Невзоров, Александр Глебович 21 глава

Следует понимать, что вопрос «зачем» ответа на сегодняшний день не имеет; более того — никаких, даже самых кружных, дальних и туманных путей к нему не «просматривается».

Тем не менее, его не следует игнорировать, т.к. он косвенно, но очень внятно указует на ограниченность исследуемого нами явления, i.e. интеллекта homo, следовательно, некие свидетельства о природе и свойствах интеллекта всё же содержит. (Ad hinc ei recte maxime.???)

Классический эволюционизм, биология, палеонтология, палео­зоология, геология, зоология, антропология, физика и химия в из­вестной степени отвечают на вопрос «как развивалась жизнь».

И лишь нейрофизиология способна ответить на третий по степе­ни важности вопрос, «почему» она развивалась, и что было её дето­натором и стержнем.

Непосредственно само развитие жизни из аморфных клеточ­ных субстанций, возможно, начинается только с развития нервной си­стемы и ею же определяется, так как сама по себе активная жизнь (в известной степени) есть реакция клеток на воздействие среды. Нервная система из клеточного «сырья», как чеканщик из металла, формирует организмы, сложность которых усугубляется по мере развития самой нервной системы.

Здесь вновь будет уместно возвращение к теме «биологической индивидуальности», т. н. личности организма, ибо только её присут­ствие способно объяснить ряд важных моментов.

Тут мало уместно понятие «страстность»⁵⁰, но русский язык не­богат, и придётся употребить именно это нелепое слово, чтобы хоть как-то характеризовать ту побуждающую силу, что провоцировала зачаток нервной системы совершенствоваться и разрастаться.

Слепому, глухому, немому, лишённому обоняния организму эпо­хи докембрия — страстно потребовалось расширение своих воз­можностей, чтобы нормально убивать и размножаться, вовремя рождаться и вовремя умирать, исполняя неведомую эволюцион­ную миссию.

Бесспорно то, что организм получил эти возможности только бла­годаря развитию нервной системы, усложнение которой — услож­няло и развивало носящий её организм, провоцируя образование рецепторов, органов, органокомплексов, эндокринных, иммунных и иных механизмов. Разумеется, усложнение и развитие было бы невоз­можно без интегрирующего начала, способного контролировать и направлять развитие самой нервной системы, и неуклонно ведуще­го её к формированию сложного и всевластного органа, который мог бы оптимально управлять всем организмом. (Головного мозга.)

Стоит отметить, что развитие нервной системы даже и в мас­штабах эволюции, вероятно, всегда было «опережающим»; совер­шенствуясь и усиливаясь, именно нервная система «тянула» за собой организм, провоцируя его морфологические новации и пе­рестройки.

В известной степени это утверждение (согласно теории рекапитуляции*) — иллюстрируется эмбриогенезом современного homo, в кото­ром закладки всего, имеющего отношение к мозгу и НС, существенно «опережают» развитие всех прочих структур.

*Краткое и быстрое повторение, воспроизведение основных этапов развития предковых форм в ходе индивидуального — особенно зародышевого — развития у современных взрослых организмов.

Академическая нейрофизиология комментирует факт данного несомненного «опережения» следующим образом: «Развивавший­ся в эволюции мозг сам становился фактором усиления и ускоре­ния видообразования и эволюции» (Стрельников И., акад. Анато­мо-физиологические основы видообразования позвоночных, 1970); «Мозг, его полушария — в известной степени орган для беспрерыв­ного дальнейшего развития животного организма» (Павлов И. П. Из­бранные произведения, 1949).

И. П. Павлов и И. Стрельников говорят, впрочем, уже не о нерв­ной системе, а о мозге. Сути вопроса это не изменяет, но в известной степени обязывает совершить краткий экскурс в историю форми­рования головного мозга.

Чуть выше мы определили примерное начало развития «биоло­гической индивидуальности» границей эдиакарского и кембрий­ского периодов.

