Вянрикки — прапорщик, младший офицерский чин. 11 глава

Однако не успела бригада сняться с привала, как в небе появился финский самолет. Он летел на большой высоте, и казалось, пройдет мимо, но самолет начал де­лать большие, ровные круги. Целый час люди лежали неподвижно, слушая надоедливо ровное гудение мотора. Когда самолет наконец взял курс обратно на север, Ари­стов мрачно поднялся, протер очки и сказал Григорьеву так, чтобы слышал и Колесник:

— Вот она, счастливая рука, видишь?

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

(оз. Матченъярви, 26 июля 1942 г.)

От захваченного в Тумбе пленного финское командо­вание установило, что в их тылу находится партизанская бригада, и определило ее численность в 750 человек. Од­нако оно не смогло выяснить ни боевой задачи бригады, ни дальнейшего маршрута ее продвижения.

Наличие таких крупных сил в глубоком тылу не на шутку встревожило штаб Масельгской группы войск, а затем — и Ставку главного финского командования. Как свидетельствуют печатные источники, Маннергейм еже­дневно требовал рапорт о развитии операции по уничто­жению «плавающего русского отряда».

Командующий Масельгской группой войск, генерал-майор Лаатикайнен первоначально возложил это зада­ние на командира 4-й дивизии, а тот поручил ее командиру 5-го пограничного егерского батальона, придав ему усиление из других частей.

Но егерский батальон не смог охватить заслонами об­ширный лесной район, он едва справлялся с преследова­нием бригады, часто терял с ней соприкосновение, хотя партизаны двигались медленно. Создавалось впечатле­ние, что партизаны словно бы поджидают новое подкреп­ление, и возникла необходимость плотно закрыть все проходы между Масельгским и Ругозерским направле­ниями фронта. Нужно было вводить в действие более крупные силы. В качестве основного резерва финского Главного командования на Масельгском направлении на­ходилась 12-я бригада полковника Мякиниэми.

По приказу Ставки генерал-майор Лаатикайнен 26 июля возложил на полковника Мякиниэми задачу по уничтожению партизанской бригады. «Принять все меры к тому, чтобы ни одна группа, ни один партизан не вер­нулись на свою сторону»,— говорилось в приказе. Для этой операции в распоряжение Мякиниэми поступали:

— 2-й и 4-й батальоны 12-й бригады;

— егерские взводы из 1-го и 3-го батальонов бригады;

— два отделения из роты связи;

— два егерских взвода из 25-го пехотного полка;

— 5-й пограничный егерский батальон;

— разведотряд 4-й дивизии;

— разведотряд 14-й дивизии;

— 4-й эскадрон из Хямясского кавалерийского полка под командованием ротмистра Путконена.

Кавалеристы были выделены по личному указанию Маннергейма, который вообще был неравнодушен к кон­нице и считал, что при выполнении такой «подвижной» операции она найдет себя как нигде в другом месте.

Общая численность финских сил составляла около 2500 человек. Считалось — этого вполне достаточно, что­бы уничтожить 750 партизан, которых на самом деле бы­ло менее 600.

В ночь на 26 июля 1942 года полковник Мякиниэми приступил к выполнению задания.

Случилась новая неприятность — прервалась связь с Беломорском. Радисты бригады уже привыкли, что и на основных, и на запасных волнах одновременно работало по три-четыре чужих рации, отстроиться от которых им не всегда удавалось. Однако и в этой какофонии они на­ходили свой, нужный им сигнал, и хотя волна «гуляла», сигнал то затухал, то вновь пробивался сквозь писк чу­жой морзянки, они постепенно прилаживались, и прием проходил благополучно.

Теперь прием исчез начисто. Казалось, они слышали весь мир, десятки и сотни радиостанций, но того един­ственного, необходимого им голоса беломорского пере­датчика «Джек» поймать не удавалось. Удлиняли антен­ну, закидывали ее на самые высокие деревья, ставили запасное питание — все было напрасно. Отведенные по программе волны клокотали и свистели от напряжения и насыщенности, словно где-то вблизи кипел огромный котел,— и тогда у радиста Николая Мурзина возникло предположение, что противник прибегнул к глушению.

