– Я же сказал: молодых ребят поражает сильнее. Тех, кто еще не спаривался. Я тоже старше, чем кажусь.
– Я бы сказал, что тебе лет тридцать, может, с хвостиком, – предположил Ричард.
– Промахнулся на десять с тем же хвостиком.
– Это все тигры‑оборотни так хорошо сохраняются? – спросила я.
– Чистокровные – да.
Он надел очки, потом взялся за ручку двери, другой рукой крепко держа Криспина.
– Так что у тебя не должно было быть неодолимого импульса ответить на мой зов?
Он оглянулся – глаз не было видно за темными стеклами.
– Нет, не должно было. Только глава клана может вызвать всех не имеющих пары самцов, каков бы ни был их возраст и опыт. Если бы ты была обычной тигрицей из всего лишь одного клана, это было бы прямым вызовом власти предводительницы, и она должна была бы тебя убить.
– Но так как я воззвала ко всем кланам, они не знают, что со мной делать?
– Я бы сказал, что да, но мы два дня провели здесь с тобой. Я попытаюсь позвонить своим родным и узнать, что собирается делать моя королева. Тебе нужно поговорить наедине с волками, а мне – с тиграми. Так что, когда помоемся, я начну звонить. Потом мы звоним тебе и уходим. Надеюсь, что я вывезу отсюда Криспина и возьмусь за работу.
– «Надеюсь»? – переспросила я.
– Я не смотрю на тебя печальными оленьими глазами, но поверь мне, девушка, я это чувствую. Ты меня подчинила, это не сомневайся. Но я – Ли Да из клана Рыжих, сын королевы Чо‑Чун. Будь я женщиной, меня бы воспитывали, чтобы я возглавил клан после нее. Но пусть я всего лишь мужчина, моя кровь что‑то означает. Она мне дает защиту от стервозных обладательниц силы. Моя мать много лет интриговала, чтобы приблизить меня к одной из королев клана, чтобы та призвала меня для размножения. Ее восхитит, что ты сумела пробиться через мои щиты. И есть младенец или нет, она тебя наверняка пригласит в наш клан, потому что ты так мощно сломила тигра своей волей, заставила ответить на твой зов, что я бы не смог сказать «нет».
Голос его звучал так горько, что почти больно было слышать.
Я не знаю, что бы я на все это ответила, но меня спас Шанг‑Да от необходимости говорить что бы то ни было.
– Ты не похож на корейца или китайца.
– Мы никогда и не были похожи. Одна из причин, по которым нас смогли истребить. Те, кто удрали в другие страны, были вынуждены вступать в смешанные браки с людьми. Линия чистой китайской крови пресеклась еще при императоре Цинь Ши Хуане.
– Император, который объединил Китай и сжег все книги, с которыми не был согласен, – пояснил Шанг‑Да.
– Да, он, – подтвердил Алекс.
– Это было больше двух тысяч лет назад.
– Клановые тигры говорят о возвращении так, как говорят евреи о Святой Земле. Мы в изгнании, и пока там правят коммунисты, изгнание будет длиться. Некоторые из нас вернулись, когда императора свергли, но коммунисты нас сочли шпионами запада. И перебили вместе со своими повстанцами.
– У меня в семье никогда об этом не говорят, – сказал Шанг‑Да.
– Император уничтожил все письменные упоминания о нас.
– Лисий народ еще живет на родине. Скрываясь, но живет.
– И драконы тоже остались?
– Нет, – ответил Шанг‑Да. – Последние улетели, когда коммунисты взяли власть. Пусть коммунисты ни в бога, ни в магию не верят, но для очистки страны от бунтовщиков они наняли колдунов. А бунтовщики – это все, кто не человек.
Я знала, что в Китае драконы были не просто животными, как во всем остальном мире. Там они были людьми – оборотнями. Но вслух я этого не стала гофрить. Если промолчу, они могут продолжать разговор. Так бывает – когда про тебя забывают, можешь узнать больше. Молчание подчас стоит дороже любого вопроса.
