Схоластическая философия XI—XIV вв.

Схоластическому периоду средневековой философии пред­шествовал, можно сказать, переходный период VI—Х вв., когда началась эпоха христианизации германских племен. Знание, получаемое через через откровение, предпочиталось рациональ­но постигаемому знанию, его легче было донести до обычных прихожан, не отличавшихся широкой образованностью.

Тем удивительнее представляются идеи Иоанна Скота Эриугены

(8Ю—877), переводчика «Ареопагитик» на латинский язык и автора изучаемого на протяжении всех средних веков трактата «О разделении природы». В этом выдающемся произведении раннего средневековья поднимается важный вопрос о соотно­шении разума и авторитета. Авторитет святых, чудотворцев вто­ричен по отношению к разуму: «Мы знаем, что разум первичен по природе, авторитет же - по времени... Авторитет рождает­ся из истинного разума, но разум никогда не рождается из ав­торитета. Ведь всякий авторитет, не подтверждаемый истин­ным разумом, представляется слабым»*. Под разумом он по­нимает здесь разум Бога, который.нс нуждается ни в какой под­держке со стороны авторитета», а сам авторитет представляет собой божественную истину, «в записанном виде переданную святыми отцами в назидание потомкам». О самом Боге Эриугена мыслит неортодоксально. Бог не имеет ипостасей:.Пер­сон в Боге нет». Это единая неделимая природа, он «не может ни быть, ни существовать». Когда нам говорят, что Бог создал все, имеется в виду, что он есть во всем как сущность всех ве­щей.

Собственно схоластика начинается в XI веке. Само слово происходит от (schola) - школа, пришедшего в латинский язык из греческого, и не случайно появление схоластики связано с развитием городов и разнообразных школ от монастырских и епископальных до всевозможных светских, юридических, ме­дицинских, математических (Шартрская школа). Появились пе­дагоги, врачи, юристы, одним словом, интеллектуалы. Геомет­рию и диалектику стали использовать для постижения Бога посредством внутреннего опыта. Сначала читался текст святоотеческих авторитетов или само Священное писание, (lectio), чтение сопровождалось экзегезой, толкованием и буквальным, и смысловым, где выявлялись все «за» и «против» (рго и contra), «sic et поп» (да и нет). Так начинался диспут, в котором оттачи­вались логические приемы, совершенствовалось владение сло­вом, которому придавалось огромное значение, выяснялась природа речи.

* Антология мировой философии. С 730

Средневековые схоластики были убеждены в том, что можно достичь рационального знания о сущем, прежде всего о начале сущего Бога и доказать его существование с помощью логических приемов.

Первым на этом пути преуспел Ансельм Кентерберийскнй (1033—1109). Ансельм родился в Северной Италии в дворян­ской семье. В монастырской школе Ланфранка в Нормандии он постригся в монахи и по окончании курса стал преподавать дисциплины тривиума. Позже ему предложили епископство Кентерберийское, которое Ансельм после долгих колебаний и почти насильно принял, став, таким образом, главой англий­ской католической церкви (1093). Основное теологическое со­чинение Ансельма «Почему Бог вочеловечился?». В 1092 году он выступил на Латеранском соборе, где произвел огромное впе­чатление на священнослужителей. Его подвижнический образ жизни и благорасположение к людям удивляли тех, кто непос­редственно сталкивался с ним. Ансельм окончательно канони­зирован только в XIX веке.

Ансельма Кентерберийского называли в Англии «вторым Августином», он оказал огромное влияние на своих современ­ников, сказав, что стремится размышлять не для того, чтобы помочь своей вере, а верить.для того, чтобы понимать (сгеdо uт intelligam). В духе этого высказывания Ансельм доказывает бытие Бога в своей знаменитой работе «Монолог». Вслед за Платоном и Августином Ансельм, опираясь на идею об иерар­хической структуре бытия, убеждает нас, что мы судим о сте­пени красоты вещей и моральном превосходстве людей на ос­новании идеи об абсолютном совершенстве, которая свободно принимается нами на основе логики.

Но еще более знаменито его онтологическое доказательство, содержащееся в другой работе «Прибавление к рассуждению» (Ргоlоgioп). Даже безумец, по мнению Ансельма, произнесший «Нет Бога», понимает при этом слово «Бог». Кто ему внушил это, как не сам Творец, источник этой идеи, самой значитель­ной в нашем сознании. Наличие этой идеи в человеческом со­знании — доказательство объективного бытия Бога, ведь, со­гласно античным допущениям, основания бытия и основания познания совпадают. Другими словами, созданное человечес­ким сознанием понятие абсолюта свидетельствует о бытии та­кого абсолюта. Поэтому Бога следует определять не через от­рицательную теологию (апофатически), а через положительную.

