Стамбул — интеллектуальный и экономический центр 12 глава

Французы в XVI веке с блеском вышли на турецкую политическую сцену и вполне удовлетворительно по­казали себя и на арене экономической. Здесь требует­ся одно уточнение. К началу XVII века объем француз­ской торговли с Османской империей был отнюдь не мал, но французы торговали по большей части в пор­тах и городах Сирии — Алеппо, Триполи, Дамаске и т. д. Между тем их колония в Стамбуле оставалась ма­лочисленной, а позиции — слабыми; и это главным образом по причине мощной венецианской конку­ренции. В годы правления Генриха IV делается энер­гичная попытка укрепить французское присутствие именно в Константинополе, и она приносит свои плоды. Этот напор продолжается около двадцати лет, но позднее постепенно сходит на нет из-за внутрен­них политических трудностей в самой Франции, а с другой стороны, из-за некомпетентности или неспо­собности некоторых французских послов при Османском дворе. Как бы то ни было, происходит ос­лабление французского политического и экономиче­ского влияния, что идет на пользу англичанам и гол­ландцам. Наиболее значительный факт эпохи — это умелая поддержка католических миссий в Османской империи со стороны французского посла Филиппа Арле (Harlay), графа де Сези, который помог капуци­нам обосноваться в Стамбуле, ряде других городов и на некоторых островах Архипелага. Годы пребывания в должности французского посла Жана де ла Ай (de la Науе) — 1636—1660 — совпали с периодом самого глубокого охлаждения франко-турецких отношений, связанного с поддержкой Францией Венеции, кото­рая вела тогда войну с Османской империей из-за Крита. Отношения были так плохи, что однажды про­изошло событие совершенно невообразимое: сын по­сла, направленный в Адрианополь для встречи с вели­ким визирем, был там схвачен и избит палкой! Напряженность сохраняется в течение всей Крит­ской войны, и только после назначения послом Ну- антеля (1670) появляются первые признаки улучше­ния. Впрочем, новый посол и великий визирь Ахмет-паша Кёпрюлю при первой своей встрече должны были решить сложную задачу протокольно­го характера: великий визирь предложил послу, пред­ставляющему в своем лице особу христианнейшего короля, сесть на простой табурет, который к тому же поставлен ниже его, то есть всего лишь визирского, кресла! Вопрос дипломатического этикета все же на­шел удовлетворительное для обеих сторон разреше­ние, после чего довольно быстро наладились и отно­шения между двумя державами. Отношения эти оставались почти безоблачными вплоть до инциден­та на Хиосе, в городе, который был подвергнут бом­бардировке французской эскадрой под командова­нием адмирала Дюкесна. Тогда французский посол Гийераг едва не попал в турецкую тюрьму. После того, как инцидент был исчерпан, франко-турецкие отношения развиваются по восходящей линии. И эта тенденция, в частности, хорошо прослеживается по росту французской торговой колонии в Стамбуле. В 1636 году в столице было всего два дома, принадле­жащих французским купцам. В 1640 году — столько же, в 1667 году — четыре, но эта дата становится отправ­ной точкой роста численности французских торгов­цев, обосновавшихся в городе. В 1670 году имелось 24 торговца (резидента), каждый из которых был главой семьи; всего же французов, считая жен, детей и слуг, было тогда в Стамбуле около сотни. А в сопоставимый по длительности период 1685—1719 годов в столице осело 175 купцов!Что собой представляют французские купцы? Один архивный документ, относящийся к 1670 году⁸⁵, дает некоторые разъяснения. Итак, в этом году имеется че­тыре торговых дома: первый из них принадлежит Жа­ку, Жозефу и Жану Фабр из Марселя и объединяет пять семейств, проживающих в Стамбуле не менее 15 лет; второй — Бартелеми и Жюлио Греаск из Марселя и объединяет четырех коммерсантов, живущих в городе 16 лет; третий — Жану-Батисту Дюлар и Клоду Мариот- ти из Марселя, которые вместе со своим конторским служащим Клодом Совером поселились здесь три года назад; и, наконец, четвертый принадлежит Роболи (из Марселя) и его помощнику Колле, оба в Стамбуле про­жили 30 лет. Помимо коммерсантов, колония включает в себя трех хирургов (Пьера Жантиля, Шателлеро, Рол- лана, парижан, и Пьера Шобера из Прованса), владель­ца аптеки Л аваля (из Марселя), трех портных (Эрмитт из Лиона, Мутон из Прованса и Антуан, происхожде­ние которого не указывается), одного изготовителя рессор для карет и колясок (Фабра из Марселя) и, нако­нец, двух человек без определенного рода занятий (Мишеля Тофферо из Анжера и Жана Буше из Лиона, приходящегося тестем хирургу Пьеру Жантилю). Боль­шинство женаты на гречанках и, как уточняет доку­мент, «прибыли сюда, чтобы заработать себе на жизнь, не имея такой возможности в своей стране; поскольку они женились здесь, будет весьма затруднительно за­ставить их вернуться в свою страну, так как их жены могут и не пожелать уехать с ними». Стоит добавить, что документ упоминает лиц, находящихся под покро­вительством Франции. Это — «часовщики, граверы, же­натые и неженатые, в большинстве своем прибывшие из города Женева и поселившиеся здесь; все они нахо­дятся под покровительством господина посла Фран­ции». Общее их число 34 человека: 11 женатых и 23 хо­лостяка. «Все они протестанты, за исключением трех католиков».