– Так что мы в изгнании.
– Как ты сказал, есть еще люди‑лисы, но они прячутся прямо на виду.
– Они умеют выглядеть обычно, – сказал Алекс.
– Да, – согласился Шанг‑Да.
Криспин смотрел то на одного, то на другого. Похоже, что урок истории был такой же новостью для него, как и для меня. Интересно.
– Наша родина – Лас‑Вегас. У нас не ведутся разговоры насчет куда‑то переезжать, – сказал Криспин.
Алекс посмотрел на меня, потом снова на Криспина.
– Пойдем вымоемся. И постараемся не попадаться моим коллегам‑репортерам. Никак мне не хочется объяснять, почему я вышел из этого номера в халате в сопровождении еще одного мужчины в халате.
– Гомофобия? – спросила я.
Он покачал головой:
– Да пусть бы считали бисексуалом, но Криспин – известный оборотень‑тигр. Твой бойфренд в душе известен как вервольф. Я не сексуальные предпочтения скрываю.
– Есть у меня друг‑репортер, который говорит примерно то же самое.
Он потянулся к двери и сделал долгий вдох, набирая воздуху в легкие.
– Чую охранников, но с ними больше никого. Пошли, поднимемся по лестнице.
Алекс открыл дверь. Криспин шевельнулся, будто хотел вернуться в комнату, но Алекс держал его за локоть и тянул к полуоткрытой двери.
Криспин попытался высвободить руку, смотрел на меня, и лицо его выражало чистое страдание, жажду и еще что‑то. Страх?
– Давай, Криспин, вымыться надо. И посмотрю, может, у меня для тебя какая‑нибудь одежда найдется.
Криспин застрял у двери, не отрывая от меня глаз. Я знала этот взгляд – боль, страх и вожделение, все вместе, и такое острое, что смотреть больно.
– Ты его подчинила, – сказал Ричард.
– Не намеренно.
– Нет. Но в отличие от других, которых ты подчиняла случайно, этот вот… – Он покачал головой. – Этот молод.
Я знала, что он хочет сказать. Дело не в фактическом возрасте: двадцать один год – вполне взрослый. Реквиему было несколько сот лет, когда я его случайно зачаровала. Он успел выработать характер, набрать сил, чтобы освободиться. Как сказал Алекс Пинн, это куда труднее, если до сих пор тебя не призывали.
Я вздохнула и подошла к нему. Он улыбнулся той улыбкой, которую не хочется видеть на лице чужого мужчины – слишком теплая, слишком радостная. Это меня напугало. Я заставила Реквиема вырваться из тисков моей силы, но он мастер‑вампир, обладатель собственной силы. Криспин – тигр‑оборотень, но силы в нем не чувствовалось. Я не знала, хватит ли у него воли разорвать путы, а без его помощи я не знала, как освободить его от чар, что наложили на него я да Марми Нуар. Блин.
Я подошла ближе, и Криспин коснулся мой руки. Я не пыталась его остановить, но когда он дотронулся, тут же возникла мысль: а с чего я хочу, чтобы он ушел? Глупо это. Пусто останется, ну конечно же. Он же мой тигр, мой белый рыцарь…
Я отдернулась резко, не обращая внимания на его страдальческую гримасу.
– Иди с Алексом, вымойся, найди себе одежду. И посмотри, этот твой друг‑вампир – Люсьен, да? – здесь ли он еще.
Криспин кивнул.
– Проверь, в отеле ли он. И здесь где‑то может быть и твой багаж, твоя собственная одежда. Иди и делай, как я прошу.
– Можно поцелуй на прощание?
– Нет! – ответили мы с Ричардом хором. Я глянула на Ричарда сердито, но сказала: – Алекс, уводи его.
Я не смотрела на уходящих тигров – пошла туда, где была моя сумка. Мне тоже нужна одежда.
– Что случилось вот сейчас, когда ты его тронула? – спросил Ричард.
– Я не захотела, чтобы он уходил. Несколько ослабленный вариант того, что сделал со мной ты, излучая свои эмоции. Я думала, дело только в тебе, но это получилось у Криспина, хотя и бледнее. Может, это сделала со мной Марми Нуар.
– Что именно?
– Не знаю.
Я положила пистолет рядом с чемоданом и начала доставать оттуда вещи.
– Тебе необходимо узнать, что она с тобой сделала.
Это сказал Шанг‑Да. Меня удивило, что ему не все равно.
– Мне нужно позвонить Жан‑Клоду.
– А ты не можешь просто открыть метки? – спросил Ричард.
– Могу, но когда я питалась от твоего гнева, он закрыл щиты. Потому что гнев он усваивать не умеет. Так что телефон будет надежнее.
– Ты боишься, как бы то, что происходит, не достало и Жан‑Клода, – решил Ричард.
– Да.
У меня вещей столько, что радоваться можно. Сейчас мне просто надо было переодеться. Если бы тут был только Ричард, я бы просто оделась, но мне не хотелось одеваться перед Джемилем и Шанг‑Да. Понимаю, что это звучит дико: я только что ходила перед ними голая и не парилась. А одеваться – это более интимный акт, что ли? Не знаю, но вот так. Не хочу, чтобы мужчины, с которыми у меня нет близости, смотрели, как я одеваюсь. Всегда есть момент, когда они тебе глазами показывают, что смотрят, и не так уж незаинтересованно. А может быть, нет ничего такого и это просто мои тараканы, но так или этак, а мне нужно уединение.
– А зачем идти в ванную одеваться? – спросил Ричард.
– Либо я туда пойду, либо Джемиль и Шанг‑Да выйдут в коридор.
– Ты и так голая, Анита, – напомнил Джемиль. – Больше, чем видели, мы уже не увидим.
Я пожала плечами:
– Вот такой у меня каприз.
Мужчины переглянулись, и Джемиль сказал:
– Нам выйти в коридор или ей пойти в ванную?
– Я не хочу, чтобы она осталась в душе наедине с Джейсоном.
Может, я бы и стала протестовать, но есть у нас у всех свои слабости. Красивый мужчина, мокрый с головы до ног, – это одна из моих.
Джемиль пошел к двери, Шанг‑Да направился за ним. Спорить никто не стал.
Дверь за ними закрылась, и мы вдруг остались одни. Тишина показалась гуще, чем должна была быть.
Я посмотрела на Ричарда и увидела его взгляд. Очень Ричардовый взгляд. Он почти все время просто бойскаут: хороший сын, хороший мальчик, хороший учитель, хороший человек. А иногда, когда мы одни, он смотрел на меня этими вот темными глазами. И этот взгляд говорил, что под всем этим слоем хорошего есть некто, кому очень нравится быть плохим. Кто понимает живущую во мне тьму, а не только свет. И если бы только не было в нем такой ненависти к тьме в собственной душе, я бы его любила вечно. Но невозможно любить того, кто так сам себя ненавидит – и тебя ненавидит за любовь к тем своим сторонам, что ненавидит он больше всего. Слишком сложный выходит танец, чтобы ни разу не споткнуться.
Сделав вид, что не вижу этого темного взгляда, я постаралась изо всех сил притвориться, что Ричарда здесь нет. И даже повернулась к нему спиной, чтобы одеться. Какое‑то время все шло хорошо, а потом я почувствовала, что он стоит сзади, и очень близко.
Я обернулась как раз вовремя, чтобы не дать прикоснуться к себе его протянутой руке. Уже на мне были джинсы и лифчик, но кофточка лежала на кровати вместе с пистолетом.
– Анита! – сказал Ричард.
– Ричард, не надо.
– Чего не надо? – спросил он.
Я закрыла глаза, чтобы его не видеть. Это всегда облегчало мне задачу.
– Когда ты сегодня до меня дотронулся, это было как волшебство. Если бы не было больно, или если бы Криспин меня не оттащил, я бы тебе все позволила. А это не настоящее, это какая‑то метафизическая проблема.
– Как ты можешь так говорить? – спросил он, и его голос прозвучал ближе. Он придвинулся так, что я голой кожей ощущала жар его тела. Не его потусторонней энергии – его собственный жар.
Я шагнула назад, не открывая глаз, чуть не свалила лампу с тумбочки. Мы оба попытались ее подхватить, и наши тела оказались совсем рядом. И застыли в неуклюжей позе, как это бывает.
Я посмотрела на него, и он был очень близко, слишком близко. Наклонился, чтобы преодолеть эту дистанцию и меня поцеловать. Я бросилась на пол навзничь, опрокинув мусорную корзину, попятилась по‑крабьи, пока не уперлась спиной в дверь ванной.
– Ричард, прошу тебя, перестань! Ты не чувствуешь, что здесь что‑то не так? Нас всегда друг к другу тянуло, но совсем не так вот.
– Я думаю, что если я сейчас до тебя дотронусь, ты просто скажешь «да».
– Именно так.
– И я хочу, чтобы ты сказала «да».
– На что «да», Ричард?
– На все.
– Значит, раз сейчас у тебя есть достаточно метафизических сил, чтобы меня зачаровать, ты просто это сделаешь? Подчинишь мою свободную волю и превратишь меня в свою собачку?
Он нахмурился:
– Анита, это же не так. Я не заставляю тебя чувствовать то, чего ты не чувствуешь. Эмоции‑то настоящие!
– Может быть, но это не единственные эмоции, которые я ощущаю сейчас. Ты хочешь лишить меня выбора, Ричард.
Он опустился передо мной на колени. У меня сердце заколотилось в горле, и я сильнее прижалась спиной к двери. Он протянул ко мне руку, и я сказала единственное, что пришло мне в голову:
– Ты хочешь сделать со мной то, в чем обвинял Жан‑Клода?
Рука остановилась так близко, что кожей ощущался идущий от нее жар. На этот раз – не просто тепло его тела. Его сила ощущалась как живая, как отдельная от него самого, она пульсировала в воздухе. Играла у меня на щеке гладким и теплым прикосновением, и…
Я ждала, что во мне пробудится волк, но этого не случилось. Как будто сила была иного рода. Мягче его обычных электрических мурашек. Скорее ощущалась как сила… да, сила Жан‑Клода.
Я открыла глаза, посмотрела на Ричарда – и увидела то, чего боялась. Темно‑карие глаза горели светом собственной силы. Так бы они выглядели, если бы Ричард был вампиром. Так иногда смотрятся мои глаза.
– Глаза… – шепнула я.
Рука Ричарда коснулась моего лица, и это было уже слишком. Мгновенье назад я пыталась противиться, и вдруг я упала в этот карий огонь. Ничего не осталось во мне – только жажда его прикосновения. Ничего, только ощущение его губ у меня на губах, его рук на моем теле, его тела под моими ладонями – и сознание, что только так и должно быть.
Рука Ричарда опустилась мне между ног, схватила меня сквозь джинсы.
Это должно было возбудить, но сегодня было больно, боль пронзила меня немедленно и помогла вынырнуть на поверхность собственного разума. Я смогла снова думать, не только ощущать.
– Ричард, перестань!
Я почти орала.
Он тронул меня за лицо:
– Ты не хочешь, чтобы я перестал.
Уставясь в пол, будто ничего не было важнее в жизни запятнанного ковра с обрывками одежды, я ответила:
– Нет, хочу.
– Посмотри на меня, Анита.
Я замотала головой, стала от него отодвигаться, все еще на коленях. Он поймал меня за локоть. Прикосновение к голой коже чуть не свалило меня, но то, что сейчас происходило, было вызвано силой вроде вампирской, а у меня годы практики в борьбе с нею. Я заставила себя дышать, давя невероятное желание, чтобы он касался меня еще и еще. Как будто ardeur действовал заодно со взглядом вампира.
– Ричард, отпусти меня немедленно.
Голос звучал прерывисто, но отчетливо. Молодец я.
– Я чувствую, как сильно ты хочешь моего прикосновения, – сказал он, и голос его был сдавлен от силы, от желания, или от них обоих вместе.
Я ощущала его тело – не только руку, все тело. Как будто я касалась каждого его дюйма, такого живого, такого теплого, такого… вкусного. И мне хотелось этого. Хотелось содрать с себя одежду и навалиться на него сверху. И снова это ощущалось как ardeur, только иначе. И на этот раз он был направлен на меня. Как будто Ричард излучает на меня ardeur, а не я на него. Ardeur есть у Жан‑Клода, но Жан‑Клод умеет сдерживаться. Вот сейчас с Ричардом я поняла, как умеет сдерживаться Жан‑Клод.
Помоги мне, Жан‑Клод!
Дверь в ванную за моей спиной открылась, и появился Джейсон, замотанный полотенцем.
– Уходи, – сказал ему Ричард.
– Помоги! – попросила я.
На миг я ему посочувствовала – положению Джейсона не позавидуешь. Если он мне поможет, Ульфрик будет зол. Если не поможет, злиться буду я, а потом и Жан‑Клод.
Я понимала, какова его дилемма – попасть между вервольфом и вампиром. Но даже сочувствуя его положению, я куда больше была занята своим. Ричард наконец‑то унаследовал ardeur, и сейчас напускал его на меня.
Глава пятидесятая
Джейсон заговорил так, как говорят с самоубийцей, стоящим на карнизе высоко‑высоко над землей:
– Ричард, Анита, что тут происходит?
– Оставь нас, Джейсон, – велел Ричард и попытался притянуть меня к себе поближе.
Я напрягла колени и вторую руку, как бывает иногда в дзюдо. Не тогда, когда рассчитываешь выиграть схватку, а чтобы противнику для победы пришлось с тобой повозиться, пусть тебе и будет больно. У меня не хватило бы силы не дать Ричарду притянуть меня к себе, но хватит, чтобы при этом ему пришлось помять меня как следует. «Браунинг» лежал на кровати – да я и не стала бы, честно говоря, стрелять в Ричарда. Он это знал, и я знала, что он знает. Нет, бывали моменты, когда я могла бы и нож пустить в ход, но не пистолет. Я не стала бы рисковать тем, что его убью. А если ты отказываешься убивать того, кто сильнее и больше тебя, то в определенном смысле ты отдаешься на его милость. И остается надеяться, что он будет милостив.
Я бы посмотрела в лицо Ричарду – увидеть, есть ли там милосердие, но не хотела встречаться с ним взглядом. Даже когда его рука меня касается, и то тяжело отбиваться от его силы, и я не могу себе позволить снова упасть ему в глаза – обратно мне уже не выбраться. У него ardeur слегка иной, не такой, как у меня. В нем жизни больше – за отсутствием лучшего термина. Моя самая большая сила связана с царством мертвых, а не живых, а Ричард – очень, очень полон жизни.
– Это ardeur, – сказал Джейсон, – но он не заставляет меня желать к тебе прикоснуться, Анита.
– Вернись в ванную, Джейсон, – приказал Ричард. Едва заметная нотка рычания послышалась в его голосе.
Джейсон вцепился в дверную ручку побелевшими пальцами.
– Он невероятно силен. Просто дышать трудно. Но направлен он на тебя, Анита. Я его ощущаю, как повисшую в воздухе мысль. Он хочет, чтобы ты желала его и только его. Но какая сила, господи!
– Помоги мне! – взмолилась я.
– Убирайся! – зарычал Ричард.
– Ричард, Ульфрик! Ты сейчас делаешь то самое, в чем обвинял Жан‑Клода.
Ричард вздернул голову и посмотрел на Джейсона – Джейсон отвел глаза.
– У тебя глаза горят как у вампира, Ричард. И я знаю, что, когда у вампира такой взгляд, нельзя смотреть ему в глаза.
Джейсон не скрыл страха в своем голосе. И я, пожалуй, впервые поняла, что он боится вампиров.
Ричард пытался притянуть меня к себе, а я упиралась рукой в пол. Но не силе его руки мне было трудно сопротивляться, а теплому и сокрушительному объятию его неотмирной силы. Как что‑то живое, теплое, жадное, она тянула меня к себе уверенно и определенно, как рука. Не к одной похоти она взывала – это было обещание, что стоит мне поддаться – и он окутает меня теплом и защитой своей любви, и не будет никогда больше ни страданий, ни сомнений.
Но мне уже приходилось такое испытывать. Огги мастер города Чикаго, умел заставить тебя его полюбить. И все‑таки даже он не мог создать такого ощущения – настоящего. Да, но это и было настоящее, или когда‑то было. Огги был чужой, и логика разума мне подсказывала, что это фокус. А Ричард предлагал настоящее, потому что когда‑то оно чуть не стало настоящим. Когда‑то вера, что его любовь исцелит все старые раны и даст мне ощущение безопасности, было правдой. Правдой – и ложью. Любовь – и правда, и ложь, даже истинная любовь. Потому что одна только любовь не даст тебе ощущения безопасности, если внутри тебя есть дрожащий страх, есть память о том, что значит любить и верить – и вдруг все это потерять. И не измена моего жениха времен колледжа создавала этот страх, а как всегда – гибель матери. Если эта правда оказалась преходящей, что же тогда говорить о мужчинах?
И вот эта мысль дала мне силы оттолкнуться прочь от тепла Ричарда. Эта мысль помогла выплыть наверх в водовороте его любви. Как его рука оказалась слишком грубой и сделала мне больно, так и эта утрата была самой большой болью в моей душе. Именно эта зияющая черная дыра и заполнилась много лет назад яростью. Оттуда исходила моя ярость и туда уходила, как приливы и отливы какого‑то океана. Боль – она всегда способствует сопротивлению вампирской силе.
Я позволила себе ощутить эту утрату, о которой всю жизнь стараюсь не думать. Я дала себе наполниться ощущением ярости и потери, и не было в мире ни вожделения, ни желания, ни любви столь сильных, чтобы победить эту скорбь.
Скорбь считают чем‑то аморфным, созданным из воды и слез. Но настоящая скорбь не такова – она жесткая, она из огня и камня. Она жжет сердце, она сокрушает душу тяжестью горного хребта. Она убивает, и даже если ты продолжаешь дышать и двигаться, ты погибаешь. Та, кем ты была секунду назад, погибает на месте в грохоте искореженного металла в столкновении с нерадивым водителем. Все реальное, все ощутимое пропадает – и никогда не возвращается. Мир расколот навеки, и ты шагаешь по земной коре, и она подламывается под тобой, и ощущается внутренний жар, давление лавы, готовой сжечь мясо, расплавить кости, отравить самый воздух. И ты, чтобы выжить, глотаешь этот жар, чтобы не провалиться, не погибнуть на самом деле, проглатываешь всю свою ненависть, заталкиваешь внутрь себя, в свежую могилу, оставшееся от того, что было твоим миром.
Я не такая дура, чтобы смотреть ему в глаза, но голос у меня звучал твердо и уверенно, когда я сказала:
– Ричард, отпусти меня. Ощущение безопасности ты мне не создашь. Тебе не залечить то, что во мне сломано.
– Я люблю тебя, – сказал он, и голос его был полон тем, что значило для него это слово.
– Ты так меня любишь, что готов использовать вампирские силы, чтобы привлечь меня в свои объятия.
Он перестал тянуть меня к себе и придвинулся, сократив и без того небольшую дистанцию, обнял меня. Минуту назад, обними он меня так, я бы сделала все, что он хочет. Но он опоздал. Он сейчас обнимал мое тело, а сердце оставалось холодным. Я много лет так жила: жар и холод, скорбь и ярость, таков был мой мир, пока Жан‑Клод не нашел путь внутрь стен, что я сама построила.