Когда радисты доложили обо всем комбригу, тот от­несся к их предположению с насмешкой:

— Ну, Маркони, и выдумщик же ты! А рация-то у те­бя в исправности?

— Рация в полном порядке.

— Какого дьявола в порядке, когда связи установить не можешь! Тоже мне порядок... Как же они это делают? Разве это возможно?

— Возможно. При помощи сильного, точно направ­ленного сигнала. Нам еще в школе радистов говорили, что немцы с начала войны так забивают английские пе­редачи.

— Выбрали, дьяволы, самое подходящее время... Лад­но, сворачивай свою бандуру, будем ждать. Что еще остается? Погоди-ка, а может, в Беломорске нас слышат, коль ты говоришь, что рация в порядке?

— Трудно сказать. Подтверждения о приеме нет.

— Откуда ж ему быть, коль ты их поймать не мо­жешь. Вот что, Николай! Нашу радиограмму ты передай. И не один раз. Дай-ка я ее исправлю. Вот так: «Вас не слышу. Жду посылку на высоте 264,9. Выбрасывайте по­больше и заранее. Положение трудное». Нет, последнюю фразу сними, укажи лучше координаты. Действуй! А дальше работай в положенное время только на прием. Ищи Беломорск. Надо выждать, надоест же им в конце концов глушить попусту.

Эту радиограмму старший радист Александр Паро­мов передал без подтверждения о приеме сначала на основной, потом на запасной, а затем — и на аварийной волнах...

Для партизанского штаба в Беломорске потеря связи с бригадой была самой непоправимой бедой. Вершинин не знал, что и думать — о плохом не хотелось, да и не бы­ло к тому оснований, как ему казалось, но отсутствие вестей от Григорьева рождало невероятные предположе­ния и час от часу угнетало все сильнее. Он давно уже по­нял, что чем дальше уходит бригада во вражеский тыл, тем меньше у него и возможностей, и прав активно влиять на ее действия даже при наличии ежедневной связи. Конкретные обстоятельства, в которые попадала бригада, ежедневно рождали проблемы; их почти невозможно предусмотреть заранее, их трудно даже представить себе на расстоянии по кратким фиксирующим радиограммам, и эти проблемы неизбежно приводили к тому, что у брига­ды возникала своя, обособленная инерция в действиях, влиять на которую становилось все сложнее и опаснее.

Вершинин верил в Григорьева. Он знал его упорство, находчивость и предельную самоотверженность при вы­полнении боевых заданий. Командир бригады был из по­роды тех, для кого не существует невыполнимого, если он убежден, что так надо. Такие люди, как правило, бе­рут всю ответственность на себя и меньше всего нужда­ются в поводырях. Для руководства партизанским рей­дом эти его качества и были как нельзя более подходя­щими. Такой справится с любыми обстоятельствами. Успех дела в Поросозере зависел от внезапности. Для этого имелся один шанс из ста, ибо перейти незаметно ли­нию охранения и скрытно провести целое соединение сто пятьдесят верст в условиях долгой стабильности фрон­та — вещь практически почти неосуществимая.

Теперь не было и этого шанса, а бригада все продол­жала двигаться на юг. Ее обнаружение противником ни­сколько не смутило начальника разведотдела фронта пол­ковника Поветкина. Он признался Вершинину;

— Честно скажу, я думал, что ее обнаружат значи­тельно раньше. Чего ты огорчаешься? Это немалый успех сам по себе, иметь в глубоком тылу такую занозу для врага.

Тогда-то он и раскрыл новый замысел — бригада дол­жна приблизиться и как бы нависнуть с севера над един­ственной финской дорогой, соединяющей Масельгское направление фронта с Поросозером и тылами. Это заста­вит финнов предпринять решительные меры, отвлечет крупные силы с фронта.

