Первовосхождение на Ганзу

 

Раннее утро. Солнце только что взошло над горным кряжем и озарило спокойную гладь озера. У нас все го­тово: веревки, кошки, палатка, теплая одежда и десяти­дневный запас продовольствия уложены в рюкзаки. Се­годня мы начинаем первый этап альпинистского обследо­вания Фанского массива.

Короткое прощание с товарищами-туристами; послед­ний взгляд на озеро, и мы, сгибаясь под тяжестью груза, покидаем уютное место нашего базового лагеря.

Наблюдая с вершины Кырк-шайтана расположение горных хребтов и отдельных пиков, мы успели убедиться, что карта, которой мы располагали, имела весьма отно­сительную точность. Поэтому мы не сумели разработать более или менее точный маршрут подхода к Ганзе с се­вера и наметили лишь примерный путь вниз по Искан­дер-дарье до кишлака Джиджик, затем вверх по речке Джиджик к отмеченному на карте перевалу через глав­ный хребет, а дальше — будем решать на месте.

Наши тяжелые рюкзаки замедляли движение, застав­ляли часто останавливаться для передышки, и мы мири­лись с ними лишь в надежде найти в Джиджике ишака под наш груз.

Недалеко от водопада мы сели передохнуть и увиде­ли перед собой нашу спутницу — собаку.

— Ты куда? — спросил я ее.

Захмо дружеским вилянием хвоста выказала реши­мость идти вместе с нами куда угодно. Что делать? Взять ее с собой? Но ведь в пути, в пустынных горных долинах, ей будет трудно добывать пропитание, а уделять ей до­лю нашего строго рассчитанного рациона мы не могли; кроме того, на трудных скальных или ледовых участках собака была бы помехой.

Мы попробовали прогнать Захмо, но она была на­стойчива и все наши попытки отделаться от нее ни к че­му не привели. Мы махнули рукой: пусть идет с нами.

Во второй половине дня мы пришли в знакомый уже нам кишлак Джиджик. В кишлаке почти не было людей: все взрослое население с вьючными животными и скотом ушло к летовкам на уборку хлебов и на пастбища.

Наши расчеты найти в Джиджике ишака не оправ­дались, зато из разговора с двумя таджиками, ремонти­ровавшими колхозный амбар, мы узнали, что пройти по ущелью речки Джиджик к перевалу нельзя и что под­няться к нему можно только по соседнему ущелью речки Шадон.

Миновав оставшийся внизу кишлак Хайрамбет, мы вскоре подошли к небольшой речке — это и была Шадон. Тропа повернула вверх по ущелью и пошла по кру­тым осыпям. Солнце уже садилось, поползли длинные тени, последние красноватые лучи осветили красивую снежную вершину Пирях в Гиссарском хребте позади нас. Мы спустились к потоку, сняли рюкзаки и, разров­няв площадку на осыпи, поставили палатку.

Утром мы отправились дальше по осыпям левого бе­рега Шадона, миновали пустовавшую летовку — группу замысловато сложенных из камней и хвороста шалашей, и подошли к крутому, поросшему арчей склону. Едва ви­димая тропочка пошла вверх зигзагами, идти стало труд­нее. Солнце немилосердно пекло, в горле пересохло, а ручей остался внизу — утолить жажду было нечем. Я ушел вперед; Валентин, плохо переносивший жару, несколько отстал, Захмо, высунув язык, плелась сзади — ее не столько мучила жара, сколько голод.

Подъем уже стал казаться нам бесконечным, но вот последний зигзаг, последний щебенистый откос, послед­нее усилие, и мы выбираемся на гребень. Но это лишь отрог главного хребта, а перевал, к которому мы стреми­лись, еще закрыт от нас группой остроконечных скал. Левее этих скал была видна вершина очень высокой го­ры, обратившей к нам свою страшной крутизны каменную стену. Мы сразу узнали ее: это была Ганза — цель наших стремлений. С Кырк-шайтана мы видели ее южную сто­рону, теперь мы увидели ее восточный склон. Наша уверенность в победе над Ганзой поколебалась: если к северу вершина обрывается такой же стеной — не при­дется ли нам отступить?

