Невзоров, Александр Глебович 27 глава

Предположение о том, что поведением ранних homo могли управлять деменции^e, галлюцинозы, мании, стереотипии, кататония^f и эхолалия^g и так далее, т.е. то, из чего «состоит» (по И. Павлову) более-менее полно­ценная шизофрения в её сегодняшнем понимании, конечно, экзотич­но, но, полагаю, может иметь место лишь в романах, «житиях» или психо­логических сочинениях. Нейрофизиология же не оставляет сомнений в том, что только абсолютно адекватная и предельно точная рефлек­сия могла обеспечить выживаемость организму (виду, роду, семей­ству, отряду и так далее).

^e Приобретённое слабоумие. — Прим. ред.

^f Двигательные расстройства. — Прим. ред.

^g Неконтролируемое повторение слов, услышанных в чужой речи. — Прим. ред.

 

Но следует признать, что общая стилистика первобытного мышления человека при поверхностном анализе даёт основания признать не­кой нормой этого мышления то, что в XIX столетии получило название «шизофрения». Нет сомнения, что абстрагированная психиатрическая диагностика XIX-XXI веков именно так маркировала бы и ацтекский способ приумножения урожая тыкв, а также принятые в средневеко­вой Тюрингии методы укрепления стен через замуровывание в них детей, или эвхаристические практики. Но основываясь на сделанном выше анализе, мы получаем право на вывод, что эти и другие систем­ные прецеденты истории homo не имеют ничего общего с деменция­ми или иными повреждениями функций мозга, а есть, вероятно, след­ствие несопоставимости поставленных жизнью задач и возможностей «природного» разума человека. К тому же, шизофрения — явление комплектное, и кроме алогичного ответа на сложный «вызов» предпо­лагает наличие у «ответчика» множества иной симптоматики, а данны­ми о таковой ни классическая антропология, ни история не располага­ют. Более того, люди, массово демонстрирующие неадекватность при решении сложных вопросов, показывают точность, успешность, хоро­шую обучаемость в решении тех задач, где все составляющие очевид­ны. (В вопросах строительства, ремёсел, военного дела, иерархирова­ния своих сообществ и так далее.)

Исходя из вышесказанного разум не надо переоценивать, в нём нет ниче­го чрезвычайного или «уникального», это очень древняя и весьма банальная функция практически любого живого организма. Пере­численные выше факты и выводы также дают основания предпола­гать, что разум не является «главной функцией мозга».

Возникает два итоговых вопроса, касающиеся природы разума. Первый — о степени его развитости у homo сравнительно с дру­гими животными.

Второй — насколько анатомическая сложность мозга может слу­жить индикатором этой развитости?

На первый вопрос, ответ, полагаю, прост и очевиден: если разви­тость разума определять по точности тех поведенческих решений, что основаны на оценке явных факторов, то тут человек будет при­мерно равен любому другому животному, что подтверждают два миллиона лет его «дикой» истории и задокументированные образ­чики поведения «мауглеоидов».

К слову, теперь становится отчасти понятно, почему на простую за­дачу по усовершенствованию каменных орудий человеку понадоби­лось около миллиона лет.

В тех же случаях, когда поставленный перед «чистым разумом» вопрос содержит скрытые или неявные факторы, то основываясь лишь «сам на себе», отделённый от искусственных коллективных интеллектуальных систем, разум homo способен к решениям либо полностью ошибочным, либо содержащим очень высокий «про­цент ошибки», что в известной степени доказывают примеры, пред­ложенные классической антропологией, религиями, народной ме­дициной и так далее.

Что же касается второго вопроса, то однозначный ответ на него, вероятно, невозможен по простой причине отсутствия анатомиче­ского «субстрата разума».

Установив специализации практически всех отделов головного мозга, от мозжечка до лучистостей мозолистого тела, нейрофизио­логия не может и, вероятно, не сможет никогда указать ту мозговую структуру, которая собственно и генерирует интересующую нас функцию, т.е. разум.

К примеру:

Мы можем с определенной уверенностью не просто назвать те мозговые субстраты, которые осуществляют наш процесс визуали­зации мира, но и предъявить их «на стекле».