В этом предположении армейские товарищи, кажется, не ошиблись. По данным разведки и авианаблюдения, противник действительно зашевелился: усиливает гарни­зоны, ведет переброску частей в селения, расположенные на дорогах. Армейцы просили теперь ни в коем случае не рассредоточивать бригаду, держать ее до поры до вре­мени в кулаке, и то, что они рассматривают бригаду не как реальную силу, способную к партизанским дей­ствиям, а как своего рода загадочный для врага объект или приманку,— было Вершинину неприятно. Но он не имел оснований обижаться. Наверное, на их месте и он сам поступил бы так же, коль того требуют интересы фронта. Не обижало его и то, что его собственная роль в отношении бригады свелась в последние дни к функциям снабженца.

Огорчало другое — снабжение никак не удавалось на­ладить, а теперь, с потерей радиосвязи, все еще больше усложнилось.

Вершинин торопил авиаторов. Те, когда выдавалась погода, вылетали безотказно, но теперь стало проблемой найти бригаду. Летчики уверяли, что на всей территории от озера Селецкого до Гимольского ночами горит столь­ко костров — и «треугольников», и «ромбов», и в «ли­нию», что нужны какие-то другие, более точные сигналы. Но как уговориться о них, коль нет связи? Вершинин дал указание не привозить посылок обратно, искать примет­ные точки, фиксировать их на карте и делать выброску. В одну ночь сделали две таких выброски, но сразу же запротестовали партизанские снабженцы — лимитов не хватит, на весь лес продуктов не напасешься. Дневные полеты стали сложными — в районе между Ругозером и Паданамн отмечено постоянное усиленное патрулирова­ние вражеских истребителей.

Через сутки после потери связи Вершинин обо всем доложил по телефону Куприянову. У того, видимо, были свои немалые заботы — он слушал непривычно молчали­во, ничего не переспросил, не поправил, не уточнил, как это делал всегда, лишь изредка покашливал в трубку, как бы давая понять, что слушает.

Когда Вершинин смолк, Куприянов сказал:

— Бригаду надо возвращать. Отдай приказ Григорь­еву, пусть возвращается.

— С Григорьевым со вчерашнего утра нет связи,— на­помнил Вершинин, посчитав, что Куприянов не обратил на это внимание.

— Я не глухой и все слышал,— вдруг строго, ровным голосом произнес Куприянов.— Неужели я должен зани­маться еще и связью с бригадой?! Нет радиосвязи — ищи­те другой способ. Но бригада должна вернуться! Хватит работ с ее снабжением на обратном пути.

Куприянов помолчал и вдруг спросил:

— Позавчера была радиограмма на мое имя... Вчера Столяров доложил мне, что все в порядке и самолеты по­летят. Что сделано?

— Вчера сброшено семьсот килограммов продуктов.

— Где?

— В квадрате 86—04. Сегодня, если будет погода, от­правляем еще два самолета.

— Подтверждение о получении есть?

— Со вчерашнего утра у нас нет связи.

— Что ты, Сергей Яковлевич, твердишь мне одно и то же? Надо действовать. Быстро и оперативно. Если в течение суток не будет уверенной обоюдной связи, на­правляйте парашютистов, пусть ищут бригаду, указывают места выброски. Меня удивляет медлительность работ­ников штаба. А ведь положение крайне серьезное. Сколь­ко нужно сбрасывать, чтоб бригада получала дневную норму?

— Четыреста килограммов в день.

— Это два легких самолета в день?

— Да.

— И мы не можем этого обеспечить?

— Мы выбросили более двух тонн. Но есть опасение, что какая-то часть продуктов могла достаться противни­ку, другие выброски еще не найдены бригадой, подтвер­ждение имеем о получении лишь трех самолетов.

— Передайте содержание нашего разговора команди­ру авиагруппы Опришко. От моего имени предупредите его о важности снабжения бригады. Григорьева немед­ленно возвращайте! Всего хорошего!