Нас продолжала мучить жажда, а поблизости не бы­ло ни воды, ни снега. Мы пошли дальше к группе скал, похожей на замок, — там лежал путь к перевалу, а, мо­жет быть, и к воде. Действительно, едва мы миновали подножие этих скал, как услышали журчание вытекав­шего из-под осыпи ручейка. Скорее вниз, к воде! Напив­шись вдоволь, мы, несмотря на ранний еще час, решили тут же и переночевать.

Собирая топливо для костра, мы разглядывали вер­ховье речки Джиджик и поняли, почему таджики напра­вили нас к перевалу по долине Шадона: речка, вырвав­шись из тесного ущелья, ниже вновь уходила в очень узкую, как будто ножом прорезанную щель в скалах.

Хорошо отдохнув, мы вышли на следующее утро до­вольно поздно, поднялись по осыпи к очередной скали­стой гряде, перевалили ее и начали пересекать обшир­ное поле пологой осыпи, спускающейся из-под невысоких скалистых вершин хребта Зинах. Чем ближе мы подходи­ли к Ганзе, тем больше, массивнее она становилась, и тем грознее поднималась ее скалистая восточная стена. Вот, наконец, и долгожданный перевал, но то, что мы увидели по другую его сторону, нас озадачило: перед на­ми лежало очень глубокое и узкое ущелье, за которым вставали отвесные скалы отрогов Ганзы, а за ними гро­моздились пятитысячники северной группы Фанского массива. Все это дикое и суровое в своей первобытной красоте нагромождение колоссальных каменных глыб полутора-двухкилометровой высоты над глубоким и тем­ным ущельем свидетельствовало о грандиозных геологи­ческих катастрофах давно минувших тысячелетий.

Влево от перевала, охватывая каменным полуколь­цом цирк, замыкающий лежащее перед нами ущелье, к вершине Ганзы шла почти отвесная стена, увенчанная острым зубчатым гребнем. С нее в одном месте очень круто падал ледничок; ближайшая группа скал скрывала от нас подножье стены.

Мы долго стояли на перевале, не зная, на что ре­шиться. Нам было ясно, что перед нами лежало ущелье реки Имат — притока Сурхоба; было ясно, что заросшее лесом дно ущелья лежит метров на 800 ниже нашего пе­ревала, ясно было также, что подъем на Ганзу по стене, замыкающей Иматский цирк, невозможен. Но где же путь к вершине?

За первой группой скал по ту сторону ущелья Имата видно было какое-то другое ущелье, узкой расщелиной соединяющееся с долиной Имата. Может быть, там и на­ходится ключ к решению нашей задачи?

Чтобы лучше разобраться в обстановке, мы налегке поднялись на ближайший утес с правой стороны перева­ла. Теперь мы видели, что северо-восточный цирк Ганзы заполнен довольно большим ледником, падавшим очень круто в долину. В нижней своей части ледник был покрыт обломочным материалом. Из-под ледника вырывается по­ток, дающий начало реке Имат, из узкой щели противо­положного нам склона вытекает бурная желтая речка. Мы правильно, решили искать путь на Ганзу с севера; очевидно, именно эта желтая речка должка привести нас к западной седловине Ганзы.

Теперь все ясно: вниз к желтой речке!

Мы добрались до дна ущелья уже в полной темноте; чуть ли не ощупью выбрали мягкую травянистую пло­щадку у большого валуна и там расположились на ночь. Рядом шумела река.

Кое-как набрали дров, разожгли костер, приготовили ужин, поели и растянулись у огня. В это время взошла луна и осветила наш лагерь, лесок и застывший вверху ущелья ледник.

Нас окружала рощица из коренастой с толстыми стволами арчи и кустарниковой мелколиственной березы. Сквозь листву белел сползающий из северо-восточного цирка Ганзы ледник. Он был рядом, всего в каких-нибудь пятистах метрах от нас, и от него веяло холодом. Гро­мадная стена Ганзы с ледяными карнизами нависала над лесом и ледником.

Утром мы переправились вброд через поток, пока он еще не вздулся от таянья снегов и, пройдя около кило­метра вниз по течению, остановились в лесочке близ впадения в Имат желтой речки.

