Вянрикки — прапорщик, младший офицерский чин. 14 глава




Егерь, скрючившись, лежал на боку, и снять плотно подогнанный рюкзак с успевшего окоченеть тела оказа­лось непросто. Лямку с верхнего плеча кое-как удалось стянуть, нижняя не поддавалась, нужно было перевора­чивать труп, а делать это опасно, каждую секунду могла взлететь новая ракета, да и сил явно не хватало, ведь работать приходилось лежа. Изрядно повозившись и уже перерезав ремень ножом, Вася сообразил, что этого мож­но было и не делать: лямки у рюкзака были на пряжках, и ничего не стоило их просто расстегнуть. Собственная недогадливость разозлила его, он дернул к себе рюкзак, оказавшийся и небольшим, и не очень тяжелым, и уже пополз назад, когда вдруг услышал сдавленный стон.

Подумав, что это стонет очнувшийся раненый финн, Вася прислушался. Стон повторился, был он тихим и му­чительным, словно человек сдерживал себя через силу, и предчувствие беды охватило Чуткина. Закинув на од­ной лямке рюкзак за спину, он пополз так быстро, сколь­ко хватило сил.

К несчастью, предчувствие его не обмануло. Леша Коверский лежал вверх лицом, весь выгибался от боли, ища облегчения. Был он близок к беспамятству, и труд­но было понять, как могла случайная очередь прошить ему живот, если лежал он в укрытии. А может, та оче­редь не была случайной, может, Леша решил не терять времени, пополз влево, ко второму намеченному ими еге­рю, и ракета застигла его на открытом месте?

Вначале Чуткин растерялся. Надо было хоть чем-то помочь товарищу, а что он мог сделать?

— Счас, счас, ты потерпи,— заторопился он, не зная, за что приняться. Потом, ухватив его под мышки, попро­бовал тащить, для этого им обоим надо было развернуть­ся головой в другую сторону, Леша громко вскрикнул и сразу как-то обмяк. Мешал рюкзак. Вася скинул его ко всем чертям, подсунулся под Лешу, взвалил на спину, благо был тот легок и податлив, и пополз. Весил Леша едва ли многим больше того «сидора», который пришлось нести Чуткину в начале похода, но тащить его было не­сравненно труднее. Васе казалось, что он и не ползет, а, задыхаясь, попусту сучит по земле ногами в надежде найти опору. Когда такая опора попадалась, то удава­лось на полметра продвинуться. Минут через десять он вспомнил, что не захватил автомат Коверского, при­шлось, оставив раненого, возвращаться, искать автомат, тем более, что автомат принадлежал не Леше, а был взят у кого-то только на вылазку.

На глаза попался рюкзак, Вася и его на всякий слу­чай приволок поближе.

До скалы было совсем уже близко, выбери миг за­тишья, крикни хотя бы вполголоса —и товарищи могли услышать. Но и затишья не было, и кричать не хотелось. Вася чувствовал, что если он снова взвалит Коверского себе на спину, то уже с места не сдвинется. Тогда он рас­стелил плащ-палатку — благо была она у Леши, свою он оставил на скале,— закатил на нее бесчувственное тело товарища, протолкнул вперед автомат, затем — рюкзак и винтовку, ухватился за угол плащ-палатки и подтащил к себе. Так и продвигался, давно уже потеряв ощущение и времени, и расстояния, радуясь каждому попавшемуся кусочку ровного пространства, по которому плащ-палат­ка скользила полегче. Он уже ничего не различал. Тем­ные круги бесконечно расплывались перед глазами, лицо саднило от пота, каждый удар сердца больно отдавался в висках.

Со скалы его заметили.

— Чуткин, ты? — услышал он голос Живякова.

— Я,— слабо отозвался Вася.

Двое спустились вниз, подхватили плащ-палатку, ползком быстро утянули ее, а Вася, как бы не веря, что все кончилось, продолжал лежать, и мелкий дождь при­ятно смывал с лица едкий пот.

