Невзоров, Александр Глебович 15 глава

Мозг жаден, властен и капризен, а главная его задача — точно и в срок построить самого себя, так как без него всё и невозможно, да и не нужно. С этого момента, с момента появления управляющей силы — всё становится понятно. Никакой загадки тут нет.

Невозможно сомневаться в способностях и возможностях даже этого «эскиза» ЦНС безошибочно генерировать регуляцию и выстройку себя самого, а параллельно — и нужного ему для его жиз­ни организма.

Происходит клеточное строительство, одинаково безошибоч­ное как во времени, так и в пространстве.

Какой бы крохой на этот момент ни был бы будущий мозг, но свою главную работу — править миллионами клеток, создавая одни, убивая другие, замещая третьи, мутируя четвертые, варьируя пятые, — он пре­красно знает, даже пребывая в столь ничтожном возрасте и размере.

И он «лепит» из сотен тысяч (чуть позже из миллионов) клеток архималюсенькую, кривую, прозрачную фигурку с хвостиком (но без лапок).

Этой кривульке ещё предстоит позировать для микеланджелов­ского «Давида», рычать сквозь изрубленную бронзу гребнистого шлема «Veni et cape» или потеть над кляксами Роршаха.

Доказательства поразительного таланта мозга к клеточному строению организма, который будет его домом и слугой, слишком очевидны, чтобы нуждаться в комментариях.

Посему нет ничего удивительного в том, что головной мозг соз­даётся в первую очередь, а весь остальной организм подстраивает­ся в той степени и с той скоростью, в какой это необходимо для обе­спечения жизнедеятельности головного мозга.

Естественно, нейроны, расположенные в более глубоких слоях мозга, рождаются первыми.

На пятидесятые сутки жизни эмбриона уже почти всё готово, уже отчётлив рельеф великого крохи.

Уже присутствует комиссура передних бугорков четверохолмия и само четверохолмие, уже есть и ножки мозжечка и сам мозже­чок, наметился продолговатый мозг, гипофиз, воронка гипофиза, хиазма, терминальная пластинка, бульбус ольфакториус, стратиум (основа стриопаллидарной системы), обозначилась интер­вентрикулярная форамина, гипоталамус, эпифиз, вентральный и дорсальный таламусы, а также четвёртый желудочек, сосуди­стые сплетения IV желудочка, латеральные желудочки и их сосуди­стые сплетения тоже.

Примечательно, что когда мозг в общих и главных структурах своих уже практически выстроен, только начинают формироваться пальцы рук, растворяется хвост, начинается образование ЖКТ, ко­нечностей и так далее и так далее.

Как вы, вероятно, помните, к этому моменту общий вес эмбрио­на достигает почти грамма, а размер — почти двух сантиметров. Всё дальнейшее предельно понятно и прекрасно известно, как я уже сказал, никакой загадки тут нет.

И всё же начиная именно с восемнадцатых суток правящая роль мозга очевидна и несомненна, его потребности и есть главная логи­ка морфогенеза.

Наличие отчётливой и выполняемой задачи необходимого ми­нимума нейронов, неких физиологических образований, позволяет установить именно здесь достаточно формальный рубеж «возник­новения сознания».

Качество и «яркость» этого сознания представляются весьма и весьма условными.

Сложно предположить, что его содержанием может быть что-либо, кроме монотонных паразитических ощущений, которые тем однообразнее, чем благополучнее протекает беременность.

Не только на восемнадцатые сутки, но и значительно позже, зри­тельные ощущения у эмбриона неполноценны или вовсе отсутству­ют, так как формирование даже n. opticus ещё не закончено.

Слуховые ощущения теоретически возможны, но тоже непол­ноценны, так как даже новорождённый младенец не слышит до тех пор, пока околоплодная жидкость из его среднего уха не удалится через евстахиеву трубу.

(Естественно, амниотическая жидкость, в которой он живет 270 дней, подчиняется тем же законам физики, что и все остальные жидкости, и способна передавать колебания, но особенности как мат­ки, так и органов слуха самого эмбриона искажают и минимизируют эти колебания, почти полностью лишая их естественных «звуковых очертаний».)