Яркая зелень причудливой арчи и раскидистых берез резко выделялась на фоне розово-серых скал и блестя­щих снегов.

В этом живописном уголке, расположенном на высо­те 3100 м, мы разрешили себе полудневный отдых. От­дыхала и собака. От необычного для нее маршрута и полуголодного существования она заметно похудела, на­чала уставать и пользовалась каждой остановкой, чтобы, свернувшись клубочком, поспать и восстановить свои силы.

Ледник в верховьях реки Имат

Во второй половине дня мы пошли в боковое ущелье, вверх по желтой речке. Навстречу, прыгая по громадным обточенным водой камням, низвергался поток, в узком ущелье стояла водяная пыль.

Дальше ущелье постепенно расширялось и терраса­ми поднималось вверх; по обе его стороны на сотни ме­тров вверх уходили очень крутые скалы. Береза, рябина и арча негустой порослью покрывали террасы, отдельные кусты арчи лепились по осыпям и даже поднимались вы­соко по скалам. Выше растительности стало меньше, впереди показалась двуглавая вершина, напоминающая Ушбу. Мы перешли вброд один за другим три потока, составляющих желтую речку, и перед нами открылась вершина Ганзы — пирамида, подпертая с севера скали­стым отрогом. Снежные поля Ганзы спускались к запад­ной седловине. Со стороны нашего ущелья к седловине вел ледник и круто поднимающийся над ним ледяной склон.

В верхней своей части ледник был покрыт старым снегом весенних лавин, упавших со склона Ганзы, а под самым склоном виднелся снег свежих лавин. Было ясно, что подъем по этому леднику на седловину возможен, и мы почувствовали твердую уверенность в победе. Путь к вершине был найден. Поднявшись на высокую террасу перед мореной, мы остановились на ночлег. Чувствова­лась близость ледника, несмотря на сравнительно не­большую высоту — около 3600 м — вечером стало хо­лодно. Мы долго сидели у костра, обсуждая план вос­хождения.

Вершина Большой Ганзы с севера

Ночь прошла спокойно, мы проснулись, когда солнце уже освещало левый склон ущелья. Термометр в 7 часов утра показывал +2°С.

Ледник, лежавший перед нами, был своеобразен: его тупой язык на высоте примерно 3700 м зарывался в мо­рены; грота не было, и вода скатывалась отдельными ру­чейками прямо по поверхности чистого белого льда, лишь ниже языка сливаясь в общий прозрачный поток. Не­сколько ниже ледника из-под правой морены и из лож­бинки между мореной и скалами вытекали еще два по­тока мутно-желтого цвета. Эти три потока почти одина­ковой величины давали начало желтой речке, по ущелью которой мы поднимались.

Мы пошли вначале по одной морене, старой, плотно сцементированной, но вскоре, дойдя до ледника, перешли на другую,— свежую, грязно-розового цвета, а за­тем спустились на ледник и по его ровной поверхности быстро пошли вперед.

Западная седловина Ганзы

 

Обойдя большую растрескавшуюся выпуклость лед­ника, перепрыгивая через узкие поперечные трещины, мы скоро подошли к крутому ледяному склону, ведуще­му к седловине, вначале ровному и гладкому, выше волнообразному с большими поперечными трещинами, а еще выше — переходящему в ледопад.

Это было первое серьезное препятствие на нашем пу­ти. Для взаимной страховки мы связались друг с другом веревкой, надели кошки и поочередно пошли вверх.

Пройдя длину двух веревок, мы вырубили во льду небольшую площадочку и сели передохнуть. А Захмо стояла внизу перед склоном в полной растерянности: от­ставать от нас она не хотела, а крутой скользкий лед пу­гал ее — ведь у нее не было кошек!

Мы подумали, что трудность подъема заставит соба­ку отступить, и она уйдет вниз, в долину. Это было бы лучше для нее и для нас — ведь впереди предстояли зна­чительно большие трудности и опасности.

Но Захмо вдруг сорвалась с места и мелкими прыж­ками, ловко цепляясь за лед когтями, в один миг взлетела к нам. Ее острые коготки были природными кошка­ми. Захмо отступать не думала!