— Чуткин, где ты? Скорей! — встревоженно позвал сверху Живяков.

И тут Вася не выдержал, поднялся в рост и зашагал, хромая и пошатываясь, к скале.

Сзади по-прежнему мягко стрекотали автоматы «Суо­ми», пули с пичужьим посвистом проносились где-то со­всем близко, глухо и коротко взлаивали в ответ парти­занские «браунинги» и «дегтяри», предостерегающе кричал и матерился Живяков,-— но все это теперь слов­но бы не касалось его, все стало удивительно безразлич­ным, да и шел как будто не он, а кто-то другой, а сам он, опираясь о землю содранными в кровь локтями и коле­нями, все еще продолжал ползти. Его подняли на скалу, оттащили в затишье.

— Полежи, отдохни пока, — мягко и сочувственно сказал Живяков, опускаясь рядом.—Значит, так и не добрались до харчей?

— Почему не добрались? Добрались... Один рюкзак сняли.

— А где же он? —не поверил Живяков.—Ну-ка, ну-ка, расскажи, парень.

Рассказывать Васе не хотелось, но в тоне отделенно­го он уловил не то недоверие, не то подозрительность, и это обидело его:

— А я чё — двужильный, чё ли? Ты думаешь, Леш­ку просто было? Да еще автомат, да винтовка... Сам бы попробовал...

— Ты не ори! Мешок-то, мешок где?

— Там остался,

— Где там?

— Чуть ближе, где Лешку ранило...

— В конце концов ты можешь рассказать толком или нет? — повысил голос Живяков.— Докладывай все по порядку.

Пришлось рассказывать. Живяков слушал, кивал го­ловой, а сам хмурился, сопел и безотрывно смотрел на Чуткина.

— Вот уж воистину говорят,— тяжело вздохнул он,— заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет... А я все ждал, когда же ты, Чуткин, поумнеешь?

— Чё я опять не так сделал? Ты скажи!

— Тебя, Чуткин, я ведь за делом посылал. Не для того, чтоб лишним куском брюхо набить. Это ты хоть взял ли в толк? Ты хоть видел ли, куда Коверского ра­нили?

— Чё, я слепой, чё ли?

— А ты знаешь, что с такой раной человек уже не жилец? Вот так-то... О живых ты и не думал! Тащил себе мертвеца и наплевать тебе, что без жратвы завтра все живые не подымутся.

— Бросить надо было, чё ли?

— Зачем бросать? — Живяков помедлил и нашел­ся:— А вот скажи, парень, как бы ты поступил... Вот если бы вас не за жратвой, а, допустим, мост взрывать отправили, и Коверского так же ранили. Ты что же — тоже на задание бы плюнул и потащил бы его назад?

— Сравнил — мост и жратву...

— Какая разница? Задание есть задание. А для нас, может, жратва теперь поважнее любого моста... Попали в такой переплет, что дай бог хоть кому-нибудь в живых остаться. Сам рассуди — выходит, Коверский зря погиб, без пользы, и все из-за того, что ты слюнтяем оказался.

Вася никак не хотел соглашаться с Живяковым; было в рассуждениях отделенного что-то такое, что противно было его представлениям о воине, о долге и товарище­стве, однако найти какой-то довод и возразить он не мог и оттого чувствовал себя все более виноватым. Вылазка за продуктами стала казаться ему позором.

— Может, там и продуктов-то не было?

— Ты даже это не посмотрел? — удивился Живя- ков.— Ну, парень, и где ты только вырос таким!

— Я отдохну, сползаю за мешком.

— Куда ты гож. Без тебя сползают. Скажи, где он?

— Туда, наверное, целая борозда осталась.

Живяков ушел, а через несколько минут, ровно в пол­ночь, началась вторая попытка финнов ворваться на вы­соту.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ПО РАССКАЗУ КОМИССАРА ЯКОВА ЕФИМОВА

(Сегежа, сентябрь 1942 г.)