Тактильная чувствительность, являющаяся важной частью со­знания, возможно, уже существует и на XVIII сутки, равно как и про­приоцептивная и висцеральная, но они, разумеется, минимальны, если не вовсе ничтожны.

Учитывая тот факт, что сознание — это сумма всех физиоло­гических ощущений и раздражений, то у эмбриона, лишённого основных видов чувствительности (слуховой, зрительной, обоня­тельной), оно не может быть более развито, чем у самых простей­ших организмов, имеющих примерно такой же набор рабочей рецепторики.

Несмотря на всю эффектность возможности сравнения созна­ния эмбриона homo и, скажем, живой аннелиды Annelida (по степени оснащённости активной рецепторикой), такая аналогия будет некор­ректной и неточной.

Формально, она, возможно, будет и верна, но лишь формально.

Сознание аннелиды значительно динамичнее, богаче и «ярче», так как сумма внешних воздействующих факторов драматичнее и содержательнее.

У эмбриона homo почти отсутствует главный компонент созна­ния — информация извне.

Очень не случайно, что даже после девяти месяцев первоначаль­ного созревания — поведение и сознание маленького homo «анало­гично поведению и сознанию спинальных существ» (Delgado J. М. R. Physical Control of the Mind, 1969).

Есть, конечно, один любопытный нюанс.

Да, разумеется, внешняя информация (почти) не поступает в тёплый водный мир вокруг эмбриона, глухо ограниченный эндометрием матки, но, тем не менее, именно здесь, в глухом грушевидном пузы­ре uterus происходит сверхсложное феерическое действие, увлека­тельность, динамика и драматизм которого не имеет аналогов.

Наблюдение за ним могло бы дать «пищу сознанию» в таких до­зах и такого качества, что в гиппокампе новорожденного вполне могли бы быть запечатлены все секреты жизнеобразования млеко­питающих. (А, возможно, и не только их.)

(Напомню, что мнение о гиппокампе как о регистраторе сознания принадлежит У. Г. Пенфилду: «Таким образом, регистрация потока сознания может вполне осуществляться либо в гиппокампе обеих сторон — возможность, которая находит подтверждение в экспери­ментальных данных, полученных при двустороннем повреждении или удалении гиппокамповой зоны (Мильнер и Пенфилд, 1955), либо в какой-то другой, более глубокой структуре» (Пенфилд У. Г. Речь и мозговые механизмы, 1959).

Я имею в виду работу самого мозга, его формирование и форми­рование им всего организма. Согласитесь, трудно представить себе что-либо более важное и увлекательное.

Но... «умозрительное» наблюдение за процессами в собствен­ном мозге — недоступно homo ни в каком возрасте.

Эволюцией и цереброгенезом тут крепко установлено нечто вроде «обратного клапана»: мозг пользуется сознанием, но сознание лишено возможности наблюдать за мозгом.

В роли этого «обратного клапана» выступает, как это ни печально, общая биологическая примитивность функции сознания, сама его конструкция, в силу которой сознанием восприняты могут быть только «грубые» или «среднегрубые» (по меркам биологии) раздра­жители и впечатления.

Но вернёмся к означенному нами «рубежу».

Естественно, этот «рубеж» предельно условен, идеально точный момент «включения» сознания как был, так и остается за пределами фактов.

Более того, есть некоторые основания предполагать, что это происходит значительно раньше восемнадцатых суток, и не мето­дом «включения», а через медленное, постепенное «разгорание», возрастающее по мере того, как рецепторика набирает силу.

Точка отсчёта этого «разгорания» очень дискутивна, особенно после появления теории Ч. Шеррингтона, которую он ску­по изложил в «Man on his Nature» (1941): «Если я не способен рас­познать сознание в одноклеточном организме, то это не значит, что его там нет. В самом деле, если сознание появляется в развивающей­ся соме, то это равносильно тому, что оно потенциально существует в яйцеклетке (и сперматозоиде), из которых происходит сома».

Дискутирование «шеррингтоновской идеи» чревато «уводом» темы в малоисследованные теоретические глубины эмбрио- и ней­рогенеза, а для решения нашего вопроса принципиального значе­ния не имеет.