Мы долго еще шли вверх и в конце концов очутились в тупике: куда ни взглянешь — кругом ледяные пропасти, пути дальше нет. Пришлось повернуть назад и, пересе­кая ледяной склон по самому краю трещины, идти впра­во, ближе к скалистым стенам.

Днем, когда эти стены нагревались солнцем, с них почти непрерывно летели камни, и мы вынуждены были держаться от них подальше, но теперь камнепад прекра­тился. Мы перешли на осыпь под стеной, сняли кошки и то по осыпи, то по ломким скалам обошли ледопад.

До седловины 'было еще далеко, а вечер был близок. На щебенистом откосе, под скалами, мы разровняли площадку и поставили на ней палатку. Высота была уже 4200 метров.

В этот вечер мы отпраздновали день моего рождения. Нещадно дымивший примус нагрел котелок воды, чай мы заварили покрепче, на «стол» выложили яства вы­сокогорного пайка, «тосты» провозглашали лежа в спаль­ных мешках. Ради праздника на «сладкое» дали нашей четвероногой «альпинистке» два кусочка сахара и разре­шили ей ночевать в палатке.

 

***

Утром нас разбудило солнце. Склоны начали прогре­ваться и с них посыпались мелкие камни. Пора было уходить.

Ганза стояла, прямо против нас, обратив к нам свой крутой, фирновый склон, изборожденный трещинами и сбросами. Западное ребро его, покрытое снегом, ка­залось довольно пологим. Правда, получить верное пред­ставление о трудности пути по этому ребру мы не могли, так как находились очень близко от вершины, контуры Ганзы были неясными; вершина растянулась на полнеба, ее верхняя точка слилась в одну линию с ребрами.

Мы вновь подвязали кошки, связались и ступили на лед. Ледопад остался внизу, но ледяной склон был еще очень крут и пересечен многочисленными трещинами.

Валентин прошел вперед, вырубил большую ступень, укрепился и стал подтягивать через плечо веревку. Те­перь идти мне. Сделав два шага, я оперся на ледоруб, но он соскользнул, и я, потеряв равновесие, упал и пока­тился к трещине; однако Валентин был настороже: он быстро натянул веревку и при рывке немного стравил ее. Я повис над трещиной: ощущение не из приятных, особенно в первый момент. Освоившись, я заметил в стен­ке ледяного обрыва подобие небольшой ступеньки, уперся в нее и быстро выбрался на покатую ледяную поверх­ность.

Скоро ледяной склон кончился, и мы опять перешли на осыпь. Путь стал легким, напряжение разрядилось, но наступила усталость: последние метры до седловины шли с большим трудом, часто останавливались и отды­хали, опершись грудью на ледоруб. Валентин едва шел, ему нехватало воздуха, апатия сковывала члены, хоте­лось опуститься на осыпь и уснуть.

Я ушел было вперед, но возвратился, опасаясь за Валентина: как бы им не овладела горная болезнь. Бы­ло ясно одно: от трудного подъема, с тяжелым грузом мы утомились — требовался отдых.

Но вот мы на седловине, на высоте около 4500 м. С ближайшего выступа гребня нам открылся великолеп­ный вид на юг: прямо против нас поднималась остроко­нечная вершина1, между красноватыми скалистыми реб­рами которой круто падали висячие ледники. Фоном для вершины служил зубчатый гребень Гиссарского хребта с его фирновыми полями и ледниками.

Ганза поднималась к небу огромной пирамидой; ее склоны, крутые фирновые наверху, пологие, щебенистые внизу плавно ниспадали к нам. Дальнейший путь нам был ясен до малейших деталей, и мы уже представили себя стоящими на вершине Ганзы...

Но сейчас нужен был отдых, обед и сон. Через три часа Валентин проснулся здоровехонек, он был вновь полон сил и бодрости и готов хоть сейчас же идти на вершину. Солнце уже склонялось к закату, когда мы, оставив на седловине лишние вещи и продукты, отправились вверх. Штурм Ганзы начался.