Еще когда комбриг Григорьев ставил мне задачу, я решил, что возьму с собой третий взвод. И не весь взвод, а человек пятнадцать повыносливей.

Вернувшись в отряд, докладываю о задании коман­диру, приказываю комвзвода Климакову собрать и под­готовить побольше мин, вместе с политруком Врублевским решаем, кто пойдет, кто останется в обороне.

Минут через десять все готово. Люди собраны, два­дцать пять мин переданы командиру отделения, который хорошо знаком с минно-подрывным делом. Быстро и скрытно отходим в глубь сопки, выдвигаемся к юго-западному склону, где держит оборону отряд «Буревест­ник», и начинаем спускаться. Здесь тихо, а позади на севере идет сильный бой. Каждую минуту там рвутся три-четыре мины, а пулеметные и автоматные очереди сливаются в сплошной гул.

Уже стемнело. Мы резко поворачиваем на восток и позади финских позиций огибаем высоту. Трассирующие пули, но уже наши, то и дело мелькают перед глазами, а над сопкой, где осталась бригада, творится невообрази­мое. Со всех сторон, наперекрест друг другу, несутся трассирующие очереди, багрово вспыхивают и гаснут разрывы, взлетают осветительные ракеты. Гул боя то накатывается на нас, то удаляется, доносятся какие-то вскрики — то ли команды, то ли вопли раненых.

Казалось, с наступлением темноты бой должен зати­хать, а получилось обратное. Финны в темноте еще раз предприняли попытку прорваться на высоту. Давили с трех сторон и вели такой интенсивный обстрел, какого и днем не было. Честно говоря, я очень опасался — удастся ли нам сразу и без блужданий выйти к цели, ведь ночью в лесу ориентироваться очень трудно. Поэтому и держался по­ближе к линии боя, сокращая этим путь.

Все получилось удачно. Примерно через полчаса мы сначала наткнулись на болотце, а потом впереди справа разглядели и ту высотку, где была оборона. Скрытно приблизились, залегли, несколько минут понаблюдали. Вроде пусто, никого нет.

Даю команду занять вблизи круговую оборону и при­ступить к минированию.

На высоте, где бригада, все еще идет жаркий бой. Со стороны болота несколько раз слышу хлюпанье, это со­всем недалеко, и хочется полоснуть туда автоматной оче­редью, но огонь не открываю.

Наконец минирование закончено. Поставлено девят­надцать противопехотных мин. Можно бы и отходить, но мне почему-то кажется, что бой на главной высоте вот- вот начнет затихать, сколько же можно безуспешно ата­ковать, а в том, что финские атаки безуспешны, легко было определить по перестрелке. Рассчитывал — как только финны начнут отходить по болоту к этой своей обороне, открою по ним огонь, а сам быстро отскочу в южном направлении и стану выбираться к своим.

Ждем десять минут, пятнадцать, двадцать. Бой про­должается. Даю команду — боевым порядком двигаться через болотце, и, если удастся, ударить по противнику с тыла, чтобы с боем прорваться к своим.

Впереди двигаются двое дозорных, за ними — мы с Климаковым, потом остальные, а замыкает колонну по­литрук Врублевский.

Идем осторожно, но метров через сто дозорные оста­навливаются: на противоположном краю болота — про­тивник. Я тихо командую развернуться вправо и влево, в это время над нами осветительная ракета и сразу окрик:

— Tunnussana? 1

Я сразу же падаю в болотную жижу, открываю на голос огонь, бойцы следуют моему примеру. Противник беспорядочно отвечает, но постепенно его огонь стано­вится интенсивней. Тяжелое ранение в шею сразу же получает командир взвода Климаков. Вперед уже не прорваться, надо отходить, и я принимаю решение отой­ти за болото в лес, севернее высотки, которую мы мини­ровали. Нас спасла темнота. Финны продолжали стре­лять, но правее нас, по тому курсу, которым мы подхо­дили к ним.

Четверо бойцов несут Климакова, с каждой минутой ему становится хуже.