А теперь, «перепрыгнув» через следующие сто миллионов лет, кратко, но ясными словами очертим историю возникновения головно­го мозга позвоночных, в котором, собственно, интересующая нас функция, т.е. «биологическая индивидуальность», или «личность», и расположилась со всем возможным удобством.

(Опустим этап оформления спинного мозга в тяж, защищённый по­звонками. Тут всё относительно понятно и даже отчасти уже являет со­бой общее место.)

Итак.

Всё «таинство» происхождения головного мозга — это простое «загущение» нервных волокон спинного мозга в одной точке.

В своё время (вероятно, в протерозое) это ничтожное тогда «за­гущение» сконцентрировалось именно в той части организма, ко­торая чаще находилась «впереди» во время движения и, соответ­ственно, чаще имела дело с препятствиями, едой, противником или объектом совокупления.

К слову, у вендобионтов (жителей эдиакарского «рая»), таких как Dickinsonia costata, Aspidella, Tribrachidium, по большей части ещё не су­ществовало «переднего» или «заднего» конца (илл. 52).

Поначалу образующееся нейронное и рецепторное скопле­ние давало лишь усиление тактильной чувствительности в «пе­реднем» сегменте организма, но в слепом мире конца проте­розоя — начала кембрия даже это обеспечивало значительное преимущество.

Процесс развивался, на волне успеха концентрация усугубля­лась, провоцируя постепенное образование принципиально новой анатомической формы.

Нет сомнения, что первыми её границами были три оболочки спинного мозга, а сама форма была предельно скромна. (По край­ней мере, значительно скромнее, чем то, что мы видим уже в сред­нем палеозое, если судить по неизменному с тех пор мозгу целаканта Coelacanth).

Илл. 51. Схематическое изображение гипотетического протокраниата (по Северцову)

 

 

Илл. 52.Tribrachidium. У этого вендобионта хорошо видно отсутствие «переднего» и «заднего» конца

 

Вероятно, это было лишь некое ничтожное утолщение, масштабированно повторяющее геометрию спинного мозга, со всеми его фиссурами и бороздами — передней, задней и латеральными.

Трудно сказать, сколько именно миллионов лет потребовалось на то, чтобы этому «сгусточку» стало бы тесно в рамках простого утолщения рострального конца спинного мозга. (Вероятно, около 100 млн. лет, если считать от кембрия до силура).

Так или иначе, но расширение было неизбежно.

Дело в том, что нейроны нуждаются в защите друг от друга, а организм и его иммунная система нуждаются в защите от про­жорливости и аффектированной электрохимической активности нейронов.

Соответственно, в образующемся «загущении» разрастается и масса глиальных клеток, которые изолируют нейроны и питают их. Уже одно это обстоятельство троекратно увеличило объёмы наше­го «утолщения».

Но это ещё не всё.

Нейроны нуждаются не только в защите друг от друга; в такой же степени они нуждаются и во взаимодействии. Для их контактов тоже требуются значительные анатомические «пространства».

(В спинном мозге их связи легко обеспечиваются протяжённой пучковой структурой самого тяжа.)

В новом «коротеньком» образовании эти связи потребовали объёмного (вертикального и горизонтального) разрастания субстрата, что наметило своеобразную геометрию будущего мозга.

Естественно, вся эта конструкция не могла бы существо­вать без своей собственной системы кровообращения и ликворотворения. «Мощностей» мягкой и арахноидной оболочки, унасле­дованных от спинного мозга, естественно, хватить не могло. И этот фактор тоже привёл к существенному размерному разращению тех зачатков мозга, которыми располагали позвоночные на заре палеозоя.

Естественно, эволюция позвоночных не собиралась оста­навливаться на обострении тактилизации.

Вероятно, со временем её одной стало недостаточно для успеш­ности организма в ту суровую пору; враги были изобретательны, половые партнеры — капризны, а еда — подвижна.

Постепенно наше нейронное «загущение» обзаводится нейро­пилем — зачатками той самой ретикулярной формации, которая обеспечивает предельную отчётливость связи меж спинным моз­гом и нарождающимся головным.