Полтора часа потребовалось нам для того, чтобы до­браться по щебенистой осыпи и снежному полю до ма­ленькой, каменистой площадки на краю обрыва, лежащей на высоте 4700 м. До вершины оставалось около 700 м по вертикали. В этот день мы могли бы подняться выше: были и силы и время, но дальше шел покатый фирновый склон, где труднее было бы устроить бивуак. Здесь было уже значительно холоднее, чем на предыдущей ночевке; еще до захода солнца мороз сковал ручейки. Собака тоже почувствовала холод и, не дожидаясь приглашения, влез­ла к нам в палатку.

***

Поднялись мы с рассветом. Ясное тихое утро пред­вещало на весь день хорошую погоду. Не мешкая, мы по­завтракали и быстро подготовились к выходу. Связались веревкой, надели кошки и темные очки. С собой мы взяли теплую одежду, по банке консервов, печенье, шоколад.

Прямо перед нами почти до самой вершины подни­мался плавными ступенями широкий фирновый склон. Влево он закруглялся и, изборожденный трещинами, кру­то падал далеко вниз к леднику; правее он подходил к узкому гребню отвесной южной скальной стены Ганзы. Впереди, где-то под самой вершиной, виднелась невысо­кая гряда скальных выступов.

Гусев имел больший опыт хождения по снежным и ледяным склонам, поэтому он шел впереди. Мы пере­секли небольшую осыпь, подошли к первой огромной и выпуклой, как купол, обледенелой фирновой ступени и оглянулись: где Захмо?

Собака спокойно лежала на полотнищах палатки, согреваемая первыми лучами солнца, и сладко позевы­вала. Стало ясно, что дальше за нами она не пойдет, высота 4700 метров была, очевидно, ее «собачьим потол­ком».

Ноздреватая поверхность фирна, расчерченная мел­кими бороздами, хорошо держала кошки, но крутизна склона заставила нас идти зигзагами. На поворотах Ва­лентин вырубал площадочки, «лоханки», для очередного отдыха на них и более надежной взаимной страховки. За первой ступенью — небольшой участок более полого­го склона, за ним — вторая ступень, — опять зигзаги, опять «лоханки»...

На вершине Большой Ганзы

 

К полудню мы добрались до небольшой мелкощебе­нистой площадки и остановились на ней, чтобы немного отдохнуть и позавтракать. Мы находились уже на высоте более пяти тысяч метров, внизу расходились гряды снеж­ных хребтов; между ними в далекой глубине темнели до­лины; лишь немногие отдельные пики поднимались выше нас.

Впереди на нашем пути опять фирновый склон; внизу он заканчивался обрывом в несколько сот метров глуби­ны, вверху подходил к скальным выступам, между которыми белели два снежных кулуара, выводящих к вершинному щебенистому гребню. Левый кулуар был ближайшей дорогой к вершине, и мы направились к нему.

Путь стал опаснее — неловкое движение грозило падением в бездну; мы удвоили осторожность. Яростнее заработал ледоруб, зигзаги стали отмечаться не только «лоханками» на концах, но и ступеньками посредине.

Но все шло гладко, этап за этапом, одна веревка за другой. Часа через два и фирновый склон, и снежный кулуар, и мелкощебенистая осыпь — все осталось позади, мы стояли на вершинном гребне. Собственно говоря, мы были уже на вершине; ее наивысшая точка — небольшой скальный выступ — находилась шагах в ста влево от нас. Через две минуты, в 15 ч. 30 м., мы стояли на ней. Альтиметр показывал 5415 м. Ганза была взята!

Погода была прекрасная: тихо, солнечно, тепло; наше самочувствие было превосходным. Все, что нас окружало, было ниже нас, ушло под горизонт, синевший вдали ров­ной, зубчатой линией, и лишь одна Чимггарга вырывалась вверх своей красивой, блестевшей снегами вершиной. Она заметно превышала Ганзу.

Особый восторг вызвала у нас стена, падающая на полтора километра вниз, к цирку Иматского ледника. Приятно было сознавать, что эта грозная стена с ледя­ными, обвешанными сосульками карнизами, снизу казав­шаяся нам совершенно неприступной, была у нас под ногами. Глубоко внизу блестела речка Имат и маленькой полоской зеленела рощица, где мы три дня назад отды­хали, раздумывая о путях на вершину.