Для этого достаточно положить анатомический препарат голо­вы homo или любого другого млекопитающего на стол — и отпре­парировать из него глаза, т.е. внешнюю часть зрительного анали­затора головного мозга. Затем, вскрыв череп, достав и перевернув мозг, следует отделить оптический нерв, хиазму, зрительные тракты, прорезаться к латеральным коленчатым телам, лучистости Грациоле, клину, шпорной борозде, язычной извилинке, а затем коротким движением ланцета отодвинуть извлеченные структуры от основ­ной мозговой массы.

Этот набор анатомических фрагментиков и будет материальным субстратом нашего зрения.

К слову, разумеется, это очень упрощённая, грубая схема препаров­ки, так как для анатомической комплектности зрительного анализато­ра потребуются сверхтонкие манипуляции по отделению зрачковых иннерваторов, чёрного вещества, ядер Вестфаля — Эдингера, Якубо­вича, протектального, красного ядер и так далее. Можно секционировать ещё эффектнее: вслед за отпрепаровкой глаз в орбите, сделать выпил­ку части большого крыла клиновидной кости и глазничной части лоб­ной кости, а потом, после открытия черепа и мягкой оттяжки мозга от лобно-лицевой части, просто втянуть внутрь глаза, не нарушая их свя­зи с оптикусом, хиазмой и зрительным трактом.

Мы сможем попытаться анализировать его по прямым при­знакам развитости (например, по количеству нервных волокон в n. opticus или в radiatio optica) и отчасти оценить его развитость и сложность.

При этом мы обязаны будем признать, что «потеряли» в ходе на­шей препарации самое главное и ценное — т.е. те связи зритель­ного тракта со стволовыми ретикулярными и прочими структурами мозга, что побуждали его функционировать, и «пользовались» ре­зультатами его деятельности.

К слову, эти связи не всегда прямы; к примеру, связь с лимби­ческой системой и гипоталамусом идёт через медиальные ядра та­ламуса.

Тем не менее пусть и лишенный движущих его связей, перед нами, зримый и осязаемый, будет лежать анатомический субстрат функ­ции зрения.

Примерно такую же процедуру мы можем проделать практиче­ски с любой функцией головного мозга: со слухом, обонянием, тактилизацией, болью, моториками, хеморецепцией (вкусом), вокали­зацией и так далее.

Естественно, «набор анатомических фрагментиков» каждый раз будет существенно отличаться и количеством и размером отпрепаровок, не говоря уже о тех случаях, когда к нашему маленькому собра­нию «на стекле» придётся добавлять бесконечные ветвления висце­ральной нервной системы, извлечённой из внутренних органов.

Ничего подобного с функцией разума мы проделать не сможем. Эта функция не имеет своего собственного субстрата, а является ре­зультатом взаимоотношений ретикулярной формации, гиппокампа и иных стволовых древних структур с анализаторами и рецепторами.

Констатация этого обстоятельства не подразумевает никакого драматического подтекста, она всего лишь выводит нас на вывод, что пытаться искать индикацию развитости разума имеет смысл лишь в простом наличии связей и трактов, а вот общее развитие го­ловного мозга таким индикатором являться, по всей вероятности, не будет.

Да, увеличение общего объёма мозга и усложнение корковых структур, обилие ассоциативных и проекционных зон коры голов­ного мозга, скорость и стабильность движения медиаторов — всё это является несомненным свидетельством ароморфоза. Но как де­монстрируют приведённые выше примеры из народной медицины, религий, мифологии, к качеству «основных продуктов», т.е. ответов на сложные вопросы, поставленных средой, всё это не имеет ни ма­лейшего отношения.

Если бы разум был полноценной, многообъемлющей функцией, которая способна предложить эти «верные ответы», то никакой по­требности в интеллекте, вероятно, никогда бы и не возникло, как не возникло бы потребности в каменном рубиле, если бы зубы и когти homo были бы в состоянии сами вспороть кожу на приготовленной к съедению туше.

Иными словами, все впечатляющие современные возможности homo не имеют к разуму никакого отношения, а связаны исключительно с интеллектом, с искусственно созданной поколениями системой обмена и хранения относительно достоверной информации, об­разовавшейся и развившейся через конфликты опыта с традиция­ми, мифами, религиями и другими порождениями чистого разума («первобытным мышлением»).

