Я рассказываю вам это, потому что, возможно, впервые в истории, у этой повести куда более счастливая развязка, чем вы думаете.
Помните, как в «По ком звонит колокол» Хемингуэя Роберт спрашивает у Марии после того, как они занимались любовью, поплыла ли земля? Так вот, в моей жизни были моменты, когда земля поплыла. В первый раз земля поплыла, когда мне было десять. Я ходила в еврейскую школу, но в тот день она была закрыта в честь дня памяти шести миллионов убитых нацистами. Я пошла к кузине, жившей неподалеку. Она дрожала, кричала и плакала, ее тошнило. Она сказала, что это потому что апрель, а в апреле ее младшую сестру убили у нее на глазах, а другая сестра, младеница, умерла мучительной смертью, их головы обрили наголо (я просто пересказываю ее слова о том, что произошло с ней в нацистском концлагере). Каждый апрель она в бреду и в ужасе вспоминала о том, что произошло с ней в этом месяце за много лет до того, и каждый апрель она дрожит, орет, рыдает и блюет. И земля подо мной поплыла.
Во второй раз земля поплыла, когда в восемнадцать я провела четыре дня в Женской тюрьме в Нью-Йорке. Меня арестовали за участие в демонстрации против геноцида в Индокитае. Четыре дня и четыре ночи я провела в грязи и кошмаре этой тюрьмы, где двое докторов подвергали меня жестокому досмотру. Пятнадцать дней после этого я истекала кровью. И земля подо мной поплыла.
В третий раз земля поплыла, когда я стала феминисткой. Это не случилось в некий особый день или благодаря единичному опыту. Это связано с тем днем, когда мне было десять и моя кузина вложила мне в руки трагедию своей жизни; это связано с той женской тюрьмой, с тремя годами брака, который начался с дружбы и закончился отчаянием. Это произошло после того, как я ушла от мужа и существовала в нищете и ужасной эмоциональной боли. Медленно, шаг за шагом... Через неделю после разрыва с мужем я начала писать книгу, которая сейчас носит название «Ненависть к женщинам». Я хотела понять, что же происходило со мной в браке и во всех тех тысяча и одном случаях, когда со мной обращались как с недочеловеком. Я чувствовала себя безнадежной мазохисткой, но этот мазохизм не был моим и только моим: каждая женщина, которую я знала, была жуткой мазохисткой. И я хотела знать, почему. Я знала, что научилась этому мазохизму не от отца и что моя мать не преподавала мне таких уроков. И я начала с очевидного, с «Истории О», с книги, которая тронула меня до глубины души. Начав с этого, я обратила внимание на порнографию, волшебные сказки, тысячелетнюю практику бинтования ног в Китае, убийство девяти миллионов ведьм. Я поняла кое-что о природе вещей такого, что ранее было скрыто от меня: системное презрение к женщинам, пронизывающее каждый общественный институт, каждый элемент культуры, каждый оборот речи. И поняла, что я — женщина, сталкивающаяся с презрением на каждом углу, в каждой гостиной, в каждом человеческом взаимодействии. Поскольку я стала женщиной, осознающей, что она женщина, поскольку стала феминисткой, впервые в жизни я обратилась к женщинам. Одной из женщин, с которыми я начала говорить, стала моя мать. Я пришла в ее жизнь через длинный темный туннель своей собственной. Я разглядела мир, сформировавший ее. Я пришла к ней не жалеть о скудости ее интеллекта, а восхищаться восхищаться ее умом; не убежденная больше в ее глупости и пошлости, а пораженная ее силой. Я больше не была ханжой и наставницей, но сестрой, женщиной, жизнь которой, жизнь в которой, не будь в ней феминистичного отца и общей борьбы сестер-феминисток, повторила бы ее путь, и под словами «повторить ее путь» я подразумеваю, что моя жизнь была предопределена так же, как и ее. Я пришла к ней, не стыдясь того, что она не сумела, но гордясь ее достижениями. Более того, я осознала, что моя мать гордая, сильная и честная. В то время мне было двадцать шесть, и я достаточно насмотрелась на мир, чтобы понимать, что гордость, сила и честность — добродетели, достойные почитания. Я обратилась к ней с другим посылом, и она пошла мне навстречу, и сейчас, несмотря на все наши различия, коих не так уж и много, она моя мама, я ее дочь, и мы сестры.