Наконец выбираемся в лес, начинаем решать, как быть дальше. Надо как можно скорей пробираться к сво­им. Но как? Куда идти? Прорваться с боем мы уже не сумеем, нас сильно затруднял раненый Климаков. Все твердо сказали, что его не оставят, пока сами будут жи­вы. Врублевский предложил двигаться на северо-запад, добираться до лагеря раненых и больных в квадрате 88—04, оставить там Климакова, а потом уж возвра­щаться к бригаде. Помня наказ комбрига, я отклонил это предложение.


Пароль? (фин.)

 

Решаю до рассвета скрываться и маневрировать в тылах противника, искать случай пробиться к своим. Людей предупреждаю, чтоб огонь открывали в исключи­тельных случаях, только по видимой цели и с близкого расстояния. Важно и патроны беречь, и не выдавать про­тивнику наших сил.

Мы находились в ста метрах от высотки, которую минировали, но теперь с севера от нее. Кругом — против­ник, мы все время слышим голоса. Пули с линии нашей обороны на главной высоте то н дело посвистывают во­круг нас. Климакову совсем плохо.

В это время, получив отпор и не добившись успеха в атаках, противник начал отходить и стягиваться от­дельными группами к малой высотке, где у него была оборудована оборона. С разных сторон на болоте слы­шалось хлюпанье, окрики, стоны раненых. Там наверху бой еще продолжался, но уже стихал, а здесь царила какая-то неразбериха. Как только первые несколько групп добрались до высотки, там начали взрываться наши мины. За десять минут мы насчитали двенадцать взрывов. Брань, крики, ругань. Некоторые группы стали сворачивать к нашему лесочку. Я даю команду двигать­ся по болоту на юго-запад. Слева и справа наперерез нам двигаются финны, тоже несут раненых, пыхтят, ру­гаются. Пока мы перебираемся через болото, встречаем­ся с тремя группами противника. Принимая нас за сво­их, они вяло окликают: «Туннуссана?» Я отвечаю: «Хей, хей»,— и открываю на голос огонь из автомата. Они ма­терятся, тоже стреляют и разбегаются.

Выбрались из болота, повернули на юго-восток, что­бы сбить с толку финнов, если вздумают преследовать. Положение наше стало незавидным. Сил нести команди­ра взвода уже не было, кругом противник, бойцы едва держатся на ногах. Появились нытики, начались разго­воры, что мы все равно погибнем, зачем мучить себя, мотаться по лесу, надо или уходить подальше, или про­бовать пробиваться к своим.

Пришлось собрать всех, пристыдить и пристрожить. Настроение чуточку поднялось. А в это время на руках у бойца Дготинцева скончался командир взвода Климаков...

Было около двух часов ночи. Выкопали неглубокую могилку, положили в нее комвзвода, не успели засыпать, как на нас наткнулась группа финнов. Опять спрашива­ют пароль. Я решил не отвечать и не отходить, пока по-хорошему не зароем могилу. Бойцы, как бы поняв мое решение, стоят молча с оружием наизготовку, двое про­должают зарывать могилу. Вторично кричат: «Туннуссана?» И тут я не стерпел, крепко выругался по-фински и дал очередь. Они тоже выругались, ответили короткой очередью и откатились. Похоронив комвзвода, двинулись дальше на юго-восток и в километре от главной высоты опять наткнулись на окопы противника. В окопах никого не было, но метрах в пятидесяти горел костер и там на­ходилось человек до тридцати. Они нас заметили, первы­ми открыли огонь, пришлось отскакивать в глубь леса, менять маршрут. Слава богу, обошлось без потерь. Хотя опасность и подстегивала, но сил у людей уже не оста­валось. Бодрее других чувствовали себя политрук Врублевский, бойцы Наумов и Гаврилов. Двое последних бы­ли всегда при мне, беспрекословно выполняли любое приказание и шли куда угодно.

Местность, где нам пришлось маневрировать, была болотистая, лишь изредка попадался суходол. Высокие места занимал противник.

