нужно было знать, что не я один был чужим в своей семье за каждым праздничным обедом.
– Да, эта фраза вполне передает смысл. Всякий едет домой ради ностальгии и счастливых воспоминании. А у меня такое чувство, что в детстве я своей семье не подходила, и выросла – легче не стало. Когда я была маленькой, то думала, что меня цыгане подкинули или в роддоме подменили – но были мамины фотографии. Слишком я была на нее похожа, чтобы не быть ее дочерью.
– Она была из Мексики?
– Ее семья. А она американка в первом поколении.
– У тебя не слишком испанский вид.
Я улыбнулась:
– Цвет кожи от отца, но волосы, глаза, сложение – все от мамы. У отца скулы немножко не такие, чтобы дать мне эту прелестную экзотическую форму лица, но все равно я призрак на пиру, Джейсон. И чем старше я становилась, тем больше напоминала папе его утраченную жену, а Джудит – ту женщину, которую она заменила.
– Так это твой пунктик или их?
– И мой, и их. Понимаешь, мама была у папы первой любовью, может, даже, первой любовницей – не знаю, но много в чем первой. Очень многое пришлось преодолевать. Потом еще это самое «трагически погибла молодой» – оно на все набрасывает романтический флер.
– То есть Джудит было трудно состязаться с погибшей святой? – спросил Джейсон.
– Что‑то вроде этого.
– Ты домысливаешь? Или точно знаешь, что именно такие чувства были у твоей злой мачехи?
– Не знаю, Джейсон. Я знаю, какие чувства были у меня, и какие, мне казалось тогда, у них. Я была девчонкой, а сейчас вижу их яснее. Слишком много багажа у них накопилось.
– Слышу, – ответил он, и лицо его снова стало серьезным и не очень довольным. – Я хотел утонуть в сексе и не думать, а мы влезли в психотерапию, которую ты так ненавидишь.
Я тронула его за плечо:
– Некоторый разговор ты заслужил.
– Чем? Тем, что мой отец – во‑первых, сволочь, а во‑вторых, умирает?
– И это. И то, что ты мой друг, и я здесь для того, чтобы давать тебе то, что тебе нужно. Если тебе беседа нужна больше, чем секс, значит, будем беседовать.
– Тебе нужно накормить ardeur, – напомнил он.
– Да, но если до этого дойдет, я могу просто спустить ardeur с цепи, и он сметет все наши сомнения.
– Ardeur – штука отличная, и может заменить очень долгую прелюдию, но мне сейчас не этого хочется.
– А чего тебе хочется? – спросила я.
Он посмотрел на меня с серьезным лицом, почти незнакомым, будто то, что мы сегодня видели, переменило его. А может, то, что случилось сегодня, позволило ему показать скрытую свою сторону. А может, путешествие по волнам моей измученной памяти придает всему более серьезный вид. Самой не разобраться, и нет Натэниела или Мики, чтобы мне в этом помочь. Единственный кроме них мужчина, который обычно помогает мне разгрести лабиринт замешательства, лежит сейчас рядом со мной, запутавшись в собственных проблемах.
– Я тебя хочу, – ответил он просто.
Я нахмурилась.
Он ласково улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла.
– На выраженный в твоих глазах вопрос я сейчас дам исчерпывающие разъяснения.
– Ты так хорошо меня знаешь?
– В постели – да. Когда ты раздеваешься, то перестаешь следить за выражением лица. А в одежде тебя иногда так же трудно понять, как Жан‑Клода.
Я задумалась на секунду:
– Наверное, мне не хочется раздеваться при тех, кому я не доверяю.
– Да, – улыбнулся он.
Я устроилась поудобнее на подушках и потребовала:
– Так давай разъясняй.
– Я вполне могу найти женщин с которыми спать или трахаться. Я стриптизер. Они мне суют телефонные номера, склоняют к чему‑нибудь, выходящему за рамки закона. Еще я pomme de sang Жан‑Клода – многие женщины за одно это готовы были бы со мной спать, чтобы быть ближе к вампирам. И за вервольфами тоже бегают фанатки, но совершенно иного типа. – Он блеснул белозубой улыбкой, и даже глаза заискрились. – А еще есть достаточно женщин, ничего этого не знающих, которых вполне можно уговорить.
Я ждала продолжения, но сперва увидела, как погасло сияние в глазах, растаяла на лице улыбка. И лицо как бы застыло между прежним обаянием и этой новой серьезностью.
– Но? – подсказала я.
Он перевел дыхание и ответил:
– Но только ты говоришь мне правду. Только ты говоришь мне, чего именно ты хочешь и чего не хочешь. Говоришь сама и ничего не изображаешь. Не щадишь мое самолюбие, хорошо у меня получается или нет. Не ловишь меня ни в какие ловушки. Никаких иных у тебя нет целей, кроме чистой радости. Тебя не волнует, что мы будем делать потом или что мы делали до того. Ты полностью и целиком поглощена сексом, почти с той минуты, как прикоснешься к мужчине. И это дает такое расслабление, самозабвение – ты даже представить себе не можешь.