Прошло много веков, прежде чем в XVIII веке Кант опроверг онтологическое доказательство бытия Бога Ансельма Кентерберийского.

Чтобы доказывать что-либо, в том числе и бытие Бога, необходимо владеть логикой (диалектикой), которая развива­ется в трудах последующих схоластиков, среди которых первое место по праву принадлежит Петру (Пьеру) Абеляру (1079-1142). Пьер Абеляр родился в рыцарской семье близ города Нанта и получил прекрасное по тем временам образование, его учителями были Росцелин и Гильом из Шампо. Сам Абеляр держал школы в городе Мемне, который был в те времена ко­ролевской резиденцией. Он преподавал также в Париже, в соборной школе, а потом организовал школу в аббатстве св. Женевьевы.

Трагическая история его любви закончилась пострижени­ем в монахи и описана им в книге «История моих бедствии., шедевре средневековой литературы. Переходя из одного мона­стыря в другой, осужденный Суассонским собором (1121), он продолжал преподавать и писать книги, приобретая европей­скую славу. Его знаменитые труды: «Диалектика», «Схоласти­ческая теология. (Theologia Scholastica), «Да и Нет» (Sic et Non), «Этика или познай самого себя». Он был постоянно окружен учениками со всей Европы. 20 его учеников стали кардинала­ми, 50 епископами, один из школяров стал впоследствии па­пой Целестином III.

У Абеляра было много идейных противников, и он решил вызвать их на диспут на Сансском соборе (1140), где и был осуж­ден даже его покровителями. После собора он написал «Аполо­гию» или «Символ веры», в которых отверг выдвинутые про­тив него обвинения. Папская курия, однако, приговорила его к вечному молчанию, его трактаты были сожжены. Незадолго до смерти Абеляр написал свое последнее произведение «Диалог между Философом, Иудеем и Христианином».

На интеллектуальном пространстве XII века Абеляр, бес­спорно, занимает первое место: он охватывал большое количе­ство проблем, вносил страсть и пристрастность в их решение, при этом он умело пользовался логикой и диалектикой, после­довательно оставаясь на позициях рациональности. В его лице философия обретала значительную самостоятельность по отно­шению к теологии, утверждалась как «естественное знание» не в смысле естествознания, а в смысле свободы от теологичес­ких авторитетов, приобретенное не через озарение, а путем опре­деленных логико-диалектических процедур.

Сфера интересов Абеляра была общей для всех схоласти­ков этой эпохи: вера в единого Бога как источника совершенно­го знания. Можно определять божественный абсолют как фор­му форм, как субстанцию, согласно традиции Аристотеля; мож­но через внутренний опыт, мистически.

Абеляр избрал третий путь: полагая, что любой человек по природе находится на пути к Богу как высшему благу, Абеляр убежден, что природа человека должна рассматриваться в мо­ральном аспекте. Следовательно, если предметом науки явля­ется высшее благо, то такая наука будет называться этикой или моральной философией. Так возникла проблема статуса фило­софии и теологии как отдельных дисциплин. Пришло время дистанцировать философию от теологии. Абеляр успешно на­чал этот процесс, который объективно стал причиной его гоне­ний и преждевременной смерти.

В ночном видении к Абеляру приходят иудей, философ (ан­тичный или, возможно, мусульманский) и христианин; они ведут между собой диалог, апеллируя к нему как к арбитру. Абеляр показывает, как влияет логика аргументов на добыва­ние истины. Иудеи, живущие по закону, предпочтительнее народов, не имеющих нормативных законов, однако они жи­вут, принимая традицию свободно, на основе разума, и в этом их добродетель. Но есть и другой образец свободы с позиции разума, не приемлющего традиций. Это позиция философии, различающая истинное знание и мнение. По Абеляру, более совершенное выявление высшего блага осуществляется через философствующую веру, т. е. веру при наличии интеллектуаль­ного усилия («познаю то, во что верю»). В работе «Да и Нет» он прибегает даже к такого рода наглядному сравнению: повторять священные тексты, не понимая их, все равно, что уподоблять­ся ослу с лирой, который думает, что может извлечь из нее пре­красные звуки без всякого предварительного умения.