Прошли на юг еще около километра, невдалеке заме­тили костер. Одновременно услышали, как за болотом какая-то колонна продвигается на юг. Время было близ­ко к рассвету. Подумали, что это отходят наши, так как бой на высоте стал затихать. Решили установить, чей костер и кто двигается за болотом. У костра никого не оказалось, но по бумажкам и почтовому конверту мы поняли, что был здесь противник. Приказав бойцам обо­греться у костра,— а были мы все мокрые, озябшие,— я с бойцом Наумовым пошел наблюдать за болотом. По ту сторону болота, метрах в восьмидесяти от нас, двига­лась гуськом на юг большая колонна. Шла она по опуш­ке леса и тянулась бесконечно долго. Было еще сумереч­но, моросил мелкий дождь, и трудно было понять — на­ши там или финны. Потом мы поняли, что это передви­гается противник. На носилках несли раненых и убитых. Мы наблюдали минут пятнадцать, а колонна все шла и шла. было их не меньше двухсот человек.

И вдруг на нашей стороне болота у опушки леса, ме­трах в пятидесяти от нас, левее, замечаю трех человек. Потом вижу, как от идущей колонны отделяются какие-то люди, пересекают болотце, мимо часовых поднимают­ся на нашу высотку, а там — шалаш и палатка. Призна­юсь, в первую секунду я оцепенел. Надо же — оказаться в самом логове врага. Бойцы продолжали греться у ко­стра. Мы с Наумовым метнулись к ним. Я приказал за­лечь и выжидать, а сам лихорадочно решал — что же делать? Уже думал начать скрытный отход на север, но в это время из шалаша вышел офицер. Пройдя в нашу сторону метров десять — пятнадцать, он принялся справ­лять «малую нужду», а я стал медленно и тщательно целиться. Я хорошо видел его мясистое лицо и блестев­шие знаки на петлицах. Короткая очередь — и он рухнул на землю без единого вскрика. Из шалаша выбежал еще один, с автоматом, окликнул и стал озираться по сторо­нам. Он не видел, что тот, кого он окликает, лежит в пя­ти метрах на земле. За ним выскочили еще пять человек в черных плащах, и я решил не ждать. Несколькими ав­томатными очередями я свалил еще двоих, пуля полит­рука Врублевского настигла третьего, а пуля бойца Нау­мова — четвертого. Двое залегли в кусты и выжидали, боясь обнаружить себя. По болоту уже бежали в нашу сторону солдаты. Мы быстро-быстро, сначала пригнув­шись, потом в открытую сколько было сил помчались на север, и, к счастью, ни одного выстрела не прозвучало нам вдогонку.

Стало уже совсем светло. Мы на открытом месте, кругом на высотах — финны, а по нашей тропе идет груп­па преследования. Выхода не было, и я решил идти пря­мо к бригаде, от которой нас отделяло километра два. Мы не знали, что там происходит, хотя чувствовали, что происходит что-то серьезное. Яростная перестрелка вспы­хивала то в одном, то в другом месте, но минометы давно уже не били. Несколько раз мы натыкались на финнов, нас обстреливали, мы отвечали и уходили.

На высоту 264,9 попали часов в девять утра, когда бой совсем затих. Вышли через то самое болото, на ко­тором ранило Климакова, долго шли по пологому склону. Вокруг ни одной живой души. Потом стали попадаться убитые. Сначала финские, а потом на высоте — наши. Невыносимо тяжелое это зрелище — поспешно оставлен­ное поле недавнего жаркого боя.

Мы почти напрямик пересекли высоту, с юго-востока на северо-запад, спустились с отвесной скалы и, решив, что наши, хотя и отошли, наверное, на запад, но потом обязательно повернут на север, мы взяли азимут 335° и двинулись дальше. Переправились через речку, прошли с километр и потом наткнулись на бригадную тропу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

(высота 264,9, 31 июля 1942 г.)