Никакого тура и никаких следов пребывания чело­века на вершине мы не нашли, значит, мы первыми сту­пили на нее.

Я занялся фотосъемкой величественной панорамы и буссольными засечками окружающих нас вершин, а Ва­лентин тем временем сложил каменную пирамиду — тур — и, раскрыв альбом, начал зарисовывать Чимтаргу. Затем мы не спеша пообедали, написали записку о первовос­хождении, обернули ее в фольгу от шоколада, вложили в пустую консервную банку и заложили внутрь тура. Там наша записка будет лежать до тех пор, пока другие восходители не поднимутся на Ганзу и не про­чтут ее.

На вершине было очень хорошо, но солнце уже кло­нилось к западу, светлого времени в нашем распоряже­нии осталось всего три часа; это уже было «в обрез», чтобы добраться до оставленного лагеря.

Вновь связавшись веревкой, мы начали спуск по осы­пи и по фирну. На опасном участке, где нужно было быть особенно осторожными, мы заторопились: Валентин, спустившись первым, не успел еще закрепиться, а я, не предвидя осложнений, не выждал и пошел к нему. Но не сделал я и пяти шагов, как неверно поставленная нога на крутом обледенелом фирне подвернулась, я потерял равновесие, присел и, не удержавшись на месте, засколь­зил по склону, все более ускоряя движение. Внизу жда­ла бездна.

Валентин в два прыжка пересек склон и, вонзив в него все зубцы своих кошек и клюв ледоруба, преградил путь моего скольжения. Сильный толчок выбил его из занятой позиции, но скольжение резко затормозилось. Мы оба, как бы обнявшись, продвинулись еще немного и остановились невдалеке от обрыва.

Этот эпизод напомнил нам о том, как опасно забывать осторожность при спуске. Дальше мы пошли медленнее, внимательно следя друг за другом. К счастью, мы стали находить старые «лоханки», вырубленные при подъеме, — не нужно было тратить времени на новую ледорубную ра­боту и на поиски пути спуска. Правда, иногда, «лоханки» терялись, мне приходилось вырубать новые, но скоро мы опять их находили и уверенно продолжали движение.

Однако солнце спускалось быстрее нас и стало ясно, что до темноты нам не добраться до лагеря.

Солнце зашло, стало быстро темнеть, а конца спуска не видно. Вот уже стало совсем темно. Вскоре все ориен­тиры скрылись во мгле. Куда идти? Где наша палатка? Уж не прошли ли мы ее?

Мы остановились, пытаясь определить свое местона­хождение. Присмотревшись к еле заметным во тьме очертаниям гребня, я пришел к заключению, что палатка должна быть где-то совсем недалеко. Но где? Вдруг про­стая мысль осенила меня. «Захмо!» — громко крикнул я в пространство, и тотчас, совсем близко от нас, раздался радостный лай. Через пять минут мы растягивали свою палатку, а собака с восторженными визгами прыгала во­круг нас и лизала нам руки.

Ночью поднялся сильный ветер и, как бы в отместку за покорение Ганзы, до рассвета трепал нашу маленькую палатку, врываясь в нее и забираясь к нам в спальные мешки, но к восходу солнца опять стало тихо.

Мы быстро собрались, спустились к перевалу и стали обдумывать маршрут спуска: возвращаться по старому пути было легко, интереснее было бы спуститься на дру­гую сторону хребта, по его неизведанным южным скло­нам. Еще с Кырк-шайтана видели мы эти склоны, знали, что они скалисты и очень круты, но не знали,— проходи­мы ли они. Посовещавшись, решили попробовать пройти по ним и спуститься в долину реки Apr. Если это ока­жется возможным, — западную седловину Ганзы можно считать перевалом.

После довольно крутого спуска по осыпям мы вошли в узкое ущелье, заваленное огромными обломками скал. Пробираясь между ними, подошли к быстрому ручью, вытекающему из-под висячего языкообразного ледника смежной с Ганзой вершины. Ясного пути впереди не бы­ло, и мы решили идти вдоль ручья.