Радиоузел постоянно прослушивал эфир в поисках позывных бригадной рации и в условленные часы выхо­дил на передачу. Вернувшись к себе, Вершинин составил и велел многократно повторить следующую радио­грамму:

«Григорьеву. Аристову.

Дальнейшее питание вас самолетом будет невозмож­ным. Если состояние личного состава чрезмерно истоще­но, питание достать на месте невозможно, разрешаю остановиться, отдохнуть, возвращаться маршрутом Ребольская дорога, Чирка-Кемь, Лехта. Срочно радируйте решение».

Эта радиограмма была передана в эфир в 13 ча­сов 27 июля 1942 года и зарегистрирована под номе­ром 26. К этому времени бригада уже находилась на высоте 264,9. Она едва дотащилась сюда, с трудом преодолев за ночь восемь километров. В отрядах начались смерти от истощения — вчера на берегу Матченъярви похоронили еще двоих.

Рано утром, когда до высоты 264,9 осталось километ­ра четыре, над бригадой появился самолет с подвешен­ными тюками. Он летел чуть левее курса и так низко, что партизаны хорошо видели пилота, склонившегося из кабины в их сторону. Ему махали пилотками, радостно кричали, и рев мотора, гул пропеллера и свист воздуха в плоскостях покрывали эти призывные крики. Одна за другой в небо взвились три сигнальные ракеты. Все жда­ли, что самолет вот-вот развернется и начнет выброску, ждали даже тогда, когда он скрылся за лесом в южном направлении и шум мотора постепенно затих.

Потом, опасаясь, что летчик может не довериться ра­кетам, наскоро разложили костры, но самолет так боль­ше и не появлялся.

Григорьев, вспомнив свою последнюю радиограмму в Беломорск, решил, что пилот сделал выброску на высоте 264,9, велел погасить костры и двигаться туда. Радост­ным было уже то, что самолет определенно шел в назна­ченный квадрат, а это означало, что их в Беломорске слышат.

Высота 264,9 — это широкое, вытянутое овалом плато с каменистым обрывом с севера и с пологими, мягкими спусками в другие стороны. С края обрыва открывается просторный вид на озера и болота внизу, на небольшую речку Тяжу, протекавшую слева, на соседние горы, тем­невшие на горизонте,— место чистое и светлое, где да­же легкий ветерок сдувает мошкару и комаров, а огром­ные обомшелые валуны могут служить удобным укры­тием при обороне.

Сюда шли с уверенностью. Уж здесь-то наверняка ждут бригаду сброшенные продукты. Последние кило­метры тянулись изо всех сил, даже не делали остано­вок для отдыха.

С ходу развернутым строем прочесали все плоско­горье — продуктов не было. Заняли круговую оборону и начали искать на склонах — никаких признаков выбро­ски. Во все стороны направили разведгруппы, и они вер­нулись лишь с грибами. Появление грибов порадова­ло— под предлогом поисков продуктов стали посылать в разведку все новые и новые группы, которые приноси­ли грибы. Противника поблизости не было, и разрешили развести костры. Варили грибницу — это нехитрое пар­тизанское варево: котелок плотно набивали грибами и без воды подвешивали на огонь, потом, когда выступал грибной сок, его крепко солили и ждали, пока упреет и загустеет. Соль стала на вес золота.

Внешне жизнь текла обычным походным порядком. Как только останавливались на привал, командиры про­веряли состояние бойцов, распределяли наряды. Те, кто посильнее, добровольно брали на себя дополнительные нагрузки, не было ни счетов, ни споров, ни пререканий. Даже завзятые нытики и «филоны» поняли, что судьба всех и каждого зависит теперь от предельной взаимо­выручки и самоотдачи.

Политруки ежедневно проводили во взводах беседы. Вести с фронтов были неутешительные, о них сообщали коротко и строго, без лишних слов и поучений, и эта со­средоточенная краткость здесь, в глубоком вражеском тылу, действовала на людей безотказно. Все обретало как бы иной смысл и значение. Даже их месячное полу­голодное блуждание по лесам. Даже то, что вот уже столько дней нет самолетов с продуктами. Даже смерть от голода, ибо там, на юге, ежедневно погибали тысячи и тысячи...