Абеляр был убежден, что веру также надо защищать при помощи диалектики, т. е. рационально, но это был специфи­ческий средневековый рационализм, а его логика при описании лиц Троицы названа последователями теологикой. Абеляр за­дался целью логически постичь тайну единства и троичности Бога. Он хотел определить свойства Бога через три понятия: всемогущества, мудрости и блага, передать смысл таинства три­единства, но при этом обучить школяров логике. Бог-Отец на­зван Абеляром могуществом, потому что может творить все, что хочет. Сын несет слово, имеющее глубокий и вечный смысл, способный различать и упорядочивать вещи, он источник умопостигаемости, а Святой Дух - это благо, способное милосердствовать любому, когда правосудие неприменимо. Святой Дух. дар Божий, Благодать не обладает таким могуществом, как Бог-Отец. Здесь Абеляр отходил от главного догмата хрис­тианства, не допускающего никаких ступеней в Троице. Абе­ляр отвечал своим оппонентам, что могущество, мудрость и благо как свойства Бога не отделимы друг от друга. Могуще­ственный, но не мудрый, может пагубно влиять на людей; муд­рый, но не могущественный, не сможет воздействовать на мир вообще. Могучий и мудрый, но не благодатный - это тиран. Только единство этих свойств создает абсолютное совершенство н полноту. Бытие Бога непостижимо, но божественное три­единство может быть понято через опыт всех народов мира, в особенности иудеев и древних греков, в частности. Платона; Абеляр трактует платоновскую душу мира в «Тимее» как алле­горию Святого Духа.

Уже Сократ и Платон понимали, что без благодати нет ни философской речи, ни мудрости. Вот почему Богопознание, по Абеляру, может совершаться лишь через познание самого себя. Благо и любовь Святого Духа не охватываются философскими категориями, сформулированными Аристотелем, но именно эти свойства Бога человеческая душа постигает непосредственно лицом к лицу с Богом без всяких посредников. Эта идея Абе­ляра делала церковь необязательной, и такие взгляды не мог­ли остаться для него безнаказанными. Вместе с тем, вычленяя этическую проблематику в самостоятельную область, Абеляр делал первые шаги на пути отделения онтологических и физи­ческих проблем от морально-теологических. Он начал делать то, что в конечном счете завершил У. Оккам, который призы­вал отсечь этико-теологические проблемы от проблем физических,

* В христианском сознании, в том числе и православном в России, это положение ставило милосердие выше закона и справедливости и способствовало такому общественному явлению, как правовой нигилизм.

и в конечном счете сформулировал теорию двойственной истины.

Помимо логико-этического осмысления теологии Абеляр совершает и логико-грамматический анализ ее основных поло­жений, внося свой вклад в спор номиналистов и реалистов. Это одна из главных тем средневековой философии, высвобожда­ющейся от авторитетов Священного писания. Она восходит к проблеме универсалий — общих понятий, — которой были оза­бочены еще Сократ, Платон и Аристотель: откуда берутся об­щие понятия, если мы сталкиваемся в реальной жизни только с вещами. По Платону, понятия — идеи вещей составляют ре­ально существующий мир идей, побывав в котором, каждая душа потом припоминает их в посюстороннем мире. Аристо­тель, напротив, возражал: идеи как сущности вещей не могут быть отделены от того, сущностью чего они являются. Этими вопросами задавался и неоплатоник Порфирий, деля универса­лии на роды и виды. Если они есть, то где, в природе или г. разуме, телесны они или бестелесны? Продолжая эту пробле­матику, Боэций задался вопросом, являются ли категории Ари­стотеля видами реальных вещей или лишь знаками языка, В схоластическую эпоху крайние реалисты (Гильом из Шампо) считали, что общее — идеи — реально существуют до единичных вещей (ante res) и вне их (отсюда «реалисты»). Умеренные реалисты (Ансельм) соглашались с Аристотелем, что общее реально существует в вещах (in rebus). Номиналисты (от латин­ского nomen — имя) отрицали реальное существование универ­салий. Они считали (Росцелин), что общее существует после вещей (post res), это всего лишь слова, звуки — вне единичных вещей не существует ничего: нет цвета вне конкретного цвета, нет мудрости вне мудрой души и т. д.