Второе наступление финнов продолжалось почти до рассвета.

Началось оно с усиленного минометного налета по ли­нии обороны на северном участке, и он сразу же стал приносить партизанам ощутимые потерн. Мины рвались на поверхности, люди жались к камням, к корням де­ревьев, но укрыться от осколков было трудно. Беспре­рывно над сопкой взмывали ракеты, было светло как днем, автоматный и пулеметный огонь достиг такого на­кала, что, казалось, нет на высоте места, не прошивае­мого пулями. Потом минометный огонь был перенесен в глубину и финны с трех сторон начали давление на оборону.

У партизан других команд не было — только одна, и ее постоянно передавали по цепи:

— Держаться!

Ее можно было и не повторять, каждый знал, что от­ступать некуда, высота, как казалось, окружена, рубеж единственный, и стоит финнам ворваться наверх, как все пропало.

Раненые не просили о помощи. Кто мог еще держать оружие, продолжал огонь, другие, у кого не было сил, корчились от боли у своего рубежа, и девушки-сандружннницы сами находили их по тихим стонам.

На некоторых участках финны подобрались к оборо­не совсем близко и залегли, продолжая вести интенсив­ный огонь. Партизаны понимали, что они накапливают силы и вот-вот двинутся в атаку — ведь разделяли их ка­кие-то сто метров,— приготовили гранаты, вторые номе­ра торопливо перезаряжали пулеметные диски, но ре­шающего штурма все не было.

Проходил час за часом, обе стороны несли потери. Когда огонь чуточку ослабевал, снизу кричали по-русски и по-фински:

— Григорьев, сдавайся! Греков, сдавайся! Живыми не уйдете!

В разгар боя над высотой появились два самолета. Григорьев приказал разжечь опознавательные костры, сразу же па их свет ударили вражеские минометы. Один из костров тут же накрыло прямым попаданием. Как было условлено, Григорьев одну за другой выпустил че­тыре сигнальные ракеты. Невидимые во мгле самолеты сделали несколько огромных кругов и улетели, не сбро­сив продуктов.

...Вернувшись, летчики доложат командованию, что в указанном квадрате видимости практически не было, но, судя по всему, там шел бой, который вели, вероятно, партизаны; распознать, где какая сторона, возможности не было, отмечено множество костров и ракет; опасаясь, что продукты могут попасть к противнику, от выброски решили воздержаться.

Никто ни словом не упрекнет летчиков, да и за что их упрекать? Разве за то, что они не знали всей трагично­сти положения партизан в эти часы?

Но в эти часы и самой бригаде было уже не до про­дуктов...

Небольшой группе финнов удалось скрытно проник­нуть на высоту с юга. Они начали прокрадываться в тыл обороны, но наткнулись в ложбине на нескольких ране­ных партизан, которым делала перевязку медсестра. Ра­неные были с оружием, они открыли огонь. Егеря пере­били всех, включая медсестру. Услышав перестрелку на самой высоте, Григорьев направил туда автоматчиков из единственного своего резерва — из разведвзвода. Раз­ведчики быстро окружили вражескую группу и почти полностью уничтожили. Захваченный в плен раненый вянрикки 1 держался надменно, сразу же заявил, что он не финн, а швед, словно бы это делало его личность не­прикосновенной, и предложил партизанам сдаться, обе­щая отношение к ним в соответствии с конвенцией о во­еннопленных. Допрос через переводчицу вел Колесник. Григорьев сидел неподалеку. Его мутило, жаром полы­хала спина. Недавно еще один осколок — теперь в клю­чицу— зацепил его, и левая рука почти не действовала.


Вянрикки — прапорщик, младший офицерский чин.

Колесник уже кипел от ярости.

— Мать твою разэтак! — не выдержал он.— А ране­ных ты перестрелял тоже в соответствии с твоей конвен­цией? Переведи ему!

Пленный выслушал и так же высокомерно ответил:

— То была война, мы защищали свою жизнь. Когда сдадитесь — войны не будет. Зачем ненужное кровопро­литие!