|
|
|
|
Вы просили меня рассказать о феминизме и искусстве, существует ли феминистическое искусство, и если да, то какое оно. На протяжении всего времени, что авторы пишут, по сей день, существует лишь маскулинное искусство: искусство, служащее мужчинам, в мире, созданном мужчинами. Это искусство унижает женщин. Все оно, без исключений, характеризует нас как ущербных существ с убогими чувствами, мелких людишек с мелкими целями. Все оно, без исключений, насквозь пронизано женоненавистничеством столь глубоким, что сама идея ненависти к женщинам и есть позиция этого искусства, и все мы, по сей день, считаем, что мир таков и есть, что женщины таковы.
И я спросила себя, что я почерпнула из книг, которые читала, пока росла? Узнала ли я что-то правдивое и честное о женщинах? Может, что-то правдивое и честное о том, как жили женщины на протяжении веков? Эти книги озарили мою жизнь, жизнь как таковую, чем-то полезным, глубоким, возвышенным, ценным, многогранным или истинным? Нет, не думаю. Я считаю, что это искусство, эти книги, ограбили мою жизнь, также как мир, которому они служат, ограбил жизнь моей матери.
|
|
Теодор Ретке, как нам говорили, великий поэт, в мужской социализации которого я уверена, писал:«Два упрека, чаще всего звучащие в адрес женской поэзии: отсутствие кругозора, как предметного, так и эмоционального, а также отсутствие чувства юмора. А писатель истинно талантливый прибавит к тому другие эстетические и моральные огрехи: затянутость; приукрашение тривиальных тем; способность осветить лишь малую толику того, что есть жизнь (эта особая грань женского прозаического таланта!) — скрываясь от настоящих метаний души, отказываясь лицезреть существование, каково оно есть, просто принимать лирическую или религиозную позу; метания меж алтарем и будуаром, топанье крохотной ножкой перед Господом; либо напыщенность, намекающая, будто писательница заново открыла честность; нелепые разглагольствования о Судьбе, о времени, оплакивание множества женщин... и так далее»2.
Главная черта маскулинного искусства и мужчин, его создающих, — это женоненавистничество. И хорошо бы, если бы кто-нибудь заново открыла честность, видя такую ненависть...
Они, маскулисты, говорят нам, что пишут о человеческом бытии, что темы, о которых они пишут, суть великие темы — любовь, смерть, героизм, страдание, история. И говорят нам, что темы, которые выбираем мы, — те же любовь, смерть, героизм, страдание, история — ничтожны, потому что мы сами ничтожны.
Я отвергаю маскулинное искусство. Оно не освещает бытие человеческое, оно, к окончательному и бесповоротному стыду всех мужчин, освещает только маскулинный мир, и, если оглядеться вокруг, эти миром не хочется гордиться. Маскулинное искусство, веками создаваемое мужчинами, не всеобъемлюще, не истина в последней инстанции, описавшая мир как есть. В конце концов, описывает оно мир, в котором женщины угнетены, подчинены, порабощены, лишены полноты существования, используются исключительно для удовлетворения похоти, унижены. Так вот. Моя жизнь не ничтожна. Мои чувства не ничтожны. Мои страдания не ничтожны. Ни моей матери, ни ее матери. Я отвергаю тех, кто ненавидит, презирает, осмеивает и унижает женщин. И я отвергаю львиную долю искусства, маскулинного искусства, когда-либо созданного.
Как феминистки, мы уживаемся с миром по-новому и видим мир иначе. Мы грозим поставить его с ног на голову и вывернуть наизнанку. Мы собираемся изменить мир до такой степени, что однажды маскулинные тексты будут выглядеть антропологическими диковинками. Наши потомки не поймут, о чем писал Мейлер, если найдут его работы в некоем мрачном архиве. И будут обескуражены, грустя и недоумевая, маскулинным воспеванием войны, свойственной маскулинному искусству мистификации убийств, изувечения, насилия и боли; ужаснутся изувеченной маски фаллического героизма, тщеславного высокомерия фаллического превосходства, скудости воздаяний матерям и дочерям, ужаснутся такой жизни. И они спросят, неужто в самом деле люди верили в таких богов?