У штабного костра тоже варили грибы. В рюкзаке у Григорьева хранилась банка свиной тушенки, послед­няя из тех, что были получены в Сегеже. По армейской привычке оставил ее в качестве «энзэ» на тот крайний случай, который тогда даже он, выросший в карельских лесах, представлял себе скорее лишь теоретически. Уме­реть от голода летом в лесу — это казалось почти аб­сурдом. Для этого надо быть совсем уж ленивым или непредприимчивым человеком. Тем более, если у тебя в руках винтовка с достаточным запасом патронов, а в рюкзаке — полно тола. Если не можешь выследить зве­ря или птицу, то, казалось, брось в ламбушку шашку взрывчатки и собирай рыбу, вари уху, жуй слоистую окуневую спинку, обсасывай мягкие кости и зарывай их поглубже в мох. А грибы, а ягоды? Нет, бывалый чело­век не пропадет летом в карельском лесу, не может про­пасть, не было такого случая! Зимой — дело другое… Такой — не очень-то сложной и острой — представ­лялась эта проблема в Беломорске, когда готовился бри­гадный поход. Что греха таить, идея «подножного кор­ма» казалась выходом из «крайнего случая» и самому Григорьеву. Она даже нашла официальное подтвержде­ние в боевом приказе.

Теперь он не мог себе простить этого легкомыслия! Как он, опытный и многое повидавший человек, вырос­ший в лесу и знавший его, не учел тогда одной-единст- венной, но чрезвычайно важной вещи?! Да, в лесу не пропадет, не умрет с голода один человек! Худо-бедно продержатся пять или даже десять; но никакой лес не в состоянии прокормить двести, а тем более шестьсот человек, если будут держаться они вместе. Вокруг не хватит ни дичи, ни рыбы, ни ягод, ни грибов, даже если только заниматься их добычей.

Григорьев понимал, что это его упущение никакого практического значения не имело. Что можно было из­менить? Разве что Вершинин, возможно, согласился бы сделать выброску продуктов заранее, да и то навряд ли — бригада снабжалась строго по норме, а создание баз на ее пути — это уже выглядело бы роскошью.

К вечеру усилился мелкий и теплый обложной дождь, и Григорьев дал разрешение посменно рыбачить на озерах. Ламбушки лишь сверху казались чистыми и красивыми, на самом деле они затягивались от берегов зыбким торфяником, и водились в них лишь мелкие окушкн — черные горбатые уродцы, которых влезало по полсотни на котелок. От такой ловли усталости больше, чем проку. Но все же люди удили с голодным азартом, у костров запахло ухой, и это была короткая радость.

Ждали до полуночи. Все еще жила надежда, что ра­диограмма в Беломорске получена и самолеты приле­тят. Григорьев уже не рассчитывал на какой-либо, да­же самый скромный запас — сейчас важно было полу­чить хоть что-то, чтоб поддержать у людей убывающие силы и настроение, ибо долгая бесцельная стоянка дей­ствовала удручающе.

Связи с Беломорском все еще не было, хотя радисты по очереди беспрерывно прощупывали эфир.

Земляк Григорьева, паданский карел Федор Лиликов подошел к штабному костру:

— Командир, у ламбушки есть лосиная тропа.

Григорьев сразу понял, что имеет в виду Лиликов, даже обрадовался, внутренне ожил, и хотя надежда бы­ла слишком маловероятной, но она прерывала томитель­ное бездействие, он пристально посмотрел на земляка и, скрывая заинтересованность, спросил:

— След-то свежий?

— Вроде совсем свежий. Ходят лосиха с лосенком.

— Действуй. Возьми еще одного охотника и дейст­вуй. Посторожи до рассвета.

— Хорошо, командир. Только прикажи, чтоб к этой ламбушке никто не подходил.