Для сохранения жёсткости общей конструкции гипотезы, про­дуктивнее согласиться на «формальный рубеж» (XVIII суток) или, что ещё благоразумнее, признать в данном вопросе наличие «неизвест­ности».

Кстати, эта неизвестность сосуществует в паре с другой важ­ной неизвестностью эмбриогенеза и отчасти взаимоувязана с нею.

Рассмотрим эту вторую неизвестность:

Первые восемнадцать суток, до образования нейромезенхимы, до возникновения ЦНС, до её созидательной роли и её всемогущих потребностей, как были, так и остаются абсолютной lacuna nigra.

Функции ДНК уже завершены (пакет с «проектом организма» пе­редан, вручён и принят), а ЦНС ещё не существует в её морфологи­ческом определении (т.е. не существует почти никак).

ДНК не годится даже на временную роль строителя организ­ма, поскольку многомерное клеточное строение, по сути, не может быть регулируемо в пространстве и времени ни одним из геномов, ни их аккордным усилием.

Всё, что нам достоверно известно о геноме на данный момент, свидетельствует о принципиально пассивной, строго информаци­онной роли ДНК и о неспособности одномерной микроскопической цепочки генетической информации координировать многомерное и коллективное взаимодействие миллиардов клеток.

Иными словами, с момента зарождения новой биологической жизни до момента возникновения той системы, которая единствен­ная подходит для роли хозяина, дирижёра и строителя, проходит почти восемнадцать суток. Тем не менее клеточное строение, ини­циатор и автор которого неизвестен, происходит. И происходит без­упречно. (Et integre evenit.)

Академические нейроанатомия и нейрофизиология восприни­мают эту загадку крайне болезненно и формулируют её следующим образом: «Надо помнить, что между линейной структурой ДНК и трёхмерной морфологией организма лежит ничем не заполненная пропасть. Пока мы не знаем, по каким законам возникает, наследуется и воспроизводится форма организма... В линейной структуре ДНК нет трёхмерного гомункулюса, который мог бы быть образцом для копирования» (Савельев, проф. Стадии эмбрионального развития мозга человека, 2002).

Действительно, внятных объяснений не существует.

Большинство нейроанатомов довольствуются очень условной гипотезой влияния ранней первичной полоски на морфогенез, что не слишком убедительно, так как и зародышевый диск, и трофо­бласт, и трофобластические лакуны, и желточный мешочек появ­ляются на VII-IX сутки, а ранняя первичная полоска — лишь на XIII. Причём эта гипотеза остается строго «лабораторно-устной», и, на­сколько я помню, она даже не воплощалась ни в каких серьёзных или академических исследованиях.

Декларативные «генетические» трактовки этой загадки суще­ствуют, но они имеют тот маленький недостаток, что пока удовлет­воряют только самих генетиков⁴².

Они различны, но их роднит меж собой многозначительность и характерная для генетики тенденция трансформации неизвестно­го в непонятное. (Непонятность, как признак глубокой научности, впрочем, широко практиковалась ещё медиками из комедий Мо­льера, так что и тут за генетикой далеко не первое слово.)

Здесь я имею в виду, в частности, «теорию гомеотических генов». Со­гласно этой версии, «гомеотические гены являются управляющими генами, которые контролируют и координируют экспрессию групп других генов и, таким образом, определяют формирование раз­личных частей тела» (Nicholls J. G., Martin A. R., Wallace В. G., Fuchs Р. А. From Neuron to Brain, 2006). (Magno negotio est cogitare plus exemplum absolutum candidae imargumentalisque declarationis. — Трудно себе представить более совершенный пример блестящего и недоказуемого заявления. — Перевод с «невзоровского» мой — Ю. К.)

Впрочем, факт остается фактом. Первые восемнадцать суток мор­фогенеза (т.е. семь стадий развития по коллекции института Карнеги) непонятно кем и чем инициируются. Сила, осуществляющая первона­чально клеточное строение и в нём лично заинтересованная, неведома.

Точное время «включения» или «разгорания» сознания находит­ся в настолько тесной и понятной связи с этой загадкой, что до её решения — о нём бесполезно даже и гадать.

