Невзоров, Александр Глебович 23 глава

(Stark P, Boyd E. Effects of Cholinergic Drugs on Hypothalamic Self-Stimula­tion Response Rates of Dogs, 1963; Goodman I., Brown J. Stimulation of Posi­tively and Negatively Reinforcing Sites in the Avian Brain, 1966; Lilly J., Miller A. Operant Conditioning of the Bottlenose Dolphin with Electrical Stimulation of the Brain, 1962; Persson N. Self-Stimulation in the goat, 1962.)

Человек лишь шесть раз стал объектом таких экспериментов (К. Сэм-Якобсен и А. Торкильдсен; М. Бишоп — С. Елдер), и во всех этих случаях эффект, открытый Д. Олдсом и П. Милнером был (в об­щих чертах) успешно повторен.

(Полагаю, исследования на homo не могут быть признаны безупреч­ными или даже полноценными. Хотя электрораздражение прово­дилось с согласия пациентов и лишь сопровождало нейрохирурги­ческие операции, т.н. этические нормы существенно ограничивали возможности исследователей.)

(Sem-Jacobsen С, Torkildsen A. Depth Recording and Electrical Stimulation in the Human Brain, 1960; Bishop M., Elder S., Heath R. Intracranial Self­-Stimulation in Man, 1963.)

Несмотря на обилие лабораторного материала и титулованность кафедр, где повторялось, усложнялось и совершенствовалось это открытие, мы всё же вернёмся в скромную лабораторию Хэбба, к первому эксперименту Д. Олдса и П. Милнера.

Как вы, вероятно, помните, смысл опыта заключался в том, что подопытной белой крысе с вживленными в мозг электродиками была предоставлена полная возможность раздражать определен­ные зоны своего мозга через нажатие педальки в несколько видо­изменённом «ящике Скиннера» (илл. 58).

«Раздражающие электроды, хронически вживлённые в подкорко­вые структуры (мозга крысы — Прим. автора), были соединены посред­ством тонкого гибкого провода с источником тока» (Окс С. Основы ней­рофизиологии, 1969).

Илл. 58. Опыт Дж. Олдса — П. Милнера

 

Впрочем, самое лучшее описание своего опыта даёт сам Олдс:

 

«Когда крыса наступает на педаль (мы использовали самые различные виды педалей), она производит раздражение собственного мозга. Раздра­жение прекращается через полсекунды после включения, даже если кры­са продолжает нажимать на педаль; поэтому для нанесения повторного раздражения крыса должна отпустить педаль и снова нажать на неё. Если во время самораздражения электрическая цепь прерывается эксперимен­татором, так что надавливание на педаль перестает вызывать раздраже­ние, животное несколько раз с яростью нажимает на педаль и только по­сле этого отворачивается от педали и начинает чиститься или засыпает... В качестве поощрения при надавливании на педаль крыса всегда получа­ет лишь раздражение мозга...» (Olds J. Differentiation of Reward Systems in the Brain by Self-stimulation Technics, 1960).

 

Илл. 59. Схема опыта Олдса.

Нажимая на рычаг, крыса на короткое время включает электрический
ток, который вызывает раздражение её мозга (самораздражение).
Реакции на нажатие регистрируются специальным прибором; сила
раздражения измеряется с помощью осциллоскопа

Примечательно, что олдсовская белая крыса, ради получения тех ощущений, которые давали разряды синусоидального тока 5-100 μa с частотой 60 Гц, пренебрегала любыми другими радостя­ми жизни, т.е. сном и едой. Количество нажатий и, соответственно, полученных мозгом крысы разрядов, достигало 5000 в 1 час. (Ино­гда — до 8000) (илл. 59).

«В опытах на крысах Олдс установил, что животные могут нажи­мать на рычаг безостановочно, до полного изнеможения. Животные предпочитают самораздражение приему пищи, спариванию; они гото­вы испытать боль с тем, чтобы добраться до рычага и возобновить само­раздражение» (Окc С. Основы нейрофизиологии, 1969).