Искусство феминизма — не крохотный ручей, выбившийся из реки настоящего искусства. Это трещина в неуязвимом монолите. По моему восторженному мнению, это — искусство, не основанное на подавлении половины человечества. Искусство, поднимающее великие темы — Любовь, Смерть, Героизм, Страдание, История — и возвращающее им всю полноту человечности. И возможно, преодолевая закоснелость нашего искалеченного, неспособного к стремлениям сознания, оно может предложить новую тему, столь же великую и ценную, как прочие. Назвать ли ее Ликование?
Мы и представить не можем мир, в котором женщины не жалки и ничтожны, где женщин не высмеивают, подавляют, используют, насилуют, принижают раньше, чем те рождаются! А значит, мы не представляем себе, каким будет искусство в новом мире. Наша работа — помочь этому новому миру родиться, отплатив тем самым сестрам, опередившим нас на века, а жить в этом новом мире предстоит нашим детям и внукам.
Отвергая сексуальное «равенство»[5]*
Равенство: 1. состояние равности; соответствие в количестве, степени, ценности, звании, способности, и т. д. 2. сходство объектов по содержанию или форме.
Свобода: 1.состояние свободы, а не заключения или физического принуждения… 2. освобождение от внешнего контроля, вмешательства, регулирования и т. д. 3. власть определять собственные действия… 4. Филос., власть делать выбор и принимать решения без ограничений изнутри или снаружи; автономия, самоопределение … 5. гражданская свобода в отличие от подчинения своевольному или деспотичному правительству. 6. политическая или национальная независимость… 8. личная свобода в отличие от зависимости или рабства.
— Син. С вобода, независимость — об отсутствии чрезмерных ограничений и возможности осуществлять свои свободы и полномочия, свобода подчеркивает возможность, данную для осуществления своих прав, полномочий, желаний и т. п.
Независимость подразумевает не только отсутствие ограничений, но также способность оставаться самостоятельным без поддержки.
— Ант. 1-3. ограничение, 5, 6, 8 угнетение
Справедливость:
1. с войство по знач. прил. справедливый
2. правомерность или законность…
3. моральный принцип, определяющий справедливое поведение
4. приверженность этому принципу, что обнаруживается в поведении; справедливое поведение, соглашение или обращение…
- выдержкииз The Random House Dictionary of the English Language
В 1970 году Кейт Миллет опубликовала «Политику пола». В этой книге она доказала многим из нас — готовым рисковать жизнью, отрицая это — что сексуальные отношения, литература, описывающая эти отношения, психология, объясняющая эти отношения, экономические системы, закрепляющие необходимость этих отношений, религиозные системы, стремящиеся контролировать эти отношения — политичны. Она показала нам, что все, что происходит с женщиной в ее жизни, все, что касается или формирует ее — политично1.
Феминистки, то есть женщины, схватившиеся за ее анализ и увидевшие, что он объясняет многое в их существовании, в их жизнях, пытались понять, побороть и трансформировать политическую систему под названием патриархат, которая эксплуатирует наш труд, предопределяет владение нашими телами и ослабляет наши личности с момента появления на свет. Эта борьба измеряется не абстрактно: она затрагивает нас в каждой области нашей жизни. Но нигде она не задела нас так наглядно и болезненно, как в той части человеческой жизни, которую мы называем «любовь» и «секс». В ходе нашей борьбы за освобождение от систематического угнетения между нами возникло разногласие, и я хотела бы его обсудить.
Некоторые из нас посвятили себя во всех сферах — даже тех, которые зовутся «любовь» и «секс» — достижению равенства, то есть состоянию равности, соответствию в количестве, степени, ценности, звании, способности; сходству объектов по содержанию или форме. Другие — и я придерживаюсь этой точки зрения — не видят равенство как надлежащую или достаточную, или добродетельную, или почетную конечную цель. Мы считаем, что быть равными в мире, в котором не наступила всеобщая справедливость или свобода, означает попросту быть подобными угнетателю. Это значит достичь «сходства по содержанию или по форме».