— Да уж спугнули мы их, наверно?

— Тут уж как выйдет. А пробовать надо.

— Ладно. Действуй.

Потом ждали рассвета. Погода не менялась, види­мость была минимальной, все вокруг отсырело, стало грузным и скользким, трогаться в такой обстановке с места не хотелось, было жаль гробить у людей послед­ние силы, но, когда с востока потянуло наконец свежим ветерком и стало понемногу прояснивать, Гри­горьев вызвал командира отряда «Боевые друзья» Грекова:

— Федор, оставляю эту высоту тебе. Покрепче при­кройся с юга и востока и жди. Должны же они, черт возьми, прилететь... Ты понял меня, Федор?

Они были почти ровесниками — самые старые по возрасту командиры в бригаде, знали друг друга с дово­енных времен, и это давало им право держаться без су­бординации

— Понял, Иван Антоныч. Только ждать — долго ли?

— Сутки жди. Потом догоняй нас.

— Не потеряться бы нам...

— Ты что? Ты думаешь, я далеко успею уйти? Встре­тимся на высоте 234,8, вот здесь неподалеку, в пяти ки­лометрах. Получишь продукты — сразу снимайся. Мно­го сбросят — шли связных, помощь пришлем... Да мы и сами услышим выброску... Без нас ни крошки не расхо­дуй. У тебя много ослабевших?

— Хватает.

— Может, их с нами отправишь?

— Не стоит. Да и как их определить — кого отправ­лять. Среди своих лучше.

— И то верно. У меня тут есть лишний груз.— Гри­горьев порылся в рюкзаке, достал заветную банку, про­тянул Грекову: — Возьми, пусть твоих ослабевших под­кормят грибами с мясным бульоном.

— Зачем, Иван Антоныч? Неужто пайковая твоя?

— Бери, говорю... Мало ли что пайковая. Вовремя не съел, а теперь под плащ-палаткой ее жрать, что ли? Вот что, Федор! Мы уйдем, сразу обороной займись. Все продумай. Когда навесь разнесет, костры потуши, чтоб сигналы не запутать.

— Ясно, Иван Антоныч. Все сделаем.

Греков ушел. Уже совсем рассвело, с востока заголу­бела кайма чистого неба, нижний край сплошной мутно-серой облачности наливался радостной позолотой, вот-вот должно было выглянуть из-за горизонта солнце, а Григорьев минута за минутой оттягивал команду на выход, словно в следующее мгновение должен был нако­нец раздаться от озера тот единственный выстрел, кото­рый будет означать пусть маленькую, но такую нужную теперь удачу.

— Колесник! Выход через полчаса. Порядок движе­ния прежний! — тихо сказал он начальнику штаба. Тот кивком головы показал, что все понял, молча поднялся и пошел к головному отряду.

И эти полчаса прошли в ожидании. Когда Григорь­ев заметил возвращавшегося в разведвзвод Лиликова, он вышел ему навстречу.

— Ну что, охотник! Не повезло?

— Командир, надо бы еще ждать. Они подходили, были где-то близко, я чуял их, командир! Разреши, ко­мандир, остаться...

— Нет, брат, хуже занятия, чем ждать да догонять. Занимай свое место, сейчас трогаемся.

Григорьев стоял на склоне, пропуская мимо себя от­ряд за отрядом.

Партизаны шли — один за другим, отделение за отде­лением, взвод за взводом. Шли медленно и долго, каж­дый поднимал глаза на комбрига, они встречались взгля­дами, и Григорьев мысленно, как заклинание, повторял: «Ребята, надо держаться. Надо держаться, ребята!» На виду у комбрига люди бодрились, шли ровнее и уверен­нее, но даже короткого взгляда было достаточно, чтобы определить, кто — «еще ничего», а кто —«совсем плох», и «плохих» получалось через двоих на третьего, и больно было думать, что впереди ждет их, возможно, еще худшее.

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

(высота 234,8, 28—30 июля 1942 г.)