 

Илл. 53. Головной отдел древнейшей бесчелюстной рыбы (Heterostraci).
Силур. Прим. 420 млн. лет назад. (По Оленеву)

И вот тут-то уместны и фейерверки и литавры: наконец-то в истории мозга появляется хоть что-то, к чему уже может быть полноценно применена нейроанатомическая латинская номенклатура. В дан­ном случае это будет tractus spinoreticularis и tractus reticulospinalis.

Вот примерно так и образовалась первая фундаментальная часть головного мозга, именуемая ныне metencephalon, задний мозг.

Учитывая ценность данного новообразования и его большой практический смысл для организма, «загущение» постепенно обла­чалось в защитную костную капсулу.

Происхождение капсулы дискутивно. По одной из версий матери­алом для неё послужили слившиеся позвонки, а подругой (более раз­работанной теории) — костно-кожисто-хрящевые пластинки, вроде тех, что защищали головы акантод (первых примитивных рыб).

В этом вопросе «клинки» гипотез (в свое время) скрестились очень впечатляющим образом. Основоположником позвонковой версии был И. В. Гёте (1749-1832), малоизвестной страстью которого была сравнительная анатомия, и который в 1820 написал: «В 1791 году, когда нашёл на песчаном бугре еврейского кладбища в Венеции старый изломанный череп овцы, я заметил, что и личные кости об­разованы из большого позвонка. Когда при внимательном осмотре мне удалось увидеть постепенность перехода от первой крыловид­ной кости к решетчатой и её губчатым частям — всё остальное ста­ло для меня ясным». Гете был не одинок, почти одновременно с ним позвонковую версию муссировал иенский профессор Лоренц Окен, а чуть позже и сам сэр Ричард Оуэн, линнеевский кавалер. Против­никами этой гипотезы были (естественно, в разное время): Кювье, Райхерт и Т. Г. Хаксли, как раз и породившие кожисто-хрящевую версию. А. Дорн в «Происхождении позвоночных и принципе сме­ны функций» (1875) вообще предлагает рассматривать появление черепа как ответ эволюции на необходимость опоры для язычной и челюстной мускулатуры, что маловероятно, так как согласованная, тонкая и мощная работа челюстей никак не могла появиться раньше зачатка мозга, способного координировать эти сложные движения и вообще сделать их нужными. Более того, последние находки под­твердили, что и многие бесчелюстные уже были снабжены черепами (костными головными щитами: Astraspis, Poraspis, Tolypelepis). Полагаю, настоящий ответ похоронен в кембрийских (или ордовикских) горя­чих морях и болотах, где жизнь позвоночных обретала свои очерта­ния, способности к сложному поведению и свой физиологический «первоначальный капитал»⁵¹.

Вот как описывает эти существа академик Д. Северцов: «Протокраниаты были, по всей вероятности, голыми животными, т.е. их кожа не была покрыта чешуями... а на переднем конце тела, веро­ятно, из скелетных образований метамерного происхождения, уже образовался зачаточный осевой череп. Этот череп был построен чрезвычайно примитивно, и головной мозг обхватывался им снизу и сбоку; череп состоял из парахордалий, а возможно, также и из тра­бекул, которые, однако, к черепу ещё не приросли» (Северцов А. Глав­ные направления эволюционного процесса, 1967).

 

Илл. 54. Сформированный череп костной рыбы

 

Параллельно с облачением в череп развивалась как новая рецепторика (зрение-обоняние), так и «её» структуры — средний и передний мозг.

В результате всех этих процессов возникла концентрирован­ная, физиологически обеспеченная, анатомически оформленная и защищённая группа нейрональных структур, которая стала инте­гративной — сперва для более слабых и рассеянных по организму частей нервной системы, а затем и для всех позднеэволюционных образований головного мозга.

 

CAPUT XII

 

Личность организма. Стереотип. Моральная мутация.
Возраст личности. Терапсиды. Всевластие среды.

Прогностизм. Труд, мастурбация и ложь.
Эксперимент Дж. Олдса. Межножковое ядро.
(Дудочка крысолова». Намёк белой крысы. Боль.
Атавизмы разума. Иприт. Рука. Безразличие нейронов.
Этапность цереброгенеза и локализация функций.