Абеляр, будучи учеником Росцелина, а также Гильома из Шампо, стал автором срединной позиции: универсалии нахо­дятся в вещах (in rebus). Абсурдно утверждать, что реально су­ществует человечность, а людей нет, божественность, а Бога нет. Нельзя приписывать универсалиям статуса вещей. Вещь, по Абеляру, это то, что нумерически одно: «Сократ», «этот ка­мень». Единичная вещь никогда не станет предикатом, т.е. ска­зуемым другой вещи. А общее понятие как раз выполняет та­кую функцию, оно указывает на свойство вещи. «Человек» не есть что-то, отличающееся от Сократа, это способ бытия Сократа. Это есть в вещах (in rebus), и в то же время это выводит­ся нашим сознанием как образ, сходный по природе со многи­ми вещами. Это и есть концепт (система существования всех мыслимых вещей), отсюда позиция Абеляра относительно уни­версалий названа концептуализмом.

Итак, теология нуждалась в построении философской он­тологии, и Абеляр пошел навстречу этой тенденции. Вместе с деятельностью Абеляра в практике школьного (университет­ского) образования философия дисциплинарно стала отделять­ся от теологии. После Абеляра теология перестала быть «кол­лекцией», координацией и систематизацией текстов Открове­ния, как это было в течение всего раннего средневековья. «Те­ологию» Абеляр писал практически всю жизнь, желая сформи­ровать ее как дедуктивную науку, в которой давалось бы объяс­нение веры независимо от священных книг.

Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы убедить своих учеников (в некоторые годы их у него набиралось до 5 тысяч), что в Священном писании есть моменты, превышающие разум, но нет противоречащих ему.

На базе школ, которые создавались близ Парижа и в нем самом, в конце XII века создается университет, который стал позже называться Сорбонной по имени его попечителя Р. де Сор-бона, духовника Людовика IX.

Среди ученых-медиевистов Запада сформировалось мнение, что Парижский университет стал сосредоточием логико-теоло­гических споров в духе Абеляра, в то время как в Англии в Оксфордском университете возник интерес к естественно-науч­ной проблематике, к физике и математике как их понимал Ари­стотель, и в целом к аристотелизму.

Задавал тон в этих изысканиях Роберт Гроссетест (Боль­шеголовый), епископ Линкольнский, первый канцлер Оксфор­дского университета (1175—1253). Один из современных меди­евистов на конгрессе по истории науки в 1961 г. сказал так: «Проблема Гроссетеста — это, вероятно, центральная пробле­ма среди широкого простора средневековой мысли». Другие счи­тают, что с Гроссетеста вообще начинается наука и в целом ан­глийская интеллектуальная традиция.

Влияние Гроссетеста на движение идей в Европе может быть обнаружено в той области, которая называется «метафизикой света». Обратимся к знаменитому трактату Гроссетеста «О све­те» (De Luce).

В начале, по Гроссетесту, появляется материальная свето­вая точка. Свет, тонкая телесная субстанция, чья разреженность приближается к бестелесности, к той форме, которая существует без материн и является духовной (т. е. к Богу). Поэтому свет, будучи первой телесной формой, более близок к Богу. Инте­ресно, что Гроссетест нигде в трактате не употребляет слово «Бог». По словам Гроссетеста, «свет по своей природе распрос­траняется во всех направлениях таким образом, что световая точка будет тотчас же создавать сферы любых размеров». Свет как форма, не отделимая от материи, является активным нача­лом всех вещей и всех взаимодействий. Самодиффузия свето­вой точки, таким образом, создает материальные сферы, дове­денные до размеров универсума. Доказывается это посредством аргумента, что увеличение простого бытия бесконечное коли­чество раз может произвести конечную качественную и коли­чественную определенность.

Сразу же возникают вопросы: I) почему требуется бесконеч­ное увеличение света, 2) почему это бесконечное увеличение формирует конечный универсум. Гроссетест предвидит эти вопросы и отвечает на них, ссылаясь на труд Аристотеля «О небе». Простая вещь, увеличивающаяся конечное число раз, не может создать количественную определенность: «Всякое тело по необходимости должно принадлежать либо к числу простых, либо к числу составных, следовательно и бесконечное (тело) будет либо простым, либо составным». «С другой стороны, ясно, что если простые (тела) конечны, то составное также необхо­димо должно быть конечным».

Когда все возможности разрежения света (lux) исчерпаны, внешний предел сферы формируется в небесный свод, который совершенен, так как состоит из первоматерии и первой формы. Этот небесный свод отражает свет (lumen)* по направлению к центру универсума. Действие отраженного света формирует 9 небесных сфер, самая нижняя из которых является сферой Луны. Ниже этой самой низкой неизменной и неподвижной

* Гроссетест различает свет в своем источнике (lux) и отражающий свет (lumen), lux представляет собой метафизический, а не физический свет, он более высокого порядка по сравнению с lumen. сферы распространяются сферы элементов огня, воздуха, воды, земли, которые изменяются и переходят друг в друга. Земля концентрирует действия всех сфер, поэты называют ее «Пан», т. е. «Ese> и дают ей имя Кибелы, так как она своего рода мать, порождающая богов. В конце трактата идут размышления о том, что универсуму как совершенному целому соответствует число десять, которое является также совершенным числом.

Историко-философский анализ помогает вскрыть по краиней мере три источника, к которым восходит теория света: к Ветхому завету, к Платону и неоплатоникам (например, Проклу), непосредственно и опосредованно (через Августина и Ва­силия Кесарийского) и, наконец, к Аристотелю. Можно доба­вить, те и Платон, и Аристотель исходят при оценке света и его метафизического значения из пифагорейской таблицы про­тивоположностей, в которой свет помещен в «хорошей» части рядом с «добром».

При чтении трактата вспоминается платоновское беспредпосылочное начало. Единое, которое носит наглядный образ Солнца, но может быть постигнуто лишь интеллигибельным путем. Бесспорно, платоновские аналогии относительно света и ума, воспринятые и Августином, нашли отражение в теории света Гроссетеста.

Далее невозможно не вспомнить фрагмент из книги Бы­тия, где по божественному слову первым творится свет, а так­же светоносную символику Василия Кесарийского (Великого), изложенную им в «Шестодневе» (Hexameron). Гроссетест и сам написал Неxameron, в котором для нас интересны описания трех дней творения

Эти толкования разительно похожи на то, что мы встреча­ем у Прокла. У Прокла, как и у Платона, бытие пронизано чис­лом. Каждое число Прокл называет богом, его учение о чис­лах - это учение о богах. Но даже у Прокла приравнивание чисел к богам выглядит экзотикой. Еще более экзотическим и в не меньшей степени, на первый взгляд, архаическим кажется упоминание Гроссетеста о богах, ведь он правоверный христи­анин, а не язычник, глава университета, пионер науки, каким его считают медиевисты. И тем не менее при описании возник­новения земли как четвертого элемента Гроссетест прибегает к образу Кибелы, богини плодородия, порождающей других бо­гов. По-видимому, здесь мы сталкиваемся со своеобразием мышления средневекового человека, для которого употребле­ние сравнений, метафор, метонимий, одним словом, тропов является нормой.

После того, как Гроссетест описал процесс образования сфер, он решил «обосновать» его математически. Форма как наиболее простая и не сводимая ни к чему сущность, прирав­нивается им к единице; материя, способная под влиянием фор­мы изменяться, демонстрирует двойственную природу и пото­му выражается двойкой; свет как сочетание формы и материи — это тройка; а каждая сфера, состоящая из четырех элементов, есть четверка. Если все эти числа сложить, — пишет Гроссе­тест, — будет десять. Поэтому десять — это число, составляю­щее сферы универсума. Из этих соображений десять — это со­вершенное число во Вселенной, потому что каждое совершен­ное тело включает в себя форму, а следовательно единицу, материю, — следовательно двойку, сочетание того и другого (свет), т. с. тройку, элементы — четверку. По этой причине каж­дое совершенное целое это десять.

В трактатах епископа Линкольнского, где сама натурали­стическая проблематика («О свете», «О тепле Солнца», «О ра­дуге») требует, с нашей точки зрения, математических расче­тов, так же мало математики, как и у Платона. И в этом про­является специфика математического знания в средние века, которое, как и в античности, было частью философии и несло на себе печать ее особенностей. Математика как составная часть метафизического (философского) знания была, по Ари­стотелю, средством расшифровать смысл, вложенный Богом в универсум, который символизируется десяткой. Через сим­волы математики можно было рассмотреть символические признаки вещей, их уподобления другим вещам видимого и невидимого мира.