До Поросозера оставалось сорок километров. Вчера начальник штаба бригады Колесник созвал командиров отрядов, роздал каждому очередной лист карты, и все вдруг увидели, что долгожданная цель — вот она, рядом, в двух нормальных суточных переходах. Лист включал в себя и Клюшину Гору, и Кудамгубу, и Совдозеро, он обрывался на юге где-то вблизи Суоярви, но все это было неважно, эти пункты не имели сейчас никакого значе­ния, глаза командиров были устремлены в одну точку, где скрещивались важные шоссейные дороги, где было все — и река, и озеро, и школа, и почта, и больница, и леспромхоз. Казалось, нет на свете селения важнее это­го, столько о нем думали последние недели, так жажда­ли увидеть его, и наконец это желание стало реальным.

Вот оно, это далекое и почти несбыточное Поросозеро.

Потом взгляды заскользили по прямой вверх, к высо­те с отметкой 264,9, и воодушевление заметно поубави­лось. Два дня — это если бы переходы были нормальны­ми, но в их положении и недели может не хватить, а мно­гим — коль не будет решительных перемен к лучшему — и жизни не хватит, чтоб преодолеть эти несчастные со­рок километров.

Весь день 28 июля не шли, а паслись, делая долгие привалы. Ели все — чернику, недозрелую бруснику, зеле­ные и твердые, как орех, ягоды дикого шиповника. Яго­ды уже не запихивали сразу в рот, а, глотая слюни, соби­рали в кружки и пилотки и съедали большими горстя­ми — так казалось сытнее.

К вечеру остановились на большой привал на высоте 234,8.

Радисты сразу же развернули рацию. В последние дни они чувствовали себя без вины виноватыми и не жале­ли сил—лазали с антенной на деревья, часами хмуро сидели у аппарата, подсоединяли дополнительное пита­ние, по многу раз меняли позицию. Пытались выходить на связь даже на коротких остановках, но все было напрасным: сигнал из Беломорска не пробивался.

Аристов, Кузьмин и Тихонов, как всегда в начале при­вала, разошлись по отрядам, Колесник делал обход ли­нии обороны, корректируя расположение огневых точек, в штабе никого не осталось, и Григорьев, искоса наблю­дая за стараниями радистов, одиноко сидел, привалив­шись спиной к стволу сосны, корни которой, как чудо­вищные щупальца, широко расползлись поверху земли во все стороны.

Это было могучее и красивое дерево, наверное долго боровшееся за жизнь и наконец отвоевавшее себе при­волье и изобилие. Под его жирной раскидистой кроной уже не было ничего живого — только бурые опавшие шишки и толстый слой мертвой хвои, которые постепен­но превращались в перегной и, наверное, скоро вновь станут питать живительными соками эти цепкие причуд­ливые корни. Как и всякий выросший в лесных краях че­ловек, Григорьев не любил в лесу ничего бесполезного, а эта жирная и сытая сосна была неприятна уже тем, что он искал и не находил никакого ей применения. Она была столь раскидиста и суковата, что даже порядочной доски из нее не выпилишь.

«Неужели возможно это? — с удивлением подумал Григорьев.— Возможен этот замкнутый в себе круг жиз­ни? Неужели оно и боролось за жизнь лишь для того, чтобы расти в сытом и бессмысленном одиночестве? Что дает она лесу, земле, людям? Разве что семена из этих ощерившихся шишек? А если семена родят новых подоб­ных чудовищ, которые задавят все вокруг себя и будут стоять в довольстве и без проку?»

Где-то наверху перебирался с сука на сук радист Мурзин, пристраивая антенну.

— Ну как? — спрашивал он Паромова.

— Давай еще выше, если можешь...

— Отчего не мочь? Тут как по лестнице... Ой, това­рищ комбриг! — неожиданно воскликнул Мурзин.— Ви­жу большое озеро и вроде там деревня какая-то... Вроде крыши белеют. Неужто и вправду деревня?