Англичане с конца XVI века прибывают в довольно большом количестве; около 1640 года в Стамбуле — 24 или 25 торговых домов, принадлежащих англий­ским купцам, что делает англичан «самой большой и многочисленной нацией из тех, которые в целях тор­говли находятся ныне в пределах Турецкой импе­рии»⁸⁶. Английская революция на некоторое время ставит под вопрос процветание английской колонии, которая становится полем разногласий — впрочем, вовсе не политического характера. Ссоры вспыхива­ют между послом и купцами, с одной стороны, и Левантийской компанией — с другой. Самое удиви­тельное — в том, что враждующие партии выносят разрешение конфликта на суд великого визиря и каж­дая из них, чтобы склонить его в свою сторону, ис­пользует аргументацию чисто финансового свойства. Компания оказывается сильнее — и выигрывает: по­сол отозван⁸⁷. В дальнейшем число английских тор­говцев остается почти неизменным и колеблется око­ло 25. Когда в 1691 году британский посол сэр Вильям Хасси (Hussey) прибывает в Стамбул, на торжествен­ную встречу с ним являются 50 его соотечественни­ков; это число, очевидно, охватывает не только куп­цов, но и капитанов (шкиперов) английских судов, бросивших якорь в водах Золотого Рога, а также, что вполне вероятно, и английских торговцев, приехав­ших в столицу из других мест специально по этому случаю⁸⁸. Эти английские негоцианты представляют Левантийскую компанию и имеют от нее аккредита­цию; сам посол получает жалованье от компании. Компания осуществляет жесткий контроль не только над деятельностью своих агентов, но и над их част­ной жизнью, что у них подчас вызывает сильное не­довольство. Как и французы, англичане часто берут себе в жены гречанок, но компания в 1677 году запре­щает смешанные браки, и этот запрет действует в те­чение некоторого времени⁸⁹.

Поселившиеся в столице англичане в большинстве своем торговцы, но не все. Так, около 1700 года в Стам­буле практиковали два английских хирурга, Джейпер и Джон Первин. Можно полагать, что среди англичан бы­ли и другие лица, не принадлежавшие к купеческому сословию.

Что касается голландцев, очень активных, вообще говоря, в Османской империи, то как раз в столице они представлены слабо: в 1669 году здесь зарегистриро­ван всего лишь один дом голландского купца. Их тор­говые суда посещают Стамбул довольно часто, но гол­ландские купцы предпочитают вести свои дела через посредников, греков или армян; иногда свои рейсы они совершают по заказу венецианцев. Голландцы пользуются в Стамбуле репутацией честных, порядоч­ных коммерсантов, продающих товар лишь превос­ходного качества. Эта репутация открыла им широкие возможности для сбыта огромных партий сукна, за­тем для выгодной торговли монетой, так как это они ввозят в страны Востока знаменитые арслани (экю с изображением льва), которые пользуются огромным спросом у османов. Турки эту золотую монету предпо­читают собственным пиастрам, хотя с середины XVII века происходит неоднократная порча арслани, что приносит немалую выгоду его продавцам.