В трактате «О свете» Гроссетест использует аристотелев­скую терминологию: построение космоса излагается в катего­риях материи и формы. Гроссетест вводит и определенные но­вации по сравнению с Аристотелем. Материя у него не чистая потенция, как у Стагирита, а имеет право на телесность. Форм у епископа Линкольнского фактически две: спиритуальная (Бог) и телесная (свет). Что касается расположения и строе­ния сфер, то здесь схоластик повторяет античного философа досконально. Гроссстест является наследником Аристотеля и в той части своего учения, которое рассматривает движение. Это рассмот­рение совершается в духе качественной физики Стагирита, в чем нетрудно убедиться, читая трактат «О тепле Солнца» (De calore soils). Тела стремятся, по мнению Гроссетеста, к центру Зем­ли, как своему естественному месту: все тела, которые явля­ются тяжелыми и движимы не непосредственно к центру Зем­ли, движутся насильственно. Это низшие тела. Солнце и звез­ды как высшие тела находятся в круговом естественном дви­жении не благодаря самим себе, а потому, что прикреплены к своим сферам и движутся вследствие движения своих сфер, по­добно кораблю на реке, который движется вследствие движе­ния реки (пример Аристотеля).

Названный трактат примечателен еще и тем, что в нем Гроссетест демонстрирует применение своего метода. Наблюдение за фактом, по терминологии Гроссетеста, называется резолю­цией, что он и совершает, разложив, изолировав отдельные элементы феномена (описание рассеивания лучей на экваторе, в долинах и в горах). В начале трактата он также пришел с по­мощью дедукции к идее возникновения тепла посредством кон­центрации лучей. Соединение двух конечных результатов, по Гроссетесту, это метод композиции. Но это, с точки зрения Гроссетеста, не полная истина, ведь она достигнута естествен­ным путем, при использовании резолюции и композиции. Бо­лее высокая истина в гносеологии Гроссетеста достигается оза­рением.

Гроссетест распространяет свою теорию света не только на неорганический мир и на жизнь, но и на теорию познания. Бог воздействует на мир посредством света, и душа человека, за­нимающая место, аналогичное месту Бога в макромире, воздей­ствует на чувства и на все тело также посредством света.

Гносеология Гроссетеста выглядит следующим образом:

1) знание (scientia) возможно без помощи чувственного воспри­ятия; 2) отдельные люди обладают интеллигенциями, способ­ными видеть в божественном свете и единичные вещи, и уни­версалии, минуя чувственный опыт и даже логические проце­дуры: 3) абстрактно-теоретическое знание является результатом преодоления влияния чувственных впечатлений от внешнего «мира»; 4) сравнительный анализ знания, полученного интел­лигибельным путем и чувственным (через резолюцию и ком- позицию), требует «экспериментального универсального мето­да» (principium universale experimentale).

Понятно, что здесь слово «экспериментальный» далеко от того смысла, который вкладывают в него современные иссле­дователи. Как только мы начинаем исследовать более деталь­но широкий (лингвистический, литературный, исторический) контекст «эксперимента», к которому обращается Гроссетест в своих работах, впечатление современности моментально испа­ряется без следа. Особенно явственно смысл experientia высве­чивается в «Комментариях на небесную иерархию», где Гроссе­тест постоянно отмечает, что хорошие ангелы в отличие от людей не имеют «экспериментальной науки» греха, но владеют scientia experimentalis божественной сущности, в которой мы, люди, испытываем недостаток. Слова «experientia» или «experimentum» означают «попытка», «проба», «опыт», который формируется из чувственных представлений (experientum oculorum — воочию убеждающий).

Такое знание близко к античной доксе, т. е. знанию отдель­ных фактов, единичного, а не причин этих фактов, всеобщего и необходимого. В данном случае имеется в виду как внутрен­ний, интеллектуальный, так и внешний чувственный опыт при господстве интеллектуального как высшего, его приобретение возможно лишь на пути устремления к богу как верховной ис­тине. Поскольку, согласно Гроссетесту, истина каждой вещи состоит в согласии с ее основанием в божественном слове, ясно, что каждая полученная истина очевидна только в свете верховной истины, как цвет окрашивает тело только при све­те, распространенном над ним. Неравноценность чувственно­го знания по сравнению с интеллигибельным, выстраивание иерархии истин — это одна из устойчивых тем средневековой гносеологии.

Как в свете вышесказанного оценить труды Гроссетеста, что нового он внес по сравнению со своими предшественниками, чем отличается Оксфордская школа от предшествующего и со­временного ей теолого-философского знания?

Как и другие схоластики, Гроссетест занимался комментаторством, он комментировал не только Священное писание, а и «Первую аналитику», «Этику» и «Физику» Аристотеля, труды Псевдо-Дионисия Ареопагита. Экзегетические упражнения были нужны Гроссетесту не для подтверждения Писания; он был одним из тех, кто интересовался не только богословской, но и натуралистической проблематикой в рамках схоластичес­кого философствования. Принцип сакрализации природы, с одной стороны, устранял возможность идеи эксперимента, но с другой, превращал природу в абсолют, а значит приглашал к ее изучению, хотя и ограничиваясь созерцанием. Количество «физических» работ Гроссетеста не уступает метафизическим:

помимо названных трактатов он написал «О линиях, углах и фигурах», «О цвете», «О сфере», «О движении небесных тел», «О кометах».

Как явствует из содержания трактата «О свете». Бог фигу­рирует у Гроссетеста как форма, не имеющая материи, а свет — как материализованная форма, достойная всяческого изучения. Свет как аналог божественного освещения выступает на пер­вый план, а теологическая проблематика является как бы фо­ном, на котором развиваются натуралистические изыскания гла­вы Оксфорда. Можно также сказать, что, опережая свою эпоху на несколько веков, он высказывал взгляды в духе будущего деизма: свет как материальная субстанция пронизывает все бытие, а Бог как чистая нематериализованная форма участвует лишь в создании световой точки, а далее построение универсу­ма осуществляется естественным путем.

Гроссетест заимствует у Платона постулаты первичности души, врожденности идей, вторичности чувственного опыта, осознаваемого как бледное отражение бытия идей, учение об иллюминизме. Но у Аристотеля епископ Линкольнский почер­пнул интерес к натуралистическому видению мира как хорошо упорядоченной иерархизированной системы «природ» (naturae), постигаемых с помощью логического аппарата и математики.

Интересно, что Гроссетест считал Творца геометром, «скон­струировавшим» универсум на основе простых и экономичных математических средств, что дало ему возможность в дальней­шем не вмешиваться в «мировую машину», интуиция еписко­па Линкольнского привела его к убеждению, что «математика является внутренней текстурой естественного мира, контроли­рующей его функции».

Натуралистическую традицию Гроссетеста продолжил его ученик и самый последовательный продолжатель Роджер Бэ­кон (ок. 1214—1294). Ему первому приписывают фразу «Зна­ние — сила», так полюбившуюся исследователям науки Нового времени. Современники называли его «удивительным док­тором» (doctor mirabilis). Роджера Бэкона весьма интересовала «метафизика света», и он пытался смоделировать радугу в ла­бораторных условиях. Ему принадлежат несколько «сумасшед­ших» идей, на основе которых в Новое время были сделаны изобретения, повлиявшие на дальнейшее развитие европейской науки. Это идея подводной лодки, летательного аппарата, ав­томобиля. Наиболее известное произведение Р. Бэкона назы­вается «Большой Труд» (Opus Majus). Независимость суждений и неортодоксальность взглядов монаха-францисканца привели его к заточению в тюрьму. Работы были сожжены. В тюрьме Р. Бэкон написал последнее большое сочинение «Компендий теологии».

Центральной фигурой в философии XIII столетия, несом­ненно, является Фома Аквинский (1225/26—1274). Он принадлежал к знатному роду в Неаполитанском королевстве и мог бы занять надлежащее ему место в светской иерархии. Но, по­лучив классическое образование в бенедиктинском монастыре, в девятнадцать лет он принял решение вступить в орден доми­никанцев и посвятить себя духовному служению, несмотря на протесты семьи.

В 1245 году он поступил в Парижский университет для про­должения обучения в области богословия. Там он получил сте­пень магистра теологии и занялся преподавательской работой.

Ватикан обратил внимание на научную деятельность Фомы. Папа Урбан IV приказал ему приехать в 1259 году в Рим, предпо­лагалось, что он станет главным идеологом римско-католичес­кой церкви, что, собственно, и осуществилось. В течение деся­ти лет, проведенных в Риме, Фома завершил «Сумму против язычников» (эту работу называют еще «Суммой философии»).

В 1269 году Фома вновь приехал в Париж, чтобы здесь в университетских кругах провозгласить и укрепить идеи папского католичества, чтобы одержать победу над латинскими по­следователями арабского философа Ибн-Рошда (Аверроэса). Он продолжает работу над начатой в Риме «Суммой теологии», пишет «Единство разума против аверроистов», создает коммен­тарии к некоторым аристотелевским трудам. Фому Аквинского называли «ангельским доктором» (doctor angelicus), а в 1323 г. он был причислен католической церковью к лику святых.