К. Сем-Джекобсен и А. Торкильдсен во время нейрохирургических опе­раций на ненаркотизированных больных людях решились (отчасти) по­вторить эксперимент Олдса, током той же, «крысиной», частоты (и элек­тродом того же калибра, т.е. 0,25мм) раздражая различные участки мозга своих пациентов. Повторяю, надо понимать, что в этих случаях опыты не могут считаться полноценными, так как исследователи были сильно ограничены во времени, в количестве раздражаемых точек, в глубине установки электродов. Тем не менее «получив возможность контро­лировать частоту раздражения, испытуемый прибегал к самораздражению... Больной отмечал появление чувства радости и удовлетво­рения, а временами — приятное щекотание в мышцах области таза» (Sem-Jacobsen С., Torkildsen A. Depth Recording and Electrical Stimulation in the Human Brain, 1960). На все вопросы о возможных различиях реакций, связанных с различием мозга homo и rattus norvegicus, ещё в тридцатые годы XX века ответил классик нейрофизиологии, радикал-академист Карл Спенсер Лешли (1890-1958), который в своих экспериментах 1909-1929 гг. имел возможность доскональнее прочих разобраться в струк­турах и особенностях мозга лабораторных крыс: I. «Я начинаю сомне­ваться в том, что эволюция млекопитающих привела к какому-либо изменению основной организации или механики деятельности го­ловного мозга. Наблюдающиеся в этом отношении большие разли­чия являются скорее различием в объёме, чем в организации» (The Relation Between Cerebral Mass, Learning and Retention, 1925); II. «Помимо функции пространственной ориентации, имеется мало данных, кото­рые бы свидетельствовали о более тонкой корковой дифференциации у человека в сравнении с крысой» (Мозг и интеллект, 1933).

Уточним топографию вживления электродиков в опытах Д. Олд­са и его последователей.

Разумеется, в первую очередь воздействиям тока подвергались древнейшие структуры обонятельного и среднего мозга: гипота­ламус, гипоталамические структуры, амигдала, гиппокамп, энторинальная зона, свод, перегородка, а также различные участки, где на­ходятся средоточия ядер ретикулярной формации.

Следует отметить, что наивысшей интенсивности (7000-8000 раз в час) самораздражение достигало при установке электродов в об­ласть nucleus interpeduncularis, которое относится к бесспорным (даже по Бакстеру и Ольшевскому) ретикулярным ядрам, а судя по его характерному расположению, возможно, к ядрам наидревней­шим, с которых и началась когда-то история головного мозга.

Интерпедункулярное ядро ретикулярной формации (nucleus interpe­duncularis) мы можем без труда обнаружить у миксины, миноги, аку­лы и крокодила. У миксины (согласно Л. Эдингеру, 1911) оно имеет ещё несколько размытую форму, но уже у миноги получает первую отчёт­ливость очертаний; у акулы являет собой почти полноценное ядро и хорошо наблюдается аккурат под ядрами глазодвигательного не­рва, чуть кзади от fasciculus longitudinalis centralis (по Капперсу), а вот у крокодила обретает уже все свое окончательное великолепие и ста­новится почти неотличимо от nucleus interpeduncularis медведя, чело­века или свиньи. (У млекопитающих оно в полном соответствии со сво­им названием располагается над межножковой ямкой.)

Полагаю, необходимо упомянуть и то, что электровоздействие на ряд «точек» в архео- и палеоструктурах вызывало не некую «общую», а лишь локальные специфические реакции: семяизвержение, силь­ную жажду, голод, сон (Milner Р. Physiological Psychology, 1970). Но та­ких точек оказалось всё же значительно меньше, чем зон «общего» возбуждения мозга, и наличие точек специфического возбуждения никак не меняло глобальной картины.

Столь же существенен и тот факт, что частота самораздражения уменьшалась по мере удаления электродиков от ядер ретикулярной формации, а в некоторых областях прекращалась вовсе (район сво­да и зубчатой извилины), что вполне могло быть указанием либо на дискомфортность, либо на прямую болезненность воздействия тока.

Но при всех экспериментах твердо фиксировалось значитель­ное преобладание зон, воздействие на которые провоцирова­ло бесконечные повторения: «Только при раздражении некоторых участков этой системы можно наблюдать стремление животного из­бегать электрического раздражения. Следовательно, у крыс область раздражения, которой животное избегает, чрезвычайно мала по срав­нению с обширной областью, к электрическому раздражению кото­рой животное стремится» (Olds J. Differentiation of Reward Systems in the Brain by Self-stimulation Technics, 1960).