Вычислить точную точку отсчёта, некий момент зарождения этой системы не представляется возможным, но, по всей вероятности, она возникла практически одновременно с первыми глобальными экзерсисами первобытного мышления и сосуществовала с ними парал­лельно, то конфликтуя, то контактируя, но никогда не «сливаясь». Пер­воначально представленная одиночками, решившимися на конфликт с традицией и нормой, она долгое время существовала в «тени» чи­стого разума и не имела особого влияния. Порождена была, по всей вероятности, простыми агрессиями (praedonia, justa), желанием по­лучить преимущества через обладание верными ответами на слож­ные вопросы и наблюдениями за неэффективностью тех решений, что предлагало первобытное мышление. До накопления того опыта, кото­рый мы можем сегодня маркировать как «естественнонаучный», была неэффективна, порождая лишь размышления, подобные тем, что про­славили Фалеса Милетского или милые нелепости Аристотеля. Отча­сти, «веками рождения» интеллекта (полного антагониста мышления первобытного) можно считать времена появления космогоний Анак­симандра, Ферекида Сиросского и Анаксимена. Впрочем, учитывая, что независимость их разработок от древнеиранской космогонии остает­ся дискутивной и трудноопределяемой даже для крупнейших авто­ритетов в этой зыбкой области (таких как М. Л. Уэст, Э. Целлер, Э. Рет, Г. Дильс), «точная дата» зарождения интеллектуальной системы навсег­да останется неизвестной. (Ignoramus et ignorabimus. — Не знаем и не узнаем.)

Исходные, базовые способности разума homo очень не велики и, вероятно, не превышают таковых у большинства животных с раз­витыми связями структур мозга. (Подтверждением этого тезиса слу­жит палеолитическая ипостась человека, когда тот в течение беско­нечно долгого периода являлся самым обычным животным.)

Определённые преимущества, позволившие человеку сделать столь удачную эволюционную карьеру, т.е. создать орудия, перво­начальные механизмы, ремёсла, письменность, строительные на­выки, по всей вероятности, бесполезно искать лишь в особенностях строения и объёма его мозга.

Но эти преимущества, несомненно, есть, следовательно, есть во­прос, требующий ответа.

Традиции естествознания в целом и нейрофизиологии в частно­сти предлагают в качестве области поиска этих преимуществ внецеребральные анатомические особенности homo и прежде всего — его передние конечности:

«Нервная система, как инициатор в овладении приматами сложны­ми условиями древесной жизни, привела к формированию руки. При переходе в эволюции человека от древесной жизни к прямохождению на ногах, руки стали не органами движения и передвижения, а органами метания и труда....Удачное сочетание центра (мозга) и периферии (рук), “инициатива” мозга и активность в овладении и использовании слож­ных условий древесной жизни стали фактором чрезвычайной важности в эволюции человека» (Стрельников И. Д. Анатомо-физиологические основы видообразования позвоночных, 1970).

Ещё более категоричен Г. Шеперд: «Главный интерес для нас представляют передние конечности, так как из них развились рука и кисть руки, т.е. органы, имевшие особое значение в эволюции при­матов. Кисть руки — одно из наиболее эффективных и универсальных приспособлений, возникших в процессе филогенеза. Манипуляцион­ные возможности кистей рук сыграли решающую роль в эволюции при­матов» (Шеперд Г. Нейробиология, 1987. Т. 2).

Следует отметить, что данное понимание не является нова­цией или открытием физиологии XX века, оно с полной отчётли­востью было сформулировано ещё Клодом Адрианом Гельвецием в XVIII столетии: «Если бы природа создала бы на конце нашей руки не кисть с гибкими пальцами, а лошадиное копыто, тогда, без со­мнения, люди не знали бы ни ремёсел, ни жилищ, не умели бы за­щищаться от животных, и озабоченные исключительно добывани­ем пищи и стремлением избежать диких зверей, всё ещё бродили бы в лесах пугливыми стадами» (Гельвеций К. А. Об уме, 1973).