Нигде это не видно яснее, чем в области сексуальности. Мужская сексуальная модель основана на разделении человечества на полярные друг другу группы: мужчина-женщина, хозяин-раб, агрессор-жертва, активный-пассивный. Эта мужская сексуальная модель насчитывает уже тысячи лет. Сама суть мужчин, их гражданская и экономическая мощь, формы правления, которые они создали, войны, которые они ведут, связаны неразрывно. Все формы господства и подчинения, будь то господство мужчины над женщиной, белого над черным, начальника над работником, богатого над бедным, связаны неразрывно с сексуальными идентичностями мужчин и выведены из мужской сексуальной модели. Стоит нам усвоить это, как станет ясно, что на деле мужчины — полноправные хозяева полового акта, языка, который описывает секс, женщин, которых они объективируют. Мужчины написали сценарий каждой вашей сексуальной фантазии и каждого вашего полового акта.
Нет ни свободы, ни справедливости в том, чтобы обменять женскую роль на мужскую. В этом, без сомнения, есть равенство. Нет ни свободы, ни справедливости в том, чтобы использовать мужской язык, язык твоего угнетателя, для описания сексуальности. Нет ни свободы, ни справедливости, ни даже здравого смысла в том, чтобы развивать мужскую сексуальную чувствительность — агрессивную, соперничающую, объективирующую, ориентированную на количество. Но это — равенство. Верить в то, что свобода или справедливость для женщин или для отдельно взятой женщины может быть найдена в подражании мужской сексуальности — значит обманывать себя и способствовать угнетению своих сестер.
Многим из нас хотелось бы думать, что за последние четыре года или десять лет мы дали задний ход или хотя бы воспрепятствовали привычкам и обычаям последних тысячелетий — привычкам и обычаям мужского господства. Это не подтверждают ни цифры, ни факты. Вы можете чувствовать себя лучше или нет, но статистика говорит, что женщины стали беднее, чем когда-либо, что женщин сейчас чаще насилуют и убивают. Я полагаю, что поддерживать сексуальное равенство с мужчинами, то есть «сходство по содержанию или форме» — значит поддерживать стремление стать богатой вместо бедной, насильником вместо изнасилованной, убийцей вместо убитой. Я хочу попросить вас выступить в поддержку иного — борьбы с нищетой, изнасилованиями и убийствами; то есть положить конец системе угнетения под названием патриархат; положить конец самой мужской сексуальной модели.
Настоящее ядро феминистского видения, его революционное зерно, если вам так угодно, связано с уничтожением всех половых ролей — то есть абсолютной трансформацией человеческой сексуальности и институтов, основанных на ней. В этой работе ни одна часть мужской сексуальной модели не найдет применения. Равенство в рамках мужской сексуальной модели, сколько ее ни меняй и ни улучшай, может только увековечить саму модель и ее естественные последствия — несправедливость и ущемление.
Я полагаю, что трансформация мужской сексуальной модели, под гнетом которой мы все сейчас трудимся и «любим», начинается там, где есть согласованность, а не разобщение чувства и эротического интереса; начинается в том, что мы знаем о женской сексуальности в противовес мужской — в стимуляции клитора и чувствительности, множественных оргазмах, эротической чувствительности всего тела (местом сосредоточения которой вовсе не должны быть одни только гениталии), в нежности, в самоуважении и в полном взаимоуважении. Для мужчин, я подозреваю, эта трансформация начинается в месте, которого они страшатся сильнее всего, а именно — в вялом пенисе. Я думаю, что мужчинам придется отказаться от своих драгоценных эрекций и начать заниматься любовью, как это делают женщины подруга с подругой. Я говорю, что мужчинам придется отвергнуть свои фаллоцентричные личности и привилегии с властью, данные им от рождения в награду за их анатомию, что им придется иссечь в себе все, что сейчас они оценивают как определенно «мужское». Ни реформами, ни совместными оргазмами этого не достичь.