– Но разве не все так?
Он улыбнулся и покачал головой:
– Нет, не все. У большинства в голове вертятся события дня, мешающие сексу. Многие женщины не умеют отключить голову достаточно надолго, чтобы просто наслаждаться.
– Я и мужчин таких знаю, – сказала я.
Он снова улыбнулся:
– Меня, например.
– Не как правило, но иногда. Психоанализ ты обычно откладываешь на потом, будто секс тебе расчищает путь для общения сердец.
– Да не в этом дело, – ухмыльнулся он. – Я больше хочу секса, чем разговоров.
– Но не сегодня, – тихо напомнила я.
В глазах его еще задержалось веселье, но лицо опять посерьезнело – будто это был тот Джейсон, что станет постепенно с течением лет все чаще из этих глаз выглядывать. Все мы взрослеем, наверное, и даже Джейсон.
– Нет, не сегодня. Но я с разговорами уже покончил. Я хочу касаться тебя и чувствовать твои прикосновения. Хочу утонуть в аромате твоей кожи, во вкусе твоего тела. Секс был моей зависимостью еще с детства и до сих пор он для меня – любимый способ Ухода от действительности.
– И правда у тебя секс‑зависимость?
– Опять психотерапия?
Я невольно улыбнулась:
– Ты знаешь, что Натэниел проходит курс психотерапии?
– Знаю, что ему ставят или ставили диагноз секс‑зависимости, если ты об этом.
– Так ты знаешь, как это у него серьезно обернулось?
– Знаю, – ответил Джейсон. – И если ты хочешь действительно получить от меня определенный ответ – нет, я не секс‑зависимый. Я был к этому близок в школе и совсем близок в колледже. Но когда Райна чуть не убила меня в процессе, это меня несколько излечило от рискового поведения. Как ни одному психотерапевту не удалось бы.
В результате одного метафизического события я однажды разделила с ним эти воспоминания. Это было ужасно, потому что я была в голове у Райны, и знала, что бывшая лупа нашей стаи вервольфов плевать хотела, будет Джейсон жить или нет. Он согласился, чтобы его привязали, а она на нем перекинулась, чтобы таким образом он был введен в стаю. Чего он не понял – это что она будет его полосовать как захочет, ни о чем не думая. Для нее тут было больше крови, чем секса – у нее была ментальность истинного серийного убийцы. И счет трупов был бы куда больше, если бы ликантропия не спасала жизнь ее жертвам. Хотя, если честно, я не могла вспомнить никого, кто был бы обращен так же кроваво, как Джейсон.
От этой мысли я отмахнулась – Райна иногда возникала у меня в мозгу, и сейчас было совсем не время.
– И потому что ты сумел после этого шока изменить поведение, у тебя нет настоящей зависимости?
– Что‑то вроде этого, хотя, наверное, разные психотерапевты могли бы рассудить по‑разному.
Мы смотрели друг на друга, слишком оба серьезные для этой ситуации – голые в кровати. Оба мы слишком глубоко задумались для намеченного занятия. Я стала уже думать, как бы нам перейти к чему‑то другому, или, может, пришла пора одеться опять.
– Люблю смотреть, как ты думаешь, – сказал он.
Я нахмурилась:
– В смысле?
– В смысле, что даже посреди секса иногда тебе случается задуматься. Не о прошедшем дне, не о чем‑то постороннем, а именно о сексе, о том мужчине, который с тобой, о том, что ты делаешь.
– Откуда ты можешь знать, о чем я думаю?
– Ладно. О чем ты думаешь?
Я попыталась не улыбнуться – не получилось.
– Гадаю, как нам от разговоров перейти к сексу.
– Видишь?
– Ладно, о чем думаешь ты, мистер Серьезная Морда?
Он улыбнулся.
– О том, что я хочу видеть твое лицо, когда ты смотришь снизу мне в глаза и мы занимаемся любовью.
– Так ты хочешь быть верхним? – спросила я, попытавшись обратить это в шутку. Но шутка сдулась под его серьезным взглядом.
– В итоге.
– Ха! В итоге…
Он подался ко мне, и на его лице появилась такая улыбка, что если бы ее видели посетительницы «Запретного плода», они бы выскребли свои банковские счета до цента.
– Именно.
Я хотела было спросить, с чего он хочет начать, но он меня поцеловал, скользнул руками по моему телу, и спрашивать не пришлось. Он мне продемонстрировал.
Глава двадцать пятая
Продемонстрировал свои руки у меня между ног, свои губы на моих. Продемонстрировал, что нет больше его сомнений, ничего нет, кроме наших двух тел.
Я с ним никогда не была наедине, кроме случаев, когда мною владел ardeur. Никогда не была с ним, когда мы могли бы видеть только друг друга, только друг о друге думать, больше ни о ком и ни о чем, и никто и ничто не отвлекало ни меня, ни его.
Он был – весь руки, пальцы, губы, зубы – и весь желание. Довел меня до конца, заведя мне пальцы между ног, потом ввел их внутрь и нашел точечку. Снова довел меня, и снова, и снова, касаниями пальцев, сгибанием кисти, довел до того, что я дергалась, извивалась, билась в судорогах на кровати, а он стоял у меня между бедрами, чтобы правильно держать руку.
Еле‑еле смогла я выдохнуть:
– О господи, Джейсон! – и тут же слова изменили мне, смытые потоком наслаждения. Глаза закатились под лоб, я ничего не видела, не слышала, не чувствовала, кроме ощущений собственного тела.
И вот только тогда я почувствовала его над собой. Ощутила давление его тела, тяжесть, навалившуюся на меня, и снова не могла не вскрикнуть. Заставила себя открыть глаза, увидеть над собой его лицо – и в этом лице было все, что хочется увидеть в такой момент. Никакой неуверенности, лишь знание, что это сделал он, что его тело, прикосновение, знание и опыт привели меня к этому моменту, когда просто от тяжести его тела я не могу не застонать от наслаждения.
– А теперь я тебя поимею, – сказал он шепотом.
И единственное слово, которое я могла прошептать в этот момент:
– О да!
Он улыбнулся, и я попыталась было решить, какого рода была радость, выраженная этой улыбкой, но именно в этот момент он вдвинул бедра мне между ног и втолкнулся в меня. Я так была готова для него, так влажна, что он вошел одним мощным движением.
У меня снова глаза закатились под лоб. вырвался крик из глотки, голова запрокинулась, спина выгнулась, подбросив нас обоих.
Рядом с ухом, прямо в волосы, прозвучал его голос:
– Какая влажная, какая тугая, какая готовая!
Он вдавился до упора, снова заставив меня извиваться и кричать, поцеловал меня, поцеловал в этом сплетении тел, и в этом поцелуе был он сам, и весь мир, и он целовал меня, имел меня ртом в рот, как тело его имело мое тело. Все предыдущее он сделал правильно, и минуты всего прошли, как я уже выкрикивала оргазм ему в рот, выдавливала в пах, вжимала ногтями в плечи, и руки скользили по его вспотевшей спине, я вопила, вопила для него, но его рот не отпускал моих губ, и тело во мне держало ритм, и одно лишь поменялось: он бил сильнее и тверже, быстрее и быстрее, в вопле моем и визге, цепляясь за его тело ногтями и ладонями, коленями и локтями, и наслаждение рвало меня на части, а я рвала на части его тело.
Наконец он приподнялся, припечатал к кровати мои запястья. Это значило, что он не мог меня уже целовать, но мог иметь, и имел, имел…
Я видела, как входит и выходит его тело, и от одного этого вида снова меня пробило. Рот его мне больше не мешал, и крики стали долгими, прерывистыми.
На выдохе, на мощном выдохе послышался его голос, сдавленный напряжением, а тело его работало как поршень машины:
– Ешь, Анита, ешь!
Я не сразу смогла вынырнуть из волны наслаждения, услышать его слова, даже попытаться их понять. Сумела только произнести:
– Что?
– Корми ardeur, Анита. Корми, пока я еще продолжаю.
Я заморгала. Наверное, что‑то такое выразилось у меня на лице, потому что он засмеялся – чудесным, счастливым, мужским, Джейсоновым смехом:
– Ты забыла, забыла! Ты забыла про ardeur!
Я смогла кивнуть.
– Молодец я, – выдохнул он. – Но теперь давай, потому что я почти…
Тело его изогнулось в судороге, глаза закрылись, он начал сбиваться с ритма.
– Давай!
Я едва смогла собраться, чтобы найти этот метафизический затвор и открыть его в себе. Но в последний момент, когда Джейсон уже почти взорвался надо мной и во мне, и лицо его исказилось усилием, руки, плечи, грудь свело судорогой, я успела найти ardeur и выпустить его на волю – он взмыл почти видимой силой. И тело Джейсона среагировало на нее, как на удар – он вскрикнул, вдвинулся в меня последний раз – и отпустил вожжи. Перестал сдерживаться, и ardeur подхватил и его и понес, и Джейсон отдал себя ему, кормившемуся наслаждением. Ardeur питался радостью его тела, зарытого в глубины моего, силой рук, прижавших меня к постели, соленым привкусом его кожи, ощутившимся, когда я подняла голову и лизнула нависшую надо мной грудь.