Повторяю, догадок по этому поводу много, но они не имеют боль­шой ценности. Нам же, для того чтобы исследовать нормальное со­стояние взрослеющего и взрослого мозга, придётся через эту за­гадку перешагнуть, оставив следующим поколениям возможность прекрасного открытия.

Стоит отметить, что то, что я написал выше о «кривой прозрач­ной фигурке с хвостиком», в полной мере относится не только к Ле­ониду I или Эйнштейну, но и к тем людям, что на протяжении двух миллионов лет не могли научиться бить камнем по камню так, что­бы в результате получилась реально режущая грань.

К тем людям, что без колебаний мозжили палкой головы своим и чу­жим детям в голодный день или, рыча, дрались за протухшую падаль.

Тем не менее всесилие мозга и тогда было абсолютным, ибо и мозг питекантропов легко решал задачу, в миллионы раз сложнее теории квантовой механики или чертежей Шартрского собора.

Легко и неизменно мозг homo erectus (как, впрочем, и мозг australopithecus, ramapithecus, paranthropus и так далее) решал зада­чу построения большого и невероятно сложного организма, руко­водя творением ста триллионов клеток непосредственно самого организма, управляя их сверхсложной жизнью да и ещё двумястами триллионами различных микробов, сосуществующих с организмом.

Причём, в случае с микробами задача не проще, чем с клетками, а сложнее, ибо слишком зыбко равновесие меж их необходимым по­зитивным и неизбежным враждебным влиянием. Особенно с учётом их численности и суммарной массы в организме. (По данным К. Хам­фриса, общий вес живущих в и на человеке микроорганизмов (микро­бов) — около 3 килограммов.)

Полагаю, что действо многомерного построения живой ткани из триллиона живых организмов, кардинально меняющих свою форму и степень своей сложности в процессе создания из них нового ор­ганизма, нестерпимо тяжело для представления.

Необходимость «попутного» осознания того, что этот процесс должен происходить параллельно с творением новых миллиардов живых, капризных и сложных микросуществ, требующих безоши­бочного управления с момента своего возникновения, делает кар­тину ещё более невнятной и непредставимой, особенно для homo, уверенного, что всё происходит «само по себе».

Необходимость понимания того, что строительство, параллель­ные ему создание и управление, должны быть сверхточно коор­динируемы и геометрируемы не только в пространстве, но и во времени, может только добавить непредставляемости, сделав её абсолютной.

Предложенный когда-то С. Р. Кахалем способ умозрительного увеличения всех сегментов «цитологического театра» организма homo в три тысячи раз примерно до соответствия размеров одной клетки простому яблоку, годится, полагаю, только для самого С. Р. Ка­халя.

(Любого другого человека это «умозрение» своей сверхмасштаб­ностью перерождающихся живых электризованных конструкций, равных по величине Мадриду или Санкт-Петербургу, может только «свести с ума».)

Посему я могу предложить гораздо более простой пример рабо­ты мозга.

Возьмём самое рутинное и банальное действие, в самом про­стом из всех органов — в кишке. (Пусть это будет незатейливая под­вздошная кишка ileum.)

Трихинелла (Trichinella), паразитический червь, свирепый и лов­кий, пробираясь по подвздошной кишке homo, вынужден лавиро­вать меж микровыростами, выстилающими ileum изнутри.

Червь силён, голоден и, в силу своей принадлежности к касте опытных паразитов, достаточно опасен.

Иммунные клетки немедленно концентрируются по пути его проползания, повторяя и предвосхищая зигзаги его движения. (Это предвосхищение не содержит никакой мистической компоненты, движение Trichinella однотипно и «известно» клеткам.)

Но!

Змейкообразная концентрация клеток служит лишь одной цели: иммунные клетки просто «сдергивают» протеиновые микрочасти­цы с червякового брюха. И только для того, чтобы переместить их в ближайший лимфатический узел, для «ознакомления» с ними Т- и В-клеток лимфоузла.

Это «ознакомление» необходимо, так как попавший в кишечник червь может иметь в высшей степени индивидуальные черты, обу­словленные мутациями, средой зарождения, возрастом и так далее.

Лимфоузел, ознакомившись с характеристиками паразита, бы­стро порождает несколько миллионов новых клеток, ориентиро­ванных на его индивидуальные особенности.