Сумма этих фактов, неоднократно подтвержденных и зафикси­рованных, позволила Д. Олдсу сделать чрезвычайно важный вывод: «Таким образом, нельзя рассматривать мозг как систему, стремя­щуюся уменьшить собственное возбуждение, так как значительная его часть проявляет тенденцию к увеличению своего возбуждения» (Olds J. Differentiation of Reward Systems in the Brain by Self-stimulation Technics, 1960).

Хотя нет никаких оснований сомневаться в постулате У. Г. Пен­филда: «Рефлекторная деятельность, несомненно, совершенно оди­накова у человека и высших животных» (Пенфилд У. Г. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга человека, 1958), да и добросовестность «крысиных» экспериментов является очевид­ной, но олдсовский опыт нельзя безоговорочно переносить на ис­следуемую нами гипотезу о мышлении как о некоем глобальном или «универсальном» способе самораздражения мозга.

Результаты опытов Олдса лишь дают известное право говорить о «жадности» мозга к различным раздражающим факторам и о том, что продуктом этих раздражений могут быть весьма любопытные процессы.

Мышление, вероятно, лишь один из таких процессов, но мы силь­но переоцениваем его «глобальность» и его значимость для моз­га. Прежде всего потому, что оно явно (и значительно) уступает по своей раздражительной силе как тем воздействиям, которые были опробованы в лаборатории Хэбба, так и многим другим.

Оно, несомненно, обладает определённой раздражительной си­лой, но эта сила не так велика, чтобы сделать процесс мышления самым «желанным» и глобальным средством возбуждения цере­бральных структур.

Что же может служить самым простым индикатором экстремаль­ности или «штатности» физиологического состояния этих структур?

Прежде всего — ликвор, т.е. питающая и омывающая мозг цере­броспинальная жидкость, являющаяся и «кормильцем» мозга, и его основной «средой».

«Ликвор является зеркалом, отражающим процессы, происходящие в тканях мозга» (Фридман А. П. Основы ликворологии: учение о жидко­сти мозга, 1971).

Однако, судя по неизменности давления, химизма, объёма, электропроводимости цистернального и вентрикулярного ликво­ра, т.е. по относительной физиологической «безмятежности» мозга, мышление в «масштабах» мозга не является не только экстремаль­ным, но даже и просто «заметным» явлением.

Известно, что любые колебания физиологического состояния моз­га в первую очередь отражаются на химизме, давлении, электропро­водности и количестве ликвора. Гнойный и эпидемический менин­гиты, полиомиелит, миелит, табес, любые сосудистые заболевания мозга — резко меняют данные нормы электропроводимости, т.е. с 1,05 × 102 — 2,00 × 102 (по Фридману) до самых различных значений. Эпилептоидные состояния, алкоголь, люэс, малярия резко меняют как электропроводимость, так и химизм ликвора (Klemperer et Weismann, 1940). Не столь резко, но всё же существенно состав ликвора (щелоч­ной) изменяют даже такие факторы, как сон или бессонница (Lejandr et Pierr, 1921); а изменение температуры тела или простейший эфир­ный наркоз кардинально искажают в нём т.н. картину сахара.

Психические заболевания влияют на содержание в ликворе дофами­на, серотонина, ГАМК, кальция (Цветанова, 1986). Более того, на лик­ворное давление оказывает сильное влияние даже факт общей вертикализации тела (стояния) или полувертикализации (сидения). Но никаких данных о метаморфозах ликвора соотносительно с процес­сом даже самого напряженного мышления не существует. Картинки КТ, МРТ и даже ПЭТ хороши для формальной диагностики гематом, гидро­цефалий, вентрикулитов и так далее, но никак не для оценки «процессов мышления». (Полагаю, для обсуждения «открытий-однодневок» или откровенных спекуляций здесь не самое подходящее место.)

Ещё одним косвенным доказательством того, что мышление от­носится к безусловно раздражительным процессам, но не к экстре­мальным, а к штатным и, вероятно, мало «обременительным» для мозга, может служить сопоставление электроэнцефалограмм коры решающего математические задачи А. Эйнштейна и кошки, ретику­лярная формация которой подверглась одиночному электрораз­дражению (в области таламуса). И в том и в другом случае мы сперва видим примерно схожий, очень отчётливый α-ритм, прерываемый неким небольшим скачком, характерным для «реакции пробуж­дения».