Полагаю, понятие «личность» сложно воспринимается в том каче­стве, в каком я употребляю его в данном исследовании.

Дело в том, что религия, философия и литература наделяют «лич­ностью» исключительно представителей вида homo и деклариру­ют, что именно её наличие обособляет человека от всего остально­го животного мира.

Этому есть простое объяснение: религия, философия и литера­тура формировались со значительным опережением естествен­нонаучных знаний, находясь под сильным влиянием абсолютного антропоцентризма, в т.ч. представлений о «высшести» человека, «центральности» его роли в мироздании и так далее.

Напомню, что в тот период, когда создавалась религиозно­философская легенда о «личности», не было знаний о реальной продолжительности истории homo. О том, что (примерно) 100 (на тот момент) поколениям людей, зафиксированной истории — предше­ствовали (примерно) 80000 поколений людей, бывших обычными животными.

Не существовало никаких хотя бы приблизительных представле­ний о функциях мозга и нервной системы, о сравнительной нейро­физиологии и эволюции. Разумеется, не было даже догадок о том, что «личность», или «биологическая индивидуальность», есть обя­зательная функция мозга на любом уровне его развития, которая и позволяет существу самоосознавать себя и выстраивать отноше­ния со своим организмом как с безусловной собственностью.

Но рожденная в ту мифотворческую пору трактовка «личности» дожила в неприкосновенности и до наших дней.

К XIX веку религия, литература и философия окончательно «рас­красили» её в пафосно-драматические цвета и, сакрализировав, пе­редали XXI столетию как уникальную ценность и стержень всей зем­ной истории и культуры.

Любопытно, что и сейчас «личность» предполагается не у вида homo во всей его естественноисторической полноте, а только у тех особей, что появились на свет, когда человек из дикого животно­го преобразился в существо, живущее по правилам социализации. (А этот период, как мы помним, составляет лишь 0,23-0,25% от об­щей продолжительности истории того homo, что перешёл «рубикон Валлуа»).

У данного факта есть своя причина: мифологизированное по­нятие «личность», со всей её атрибутикой, вроде «свободы воли»⁵², «греха», «стыда», «совести», «подвига» и так далее, никак не увязывается с образом обычного стайного животного, промышлявшего поиском падали и съедобных кореньев, хотя, как мы знаем, головной мозг у примерно 80000 «диких поколений» homo не имел существенных отличий от мозга последующих им 200 «социальных» поколений.

Исходя из вышесказанного человек и не мог унаследовать иную «лич­ность», кроме той, что формировалась у всей его предковой цепоч­ки за 500000000 лет и почти 2000000 лет демонстрировалась ран­ними homo.

Социальные игры и ритуалы, язык и интеллект могли лишь де­корировать «личность» в соответствии с модами и тенденциями столетий, упорно научая животное homo играть «человека»; скорее играть тот образ, который из ограничений, грёз и традиций «выле­пили» мифология и законы.

Прекрасно понимаю, до какой степени некорректно противопостав­лять друг другу мифологию и биологическую реальность. Победитель в этой схватке предопределён, но у меня не было ни малейшего же­лания устраивать избиение младенцев; я же не виноват, что подходящий мне ёмкий термин (личность) столь плотно оброс культурологически­ми ассоциациями и фантазиями.

Классическая эволюционная нейрофизиология на данную тему высказалась аккуратно, но твёрдо ещё в середине XX века: «Те фор­мы поведения, которыми отличались наши предки, жившие миллио­ны лет назад, все в нас гнездятся и при определенных условиях про­являются» (Орбели Л. А. Об эволюционном принципе в физиологии, 1961).

Следует отметить и факт принципиальной невозможности про­вести отчётливую демаркационную линию меж мозгом «диким» и «социализированным»: «Главная трудность этой проблемы состоит в том, чтобы понять, в какой степени человек отрывается от живот­ного мира. Проблема осложняется необходимостью решить вопрос, который всегда является камнем преткновения — о соотношении биологического и социального факторов в развитии человека... Нам представляется, что этот вопрос также нужно решать с эволюцион­ной точки зрения» (Карамян А. И., акад. И. М. Сеченов и эволюцион­ная нейрофизиология, 1980).