Нужно упомянуть и о генуэзцах. Они окончательно распрощались со своим былым верховенством в Галате. Их позиции настолько ослабли, а их самих осталось так мало, что пост их резидента в Стамбуле упраздняется, а французы собираются взять их под свое покровительст­во. Но, несмотря на все невзгоды, все же имеется неболь­шая группа генуэзских негоциантов, которые работают, выполняя заказы других «наций». Есть и ремесленники, потомки тех, что осели здесь еще во времена Византии. Для них Галата остается генуэзским, то есть их, городом. Редкие суда из Генуи совершают сюда чартерные рейсы, оплачиваемые частными лицами, которые занимаются здесь прибыльной продажей монеты или сбытом това­ров, выдаваемых за венецианские. Тем не менее генуэз­цы, как ни мало их осталось, стойко держатся, образуя основу того левантийского населения, о котором речь пойдет ниже. Это «пероты» — жители Перы. Само назва­ние несет в себе достаточно внятную характеристику, включающую нравы, местные традиции, даже особый язык Пероты считают себя представителями западной цивилизации, но не могут даже помыслить о возможно­сти жить где-либо еще, кроме Галаты и Перы.

Послы — неудобства и величие профессии дипломата Галата-Пера — город неверных. Это определение ста­ло вполне очевидным, когда иностранные послы пере­несли свои резиденции из Стамбула в Перу (1630— 1646). Если генуэзцы и венецианцы имеют здесь своего официального представителя — подесту, или байли — издавна⁹⁰, то французы и англичане обзавелись им лишь в XVI веке, а голландцы — с начала XVII. Посол, офици­альный представитель своей страны, в то же время и да­же в еще большей степени играет роль представителя торговых компаний. Так, посол Великобритании в дей­ствительности назначается Левантийской компанией и от нее же получает жалованье. Посол Франции вознаг­раждается отчислениями от пошлин на экспорт и им­порт, которые взимаются марсельской таможней, так как через Марсель ведется французская торговля с Ле­вантом. Из этого как будто следует тот факт, что послы поставлены на защиту скорее экономических, нежели политических интересов своих стран, но разве те и дру­гие не переплетены теснейшим образом между собой? По той же причине возникают конфликты послов с их же соотечественниками, обосновавшимися в портовых городах Османской империи, так как посол довольно часто злоупотребляет своими финансовыми правами. Во имя интересов торговли он договаривается о займах, которые коммерсантам предстоит погасить посредст­вом взимания определенного процента от стоимости импорта и экспорта: господа де Сези, де ла Ай и Нуан- тель так и поступали к великому ущербу французских купцов в Стамбуле, которые жаловались на подобный образ действий торговой палаты в Марселе⁹¹. Поборы, которые должен уплачивать Высокой Порте посол при всяком сколь-либо серьезном инциденте, разверстыва- ются среди его соотечественников в Стамбуле, которые, к слову сказать, очень редко бывают хоть в какой-то ме­ре повинны в произошедшем⁹². Когда посол ради возоб­новления капитуляций или ради получения какой-либо коммерческой льготы вынужден делать ценный пода­рок великому визирю и несколько менее ценных ряду османских чиновников, он возлагает все связанные с подношениями расходы опять-таки на купцов своей «нации» в Стамбуле. Только после того как французское правительство взяло на себя все расходы посла и по­сольства (1691), положение-французских коммерсан­тов в турецкой столице несколько улучшилось.

Хотя представление о том, что посол занимается вы­могательством по отношению к своим подопечным, вовсе не лишено основания, нужно все-таки понять и посла, который в отношениях с турецкими властями не раз оказывается, мягко говоря, в деликатном поло­жении. Отнюдь не з его интересах безропотно прини­мать к уплате те поборы, которые им благоугодно возложить на него. Отсюда — переговоры неофици­ального свойства, закулисный торг с представителями этих властей, к каждому из которых нужно найти свой подход, и т. д. Далеко не всегда его действия принима­ются с должной благодарностью или хотя бы с любез­ностью, особенно тогда, когда политические отноше­ния между двумя государствами натянуты. К примеру, для того чтобы замять Хиосский инцидент (1681), по­сол Гййираг должен был поднести ценный дар велико­му визирю Кара Мустафа-паше и множество подарков непосредственным подчиненным визиря, что обо­шлось ему в 250 тысяч ливров, даже в 450 тысяч, по­скольку первая сумма была взята взаймы, а уплачивать ее приходилось с процентами⁹³. В начале Критской войны французский дипломат М. де Варенн был отко­мандирован посольством для того, чтобы попытаться наладить переговоры между противниками. Распрост­ранились слухи, что в целях успеха своей миротворче­ской миссии он накануне отъезда обзавелся круглой денежной суммой, и турецкие власти, проявив на этот раз вообще-то не свойственное им проворство, реши­ли немедленно проверить дошедшую до них ценную информацию: все ящики в доме де Варенна были вскрыты, и из них была изъята тысяча золотых экю. Ве­ликому визирю пришлось проявить всю настойчи­вость, всю свою железную волю для того, чтобы заста­вить подчиненных вернуть дипломату похищенное⁹⁴. В 1635 году до Стамбула доносится весть о разгроме ту­рецкого флота, и реакция османских властей оказыва­ется незамедлительной: на иностранных негоциантов налагается штраф в 40 тысяч экю, резиденции послов подвергаются серии обысков — ищут оружие, но вмес­те с ним уносят все ценные вещи.