С кошкой всё понятно, в момент «скачка» она получила разряд в область таламуса, который немедленно потребовал «ответа» от анализаторов коры.

С А. Эйнштейном все несколько иначе, но всё же, в принци­пе, сопоставимо и по причинности, и по электроэнцефалограмме. Г. Джаспер, проводивший его электроэнцефалографирование, пи­шет следующее: «Например, когда Эйнштейн производил довольно запутанные математические операции, которые он, однако, выпол­нял совершенно автоматически, у него регистрировался отчётли­вый непрерывный α-ритм. Внезапно α-ритм у него исчез, а сам Эйн­штейн казался обеспокоенным. Когда его спросили, случилось ли что-нибудь неприятное, он ответил, что нашёл ошибку в расчётах, которые сделал накануне, и попросил тут же позвонить по телефо­ну в Принстон» (Джаспер Г. Электрофизиология и эксперименталь­ная эпилепсия // Пенфилд У., Джаспер Г. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга человека, 1958).

Разумеется, речь не идёт об идентичности электроэнцефалограмм или реакций мозга, а лишь о том, что как в том, так и в другом слу­чае все колебания (сравнительно даже с легчайшими ишемически­ми или эпилептоидными состояниями или реакциями на введение метразола, эзерина, ацетилхолина, стрихнина и так далее) находились в пределах усредненной относительной нормы.

Исследования, специально посвященные электроэнцефалографиче­скому «рисунку» мышления, почти всегда (с незначительными откло­нениями) регистрируют обычные колебания альфа-ритма, лёгкое уси­ление бета-активности, чуть (всплесково) меняясь при добавлении в процесс мышления различных эмоциональных компонентов (Лан­ге Дж., Сторм Ван Левен В., Верре П. Корреляция между психологически­ми и электроэнцефалографическими явлениями // Электроэнцефало­графическое исследование высшей нервной деятельности, 1962).

Вернёмся к Дж. Олдсу и его экспериментам.

Кстати, при всей уникальности опытов как самого Олдса, так и его последователей история, начавшаяся в лаборатории Хэбба, не получила ни продолжения, ни развития, ни завершения.

Она оказалась лишь подобием «дудочки крысолова». Десятки физиологов во всём мире завороженно повторяли опыт с электри­ческим самораздражением, но возникающие на его основании ги­потезы — умирали в момент их рождения.

Так произошло с «оперантной» теорией самого Д. Олдса (1960), с верси­ей Е. Грастиана (1968) о «возвратном торможении пирамидных клеток гиппокампа», с предположением С. Гликмана и Б. Шиффа (1967) о нали­чии «биологической системы подкрепления», с концепцией Д. Дэйча (1960) о «мотивационной системе» и так далее (всего было, если не оши­баюсь, не менее 12 гипотез). Тупиковость любой из этих версий была настолько очевидна, что олдсовский эксперимент, как не получивший никакого вразумительного объяснения, в результате был просто забыт нейрофизиологией. Мы не найдем даже упоминания о нём в любом из авторитетных сводных трудов недавнего времени. Ни у Г. Шепер­да (1983), ни у Д. Николлса, А. Мартина, Б. Валласа, П. Фукса (1975) — о крысиной истории нет уже ни единого слова, хотя никто и никогда не ставил под сомнение научную добросовестность экспериментов с самораздражением и их впечатляющий наглядный результат.

Вероятно, «тупиковость» гипотез была изначально предопреде­лена некорректностью формулировок, употребляемых как самим Д. Олдсом, так и всеми его последователями.

Обратим внимание на следующий факт.

Даже в протоколах опытов широко и концептуально употребля­ются такие понятия, как «удовольствие», «центр удовольствий», «по­ощрение», «подкрепление» и другие термины, не только не име­ющие никакого нейрофизиологического смысла, но и вносящие в суть происходящего существенные искажения.

Как мы помним, Иван Петрович Павлов категорически не реко­мендовал при трактовке экспериментов переходить на «чужой» язык, «чужие» понятия, каковыми являются любые термины из ар­сенала психологии: «До сих пор этот отдел в значительной сво­ей части пользовался чужими понятиями — психологическими по­нятиями. Теперь получается возможность вполне освободиться от этой крайне вредной зависимости. <...> Итак, физиолог в данном пункте оставил твёрдую естественнонаучную позицию. И что он приобрёл вместо неё? Он взял понятия из того отдела человече­ского умственного интереса, который, несмотря на свою наиболь­шую давность, по заявлению самих его деятелей, не получил ещё до сих пор права называться наукой» (Павлов И.П. ПСС, 1951. Т. Ill, кн. 1).