Любая же попытка решения этого вопроса с «эволюционной точки зрения» неминуемо вынудит нас вернуться к простому пони­манию того, что «все современные формы жизни являются прямы­ми потомками тех, которые жили задолго до кембрийской эпохи» (Darwin) и вынудит искать закладные, исходные черты «личности» во времена зарождения органической жизни.

Но говорить о специфике «докембрийской» личности в высшей степени сложно, так как наши представления о нервной системе организмов той эпохи остаются строго теоретическими. (У нас не­мало красноречивых компонентов, дающих право на обоснован­ные догадки и аккуратные выводы, но ещё нет и, вероятно, уже не будет связной и целой картины, т.к. нет аутентичного «препарата». Стиль и состояние всех палеозоологических находок как эдиакарской, так и предшествующих ей эпох не дают никакого основания предполагать, что такой «препарат» появится.)

Понятно, что магистральные черты «личности» неизменны и об­условлены (в первую очередь) «конфликтными» свойствами ней­рона, что первый поворотный пункт в её истории — это появление прото­конодонтов и, соответственно, «первая кровь», но я бы предпочёл руководствоваться более полной, однозначной, а главное — про­веряемой сегодня фактурой, пусть даже и отнесённой от вендской эпохи на несколько сотен миллионов лет.

Такая существует.

Мы можем взять за очень (очень!) условный второй поворотный пункт истории «личности» появление терапсид (Therapsida) или пелико­завров (Pelycosauria); рептилий, не только обречённых на достаточ­но сложное поведение, но и уже способных на него⁵³ (илл. 55).

И пеликозавры (букв. парусные ящеры), и терапсиды относятся к под­классу Synapsida класса Reptilia, их явление свершилось спустя почти 300 миллионов лет после эдиакарской эпохи, в т.н. пермский период (298-251 млн. лет назад). Палеозоологи до сих пор дискутируют о гра­нице меж этими двумя разновидностями отряда синапсид (Synapsida), но предлагаю им и оставить эти диспуты.

Нам вполне достаточно того, что это были зверозубые пресмы­кающиеся, уже имевшие зрение, обоняние и чудесный череп, пря­мо свидетельствующий о наличии у них полностью оформленно­го ствола головного мозга и ещё нескольких важнейших структур, включая, естественно, лимбическую систему, т.е. амигдалу, гиппокамп, сосцевидное тело, гипоталамус и так далее.

 

Илл. 55. Пеликозавр

 

По черепу лемурозавра, известному как NMQR-1702 и очень ха­рактерному для терапсид (на илл. 56), легко «прочитывается», что из оральной части спинного мозга (вполне штатным образом, т.е. под влиянием VIII и X нервов) уже окончательно сложился задний мозг (metencephalon).

Очевидная зрячесть звероящера — гарантирует наличие сред­него мозга, а развитая (до полной анатомической оформленности ноздрей) обонятельная рецепторика — предполагает неизбеж­ность наличия развитого переднего мозга.

Понятно, что меж всеми этими отделами мозга установлена функциональная и структурная связь, так как цефализация всег­да идёт по одной и той же схеме: «При формировании новой части мозга к ней протягиваются рецепторные пути от всех низлежащих формаций, а возникающие в ней эффекторные пути тянутся к эф­фекторным путям низлежащих формаций» (Сепп Е. История разви­тия нервной системы позвоночных, 1959).

Илл. 56. Череп Lemurosaurus pricei

 

Явное фактическое наличие этих трёх структур, их несомнен­ная развитость и связанность меж собой позволяют сделать вы­вод о том, что головной мозг Therapsida располагал как сложив­шейся ретикулярной формацией, выполняющей интегративную роль, так и лимбической системой (или её крайне существенным зачатком), генерирующей (в том числе) весь необходимый набор агрессий.