Не нужно думать, что присутствие посла влечет за со­бой для коммерсантов лишь увеличение накладных рас­ходов и прочие неприятности. Еще больших расходов и еще горших бед стоило бы его отсутствие. Прежде всего он — совершенно незаменимый посредник в отноше­ниях его соотечественников с османской администра­цией; именно он и никто иной в состоянии добиться са­мых главных из множества всякого рода «разрешений», необходимых для нормальной коммерческой деятель­ности, включая разрешение торговым судам плавать в турецких водах, заходить в порты Империи и покидать их. Именно он следит за выполнением капитуляций, именно он прилагает усилия к их улучшению — всякий раз, как подходит срок их возобновления. Он пользует­ся большим уважением, нежели рядовой консул, и в нор­мальных условиях (то есть не в периоды кризисов) ок­ружен вниманием и почтением со стороны османов. Наконец, ему предоставлено право личного обращения к властям на самых высоких уровнях, а не только на ме­стном — например к градоначальнику или губернатору провинции. Знаки уважения к нему как к официальному лицу оказываются даже ранее того момента, когда новый посол въезжает в свою столичную резиденцию. Если он путешествует сушей, османское правительство посылает ему навстречу официального представителя- михмандара, который сопровождает его от границы до Стамбула; его путевые расходы, в частности на гостини­цы и питание, покрываются османами; ему предостав­ляются лошади и экипажи для перевозки свиты и багажа. Его вступление в столицу обставляется с великой пом­пой. Шевалье д'Арвье так описывает въезд нового посла Франции де Нуантеля в Константинополь:

«Кортеж открылся сотней пеших мушкетеров, во­оруженных большими мушкетами и кривыми саблями. Во главе их шествовали два трубача француза в ливре­ях посольства... За ними следовала сотня янычар в па­радных колпаках под начальством чаушбаши, одного из своих офицеров, который на колпаке имеет султан, даже три красивых султана, как знак отличия от рядо­вых. Сотня шау, ехавшая за ними на великолепных ло­шадях, была вооружена кривыми саблями и булавами; их лошади приковывали к себе взоры как изяществом форм и живостью движений, так и блеском золотого шитья своих чепраков. Затем ехала часть свиты госпо­дина де Нуантеля, а с нею, для ее охраны, и восемь яны­чар. Дворецкий г-на Нуантеля следовал за ними, воз­главляя группу из шести камердинеров в камзолах из синего сукна, украшенных серебряными галунами; за этой группой, немного поодаль, ехали на добрых ло­шадях двенадцать выездных лакеев в ливреях цветов герба их господина с серебряными и золотыми галуна­ми. Потом конюхи турки вели под уздцы двух коней, подаренных каймакамом г-ну де Нуантелю; чепраки лошадей были украшены золотым шитьем и жемчугом, а серебряные стремена — изумрудами и рубинами.