К слову, Ч. С. Шеррингтон тоже обращал внимание на недопу­стимость и бессмысленность, как он выражался, «поддельной» или «псевдоэффективной» терминологии (Woodworth R. S., Sherrington C. S. A Pseudoaffective Reflex and its Spinal Path, 1904).

Приведем простой пример того, как неточные, чужие термины способны исказить и даже обессмыслить восприятие физиологиче­ского процесса. Это несколько отвлечет от темы, но я постараюсь быть предельно краток.

Ознакомившись с описаниями опытов, сделанными самим Дж. Олдсом, мы обнаружим следующие, полагаю, абсурдные формулиров­ки: «крыса раздражает свой мозг», «животное совершает раздраже­ние своего мозга», «когда крыса наступает на педаль, она произво­дит раздражение собственного мозга» (Olds J. Differentiation of Reward Systems in the Brain by Self-stimulation Technics, 1960).

Рассмотрим протокол другого подобного эксперимента и вновь обнаружим: «Обезьяна научилась замыкать контакт триггера с частотой этих сокращений и производила до 18 раздражений своего мозга в 1 сек. Обезьяна действовала таким образом в тече­ние 20 часов до полного изнеможения, производя около 200 000 раздражений» (Lilly J. Learning Motivated by Subcortical Stimulation, I960).

Однако обратимся и к самому академичному из описателей, к Пи­теру Милнеру, но и у него «раздражение мозга может доставить жи­вотному удовольствие», «кошки, обученные нажимать на рычаг, что­бы получить раздражение мозга» (Milner Р. М. Physiological Psychology, 1970).

В отношении прочих существ (коз, дельфинов, собак, голубей, людей), на которых проводились опыты с самораздражением, исследователя­ми употреблялась сходственная фразеология.

Легко заметить, что в соответствии с этими формулировками и у П. Милнера, и у Дж. Лилли, и у Дж. Олдса в их опыты вовлечены какие-то необычайные, волшебные существа «крыса», «обезьяна», «кошка», т.е. некие вненаучные «образы», распоряжающиеся соб­ственным мозгом для получения «удовольствия».

В данном случае — это не мелочная придирка к «вопросам сти­ля» или удобствам номинаций; это констатация типичного «пере­ворота» понятий и той некорректности, что, вероятно, и включает известный principium ludi domini (принцип игры господина?), при котором факты обрушивают друг друга, заводя в тупик любую гипотезу.

Вероятно, следует уточнить, что «крыса», «кошка», «дельфин», «коза», «обезьяна» или «человек» (у Сэм-Якобсена и Торкильдсена) к самораздражению никакого отношения не имели. Самораздражение производили сходственные у всех этих животных структуры мозга, а уж какое именно «тело» использовалось ими для обеспече­ния этого воздействия, крысиное, человеческое или кошачье, прин­ципиальным не является.

Тут следует отметить, что понятие «удовольствие» при всей его рас­плывчатости сильно разнится для столь морфологически несхожих су­ществ, как крыса, кошка, обезьяна, голубь, коза, homo или дельфин.

В этом контексте становится понятна малая уместность терми­нов «поощрение», «подкрепление», «удовольствие» и настоятель­ная необходимость очистки результатов опыта Дж. Олдса от «сло­весной шелухи».

Кроме того, схема самого Дж. Олдса не оставляет сомнений в том, что раздражению подвергались те области, что при штатных воздействиях среды генерируют отнюдь не «блаженство», а различ­ные агрессии, активность ассоциативной «базы» гиппокампа, кортикопетальные и кортикофугальные связи, моторику и так далее (илл. 60).

Стоит отметить:

I. Что физиологические, эмоциональные, адаптивные состояния крыс (или иных подопытных) при электрораздражениях не сходствовали с последствиями применения к ним фармакологических препаратов наркотизирующего, депрессирующего или возбуждающего типа.

II. Сочетание электрораздражения и фармакологии каждый раз име­ло разные последствия: хлорпромазин, имипрамин, эзерин, резер­пин подавляли ритм нажатий на педальку; атропин, мепробамат и пенобарбитал не оказывали заметного влияния; амфетамин способ­ствовал незначительному учащению ритма (особенно у коз в опытах Перссона (1962)).

 

 

Илл. 60. Парасагиттальные сечения мозга крысы,
показывающие размещение участков самораздражения
1 — кора; 2 — гиппокамп; 3 — таламус; 4 — покрышка; 5 — мамиллярные тела;

6 — гипоталамус

Указанные процентные показатели вычислены на основании учёта периодов длит. 30с и более, в течение которых реакции самораздражения отсутствуют (по Милнеру)

В этом строгом контексте мы остаёмся наедине лишь с фактом стремления стволовых структур к гораздо более мощным возбуди­телям, чем те, что может предложить среда в её обыденном вариан­те; мы, вероятно, видим те подлинные рефлекторные потенциалы древних отделов мозга, что сформировались в течение 500 миллио­нов лет непрерывной эволюционной драмы.

Грубо говоря, ни на какие иные выводы эксперименты Дж. Олдса не дают никакого права, а сведение их результатов к различным «по­ощрениям» и «удовольствиям» — это лишь попытка подменить лите­ратурными терминами не очень понятные рефлекторные процессы, в нюансах которых ещё предстоит разбираться будущим поколениям нейрофизиологов. Впрочем, и то немногое, что представляется нам не­сомненным на данное время, тоже является существенным для нашего иссле­дования, т.е. огромный рефлекторный потенциал и «жадность» мозга к сильным, а по всей вероятности — и к любым раздражителям.

Здесь стоит мимоходом, но внятно отметить, что ещё в конце XIX столе­тия, не имея никаких экспериментальных данных, а основываясь лишь на понимании логики мозга и его эволюционной истории, И. М. Се­ченов высказал предположение, «что нервная система обладает по­требностью в действии, т. е. она должна иметь определенный мини­мум возбуждения». Это положение чуть позже, но им же было развито в известном утверждении, где И. М. Сеченов почти впрямую аналогизирует «мышление» и «ощущение»: «Следовательно, если смотреть на ассоциацию только в отношении ряда центральных деятельно­стей, то она есть непрерывное ощущение» (Сеченов И. М. Избр. про­изв.: в 2 т. Т.1. Физиология и психология, 1952).

Заслуга Дж. Олдса в том, что он обнаружил «пиковую точку», воз­можно, даже некий апогей рефлекторной активности мозга, попут­но доказав, что стремление к биологическому покою, к «экономно­сти» рефлекторных ответов не является потребностью головного мозга, а, что, напротив, у мозга существует отчётливая тенденция к эскалации своей активности.

Сегодня можно лишь предполагать, в чём причина этого физио­логически парадоксального свойства мозга? Кто является истинным «автором» этой эскалации: свойства ли самих нейронов, особенности их связей или активирующие мозг древние стволовые формации?

Вероятно, если желание решить этот вопрос всё же возникнет, то противоборствовать будут именно «ретикулярная» и «синаптиче­ская» гипотезы.

К слову, следует отметить, что того яростного, подлинного интере­са к работе механизмов мозга, которым был отмечен период с послед­ней четверти XIX столетия до последней трети XX, уже не наблюдает­ся, а возрождение его в ближайшем будущем не просматривается. Тот минимальный интерес к данному вопросу, что ещё существует, легко удовлетворяется формальными картинками МРТ или интересными, но очень уязвимыми теориями о всесилии «синаптических связей». (Без почтительного упоминания о которых не обходится сегодня ни одно исследование о мозге, как, впрочем, в 80-е годы не обходилось без славословий забытой ныне «нейрокибернетике».)

Версия генерации общей и частной активности мозга или того, что лидер данного направления Э. Кэндел называет «памятью» именно в синаптических связях, несомненно, крайне любопытна (Kandel Е. In Search of Memory, 2006).

Кстати, ещё задолго до своего «звёздного», «нобелевского часа» она была уже известна, дискутирована и с позиций классической нейрофизиологии подвергнута сомнению: «Было бы наивно ду­мать, что следы памяти могут храниться “in toto” в закодированных структурах молекул, в отдельных нервных клетках или синаптиче­ских структурах нейрональных мембран. Биологические процес­сы роста и обучения зависят от взаимодействия между отдельны­ми элементами в организованных популяциях клеток, находящихся под влиянием внутренних и внешних стимулов и окружающей сре­ды» (Джаспер Г. Механизмы отбора и хранения приобретённых форм стимул-реакции // Современные проблемы электрофизиологии цен­тральной нервной системы, 1967).