Полагаю, из трёх предложенных выше реплик о роли кисти руки в эволюционной судьбе человека, наиболее содержательной и точ­ной является реплика К. А. Гельвеция, т.к. в её романтическом категоризме больше подлинной физиологии, чем в аккуратных выводах академиков XX века.

Илл. 65. Кисть руки человека

(Из выводов Г. Шеперда и И. Стрельникова не со всей полнотой явству­ет тот факт, что иная, чуть менее удачная конструкция передних конеч­ностей навсегда оставила бы homo обычным животным, несмотря на всю развитость и «исключительность» его мозга.)

Вкратце рассмотрим анатомическую и нейрофизиологическую составляющие феномена кисти руки человека (илл. 65).

Эволюционный путь от эврибазальных складок древних рыб до кистей рук приматов понятен и в известной степени очевиден.

Примерно 450 миллионов лет назад эти складки начали то «раз­гоняться» в плавники, то редуцироваться, то переформировываться в жгутовидные гибкие лучи, присоски, лопасти, пальцевидные вы­росты и щупальца. При выходе части организмов на сушу плавни­ки и лопасти перестроились вместе с плечевым поясом, частично погрузившись под кожу и образовав ключицы, частично выпятив­шись, чтобы обеспечить минимальную пальцеходность (илл. 66).

«Примитивные рептилии, в равной мере как и их непосредствен­ные потомки — первичные млекопитающие, будучи ещё наземными формами и передвигаясь по зыбкой и неровной поверхности грунта, приобрели основные морфо-функциональные предпосылки, опре­делившиеся приспособлением поверхности ладони к неровностям почвы. Это выразилось в пронаторно-супинаторной подвижности предплечья и хватательных свойствах кисти» (Jones W. Man's Place among the Mammals, 1929).

Co временем кости запястья и предплюсны удлинились, а сами конечности специфицировались в лазательные, хватательные, пальцеходные, роющие, стопоходящие и, соответственно, снабди­лись когтями, пальцами, копытами или волярными подушечками (илл. 67).

(Причины и механизмы этих изменений превосходно изложены в те­ории конечностей А. Н.Северцова, в его труде «Морфологические за­кономерности эволюции» (1939) и пересказывать их нет необходи­мости.)

Илл. 66.

А. Плечевой пояс Edestosaurus dispar, вид сверху, с — coracoideum, sc — scapula, st — sternum, h — humerus, r — radius, u — ulna, me — metacarpus, l-V — пальцы.

В. Тазовый пояс Platecarpus simus, верхний мел.

Il — ileum, pb — pubis, is — ischium, f—femur, t — tibia, f — fibula, mt — metatarsus, l-V —пальцы.

 

Следует отметить, что с момента выхода на сушу, манипулятор­ная функция передних конечностей почти всегда «подразумева­лась», но оставалась «бедным родственником» при простой локо­моции и специальных функциях (вроде копания или присасывания к гладким вертикалям).

Исключение, как мы помним, составляли анатомические особен­ности примитивных архозавров, терапод, части зауроподоморфов, птицетазовых динозавров и рауизухий. (Именно на этих группах эволюция ставила свои «первые опыты» бипедальности и относи­тельной свободы передних конечностей.)

 

 

 

Илл. 67. Скелет передней конечности наземных позвоночных.
В верхнем ряду слева направо: саламандра, морская черепаха, крокодил,
птица. В нижнем ряду: летучая мышь, кит, крот, человек.
Гомологичные кости обозначены одинаковыми буквами.