В это время приблизился Григорьев. Он присел, по­слушал.

— Черт побери! Он еще дипломата корчит из себя! — по-фински произнес он и начал медленно вынимать из колодки маузер.

Пленный, теперь уже торопливо, повторил, что он не финн, а швед, и у него нет враждебных чувств к русским.

— Значит, доброволец? — Григорьев отвел предохра­нитель.

— Нет-нет... Я не из Швеции. Я родился в Фин­ляндии.

— Меня интересует, не где ты родился, а с кем ты водился. Номер части, фамилия командира, численный состав, вооружение, когда и откуда прибыли? Ну!

— Я ранен. Мне нужна помощь.

— А я разве не ранен? Ты не видишь?

Секунду они молча, в упор смотрели глаза в глаза, и вянрикки не выдержал, опустил взгляд к руке, поднимав­шей маузер, потом выпрямился, заговорил. Он сообщил, что против партизан действуют сейчас четыре роты из двух батальонов, сам он из егерского взвода батальона пять-восемь, подчинен командиру роты Перттула из чет­вертого батальона, что из Сельги и Янгозера вызвано подкрепление и к утру будет здесь.

— Какое?

— Не знаю... В Сельге остался второй батальон.

— А в Янгозере?

— Там эскадрон и два егерских взвода..

Колесник, как только ему перевели ответ, восклик­нул:

— Запугивает, наверное... Сейчас опять о сдаче в плен начнет говорить, паразит...

— Не знаю,— покачал в сомнении головой Григорь­ев.— Уж больно на правду похоже... Почему бы этому подкреплению и не идти сюда, коль оно есть поблизости...

Медленно рассветало. Небо было затянуто серыми, как промокшая вата, пятнистыми тучами, они постепен­но темнели, отслаивались, оседали, и день не обещал летной погоды.

Бой затихал. Стрельба слышалась по всему кругу обороны, но была она вялой и после недавнего напряже­ния казалась уже затишьем. Чувствовалось, что финны занимаются какой-то перегруппировкой своих сил.

Когда надежд на получение продуктов не осталось, Григорьев принял решение прорываться. Около шести часов утра он собрал командиров отрядов и изложил свой план. Один взвод отряда «Боевые друзья» немед­ленно приступает к наведению переправы через реку Тя­жа. Разведвзвод по северо-западному склону проникает в тыл финнам и одновременно с отрядом «Боевые дру­зья» начнет атаку с целью прижать противника к болоту, под огонь отряда «Мстители». Отряды имени Антикайнена и «Буревестник», под общей командой Кукелева, осуществляют прорыв в южном направлении и, развер­нувшись, атакуют противника вдоль восточного склона. В это время происходит быстрая эвакуация раненых. Когда противник будет сбит и отброшен, все отряды начинают отход на запад. В прикрытие на высоте оста­ется отряд «Мстители»...

Все понимали, что осуществление этого плана даже при самом благоприятном исходе сулит немалые потери, но никто не высказал ни сомнений, ни возражений — это был приказ, и лучшего варианта не было.

Григорьев, сделав паузу, повторил мысль, которую он уже высказал вечером комиссару и начальнику штаба:

— Просто отойти мы не можем... Мы должны хотя бы на время отбить у противника охоту преследовать нас. Конечно, атаковать в двух направлениях — это на­хальство с нашей стороны. Но именно поэтому оно и мо­жет принести успех. Важно действовать решительно и с той быстротой, на какую мы способны... Для эвакуации раненых каждый отряд направит в распоряжение сан­части по отделению. Дело это настолько трудное, что им займется комиссар бригады. Все! По местам и готовьтесь к прорыву!

Тут же все командование бригады распределилось на время прорыва по отрядам: комбриг пойдет с «чапаевцами», комиссар — с отрядом «За Родину», его помощники Кузьмин и Тихонов — с «антикайненцами» и «Буреве­стником», а Колесник будет согласовывать действия раз­ведвзвода, «Боевых друзей» и «Мстителей».