Г. Джаспер здесь вежливо, но тщательно подчеркнул традици­онную для «радикального академиста» уверенность в ошибочности переноса поиска понимания механики мозга — в область клеточ­ных и межклеточных микропроцессов.

Э. Флори (1972) сформулировал свое видение «синапсизма» чуть мягче, но, по сути, ещё точнее обозначил, что искать возможность объяснения полноценной памяти, интеллекта и мышления homo на уровне синаптических связей как минимум не слишком продуктивно: «Действительно, основные свойства синапсов одинаковы во всём царстве животных. Мы находим те же принципы строения в синап­сах кишечнополостных и в синапсах млекопитающих: нервные окон­чания всегда содержат митохондрии и синаптические пузырьки, синаптическая щель имеет те же размеры, даже медиаторы и связан­ные с ними энзимы, возможно, являются одинаковыми» (Эволюци­онные аспекты синаптической передачи // Эволюционная биохимия и физиология, 1972. Т. 8).

Впрочем, дело даже не в том, что положения авторов «торжеству­ющего синапсизма» конфликтуют с классической нейрофизиологией.

В конце концов всё в той или иной степени релятивистично, догмы условны, а свобода сомнений — безгранична и обязательна.

Но при всей важности этих исследований «синапсизм» подобен попытке выяснения принципов работы сейфового механизма через анализ молекулярного состава стали, из которой сделаны ригели, сувальды и пружинки замка.

Ведь даже сверхточно выяснив расположение всех атомов в кристаллической решетке этой стали, мы всё равно ничего не узна­ем о том, как работает механизм сейфа, ибо его работа производит­ся разделенными, взаимодействующими и геометрически строго оформленными структурами, порождёнными средой и ей подчи­нёнными.

Эта аналогия грубовата (на грани некорректности), но подраз­умевает лишь то, что полиструктурность мозга есть безусловный факт, что в известной степени специализация его анатомических структур по­нятна, а их взаимодействие очевидно.

К слову, надеюсь, что в качестве примера не надо приводить мил­лионы нейрохирургических операций, успех которых основывается прежде всего на точных представлениях о локализации различных функций в различных мозговых структурах. Достоверность этих пред­ставлений настолько высока, что позволяет хирургу при удалении опухолей, кист и гематом «не задеть» те точки, мельчайшее поврежде­ние которых приводит к афазиям, коме или иным тяжким для пациен­та последствиям.

Если бы синаптическая или иные подобные версии (из тех, что сводят работу мозга к микропроцессам в везикулах, к пропуску ионов через мембраны, к активациям протеинкиназы A и так далее) годились бы для объяснения церебральной работы, то даже по­лушарность для такого мозга была бы излишней и необъяснимой эклектикой; этот орган вполне мог бы быть анатомически бес­структурным «клеточным монолитом», организованным значи­тельно проще, чем даже печень. Наличие в нём структур, форма­ций, локализации функций, анатомически наблюдаемых аксонных пучков, комиссур и лучистостей — всё было бы ненужным и бес­смысленным.

Сегодняшнее противостояние догм классической нейрофизиологии и «синапсизма» отчасти напоминает ситуацию двухтысячелетней давности: вспомним спор Галена Пергамского с «аристотелевцами», утверждавшими, что мозг монофункционален и служит лишь для «охлаждения сердца». Гален тогда задал весьма логичный вопрос: «Если бы мозг оказался созданным только для охлаждения, то зачем тогда существуют различные его части, такие как сосудистые тела, сетевидные сплетения, шишковидная железа, воронка, гипофиз, псалтыревидное тело (Судя по всему — комиссура гиппокампа, кото­рая в совсем старых анатомических фолиантах именуется как «лира Давида» — Прим, автора), червеобразный отросток? Для охлаждения было бы достаточным, если бы головной мозг был сделан наподобие бездеятельной и бесформенной губки, и тогда не было бы нужды в столь искусном строении, какое мы находим в мозгу» (Цитата Гале­на приводится по «Трактату о функциях нервной системы» Г. Прохазки (1784)).