Ничего не подозревающая трихинелла комфортно ундулирует по кишке, когда ей под брюхо вбрасываются эти клетки.

Клетки подготовлены так, чтобы трихинеллино брюхо неминуе­мо начало бы проскальзывать, теряя «зацепление» со стенкой ileum. «Зацепление», которое даёт червю необходимый ритм и обеспечи­вает максимальные латеральные сгибания (ундуляцию), становится невозможным.

Червь на мгновение теряет точки опоры и (соответственно) часть вилятельной энергетики.

Именно в этот момент стенки кишечника активируют жировые клетки, до этой секунды безмолвствовавшие.

Происходит лёгкий спазм, вероятно, дезориентирующий червя и вызывающий прилив жидкостей.

Лишённая всяких точек опоры, возможностей энергичного дви­жения и зацепления за стенки, трихинелла вымывается.

Это только одно (причём самое примитивное) действие из пример­но двух-трёх миллионов различных процессов и действий, ежеминут­но совершаемых в организме. Естественно, все эти действия, прямо или опосредованно, контролирует и направляет мозг, так как кишеч­ник своего «мозга» или иного координирующего центра не имеет.

Несмотря на всю простоту действия, стоит, вероятно, обратить внимание на его ювелирность, многоходовость и гениальность.

Номинировать даже данную задачу с кишкой и червем как, услов­но говоря, «примитивную», безусловно, невозможно.

Понятие «интеллектуальная» к ней тоже не подходит, рядом с ней оно микроскопично. Это понятие не соответствует масштабам, точности и гениальности работы мозга, более того, оно нелепо при­менительно к этой ситуации.

Но это нелепое сопоставление, кстати, превосходно указыва­ет нашему «интеллекту» его истинное, строго декоративное место.

Подобная задача в миллионы раз превышает по сложности лю­бую самую сложную научную или техническую задачу «интеллек­туальной эпохи», и для общечеловеческого коллективного интел­лекта, которое мы считаем выдающимся явлением в мироздании, является полностью неразрешимой.

В начале XXI века, ценой большого труда, затрат и усилий, и то очень условно, удалось сделать одну рукотворную одноклеточ­ную бактерию. (Micoplasma micoides JCVI-syn 1, или Micoplasma laboratorium.)

Говорю «условно», так как Micoplasma laboratorium — это самая обычная бактерия, в которую инсталлирован искусственно набран­ный геном. Дерзость и блеск этого открытия Дж. Крейга Вентера только подчеркнули реальную дистанцию, которая существует от сегодняшнего дня до возможности создания с «нуля» хотя бы одной живой клетки.

Дистанция огромна и не имеет даже приблизительного числово­го обозначения.

Комичность ситуации заключается ещё и в том, что эта лабора­торная псевдоклетка создана благодаря усилиям того самого го­ловного мозга человека, который без участия интеллекта человека легко и без запинки руководит успешным творением сотен трилли­онов клеток.

В этом есть фантастический парадокс, прекрасно иллюстрирую­щий как разницу потенциалов, так и то, насколько выделенные че­ловеческому мышлению в «интеллектуальное пользование» ресур­сы мозга несоизмеримы с его реальными мощностями.

Конечно, крайне любопытен механизм, ограничивающий доступ разума и мышления homo к подлинным потенциалам мозга, но эту тему мы рассмотрим чуть позже.

(Впрочем, тому, кто хоть немного знаком с конфликтностью и злобой человека как основной внешней чертой вида — это огра­ничение покажется крайне разумным.)

Но вернёмся к вопросу «сознания».

Здесь, под занавес темы о sensus и его «изменённом состоянии» возникает один любопытный вопрос: а кто, собственно, выступает «заказчиком ИСС», инициатором этих диких метаморфоз сознания, этих издевательств над физиологией и, соответственно, над мозгом?

Ведь искажения сознания могут быть просто болезненными, но могут быть и фатальны.

Ладно, мой пример с «Дарвином» попахивает литературщиной и шутовством, но существует множество прецедентов (даже не нуж­дающихся в конкретизации), когда существо с изменённым сознани­ем теряет способность эффективно защищаться, убивать, прятаться, совокупляться, ориентироваться и так далее, чем существенно умень­шает свои возможности как жить, так и размножаться.