Я читала выдержки из дневников Софии Толстой, которые нашла в замечательной книге «Откровения: дневники женщин» под редакцией Мэри Джейн Моффат и Шарлотты Пэинтер. София Толстая писала:
«… А любить — не надо. Посмотрите, что я сделала тем, что любила его так сильно. Так это больно и унизительно, а ему это кажется глупым: «ты говоришь одно, а делаешь всегда по-другому». Но что спорить в этой превосходящей манере, когда ничего нет во мне, кроме этой унизительной любви и дурного характера; и эти две вещи стали причиной всех моих бед: мой дурной характер всегда мешал моей любви. Я не хочу ничего кроме его любви и сочувствия, а он не даст мне их; и вся моя гордость втоптана в грязь; я пустое место, лишь жалкий раздавленный червь, который никому не нужен, которого никто не любит, бесполезное существо с утренней тошнотой и большим животом, двумя гнилыми зубами и дурным характером, разбитым чувством собственного достоинства и никому не нужной любовью, которая сводит меня с ума…» 2
Кто-то и правда думает, что положение вещей сильно изменилось с тех пор, как София Толстая сделала эту запись в своем дневнике 25 октября 1886? И что бы вы сказали ей, приди она сегодня сюда, к своим сестрам? Вручили бы ей вибратор и научили им пользоваться? Научили бы ее делать минет, чтобы еще лучше ублажать господина Толстого? Сказали бы ей, что ее спасение лежит в том, чтобы стать «КМС по сексу»? Научиться путешествовать? Иметь столько любовников, сколько Лев — любовниц? Сказали бы ей думать о себе как о «человеке», а не как о женщине?
Или вы нашли бы в себе смелость, решимость, убежденность стать ее истинными сестрами — помочь ей выйти из тени Льва, в которой она столько лет влачила свое существование; взялись бы вместе с ней за преобразование структуры и фактуры этого мира, где даже в 1974 все устроено так, чтобы ублажать его — и заставлять ее ублажать его?
Я говорю, что София Толстая сегодня здесь, с нами, в телах и жизнях множества сестер. Не подведите ее.
Вспоминая ведьм[6]*
Я посвящаю эту речь Элизабет Гулд Дэвис, авторке «Первого пола», несколько месяцев назад покончившей жизнь самоубийством и ставшей незадолго до этого жертвой изнасилования; Энн Секстон, поэтессе, совершившей суицид 4 октября 1974 года; Инес Гарсия, тридцатилетней жене и матери, которую несколько недель назад, в Калифорнии, приговорили к пяти годам лишения свободы за убийство мужчины весом в сто тридцать килограмм, который удерживал женщину на месте, пока ее насиловал его друг; и Еве Даймонд, двадцатишестилетней матери, у которой пять лет назад отняли ребенка за махинации с социальной поддержкой — и которую несколько месяцев назад, в Миннесоте, приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения за убийство мужчины, прожившего с ней год в браке и чуть не забившего ее до смерти.
Сегодня мы поведем речь о гиноциде. Гиноцид — это систематическое искалечивание, изнасилование и/или убийство женщин мужчинами. Гиноцид — это термин, дающий название безжалостному насилию, совершаемому гендерным классом мужчин против гендерного класса женщин.
Один из примеров гиноцида — китайское бинтование ног. На протяжении тысячи лет в Китае все женщины переносили калечащую процедуру, превращавшую их в пассивные эротические объекты для мужчин; живую собственность; существ, вынужденных полностью полагаться на мужчин в обеспечении их пропитанием, водой, кровом и одеждой; существ, не способных встать на ноги и сбежать от мучителя или объединиться в борьбе с садизмом угнетателей.
Другой пример гиноцида — это массовые изнасилования женщин в Бангладеш. Там насилие над женщинами было частью плана армий захватчиков. Как многим из вас известно, число женщин, изнасилованных вражескими солдатами, оценивается в двести-четыреста тысяч — и после войны они остались «грязными» в глазах собственных мужей, братьев и отцов, которые бросили их зарабатывать на жизнь проституцией и умирать от голода. Гиноцид в Бангладеш был совершен сперва мужчинами вражеских армий, а затем — местными, мужьями, братьями и отцами: он был совершен гендерным классом мужчин против гендерного класса женщин.
Сегодня, в Хэллоуин, пришло время вспомнить и другой случай гиноцида — массовое истребление девяти миллионов женщин, прозванных ведьмами. Эти женщины — наши сестры — гибли на протяжении трех сотен лет в Германии, Испании, Италии, Франции, Голландии, Швейцарии, Англии, Уэльсе, Ирландии, Шотландии и Америке. Гибли во имя Господа Бога и Сына Его — Иисуса Христа.