К примеру, позднетриасовый Coelophysis. «Ключица сохраняет­ся, но редуцирована, что высвобождает плечевой пояс и придаёт большую маневренность передним конечностям. Сами они слабые и данных об их участии в поддержании тела нет. Кисть, редуциро­ванная до трёх функционирующих пальцев и рудимента четвёрто­го хорошо приспособлена для хватания» (Кэррол Р. Палеонтология и эволюция позвоночных, 1993). В. Кумбз полагает, что «пропорции конечностей некоторых динозавров очень близки к таковым у бе­гающих млекопитающих» (Coombs W. Theoretical Aspects of Cursorial Adaptations in Dinosaurs, 1978). Впрочем, всё не так однозначно: по большей части бипедальность динозавров отнюдь не означала при­способленность их передних конечностей даже к минимально слож­ным манипуляциям: к примеру, у мегалозавров передние конечности были трёхпалыми, снабжёнными длинными, загнутыми назад когтя­ми, у тираннозавров — двухпалыми, а у части гадрозавров пальцы ки­сти были обвязаны перепонками. Осмотр черепа типичного терапода Allosaurus не предполагает возможности размещения в нём мозга, имеющего развитые зоны тонкой моторики (илл. 68). Мы очень мало знаем о мозге архозавров, терапод, зауроподоморфов и так далее, но сегодняшнее понимание того, как обширно должно быть церебраль­ное обеспечение тонких манипуляций, позволяет (сопоставительно с черепами динозавров) усомниться в том, что они были способны на какие-либо движения, кроме самых примитивных и грубых.

Илл. 68. Череп типичного терапода Allosaurus

 

Илл. 69. Глубокая поперечная плюсневая связка —

lig. metatarsale transversum profundum

 

Ното стал «второй попыткой» эволюции полностью освободить передние конечности от опорных и двигательных нагрузок, но это­го освобождения бы не произошло, и рука человека, несмотря на весь свой анатомический потенциал, никогда бы не состоялась как успешный манипулятор, если бы в стопе homo отсутствовала или не смогла бы развиться глубокая поперечная плюсневая связка — lig. metatarsale transversum profundum (илл. 69).

Эта связка, являясь фиброзным тяжем, идёт от головки первой плюс­невой кости до пятой плюсневой кости, срастаясь с капсулами плюсне-фаланговых суставов, и связует собой головки всех плюсневых костей, формируя из них упругий свод. Если бы не этот свод, дающий упор не на всю подошвенную поверхность, а лишь на пяточный бугор и голов­ки I и V плюсневых костей, продолжительное прямохождение было бы либо малореально, либо мучительно. Более того, именно эта связ­ка, вкупе с подошвенным перекрестом hiasma plantare, апоневрозом и латеральным подошвенным возвышением eminentiaplantaris lateralis даёт стопе тонкую силовую маневренность (устойчивость) и преобра­зовывает энергию мышц самой стопы, голени и бедер в очень дозиро­ванные движения.

К примеру, анатомическая возможность обхватить горящую вет­ку пальцами руки, поднять её и начать с ней манипуляции — сама по себе мало что значит. Естественно, роль кисти руки в этом вопро­се сверхважна, но только lig. metatarsale transversum profundum мо­жет обеспечить телу схватившего ветку то положение, когда огонь на ней не будет опасен для самого схватившего, то есть устойчивую и комфортную эректильность. Поясняю: обезьяна, проделавшая такой трюк с горящей веткой (по всей вероятности), подожжёт саму себя при первой попытке передвижения вперед. Впрочем, и настоящего прочного и легкого захвата ветви у обезьяны тоже не получится, но об этом — чуть позже.

Итак, как мы видим, полноценная манипулятивность перед­них конечностей невозможна без набора определённых анато­мических свойств конечностей задних. В человеке эти два морфо­логических свойства «встретились» и начали очень любопытное взаимодействие. Полностью освобожденные руки позволили жи­вотному homo начать реализовывать на практике базовые воз­можности разума.

Переоценивать этот выигрыш homo в анатомической эволюци­онной лотерее, полагаю, не следует. Очень многие животные облада­ют удивительными качествами именно благодаря тому, что в их ор­ганизмах «совпали» два, три или даже более взаимоработающие свойства. (Свойства могут быть малозначащими сами по себе, но в сочетании друг с другом — весьма продуктивными и сообщающи­ми организму выживаемость и плодовитость.)

Вероятно, имеет смысл уточнить отличия кисти руки человека и обе­зьяны: прежде всего это (по Е. Даниловой «Эволюция руки» (1965)) удли­нённость II пястной кости и редуцированность шиловидного отростка локтевой кости, что обеспечивает свободу кисти в ульнарном направ­лении и даёт исключительную свободу и мощь большому пальцу, му­скулатура которого иннервируется сразу тремя (лучевым, срединным и локтевым) нервами.