В двух своих фундаментальных трудах «Сумма теологии» и «Сумма философии» Фома попытался систематизировать со­временные ему воззрения на все стороны человеческого бытия и духа. Достаточно сказать, что в «Сумме теологии» рассмот­рено около 3 000 тем. Одной из главных, занимавших ум Свя­того Фомы, была тема взаимоотношения теологии и филосо­фии.

В XIII веке стало совершенно ясно, что намеченное Абеля­ром размежевание философии и теологии стало свершившим­ся фактом, и проблема заключалась в том, чтобы соотнести их, выявить роль философии в рациональном обосновании теоло­гии. И та, и другая представляются науками, т. е. системами знаний, основывающихся на определенных принципах. Но прин­ципы философии и теологии не зависят друг от друга. Ряд ис­тин теологии (троичность, воскресение, благовещение и т. п.) сверх разумны, другие поддаются рациональному обоснованию, прежде всего, существование Бога. Но сверхразумное (откро­венное) и естественное знание не противоречат друг другу, так как истина одна. Познание рациональными средствами уступает Откровению только в быстроте постижения и в чистоте полу­ченного знания: «... Знание о Боге, которое может быть добыто человеческим разумом, по необходимости должно было быть преподано человеку через божественное откровение, ибо исти­на о Боге, отысканная человеческим разумом, была бы доступ­на немногим, притом не сразу, притом с примесью многочис­ленных заблуждений...»

Для того, чтобы убедить сомневающихся в вере нужно прибегнуть к философии, которая выполняет служебную роль, в частности, она может помочь доказать существование Бога, которое неочевидно. Поэтому человек должен для своего спа­сения постигнуть это тем путем, который для него более до­ходчив. Методы естественного постижения истины могут быть двояки. Первый путь — определить причину (propter quid), вто­рой — познать причину через следствие (quia). Метод quia Фома Аквинскии демонстрирует, выдвинув пять доказательств бы­тия Бога.

Первое доказательство состоит в том, что дается в опыте каждому человеку — в движении. Одно сообщает движение другому, другое третьему и т. д. Но невозможно, чтобы так продолжалось до бесконечности. Необходимо помыслить некий перводвигатель, который сам не движим ничем. Это и есть Бог.

Второй путь, также основанный на чувственных данных, обращается к производящим причинам, которые имеют свои следствия. Цепь причин и следствий также не может уходить в бесконечность, поэтому «есть первая производящая причина, каковую все именуют Богом».

Третье доказательство исходит из понятий возможности и необходимости. Человеческий разум находит среди вещей та­кие, которые могут быть, а могут не быть. Для всех вещей та­кого рода невозможно вечное бытие, но также невозможно, чтобы все вещи были случайны. Должно быть нечто необходи­мое. И это необходимое должно иметь свои причины, которые не могут уходить в бесконечность, что ясно из предыдущего до­казательства. Поэтому надо предположить некую необходимую сущность, которая не имеет внешней причины своей необходи­мости, но сама составляет причину необходимости для всех иных. Это есть Бог.

Четвертое доказательство касается степеней совершенства, истинности и благородства разных вещей. Чтобы определить эту степень, необходимо иметь некую сущность, которая будет предельной степенью всех благ и совершенств. И это, по мне­нию Аквината, Бог.

Пятое доказательство исходит из «распорядка природы». Все вещи в природе, лишенные разума, тем не менее устроены це­лесообразно. Отсюда следует, что их деятельность направляет «некто одаренный разумом и пониманием, как стрелок направ­ляет стрелу». Следовательно, есть разумное существо, которое предусматривает цели для всего, что происходит в природе. Это разумное существо — Бог.

Пока речь шла о доказательствах бытия Бога, метафизика Аристотеля была хорошим помощником в аргументах Фомы. Но у Аристотеля были положения, которые не могли быть при­няты Фомой, прежде всего это касалось догмата бессмертия души. Аристотель, его последователи в арабском мире, в част­ности Ибн-Рошд (Аверроэс), его последователи на латинском Западе, например, Сигер Брабантский, современник Фомы, ут­верждали, что душа умирает вместе с телом. Аквинату пред­стояло доказать обратное. Он полагал, что бестелесная душа сотворена Богом для каждого тела, всегда соответствует ему. Отстаивая эту точку зрения, Фома пользуется категориями Ари­стотеля: в человеке совпадают чувственная, умопостигающая и вегетативная души. Умопостигающая или разумная душа вы­полняет роль