Поручение комбрига обидно укололо Аристова. Даже не само поручение — тут ничего особенного не было, эва­куация раненых действительно серьезная проблема, и кому-то из командования бригадой ею надо заниматься. Удивило, как оно было дано. Григорьев мог бы заранее по-товарищески предупредить, что хочет, чтобы этим де­лом занялся комиссар. А то выдал при всех, без согла­сования, и чуть ли не в приказном порядке, словно ко­миссар сам не знает своих обязанностей.

Как только командиры разошлись, Аристов собрался объясниться или хотя бы намекнуть комбригу — не хоте­лось перед таким трудным боем оставлять на душе даже пустяковой недоговоренности,— но, глянув на Григорье­ва и увидев его воспаленное, все в наклейках лицо, его беспокойные, даже тоскующие глаза, тут же передумал, решил отложить до более удобного времени, а потом и вовсе устыдился своего намерения: «Черт возьми! О чем я? Об этом ли надо думать теперь?!»

Григорьев посидел, вслушиваясь в звуки неутихаю­щей размеренной перестрелки, попросил закрепить ле­вую руку на перевязь и ушел вместе со связным.

— Пройдусь по отрядам,—сказал он.—Как только сделают переправу, пусть сразу доложат.

Аристов снова — в который уже раз! — побывал в ла­зарете. Два часа назад там уже числилось двадцать шесть тяжелораненых, доставленных из отрядов. Чело­век десять кое-как, вплотную друг к другу, разместились в шалаше, остальные, накрытые плащ-палатками, лежа­ли прямо под дождем. Бригадный врач Петухова, ее по­мощник военфельдшер Чеснов и несколько сандружин- ниц разрывались на части в попытках облегчить им стра­дания. Раненые продолжали прибывать, и Аристов был удивлен, когда узнал, что на данное время в санчасти находится двадцать три человека.

— Восемь человек уже скончались от ран,— с вино­ватой грустью пояснила Петухова.

— Скончались от ран,— машинально повторил Арис­тов. Он словно бы забыл, что люди могут не только мгно­венно погибать на поле боя, но и умирать от полученных ран, находясь уже в санчасти.

— Да, мы были бессильны... Ранения бывают безна­дежными.

— И много осталось... таких?

Петухова неожиданно заплакала.

— В наших условиях они все погибнут... Большин­ству нужны операции, ампутация конечностей... Где их проводить, когда, с кем? Мы успеваем только перевязы­вать. Почистим, перевяжем и все. Это ужасно, это ужасно!

— Успокойся, Екатерина Александровна... Никто не винит тебя,— проникаясь жалостью к ее слезам, сказал Аристов и, подумав, а что же будет, когда начнется про­рыв, на мгновение растерялся и тут же, как это бывало с ним, вскипел и на себя и на собеседницу: — Что ты ню­ни распускаешь? На тебя люди смотрят. Соберись с ду­хом, слышишь! Дай мне фамилии, кто умер, кто вновь поступил.

Аристов обошел всех раненых. Кто был в сознании и узнал его, тому сказал несколько ободряющих слов, кто лежал с закрытыми глазами или метался в бреду — над тем молча постоял, вглядываясь, узнавая и не узнавая его. Знал он многих. Вот и тот пулеметчик Прястов из «Боевых друзей», о котором недавно рассказывал комис­сар отряда Поваров. В начале второго наступления он был тяжело ранен в грудь, но продолжал вести огонь и на попытки сандружинниц оттащить его от пулемета от­ветил: «В разгар боя коммунисты не уходят!» Стрелял, пока не потерял сознание... Теперь вот лежит он непо­движно с закрытыми глазами, часто и судорожно ды­шит, и две слабые струйки крови сбегают с уголков рта. Вспомнив, что он дал указание Поварову по возвра­щении оформить документы на награждение Прястова орденом, Аристов склонился к самому лицу пулеметчика и сказал:



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-11-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: