Возникновение институтов Далай- и Панчен-ламы

В китайской “Белой книге” утверждается: “В 1653 и 1713 гг. цинские императоры даровали почетные титулы Пятому Далай-ламе и Пятому Панчен-ламе. С этого вре­мени и учреждены титулы Далай-ламы и Банчен-эрдени и их политический и религиозный статусы: Далай-лама уп­равляет большей территорией из Лхасы, а Банчен-эрдени — остальной территорией Тибета из Шигацзе”. Такое утвер­ждение абсолютно не обосновано.

Тибетский святой и мыслитель Цонкапа (1357—1419) основал школу Гелуг тибетского буддизма. Она стала чет­вертой основной школой тибетского буддизма, помимо Ньингма, Сакья и Кагью. Панчен Гедундруп был ближай­шим учеником Цонкапы.

Сонам Гьяцо, третий перерожденец Панчена Гедундрупа, был приглашен к монгольскому двору Алтан-ханом, который первым и присвоил ему титул “Талай (Далай)-лама”. Этот титул соответственно был перенесен и на двух его предшественников, что сделало Сонама Гьяцо Третьим Далай-ламой. Так началась линия преемственности Далай-лам. Поэтому утверждение китайской пропаганды о том, что титул “Далай-лама” был учрежден веком позже мань­чжурским императором, является ложью.

Отношения, установленные между Третьим Далай-ла­мой и Алтан-ханом, были духовными, но они получили политический резонанс спустя два столетия, в 1642 году, когда монгольский хан Гушри помог Пятому Далай-ламе (Нгавангу Лобсангу Гьяцо—1617—1682 гг.) стать высшим политическим и духовным лидером Тибета. В свою очередь, Пятый Далай-лама присвоил титул “ЧойкьиГьялпо” (“Дхарма раджа”) своему монгольскому патрону. С этого времени последующие Далай-ламы управляли Тибетом как независимые главы государства. Как видим, политический статус Далай-ламы не был учрежден маньчжурским импе­ратором цинской династии, как утверждается в китайской “Белой книге”. Далай-лама с помощью своего монгольско­го покровителя обрел свое положение за два года до того, как возникла сама династия Цин. В 1447 году Панчен Гедундруп, известный как Первый Далай-лама, основал монастырь Ташилунпо. Последую­щим настоятелям этого монастыря благодаря их большой учености был присвоен титул “Панчен”. Пятый Далай-лама передал во владение этот монастырь и другое имущество своему учителю, Панчену Лобсангу Чойкьи Гьялцену (1570—1662). После этого Панчен-ламы избирались на ос­нове признания перерождения, и каждый последующий Панчен-лама сохранял за собой монастырь и имущество. Подобным же образом дело обстояло и с другими наибо­лее важными перерожденцами — с Сакьей, Пхагпой, Дакьябом Лоден Шерабом и др., которым тибетское правитель­ство также передало земли. Но это не имело абсолютно никакого политического значения. Панчен-ламы и другие высшие ламы обладали только религиозным авторитетом и никогда не выполняли функций политических намест­ников, что пытается доказать китайская пропаганда. В действительности политическая власть в Шигацзе и Ташилунпо осуществлялась районными администратора­ми, назначенными Лхасой.

Таким образом, маньчжурский император не сыграл никакой роли в учреждении религиозного и политическо­го институтов Далай- и Панчен-ламы.

После вторжения в Тибет китайское коммунистическое правительство все время старалось использовать недавно почившего Панчен-ламу, чтобы узаконить свое присутствие в стране. Много раз Пекин предписывал ему участво­вать в политике, понуждая к доносам и занятию места Да­лай-ламы. Но он отвергал все это, за что на несколько лет был посажен в тюрьму и подвергался плохому обращению.

В своей “Белой книге” китайское правительство, как это раньше делали правительства гоминьдана, заявляет, что оно сыграло решающую роль, с помощью своего пос­ланника У Чжо-сина, в выборе и признании Четырнадца­того Далай-ламы. Утверждается следующее: “...простой факт, что признание Четырнадцатого Далай-ламы требо­вало одобрения [китайского] национального правительст­ва, есть достаточное доказательство того, что Тибет не был независимым в тот период (1911—1949 гг.)”.