— Где, в какой стороне? — поднялся Григорьев.

— Вон там, на юго-востоке... Озеро-то начинается совсем рядом, километра четыре отсюда, а деревня дале­ко, километров восемь, а то и больше... Вроде крыши бе­леют. Возможно это, товарищ комбриг?

— Возможно. Это, наверное, Янгозеро, если ты ска­лу за крыши не принял. Вот что, Маркони, давай-ка сле­зай оттуда, я заберусь, посмотрю.

— Сейчас, только антенну пристрою... А на востоке, товарищ комбриг, дымки вижу. И тут вот, и северней... И прямо на север, по нашему курсу, дымит. Костры это, что ли? Отсюда здорово все видно, только ветки мешают.

— Слезай поскорей...

— Сейчас, сейчас, товарищ комбриг.

— Макарихин, давай сюда твою спину!

Да, это дерево рождено было для наблюдения. Навер­ное, на таких соснах в старые времена прилаживали боч­ки со смолой, чтобы поджечь их в нужную минуту и дать сигнал о приближающейся опасности.

Мурзин не ошибся: на юго-востоке хорошо просмат­ривалась в бинокль серая крыша, но это была не дерев­ня, а одинокий барак, почему-то не обозначенный на кар­те, а деревня была отсюда далеко, и ее навряд ли уви­дишь, так как расположена она в глубине залива и за­крыта с севера лесом. Да и расстояние туда немалое — километров двадцать. А вот дымки — это совсем рядом, и тут ошибки нет: горят костры. Сколько их — сосчитать невозможно, но три бивуака налицо, это точно, и несом­ненно — все они вражеские. Греков не должен жечь костры, да он и не жжет, высота 264,9 хорошо видна.

Григорьев поудобнее уселся на суку, раскрыл план­шет и стал определять, хотя бы примерно, координа­ты видимых дымков. «Почему в последние дни они не приближаются, держатся в отдалении, словно чего-то вы­жидают? — вновь задал он себе этот вопрос.— Неужели решили взять нас на измор, без боя? А что — тут есть ре­зон... Финны никогда не любили открытых боев, они бу­дут искать возможности обойтись без потерь. Эх, если бы у людей были силы! Как хорошо бы подобраться и устроить им шурум-бурум! Совсем обнаглели, сволочи!»

— Где комбриг? — послышался голос Аристова. Он незаметно подошел и устало опустился на тот самый ко­рень, на котором сидел недавно Григорьев.

— Комбриг там,— ответил Макарихин, показывая ру­кой вверх.

— Где, где? — обеспокоенно вскочил Аристов и, вглядевшись, увидел Григорьева.— Иван Антоныч, ты чего? Что ты там делаешь?

— Антенну пристраиваю,— тихо отозвался тот, начи­ная осторожно спускаться.

— Да ты что? Некому другому, что ли? Вы что это себе позволяете? — повернулся Аристов к радистам.

— Не шуми, Николай Павлыч!

Макарихин вновь подставил спину, Григорьев, повис­нув на руках, дотянулся ногами до нее, осторожно опер­ся и спрыгнул на землю.

— Ну вот, комиссар, и все... Что нового в отрядах? Что так скоро вернулся?

Григорьев отряхнул и поправил обмундирование, взял у Макарихина свою палку и сел рядом под деревом.

Аристов долго и сумрачно молчал, потом неожидан­но выматерился вполголоса.

— Что с тобой? — удивился Григорьев.

— А то, что, как говорится, довоевались мы до руч­ки, товарищ комбриг... Люди как тени, сил не хватает от комаров отмахиваться, а до цели идти еще надо... С кем Поросозеро громить собираешься?

— Ты что, виновного ищешь, что ли?

— А чего искать? Виновные вот они — мы с тобой, ви­новных искать недолго. А вы чего здесь торчите? — повер­нулся Аристов к связным.— Занимайтесь своим делом! Стоять-то долго здесь думаешь? — спросил он Гри­горьева.

— Пока не получим продуктов.