Французские и венецианские переводчики были одеты в атласные камзолы и в мантии ярко-красного цвета, подбитые мехом куницы, и носили очень краси­вые шапочки. За ними выступали первый конюший каймакама, два офицера сипахи и чаушбаши Велико­го Господина, рядом с которым ехал воевода Галаты... Четыре богато одетых трубача с серебряными трубами и в расшитых золотом перевязях следовали за ними. А за этими трубачами уже ехали, бок о бок, послы: г-н де ла Ай справа и г-н де Нуантель слева. Под г-ном де Нуан- телем был прекрасный конь буланой масти, подарен­ный ему каймакамом, с чепраком из сукна, вышитого золотом и украшенного жемчугом. Аббат де Нуантель ехал за своим братом в сопровождении свиты из фран­цузских дворян — все на великолепных скакунах и рос­кошно одетые. Далее следовали секретари (посольств)

Франции и Венеции, им сопутствовали тридцать дво­рян, которые сошли с кораблей на сушу только для того, чтобы увеличить собой свиту. Весь коммерческий кор­пус и вся французская нация верхом на лошадях замы­кали шествие, которое длилось полтора часа. Улицы, ок­на домов, даже крыши были заполнены неисчислимым множеством людей всех религий. Послы прибыли, та­ким образом, во дворец Франции...»⁹⁵

В таком шествии не было ничего необычного — на­против, при прибытии каждого нового посла великой державы в Стамбул оно повторялось вновь и вновь. По­добный же кортеж проходил по столичным улицам, когда посол отправлялся нанести свой первый офици­альный визит султану.

Посол постоянно пользовался, помимо прочего, янычарской стражей, которую он, впрочем, должен был содержать — кормить и выдавать жалованье. Если посол выезжал куда-либо за пределы Стамбула (напри­мер, в Адрианополь, когда там пребывали султан и ве­ликий визирь), экипажи и лошади передавались в его распоряжение.

Первым помощником посла во всей его многотруд­ной деятельности выступает секретарь, который к тому же в отсутствие шефа принимает на себя его функции, превращаясь в «поверенного в делах»⁹⁶: к примеру, в те­чение почти всей Критской войны венецианский секре­тарь Джованни Батиста Балларино обеспечивал ведение дел в посольстве Венеции в Стамбуле. Имеется еще кор­пус драгоманов — официальных переводчиков родом или из метрополии, или из колонии соответствующей «нации» в Стамбуле, или, наконец, набранных среди ме­стных религиозных меньшинств⁹⁷. Вслед за венециан­скими giovani deUa lingua был создан и французский корпус драгоманов «jeunes de langue», в котором проис­ходила подготовка переводчиков для посольства и кон­сульств. Школа «молодых переводчиков» первоначаль­но была создана во французском посольстве в Стамбуле, а потом перенесена в Париж, где стала ядром «Нацио­нальной школы живых восточных языков».

Французская колония

Выходцы из больших европейских стран в Стамбуле, как и в других портовых городах Империи, организова­ны в «нации» (или, говоря современным языком, коло­нии). Этот институт весьма древний: венецианцы и гену­эзцы объединялись в рамках единой организации, подчиняясь при этом определенным правилам поведе­ния, еще во времена Византии; французы, англичане и голландцы последовали их примеру с конца XVI века. Что касается, например, французов, то они составляют в своей совокупности ассамблею, которая обладает пра­вом, в частности и в провинциальных портовых городах, следить за ходом дел, интересующих всю «французскую нацию» в пределах Османской империи, — особенно за финансовыми делами. Ассамблея ежегодно избирает двух своих представителей, носителей громкого звания «депутатов нации». Однако как раз в Стамбуле их роль, как кажется, менее значительна, чем в провинции. О та­ких депутатах в османской столице нет никаких извес­тий ранее 1692 года, между тем как, скажем, в Алеппо они действуют с 1623 года. Эти депутаты имеют полномочия ведать финансами «нации» (или, точнее, местной ее об­щины), что, в общем-то, сопоставимо с функциями тор­говой палаты. Каждый триместр они передают консулу отчет о балансе поступлений и расходов и помогают ему в основных работах. Однако это общее наблюдение не подтверждается именно в Стамбуле, где личность посла сводит к минимуму роль депутатов.

Депутаты имеют право быть переизбранными на этот пост лишь после того, как истекут два года после окончания их предыдущего мандата. Выборы сопро­вождаются обычно интригами, ссорами и нередко дела­ют необходимым вмешательство посла (или консула)⁹⁸. Между тем в Стамбуле такие выборы носят формальный характер, здесь звание депутата скорее временный по­четный титул, знак признания за его носителем общест­венного уважения, нежели указание на некие конкрет­ные функции, связанные с этим званием. Такое положение длится, пока колония не становится дейст­вительно многочисленной, то есть примерно до 1715 года.