Я прекрасно понимаю, сколь нелеп на первый взгляд вопрос — «а кто, собственно, выступает "заказчиком"?»

Но и ответ — «человек» — не может быть расценён как серьёзный.

Понятие «человек» является чисто литературным обозначени­ем, полностью лишённым всякого научного смысла, т.е. в контексте данного исследования — просто пустым звуком.

Более того, данное понятие обобщает множество свойств, но при внимательном рассмотрении все эти свойства оказываются лишь деталями того мифа, который homo сам же о себе и придумал, т.е. материалом искусственным и фантазийным, следовательно, в данном во­просе — бесполезным.

Наиболее точная из наук о «человеке» — анатомия, редко и не­хотя употребляет этот расплывчатый термин, предпочитая ему точ­ное обозначение материала, с которым работает, а именно cadaver. Но, тем не менее, именно к анатомии придется адресоваться, чтобы попытаться решить вопрос о «заказчике».

Естественно, первым претендентом на эту роль является то качество homo, которое обычно номинируется как «persona» по-латыни или «личность» — по-русски.

 

 

CAPUT IX

Persona. Мундиры и шкуры. Самоидентификация.

Социальные отростки биологической личности.

Шизофрения. Дофаминовая гипотеза. Лечение эпилепсии.
Изыскания Клейста. Теория ретикулярной формации
как основа понимания принципа «личности»

Строго говоря, «личность» — это такой же пустой звук, как и по­нятие «человек».

Но, увы, адресуясь к понятной терминологии, постоянно прихо­дится иметь дело с литературщиной, которая пропитала все темы, затрагивающие сущностные особенности homo.

Причём ровно в той же степени, как и «человек», понятие «лич­ность» сформировано из искусственных декоративных признаков, в числе которых даже костюм, причёска, привычки, осанка, биогра­фия, «свойства характера», речь, религия, «национальность» и про­чие вторичные, по сути, малосущественные особенности, навязанные местом и временем рождения, традициями и нюансами социума.

Все эти качества, приметы и особенности существенны лишь для внутривидовых игр.

Это просто аксессуары, которыми эпоха и различные обстоя­тельства декорируют как самого homo, так и интересующее нас свойство, именуемое «личность».

Естественно, в поисках подлинной, биологической «лич­ности» всю эту шелуху придётся удалять.

Придётся содрать шкуры, мундиры, латы, кринолины, ордена, кожу, волосы, мышцы, открыть мозговой череп — и взойти опять-таки к герифицированной, скользкой субстанции головного моз­га. Искать нечто, что генерирует (очень условную) уникальность и самоосознание homo, можно только здесь. (Это, впрочем, касается и любого другого животного.)

Итак, давайте посмотрим, что же такое «личность», и поищем в этом туманном термине хотя бы какой-то нейрофизиологический смысл.

Он, безусловно, есть.

Естественно предположить, что наряду с прочими свойствами мозг любого существа должен непрерывно генерировать отчётли­вую самоидентификацию, т.е. обеспечивать существо постоянным пониманием всех особенностей и возможностей, присущих именно этому конкретному существу.

Это, прежде всего, перманентное «осознание» собственного воз­раста, вида, пола, привычек, отряда, рациона, размеров, класса, фи­зической формы, набора рефлексов и инстинктов, врождённого по­ведения и так далее.

Все эти «осознания», естественно, не конкретизируясь и не номинируясь (в этом нет ни малейшей необходимости), авто­матически упаковываются в постоянно действующую модель пове­дения, которая единственная и годится для выживания и размно­жения данного существа. Примерно это и называется у романтиков «личностью».

Это сверхважное и, без сомнения, строго индивидуальное каче­ство явно не нуждается в помощи интеллекта и мышления.

Оно полностью, как и сознание, независимо от них, так как при­суще всем без исключения живым существам, вне зависимости от их принадлежности к «мыслящим» или «немыслящим». Его первое, главное и самое заметное в каждом живом существе проявление — justa aggressio (правовая, или же агрессия самозаявления, которая, по сути, есть выражаемая самыми разными способами декларация «намерения жить»).