Начало организованным гонениям на ведьм было положено 9 декабря 1484 года, когда Папа Иннокентий VIII назначил двух монахов доминиканского ордена — Генриха Крамера и Якоба Шпренгера — инквизиторами и велел епископам дать определение колдовству, описать образ действия ведьм и способы их обнаружения, а также установить судебный процесс. Крамер и Шпренгер написали манускрипт, названный «Молот ведьм». «Молот ведьм» сочетал в себе черты католического богословия и юриспруденции; его даже можно было бы сравнить с американской Конституцией: он имел силу закона. Любой, кто нарушал его, был виновен в ереси — страшнейшем из преступлений. И любой, кто отрицал его авторитет или осмеливался подвергать сомнению его достоверность, был виновен в ереси — страшнейшем из преступлений.
Но прежде чем приступить к разговору о содержании «Молота» я хочу сообщить о статистических данных о ведьмах, дошедших до нас. Девять миллионов — примерная цифра, именно ее обычно используют в своих работах ученые. Предполагаемое соотношение женщин и мужчин среди погибших на кострах варьируется от двадцати до ста к одному.
Колдовство было исконно женским преступлением, и на страницах «Молота» подробно объясняется почему. Во-первых, Иисус Христос родился, сносил лишения и умер ради спасения мужей мира сего — не женщин; и потому женщины намного более падки на соблазны Сатаны. Во-вторых, женщина «более алчет плотских наслаждений, чем мужчина, что видно из всей той плотской скверны, которой женщины предаются»1. Ее убогая сущность пошла от сотворения самой Евы, которую создали из кривого ребра. Этот дефект — причина лживой сущности женщин. В-третьих, женщины по определению безнравственны, злопамятны, тщеславны, тупы и неизбежно злы: «Соглашусь лучше жить со львом и драконом, нежели жить со злой женой... Всякая злость мала по сравнению со злостью женщины… Если женщина думает в одиночестве, то она думает о злом»2. В-четвертых, женщины уступают мужчинам как в силе тела, так и в силе духа и умственно подобны детям. В-пятых, женщина «горше смерти», ибо всякий грех начинается с нее и из-за нее, и потому что женщина — «скрытый, льстивый враг»3. Наконец, колдовство было женским деянием, поскольку «все совершается у них из ненасытности к плотским наслаждениям»4.
Хочу напомнить вам, что все это — не просто пустые разговоры глупцов; это убеждения, в которые верили ученые, законотворцы, судьи. Я хочу напомнить, что девять миллионов женщин были сожжены заживо.
Ведьм обвиняли в том, что они летают, сношаются с Сатаной, наводят порчу на скот, вызывают грады и бури, приводят к распространению болезней и
эпидемиям, околдовывают мужчин, превращают мужчин и самих себя в животных и животных — в людей, убивают людей и пожирают их плоть, крадут мужские гениталии и прячут их. На самом деле это — кража мужских гениталий — в католическом праве считалось основанием для развода. Если гениталии мужчины не возвращались на законное место спустя три года, его супруга имела право подать на развод.
Нелегко мне было раскопать среди всей этой огромной кучи женоненавистничества самое гнусное, самое неслыханное — и самое смехотворное — из всех деяний, совершенных ведьмами, но, думаю, мне это удалось. Шпренгер и Крамер пишут:
…Наконец, что нужно думать о тех ведьмах, которые такие члены в большом количестве, до двадцати или тридцати членов зараз, скрывают в птичьем гнезде или ящике, где они движутся, как живые, и принимают пищу, что многие видели и что повсеместно известно? 5
Действительно, что? Что нам думать? Что думать нам — тем, кто вырос в католических семьях? Что нам думать, когда мы видим, что наши священники в американских пригородах занимаются экзорцизмом, что вера в колдовство остается фундаментом католического вероучения? Что нам думать, когда мы видим, как Лютер годами раздувал пламя этого гиноцида под видом борьбы с Сатаной? Что нам думать, когда мы узнаем, что Кальвин самолично сжигал ведьм и стоял за облавами на ведьм в Цюрихе? Что нам думать, если страх и ненависть пред женской звериной сущностью нашли свое отражение в еврейских законах?