До этого времени колония остается малочисленной еще и в силу позиции Марсельской торговой палаты, ко­торая ограничивала отъезд французов в страны Леван­та. Там, в левантийских портовых городах, могут быть терпимы лишь те, кто намеревается «честно приумно­жать свое достояние», а не всякого рода авантюристы. Вот почему из списка отъезжающих вычеркивались имена французов, не имеющих такого достояния, кото­рое стоило бы приумножать, и не владеющих никакой профессией, то есть «бродяг, бездельников и ленивцев»; разрешение выдавалось к тому же только тем лицам, че­стность которых подтверждается расследованием. На точку зрения торговой палаты встала ассамблея общин Прованса, а позднее парламент города Экса, который в январе 1663 года постановляет, чтобы «все отъезжаю­щие получили удостоверения об их хорошей жизни и достойных нравах от старшин магистрата коммерции в упомянутом городе Марселе, Тулоне и других примор­ских городах провинции»⁹⁹. Ту же позицию занимает и Париж, поскольку посол де ла Ай, солидаризируясь с Марсельской торговой палатой по вопросу отбора отъ­езжающих, пишет ей: «Отныне ни один торговец или ре­месленник, желающий обосноваться в Леванте, не будет там принят без ее (палаты) согласия, которое предостав­ляется только тем, кто предъявит аттестацию от господ старшин и депутатов палаты в том, что он добронравен и имеет достаточные средства, чтобы завести свое тор­говое дело в портах Леванта»¹⁰⁰. Подобного же рода ин­струкции даются послу Нуантелю (1670).

Эта политика проводится в интересах марсельцев и провансальцев или, точнее, в интересах Марсельской торговой палаты и Средиземноморской компании (La Compagnie de la Mediterranee), которая располагает и в Марселе, и в Стамбуле, и в других портах Османской империи сетью квалифицированных и влиятельных представителей. Взять хотя бы братьев Фабров: Жозеф — один из директоров Средиземноморской компании (основанной в сентябре 1685 года); Матье — тоже ди­ректор; Антуан — консул в Смирне; Жан Батист — круп­нейший французский негоциант в Стамбуле. Изучая списки французских торговцев в турецкой столице и в других городах Империи, неизбежно приходишь к вы­воду, что подавляющее их большинство — уроженцы Марселя и Прованса. Перед нами, очевидно, фактичес­кая монополия, которая, несомненно, сдерживала раз­витие французской торговли в Средиземноморье. Од­нако потребность в дальнейшей экспансии все-таки взяла свое: искусственные ограничения рухнули, и французская колония в Стамбуле стала в XVIII веке са­мой значительной, чему, помимо прочего, способство­вали безоблачные отношения, установившиеся между Высокой Портой и Версальским двором.

Торговля местная и международная

Стамбул являет собой мощный центр притяжения для промышленных товаров, продуктов сельского хо­зяйства, сырья, предметов роскоши, предназначен­ных как для местного потребления, для нормального функционирования правительственных арсеналов, ре­месленных мастерских, так и для экспорта в европей­ские страны. Он служит также и перевалочным пунк­том для транзита многих товаров.

Монеты

Приток товаров порождает никогда не прерывае­мую череду торговых операций, которые предполагают операции денежные, а последние ставят проблему мо­нет, так как именно они — цель подлинной торговли.

На территории Османской империи в XVI—XVII ве­ках имели хождение многие золотые и серебряные мо­неты, чеканенные в Италии, Испании и, позднее, Голлан­дии. Османы стремились накопить их, поскольку эти монеты иностранной чеканки с течением времени со­храняли свою первоначальную стоимость в большей ме­ре, чем это удавалось турецким монетам: акче, к примеру, в XVI и особенно XVII веках значительно обесценились.

Золотые монеты, обращающиеся в Стамбуле, малочисленны по типу и по количеству: всякая золотая монета обладает такой непререкаемой ценностью, что ее владелец не спешит расстаться с ней, пустив ее вновь в коммерческий оборот. Само государство дает тому пример — оно накапливает золотые монеты, всеми средствами изымая их из оборота¹⁰¹. Золотые монеты, носящие постоянно общее наименование алтун, вмес­те с тем получают от эпохи к эпохе некоторые допол­нительные имена. Так, в начале XVI века они также на­зываются филури (от флорина) и шахи. Завоевание Египта Селимом I открывает османам доступ к золотым запасам как в металле, так и в монете, не только в самом Египте, но и в Судане. Египетская золотая монета ашра- фи получает в некоторых провинциях империи хожде­ние под турецким именем эшрефи алтун или ьиерефи (европейцы называют ее шериф или султани).