Ещё в 1904 году Чарльз Скотт Шеррингтон формулировал своё понимание «личности» следующим образом: «Это “я” является единством... несмотря на множество возможных характеристик, эта сущность воспринимает себя как самостоятельное единство. Так рассматривает себя она сама, так же рассматривают её и окружа­ющие» (Sherrington С. S. The Integrative Action of the Nervous System, 1904).

Одним из величайших и как-то не очень оценённых и исследо­ванных пока чудес природы является то, что каждое живое суще­ство в мире, от слонов до бактерий, наделено точным биологиче­ским знанием — кто оно, т.е. некой «личностью».

Можно поспорить с правомочностью применения этого терми­на к триллионам организмов, часть из которых менее всего ассоци­ируется с понятием «личность» в любом смысле этого слова; но сам факт существования жизни, основанный на сверхточных внутриви­довых и межвидовых взаимодействиях, является лучшим подтверж­дением того, что мозг, ЦНС или даже архипростейшая НС каждого существа — генерирует эту самоидентификацию каждого существа во всей полноте и немыслимой безошибочности.

Чтобы оценить первоочерёдность и важность этого явления, до­статочно представить себе следствия его утраты, т.е. ситуацию, при которой все — от слона до бактерии — теряют нейрофизиологиче­ское «знание» того, кем они являются. Хотя бы на несколько секунд. Разумеется, вместе с утратой самоидентификации обрушиваются моде­ли поведения, рефлексы, врождённое поведение, инстинкты, пище­вые цепочки, половые процессы.

Один из великих движителей поведения — justa aggressio (агрес­сия самозаявления) — теряет свои компоненты и провоцирует пол­ностью (или частично) ложное, неадекватное поведение.

(Последствия таких обрушений предсказать трудно, так как у нас нет никакого опыта понимания последствий приостановки ароморфоза и эволюции. Даже предположения тут невозможны, так как основать их решительно не на чем.)

Полагаю, что нейрофизиологическая природа «личности» примерно идентична у всех млекопитающих и птиц. (Подчеркиваю, я говорю в данном случае о природе и происхождении, но никак не о прояв­лениях рассматриваемого свойства.)

Нет никаких оснований предполагать, что, к примеру, «лич­ность» летучей мыши (Microchiroptera) имеет иное происхождение или иную природу, чем «личность» Эйнштейна.

Доказательством этого лишь на первый взгляд парадоксального утверждения является тот факт, что обычная летучая мышь нужда­ется в предельно точной, строго индивидуальной самоидентифика­ции отнюдь не меньше, чем самый гениальный физик-теоретик.

Кстати, даже, возможно, и больше, чем он.

Почти любой homo существует в системах внутривидовых игр, основанных прежде всего на различии участвующих в них особей.

Для облегчения этих различий служат личные и родовые име­на, метрики, расы, язык, письменность, титулы, мышление, науч­ные степени, религии и другая внешняя атрибутика, декорирующая «личность» и создающая прочную, постоянную и многообразную систему напоминаний о её особенностях как другим homo, так и её «обладателю».

Это в большей степени касается вторичной «социальной лично­сти», чем «личности биологической», но косвенно поддерживает и последнюю. (Тут необходимо понимать, что никакого принципи­ального разделения этих двух личностей не существует. Социаль­ная persona — это лишь причудливые «отростки» личности биоло­гической, её реакция на усложнение среды, не более. Раздражения этих отростков, совершаемые «колебанием» любого атрибута из бо­гатого списка, приведённого выше, безусловно, передаются и пер­вичной, биологической личности.)

Microchiroptera, лишённая большей части этих вспомогательных средств, предоставлена лишь сама себе, т.е. возможностям своего небольшого лиссэнцефального мозга^а (0,8 г) и достаточно скромно­му набору аксессуаров своей социальной личности.

^а Лиссэнцефальный мозг — гладкий мозг, лишённый извилин и борозд. Син. агирия. — Прим. ред.

Естественно, у любой микрохироптеры тоже есть некая «соци­альная persona», т.к. у неё существуют взаимоотношения с другими особями своего вида, но по «богатству» поведенческого и иного де­кора она не идёт, разумеется, ни в какое сравнение с подобным ка­чеством homo и других крупных животных.