Некоторые из нас имеют очень ограниченный взгляд на мир. Мы говорим: то, что случается с нами как с женщинами, на самом деле случается с нами как с индивидами. Мы даже говорим, что любое насилие, испытанное нами как женщинами — например, изнасилование или побои от рук мужа, любовника
или незнакомца, — было деянием одного индивида против другого. Некоторые из нас даже извиняются перед агрессором — мы жалеем его; мы говорим: он не виноват, его просто спровоцировала женщина, которая не так себя повела, не так оделась, не в то время подвернулась ему под руку.
Мужчины заявляют, что и на их долю выпадают тяготы «угнетения». Они говорят, что за свою жизнь не раз становятся жертвами матерей, жен и «подружек». Они говорят, что женщины сами провоцируют насилие своей похотью, злобой, меркантильностью, высокомерием и глупостью. Они говорят, что мы — источник их агрессии и должны ответить за это. Они говорят, что их жизни полны тягот, и виной тому — мы. Они говорят, что матери наносят им неисцелимые травмы, жены — кастрируют, а любовницы крадут их драгоценное семя, юность и мужество — и никогда матери, жены и любовницы не бывают для них достаточно хороши.
И что нам остается думать? Ведь если мы сложим воедино все случаи насилия — изнасилования, домогательства, искалечивания, нападения, массовые убийства; если внимательно прочтем их романы, поэмы, политические и философские трактаты и увидим в них сегодня ту же ненависть, с какой писала о нас Инквизиция вчера; если мы поймем, что гиноцид на протяжении всей нашей истории — это не просто какая-то ошибка, случайный просчет или досадное недоразумение, но логический исход того, что они считают нашей ниспосланной богом или биологической натурой; тогда нам наконец придется признать, что при патриархате гиноцид — это реальность сегодняшнего дня для живущих в нем женщин. И тогда нам ничего больше не останется, кроме как обратиться друг к другу — в поисках сил вынести все это и смелости бороться.
Женщины — феминистки — борются не за прибавку к зарплате и не за равные с мужчинами права в мире, управляемом мужскими законами, и не за
возможность для женщин творить новые законы в терминах, придуманных мужчинами. Все это — экстренные меры, призванные спасать жизни женщин здесь и сейчас, но такими реформами не усмирить разгул гиноцида; такими реформами не положить конец неумолимому насилию, совершаемому гендерным классом мужчин против гендерного класса женщин. Эти реформы не в силах остановить эпидемию изнасилований в нашей стране или эпидемию домашнего насилия в Англии. Они не положат конец стерилизации черных и нищих белых женщин — жертв мужчин-докторов, возненавидевших женскую похоть. Эти реформы не вытащат из застенок психбольниц женщин, заключенных туда их близкими мужчинами в наказание за протест против рамок женской роли или правил женского служения. Они не вытащат из тюремных застенок женщин, которым пришлось — ради собственного выживания — торговать своим телом; которые отомстили своим насильникам или, спасаясь от побоев, убили мужчину, который чуть не убил их. Эти реформы не помешают мужчинам и дальше эксплуатировать женский труд по дому и поддерживать мужскую идентичность путем мучения женщин в так называемых «любовных» отношениях.
И никакие личные достижения в рамках патриархата не положат конец этому бесконечному гиноциду. Пока жив патриархат, ни одна женщина не вольна свободно жить, любить и растить детей. Пока жив патриархат, каждая женщина — жертва — в своем прошлом, настоящем или будущем. Пока жив патриархат, каждая дочь — жертва — в своем прошлом, настоящем или будущем. Пока жив патриархат, каждый сын — потенциальный предатель родной матери, насильник и эксплуататор женщин.
Мы не сможем свободно жить и любить, пока не объединимся под единым знаменем революционного сестринства. Это значит, что пришла пора прекратить поддерживать угнетающих нас мужчин: кормить и одевать их, драить их дома, подпитывать их нашей жизненной силой. Это значит, что пришла пора отказаться от жизни, уготованной нам женским полом — отринуть мазохизм, который, как нас учили, составляет саму сущность женщины. Это значит, что пришла пора низвергнуть каждый институт, закон, философию, религию, традиции и обычаи патриархата — патриархата, сосущего нашу «грязную» кровь, построенного на нашем «обыденном» труде.