Я в этот момент поняла, почему именно Жан‑Клод, а не Ричард, обрушил эти стены. У Жан‑Клода была собственная скорбь и собственная ярость. Он знал, что значит иметь все, что ты хочешь, жить в надежном и безопасном мире, и вдруг все утратить. Он верил когда‑то в благость вселенной. Я потеряла эту веру в восемь лет, он же верил в слова вроде «благость» несколько веков.
Иногда влюбляешься не в светлую сторону возлюбленного, а в темную. Иногда не оптимист тебе нужен, а такой же пессимист, как и ты, чтобы шел рядом с тобой и знал, точно знал, что звук из темноты издает монстр, и именно такой страшный, как ты думаешь.
Безнадежно? Нет, безнадежности я не чувствовала. Скорее наоборот. Чувствовалась реальность.
Ричард взял меня рукой за подбородок, сперва нежно, но когда я отказалась смотреть ему в глаза, сжал сильнее. Пытался заставить меня взглянуть себе в глаза. Я не могла ему помешать, но могла добиться, чтобы он при этом сделал мне больно. И эта боль помогала сохранить дистанцию между ним и мною. Он держал меня так близко, что меня будто обернуло одеяло его энергии, но то, что должно было по его намерению создавать уют, обдавало жаром. Удушающим жаром, будто слишком сгустился воздух.
Рука держала за подбородок болезненно, еще чуть‑чуть – и хрустнет кость. Я не открывала глаз, но даже сквозь веки чувствовала давление его взгляда.
– Смотри на меня!
– Нет.
– Ты впервые сам ощутил ardeur, Ричард, – сказал Джейсон. – Ты пьян от силы.
– Анита, смотри на меня!
– Нет!
Тогда он поцеловал меня, и тут уж не важно, что я не смотрела. Для ardeur'а поцелуй не хуже взгляда. Если не лучше.
Он меня поцеловал, и вся эта ложь перехлестнула мою злость, остудила ярость и наполнила ласковой уверенностью, что ничего со мной не случится плохого, пока я в объятиях Ричарда.
Глава пятьдесят первая
И на одну минуту наступил покой. Страх, ярость – все это ушло. Я была в объятиях Ричарда, и его рот, его тело были для меня едой и питьем, воздухом, всем хорошим, что есть на свете.
А потом я стала тонуть. Поцелуй, который был как воздух, свежий и чистый, стал меня душить. Руки, только что надежное убежище, стали западней, из которой надо было вырваться.
От растворения в его теле я перешла к битве изо всех сил.
Ричард сопротивлялся, он хотел продолжать поцелуй, обнимать меня. Но на мои плечи легли другие руки, помогающие драться. Они не дрались с Ричардом – они поддержали в битве мой разум, мою суть. Рука Ричарда взяла меня за волосы, попыталась прижать мое лицо в поцелуе, но другая рука помогла мне отодвинуться, другое тело оттаскивало меня назад.
Вместе с прикосновением Джейсона ко мне пришел его страх – страх перед тем, что делает Ричард. Не просто страх перед его новой вампирской силой, а страх от того, как я чувствовала его поцелуй. Страх утонуть, страх полной одержимости любовью.
Джейсон почувствовал мои эмоции, ощутил, что заставляет чувствовать меня Ричард, а я почувствовала ужас Джейсона перед тем, чего хочет Ричард. Ужас – быть поглощенным кем‑то одним. Страх принадлежать кому‑то безраздельно. Джейсон говорил, что таково желание его сердца, но он себе лгал. В этот удушливый, тонущий, смертельный миг мы оба знали, что он не хочет такого. От мысли о ком‑то одном навеки – у него кровь стыла в жилах.