Данную точку зрения можно с определенной уверенностью опе­реть как на параметры черепа терапсиды, так и на ту полноту зна­ний о строении и специфике мозга современных рептилий, которой мы располагаем на данное время:

«Передний мозг рептилий — это конечное звено многих анали­заторных систем» (Сергеев Б. Эволюция ассоциативных временных связей, 1967).

(Раскрыть эту цитату можно следующим образом: у рептилий, сравни­тельно с амфибиями, усложнилось строение как паллиума, так и неопаллиума и стратиума. Обогатились и существенно «разнеслись» все афферентные связи.)

«Изучение мозга рептилий показывает, что основные зоны коры выражены у них столь же чётко, а частью (переходные зоны) и более чётко, чем у млекопитающих, что кора больших полушарий при всей огромной дислокации этих зон в процессе филогенеза, обусловлен­ной ростом новой коры, построена в обоих классах по единому пла­ну» (Филимонов И. Сравнительная анатомия большого мозга реп­тилий, 1963).

Более того, «у рептилий впервые в ряду позвоночных оказы­вается возможным образование временных связей типа ассоциа­ции» (Карамян А. Функциональная эволюция мозга позвоночных, 1970).

Полагаю, что данные постулаты А. Карамяна, И. Филимонова, Б. Сергеева безупречны, но нуждаются в небольшой нейроанатомической расшифровке.

Итак.

Вкратце рассмотрим мозг ящерицы Lacerta agilis, варана Varanus griseus и аллигатора Alligator mississippiensis.

Что мы видим?

Во всех трёх случаях наличествуют приметы очевидного «кон­струкционного» сходства: чётко выделен септальный бугор (colliculus septalis); полушария расширены в заднем отделе, а кпереди сужи­ваются и переходят в обонятельный тракт; присутствуют (в разной степени отчётливости) циркулярные, септостриатные, ринальные, эндоринальные и латеральные борозды, желудочки, обонятельные луковицы и тракты, боковые ямки (fovea lateralis), ядра дорсального стриатума, амигдалярные комплексы, палеокортекс, археокортекс, лимбика и так далее. (Наблюдения проведены мною по методу И. Фили­монова (1963) и сверены с Капперсом (1921), Герриком (1956), Адиссоном (1915), Ризе (1928), Лангуорти (1937), Ретциусом (1898).)

Исходя из вышесказанного мозг рептилий многофункционален, сложен и содержит в себе все структурные компоненты, которые обеспечи­вают сознание, ассоциации и адресации.

Это мозг полноценного и крайне эмоционального существа, имеющего весь набор зрелых агрессий и готовность их реализовы­вать. То, что мы называем «крайней жестокостью», всего лишь свиде­тельство адаптативности, способности к адекватной оценке среды и, в известной степени, — недостатков памяти и сознания, обуслов­ленных некоторым несовершенством гиппокампальных структур и рецепторов.

Есть все основания предполагать, что очерченная выше схема полностью применима и к терапсидам пермского периода.

Разумеется, возможны сомнения в том, что за 250 миллионов лет це­ребральные структуры рептилий остались неизменными, а резуль­таты исследований XIX и XX веков применимы к первым зверо­ящерам. Эти сомнения, конечно, оправданы, но вероятность того, что существенных изменений мозг рептилий не претерпел, всё же не­измеримо выше любых предположений о его качественных мета­морфозах.

Дело в том, что современное состояние мозга рептилий являет со­бой одновременно и некий эволюционный «апогей» (для подобного существа), и то состояние, «ниже которого» никакое адекватное пове­дение (для организма подобного типа) вообще невозможно.

Иными словами, столь сложный организм и не может управляться менее развитым мозгом.

Впрочем, ничего экстраординарного в факте неизменности го­ловного мозга в течение столь длительного времени нет.

Прекрасной иллюстрацией данного положения может служить Astacus fluviatilis (речной рак).

Рассмотрев рака, мы увидим, что его общая морфология не до­пускает «вычитания» ни единого из компонентов его мозга (надгло­точного, комиссурального, подглоточного ганглиев и окологлоточ­ной коннективы).