Теперь вспомним основные задачи, которые решаются организ­мами через манипулирования. Это (по Шеперду) «схватывание, за­щипывание, разрывание, удерживание, выдавливание содержимого, раздавливание, обследование, ощупывание».

Нет необходимости уточнять, что смысл большинства этих дей­ствий — получение доступа к еде; посему основными манипулято­рами становятся именно передние конечности как наиболее при­ближенные к ротовому отверстию.

Манипуляторы должны обладать не только значительной, но и тонко регулируемой мышечной силой, «обострённой» термиче­ской, болевой и тактильной чувствительностью, а проприоцептив­ная картина, транслирующая в мозг их положения, состояния, дви­жения, — должна быть сверхточной⁵⁵.

Всё это требует очень «подробной» иннервации их связок, му­скулов и покровных слоев, установления мощных эфферентно­-афферентных связей с головным мозгом и развития в самом мозге обширных корковых полей для обеспечения всех этих регулиро­вок; а как мы знаем, увеличение головного мозга человека «шло не равномерно, а в основном за счёт увеличения мозжечка, двигатель­ной коры и её ассоциативных областей» (Passingham R. Changes in the Size and Organization of the Brain in Man and His Ancestors, 1975).

Неслучайно в коре головного мозга человека именно кисть руки имеет наибольшее «представительство», во много раз превосхо­дящее те моторные «зоны», что ведают стопой, бедром, голенью и так далее: «Следует отметить, что площадь соматотропических проек­ционных зон в коре полушарий пропорциональна сложности дви­жений, выполняемых группой мышц. Наибольшую по площади соматотропическую проекцию имеют мышцы кисти» (Гайворон­ский И., Гайворонский Д. Функциональная анатомия нервной систе­мы, 2007), а связь мозга и кисти обеспечивается (в том числе) частью пирамидного кортикоспинального тракта, состоящего из (пример­но) миллиона волокон.

По Лассеку и Уитли (1945) — 1 100998 волокон; по материалам 23 ис­следований Ферхарта и Крамера (1952) — от 700000 до 1 282000 во­локон; по Майеру (1959) — от 749000 до 1 391 000 волокон. Следует оговорить, что тонкая моторика рук — далеко не единственная «за­бота» tractus corticospinalis, а точное количество волокон, обслуживаю­щих связь кистей рук с моторной корой, не установлено, но по мнению В. М. Бехтерева, подтверждённому исследованиями Д. Капперса, Г. Гу­бера, Е. Кросби (1936), А.Лассека (1946), оно, вероятно, значительно. Примечательно, что пирамидный тракт человека, служащий, по мне­нию В. М. Бехтерева, для обеспечения точности и ювелирности «обо­собленных» движений (в том числе) пальцев, занимает до 30% пло­щади поперечного сечения спинного мозга (по С. Блинкову, 1964). Сам В. М. Бехтерев пояснял столь значительное его представительство в спинномозговом субстрате следующим образом: «Пирамидный пу­чок является естественным последствием дифференцировки мозго­вых проводников, предназначенных для особой специальной цели, состоящей в передаче от коры к низшим центрам импульсов для обособленных движений. Поэтому вместе с большим развитием у животных обособленных движений всегда обнаруживается и боль­шее развитие пирамидных пучков» (Бехтерев В. М. Основы учения о функциях мозга, 1905).

А здесь, полагаю, будет уместным возвращение к теме «белой кры­сы Олдса». Вернее, к той потребности головного мозга в раздражи­телях, что стала одной из вероятных причин филогенеза в целом и развития человека в частности.

Итак.

По всей вероятности, те возможности, которые дали животному homo первые манипуляции, т.е. способность пусть и минимально, но корректировать реальность, подчинять её, видоизменять пред­меты и вступать с ними в новые отношения, оказались ещё одним, новым, раздражителем, достаточно сильным для того, чтобы мозг человека начал искать этот раздражитель вновь и вновь, с той же настойчивостью, с какой мозг белой крысы в лаборатории Хэбба ис­кал заветную педальку.