В обращении продолжает находиться и иностран­ная золотая монета: венецианский цехин, пользую­щийся здесь большим спросом еще со времен Визан­тии (он даже выполняет функцию монетарного эталона, так как его стоимость в течение веков остает­ся неизменной); венецианский дукат и германский дукат, несколько уступающие по стоимости цехину.

В коммерческой практике, как и в обыденной жиз­ни, в ходу только серебряная монета.

Самая распространенная из серебряных монет до последней четверти XVII века — акче, «беленькая»; во времена Селима I за один пиастр (куруш) дают 40 акче; в середине XVI века — 50; в 1600 году — 80; в 1630-м — 96; в 1640—1641 годах — от 120 до 125, но тогда же чеканится новая акче, содержащая несколько больше благородного металла, а потому восстанавлива­ется курс: за пиастр — 80 аспров; в 1656 году их соотно­шение — 1:90; в 1664-м — 1:120; в 1687-м — 1:160.Аспр, теоретически «серебряная монета», содержит медь в большой пропорции. «Эта монета настолько мала и на­столько тонка, что ее легко потерять между пальцами»¹⁰². Переплавка монеты (1700) приводит ее в соотношение 1 пиастр=120 акче. Однако никакая переплавка не мо­жет изменить той реальности, что акче в течение не ме­нее чем двадцати лет служит всего лишь разменной монетой, то есть практически вытеснена из денежного обращения несколько более стабильным пиастром.

Однако и пиастр за два века не раз обесценивался.

Один шерифи в период с 1510 по 1640 год стоил 1,5 пи­астра, но в 1642 году он стоит уже 2 пиастра, в 1669-м — 2,25 пиастра, в 1700-м — 2,5 пиастра. Собственно гово­ря, подлинный османский пиастр появляется только в конце XVII века: ранее под «пиастром» разумелась ими­тация той или иной иностранной монеты. Наиболь­шей популярностью среди многих образцов для подражания пользовался голландский талер с изобра­жением льва под турецкими названиями эседи куруьи, эседи и арслани (от арслан — лев). Европейцы эту ту­рецкую монету, имитирующую голландский образец, называли «асселани» или «абукель» (от арабского абу келъб, что значит «отец собаки»). Голландский талер пользовался в Османской империи большим спросом, несмотря на то, что голландцы, как и англичане, опла­чивая свои закупки в Империи звонкой монетой, пор­тили ту «звонкую монету», что предназначалась для употребления на Ближнем Востоке: процент примеси к благородному металлу в голландском талере, имевшем хождение на Западе, был равен 30, а в его восточном варианте достигал 40¹⁰³. Другие европейские нации с успехом следовали голландскому примеру, сбывая тур­кам и арабам порченую монету (часто те же самые ар­слани), которая тем не менее принималась за полно­ценную.

Еще более высоко котировался севильский или мек­сиканский пиастр, пущенный в обращение на Ближ­нем Востоке итальянскими торговцами из Генуи и Ливорно. Французы тоже использовали севильский пиастр, но лишь вот в каком кругообороте товаров и, следовательно, денег: марсельские коммерсанты заку­пали в Османской империи товары, оплачивая их ис­панской монетой; затем они эти товары сбывали за границей, главным образом в Испании, получая за них севильские пиастры, которые тратились потом в Ос­манской империи¹⁰⁴.

Однако монета эта дорогая, и французы решают пу­стить в обращение ее восьмую часть (по-турецки — сюмюн, европейцы же это название преобразовали в «темин», или«тимин»), которая первоначально имела большой успех. Но этот успех повлек за собой спекуля­цию, что привело к падению ее стоимости с 1/8 до 1/12 пиастра; в конце концов турки запретили ее ввоз в Им­перию, что, впрочем, не могло помешать недобросове­стным коммерсантам продолжать ее ввозить, но уже контрабандой; некоторые из них, чтобы облегчить ре­шение этой задачи, даже предлагали послу Франции де ла Ай комиссионные.

Среди других серебряных монет следует упомянуть пара, турецкую монету стоимостью в 3 или 4 акче, в за­висимости от эпохи; а среди медных монет — мангир, выпуск которого в обращение имел целью вытеснение акче и который к концу XVII века в самом деле превра­тился в самую распространенную мелкую монету.