 

Илл. 57. Главные системы органов речного рака

 

Любая воображаемая (или реальная) попытка упрощения это­го мозга сделает организм такого типа неуправляемым: поведение будет неточным, физиология — неконтролируемой, движение — невозможным. Неизменность же общей морфологии Astacus с кем­брийского периода подтверждена многочисленными палеозооло­гическими находками и исследованиями Т. Г. Хаксли «Рак. Введение в изучение зоологии» (1900), Я. Бирштейна «Десятиногие» (Осно­вы палеонтологии, 1960), «The Physiology of Crustacea» (1961, Vol. 2), Ж. Шуранова, Ю. Бурмистрова «Нейрофизиология речного рака» (1988).

Возможно, здесь не лишним будет напоминание о тех особенностях раз­вития и существования жизни, которые прекрасно были сформулиро­ваны академиком А. Северцовым: «Факт благополучного выживания (и даже известного биологического процветания) крайне примитив­ных форм, остатков фауны давно прошедших времён является край­не странным. Мы уже указали на некоторые примеры такого выжи­вания (круглоротые, эласмобранхии), но едва ли многие читатели представляют себе, насколько это явление оказывается закономер­ным и распространённым в природе... Современная фауна состоит, таким образом, из форм животных, принадлежащих по высоте и ха­рактеру своей организации к самым различным по времени эпохам существования земного шара» (Северцов А. Главные направления эво­люционного процесса, 1967).

Впрочем, вернёмся к черепу терапсиды.

Повторяю, череп NMQR-1702 достаточно типичен, прекрасно изу­чен (Sidor C.A., Welman J. A Second Specimen of Lemurosaurus pricei. Therapsida: Burnetiamorpha, 2003), в том числе и в вопросе принци­пиальной сопоставимости с черепами других синапсид пермского и триасового периодов (горгонопсиды, буллоцефалуса, лобалопекса, диметродона, доцинодона и так далее), чтобы служить эталоном и давать право на некоторые обобщения.

Обобщим.

Головной мозг звероящеров уже достаточно совершенен.

Основные структуры, обеспечивающие сознание, эмоции, само­идентификацию (личность и её инструментарий), сложное поведе­ние — уже сформировались.

Остались лишь мелкие дорисовки, которые завершатся через 200 миллионов лет, когда млекопитающие потомки терапсид сме­нят динозавров на сцене эволюционного театра.

Разумеется, личностные особенности первых звероящеров были лишь одним из этапов развития этой генеральной функции мозга, но отнюдь не её «закладным камнем», не фундаментом и не перво­основой. Самые начальные характеристики как были, так и остают­ся во тьме архея и протерозоя.

Тем не менее биологическая личность homo является прямым продолжением личностных особенностей в том числе и зверозубых существ пермского периода. Это особенно хорошо видно на приме­ре как гомологичности ядер ретикулярной формации, лимбической системы (см. гл. II), так и при сопоставлении иных структур мозга: «У высших млекопитающих, особенно у человека, зрительный бугор развит очень сильно в связи со значительным развитием мозговой коры. Его функциональная и структурная дифференцировка очень детальна. Однако основная схема строения и связей остаётся такой, какой она начала формироваться на уровне амфибий и сложилась у рептилий» (Сепп Е. История развития нервной системы позвоноч­ных, 1959).

Млекопитание, плацентарность, обогащение рецепторики внес­ли в эти особенности свои очень существенные коррективы, но ни­как не принципиальные изменения.

В контексте нашего исследования стоит особо отметить развитие V и VII черепных нервов (млекопитающие унаследовали их опять-таки от рептилий, правда, в весьма скромном виде).

Именно n. trigeminus и n. facialis явились организаторами мими­ческого языка млекопитающих, значительно более универсально­го, чем запаховый, позный, пластический, экскреторный и прочие языки. Трудно сказать, насколько именно он универсален в масшта­бе всего класса (Mammalia), но в рамках отрядов и семейств, а тем более родов и видов его универсальность несомненна.