Возможно, в этом утверждении содержится излишний «физиологи­ческий механицизм», сводящий всю историю человека к поиску его мозгом тех раздражителей, что могли бы вызвать возбуждение ней­ронных масс и структур. Возможно.

И. П. Павлов в 1933 году характеризовал подобный «механи­цизм» следующим образом: «Многих, даже научно думающих лю­дей почти раздражают эти попытки физиологического объяснения психических явлений, и поэтому эти объяснения сердито обзывают­ся “механическими” с расчётом этим резко подчеркнуть как явную несообразность, нелепость сближения субъективных переживаний с механикой....Истинное механическое толкование остается идеа­лом естественно-научного исследования, к которому лишь медлен­но приближается и будет долго приближаться изучение всей дей­ствительности, включая в неё и нас. Всё современное естествознание в целом есть только длинная цепь этапных приближений к механи­ческому объяснению, объединенных на всём их протяжении вер­ховным принципом причинности, детерминизма: нет действия без причины» (Павлов И. П. Последние сообщения по физиологии и па­тологии высшей нервной деятельности, 1933. Вып. II).

Следует принять во внимание, что кроме предложенного нами «физиологического механицизма» ни одна из существующих гипо­тез антропогенеза пока не даёт ответа на очень важный вопрос: чем стимулировалось самое начало процесса камнеобработки, те са­мые первые опыты кидания, расколов и расщепов камней? (По всей вероятности, это «начало» было растянуто на десятки или даже сот­ни тысячелетий.)

Возможно, именно этот момент является «ключиковым» и ко всей дальнейшей истории человека, так как несколько проясняет сам принцип взаимодействия разума и анатомических особенностей homo.

Что именно могло побуждать обычное животное к его первым странным занятиям с камнями? Никаких объяснимых практических причин или стимулов делать это у него, по всей вероятности, не было. Тот бытовой результат, который мог бы прояснить заинтересо­ванность homo в острогранных кварцах и гальках, мог образовать­ся и быть «обнаруженным» человеком палеолита лишь в результате множества проб и ошибок, спустя значительное время после нача­ла его «экспериментов».

(Прогностические же способности чистого животного разума че­ловека, как мы знаем, не велики, а при отсутствии в его гиппокам­пальной базе материала для конструирования ассоциаций — и во­все ничтожны.)

Иными словами, животное homo не могло иметь даже малейшего понятия не только о конечном результате своих манипуляций с камнями, но даже и о результате промежуточном, так как не имело на тот мо­мент опыта применения ни скребков, ни рубил. (Опыт придёт толь­ко с окончательным овеществлением и бытовым применением этих орудий, т.е. значительно позже.)

Попробуем восстановить эту картину и найти наиболее возмож­ный стимул.

Итак, ряд особенностей кисти передней конечности когда-то дал животному homo возможность прочно сжать камень, а затем и ки­нуть его. Будучи целым комплексом необычных зрительных, мио­логических и тактильных впечатлений, это действие должно было стать очень сильным новым раздражителем; вероятно, прежде все­го за счёт вдруг возникшей «баллистической власти» над камнем, того острого и странного ощущения, когда уже отделившийся (ушед­ший в полет) предмет продолжает «исполнять желание» метнувше­го его, двигаясь по заданной траектории.

Удивительность ощущения этой власти над предметом (новизна и сила раздражителя), несомненно, спровоцировала мозг на много­кратные повторения этого действия.

А потом настало мгновение, когда брошенный камень ударился о другой камень и раскололся.

Пришла пора подобрать осколки и убедиться в инструменталь­ных возможностях разбитого камня, теперь имеющего острую грань, что крайне важно для существа без настоящих клыков и когтей.

Эти принципиально новые для животного действия спровоци­ровали возникновение целого ряда новых сильных раздражений его мозга. Многократное усугубление возможностей, которое дали осколки, «отворило врата» в целый мир необыкновенных по силе возбудителей, за которыми и начал «охоту» мозг.

Несомненно, опыт метания и разбития был многократно повто­рен. Потом пришло видение того, что метательный способ часто приводит к потерям ценных осколков. (Разум животного здесь вы­полнил вполне посильную для него работу, так как все компоненты задачи были явными.)