Я оказалась между двумя сильными мужчинами, способными меня разорвать пополам – в буквальном смысле. Как быть бейсбольной битой в детском ритуале, когда перехватывают руками, чтобы ухватиться за верх – только эта бейсбольная бита помогала одной паре рук освободить ее от другой. Я отталкивалась от Ричарда, вырывалась из его пальцев, все больше уходя в объятия к Джейсону, и наконец только одна рука впивалась мне выше локтя.
Мы с Джейсоном сидели на полу, он упирался спиной в косяк двери. Прижимал меня к себе как можно ближе, даже ногами обхватил за талию сзади. Сердце его колотилось мне в спину, вкус его страха ощущался на языке металлом. Мне не надо было видеть его лицо у себя над плечом, чтобы знать, как широко открыты у него глаза, приоткрыт рот и бледна кожа.
Ричард стоял на коленях, глядя на нас сверху вниз. Глаза его выцвели до обычного карего цвета.
– Я теперь чувствую, как вы оба меня боитесь.
– Ты хотел задурить мне мозги, Ричард. Хотел лишить меня выбора.
– Я хочу, чтобы ты только меня хотела, Анита. Я так этого хочу, что иногда схожу с ума. Мысль о тебе с другими меня бесит.
Я мудро промолчала, не вспомнив, что он с удовольствием наблюдал меня с Жан‑Клодом – иногда. И делил меня с ним тоже с удовольствием – иногда. Но это, как и многое в своей внутренней жизни, Ричард не хочет признавать. Если его спросить, он бы ответил, что делил меня с Жан‑Клодом только потому, что выбора не было. И делал это редко, потому что ему не нравится. Верно ведь?
А вот не факт. Может, редко так делал из страха, что ему понравится еще больше.
– Ричард, у меня на руке останутся синяки.
Он посмотрел на свои пальцы, вдавленные мне в кожу, будто не помнил о них. Отпустил и сел снова на пол. Вид у него был недоуменный.
– Я не хотел тебе делать больно, – сказал он.
– Я знаю.
Джейсон продолжал меня обнимать, но пульс у него успокаивался.
– Если бы не вмешался Джейсон, ты бы сделала все, что я хочу, Анита. Но я в это верил, Анита. Верил снова в «долго и счастливо». В семью и детей и…
– Я чувствовала твои мысли, Ричард.
– Но ты тоже их думала.
Он посмотрел мне в лицо – такой искренний, так полон правды.
– Ты меня заставил об этом думать, но мысли были твои, не мои. Я не буду больше за это извиняться, Ричард. Ты впервые почувствовал вкус ardeur'а в твоей версии и готов был применять его с той беспощадностью, в которой всегда обвинял вампиров.
– Это несправедливо, – сказал он.
– Я чувствовал, как ты с ней это делаешь, Ричард. Ты лишил ее свободной воли и наполнил этим фальшивым счастьем, – вмешался Джейсон.
– Оно не фальшивое.
– Это не ее счастье, Ричард. А твое.
– Не твое дело – вмешиваться в отношения твоего Ульфрика и его лупы.
– Может быть. Но я не мог стоять и смотреть, что ты с ней делаешь. Анита позвала на помощь, и я должен был прийти.
Я тронула его руки – все еще обнимавшие меня.
– Что значит «должен был», Джейсон?
– Ты мой друг, и у тебя серьезные отношения с моим лучшим другом. Я не мог дать ему тебя изнасиловать.
– Я не насиловал, – возразил Ричард.
– Согласно юридическому определению, использование магии или парапсихологических способностей для лишения жертвы выбора есть изнасилование.
Джейсон это сказал вслух, а я только успела подумать. И он застыл, обнимая меня, я тоже замерла в его руках.
– Ты сказал вслух то, что я думала? – спросила я.
– Я сказал?
– Думаю, да, – заявил Ричард.
Он подался к нам, нюхая воздух. Мне все еще бывает не по себе, когда мои друзья‑ликантропы в человеческом облике делают звериные жесты.
Джейсон отодвинулся, увлекая меня за собой, будто хотел спиной пробить стену и отодвинуться еще дальше.