Скоро поток вошел в узкую расщелину между скал и зашумел каскадами по гладким, отполированным во­дой, каменным плитам, спускаться стало трудней. Вот ручей сделал резкий поворот влево, устремился в глу­бокую промоину и превратился в водопад. «За водой» дальше идти было некуда.

С большим трудом, рискуя поскользнуться на обле­деневших за ночь береговых камнях, мы перебрались на другой берег ручья и, подойдя к краю обрыва, осторожно заглянули вниз.

Под нами была настоящая скальная стена, почти от­весно падающая метров на полтораста вниз и затем пе­реходившая в пологую осыпь, по которой вдоль ручья было легко выйти к широкой долине какого-то потока. Стена казалась страшной, впору было повернуть обрат­но, но мы уже очень далеко зашли, и зеленеющая внизу долина казалась такой заманчивой, что мы решили рискнуть.

Скалы были шершавые, крепкие, кое-где на них вид­нелись маленькие площадочки.

Оставив наверху рюкзак и ледоруб, первым пошел на спуск я. Валентин, перекинув веревку через каменный уступ, начал стравливать ее. Метр, другой, третий... метр за метром, одно неторопливое движение за другим, и я достигаю маленькой площадочки, где можно стоять сво­бодно.

Тогда на запасной веревке сверху вниз пошли вещи: рюкзак, другой, потом завернутые в ватник кошки, ле­дорубы. Все это я осторожно размещаю на своей пло­щадке, привязываю одно к другому.

Теперь можно спускаться Валентину. Вот он переки­нул веревку через уступ, чтобы начать спуск и остано­вился.

— А собака?

Захмо стояла на верхнем краю стены и с тревогой смотрела вниз: спускаться она не могла, уйти обратно, видимо, тоже. Не долго думая, Валентин обвязал вокруг собаки петлю из вспомогательной веревки и, удерживая конец веревки в руке, столкнул собаку в пропасть. Захмо взвизгнула и повисла в воздухе, растопырив лапы и поджав хвост.

Валентин стал стравливать веревку; собака понемно­гу спускалась, но на середине спуска уцепилась за ма­ленький уступ. Никакие уговоры и даже рывки веревки на нее не действовали.

Валентин снова втащил собаку наверх, привязал к ней один конец тонкого шнура, а другой сбросил мне. — Тяни, Александр!

Собака, дрожа всем телом от страха, вновь повисла в воздухе, попыталась было удержаться на уступе, но шнурок неумолимо тянул ее все дальше вниз и скоро она стояла у моих ног.

Вслед за тем на ту же площадку, с помощью сдвоен­ной веревки спустился и Валентин. Страшно плотное на­селение на крошечной «жилой» площади! Первый этап спуска занял больше часа. Теперь — второй этап, я опять иду вниз, Валентин вновь стравливает веревку. Собака застыла на том ме­сте, куда ее поставили, в полной неподвижности.

Вот веревка ушла вниз, на 15, а затем на 20 метров. «Стой!» — кричу я Валентину «я на площадке, спу­скай вещи!»

За вторым этапом последовал третий, затем четвер­тый, пятый... Скалы были трудные, физическое состояние у нас — напряженное, начала чувствоваться усталость. Солнце палило во всю, нагревая скалы, нам было жар­ко, страшно хотелось пить, а где-то рядом шумел недо­сягаемый для нас ручей.

Еще этап, еще веревка, еще час... Наконец, послед­ние 20 метров. Покрутившись на веревке, — стена бы­ла с навесом — я опустился на долгожданную осыпь. Вот «приземлился» и Валентин. Трудный спуск закон­чился.

Сто пятьдесят метров — восемь этапов, семь часов! Напряжение сразу разрядилось, стало легко и радо­стно. Мы сбежали вниз к потоку и стали пить показав­шуюся несказанно вкусной воду.

Поднявшись вновь к вещам, мы увидели, что Захмо стояла, как окаменелая, на том же уступе, куда я ее по­ставил, — она была совершенно ошеломлена. Валентин взял ее на руки и снес к ручью, но и там она не пришла в себя. Тогда мы сунули ее носом в ручей, она очнулась, бросилась в воду и принялась жадно глотать ее.

Не задерживаясь долго на осыпи, быстро собрались и зашагали вниз в широкую долину, которая должна была вывести нас к реке Apr. Дно ее было покрыто мягкой зе­ленью, пейзаж напоминал тяньшанские сырты1. Дойдя до первых кустов стелющейся арчи, мы расположились на ночь.

Отлично выспавшись, мы решили не спешить дальше и основательно отдохнуть. Отсюда прекрасно были вид­ны знакомые очертания Чимтарги, была видна и верши­на Ганзы; на нее мы смотрели, запрокинув головы. Раз­глядывая южный и юго-западный склоны Ганзы, мы с трудом нашли место спуска: издали вся стена казалась совершенно отвесной, гладкой и спуск по ней — абсолютно невозможным.

Я досадовал, что накануне при спуске потерял воз­можность получить несколько эффектных кадров: пленка намоталась на затворный барабан и ФЭД вышел из строя. Сегодня я должен восполнить пробел — фотогра­фирую и рисую Чимтаргу и Ганзу.

Только после плотного обеда мы отправились в даль­нейший путь и вскоре вышли в долину реки Apr, одну из самых красивых в этом районе. В ней много зелени, крутые склоны покрыты кудрявыми кустами арчи, а бе­рега реки окружены густыми зарослями ивы и березы; изредка встречается рябина.

Почувствовалось присутствие людей; встретилось большое стадо овец и коз. Сторожевые собаки с ярост­ным лаем набросились на нашу Захмо, но она успела укрыться под защиту наших ледорубов. Немного ниже, на склонах расширившейся долины, зажелтели колхозные поля.

На ячменном поле, близ тропы, работали жнецы-таджики. Они заговорили с нами, объяснили, что они из кишлака Хайрамбет, расположенного километрах в тридцати отсюда, недалеко от слияния Искандер-дарьи с Ягнобом. Каждый клочок плодородной земли ценится здесь очень дорого; и поле, отстоящее на 30 км от селе­ния, — явление обычное. Немного дальше за речкой Биод нам попалась уют­ная полянка, и мы, выбрав большую арчу с широкой кроной, расположились под ней на ночь. На другой день, собравшись в дальнейший путь, мы увидели человека с двумя нагруженными ишаками, иду­щего вверх по тропе. Это был рабочий из геологического отряда Т.Н. Ивановой, работающего где-то в верховьях Казнока.

 

Ущелье реки Apг

Лесные заросли в долине реки Арг

 

Он сообщил нам, что московские альпинисты — двое мужчин и одна маленькая энергичная женщина — в на­стоящее время находятся в районе Чимтарги, но на вер­шину еще не поднимались. Мы рассказали о нашем вос­хождении на Ганзу и просили передать об этом моск­вичам.

Нижнее течение Арга очень богато растительностью, к арче и березе прибавился тополь, облепиха, барба­рис. Тропа шла то высоко над рекой среди редкого арчевого леса, то спускалась к густым лиственным зарослям у самой воды.

Еще километр-другой, и мы вышли к месту слияния реки Apr с рекой Кара-куль. Из этих чистых голубых рек образовывалась река Сары-таг, самая большая из впадающих в озеро Искандер-куль. Густая чаща исчезла, лишь кое-где зеленели кусты березы и ивняка.

На правом берегу реки был виден небольшой киш­лак Сары-таг, единственный постоянный населенный пункт выше озера.

Долина Сары-тага после Арга показалась нам сухой, пустынной и, несмотря на кишлак и желтеющую ниву, — безжизненной.

Впереди — знакомые контуры горы Дождемерной, подле нее высокая каменная гряда, пересекающая доли­ну. Эта гряда завального, а, может быть, и моренного происхождения, когда-то сдерживала воды озера, покры­вавшего часть долины рек Сары-таг и Кон-чач и даже нижнюю часть долины реки Apr. Бывший уровень озера отмечен хорошо заметной горизонтальной полоской ра­стительности по склонам, подобно полоскам, отмечающим бывшие уровни озера Искандер-куль.

Внизу завала — мостик через реку, от него уже зна­комый путь к Искандер-кулю. И вот опять озеро, опять обход его по бесконечным изгибам береговой тропы и, наконец, — тополевая роща, где десять дней назад был наш лагерь.