В действительности же. Далай-лама был выбран в со­ответствии с древними религиозными верованиями и тра­дициями тибетцев, и никакого одобрения китайского пра­вительства не нужно было, его и не искали. Фактически, это проидошло в 1939 году, еще до того, как У Чжо-син прибыл в Лхасу, когда регент Радинг объявил имя сегодняшнего Далай-ламы в Национальной ассамблее Тибета, которая единогласно утвердила этот выбор. 22 февраля 1940 года, когда проводилась церемония возведения на трон, У Чжо-син, как и посланники Бутана, Сиккима, Heпала и Британской Индии, не имел никакого особого поло­жения. Британский представитель, сэр Б. Гоулд, объяснял, что китайская версия событий—это фальсификация, ко­торая была подготовлена и распространена до описываемого события. Фиктивный отчет У Чжо-сина, который бе­рется за основу Китаем, показывает то, к чему стремился Китай, но не то, что произошло на самом деле. Китайская пропаганда также использует фотографию в “Чайниз ньюс рипорт”, на которой сняты Далай-лама и У Чжо-син и под­пись к которой указывает, что она сделана во время возве­дения на трон. Но, согласно Нгабо Нгавангу Жигме, заме­стителю председателя Постоянного комитета Всекитайско­го собрания народных представителей, это фото было сде­лано спустя несколько дней после церемонии, когда У по­лучил частную аудиенцию у Далай-ламы. “Утверждение У Чжо-сина о том, что он председательствовал на церемо­нии возведения на трон, основанное на этой фотографии, есть вопиющее искажение исторических фактов”,—заявил Нгабо в “Тибет дейли” 31 августа 1989 года.

Ранняя история

Согласно тибетским анналам, первый царь Тибета пра­вил уже в 127 году до н. э., но только в седьмом веке нашей эры Тибет сформировался как единое и сильное государ­ство, которое возглавил царь Сонгцен Гампо. С его прав­ления начался период завоеваний, который длился три века. Короли Непала и императоры Китая предлагали сво­их дочерей в жены тибетским царям. Женитьба на непаль­ских и китайских принцессах имела большое значение, по­скольку жены царей активно способствовали распростра­нению буддизма в Тибете. Китайская пропаганда все вре­мя указывает на политическое значение женитьбы Сонгцена Гампо на китайской принцессе Вэн Чэн, сознательно не упоминая других жен царя, особенно непальскую прин­цессу, чье влияние было, пожалуй, большим, чем ее китай­ской напарницы.

Тибетский правитель Трисонг Децен (годы царствова­ния: 755—797) расширил границы Тибета за счет завое­ванных им китайских территорий. В 763 году была захва­чена китайская столица Чанъань (современный Сиань), и Китай вынужден был платить ежегодную дань. В 783 году был подписан договор, определивший границы между Ти­бетом и Китаем. Свидетельством этих побед является надпись на колонне, стоящей у основания дворца Потала в Лхасе.

Мирный договор, подписанный Тибетом и Китаем в 821 году,— очень важный документ для понимания характера отношений между двумя великими державами Азии. Он был выбит на трех каменных колоннах на тибетском и ки­тайском языках. Одна колонна была поставлена на горе Гунгу, чтобы разделить территории двух стран, вторая— в Лхасе, где находится и сейчас, а третья — в столице Ки­тая, в Чанъане. Фрагменты этих надписей, приведенные в китайской “Белой книге”, неточны и вырваны из контек­ста с целью создать впечатление того, что данный мирный договор был своего рода союзным договором. Это далеко от истины, что ясно из следующего фрагмента договора:

“Тибет и Китай будут придерживаться тех границ, в которых они ныне располагаются. Все, что к востоку, есть страна Великого Китая, а все, что к западу, есть, безуслов­но, страна Великого Тибета. Отныне ни одна сторона не должна ни вести войны, ни захватывать территории”. И оскорбляет то, как китайцы в “Белой книге” смогли про­интерпретировать эти события, настаивая на том, что “ти­бетцы и ханьцы (китайцы) посредством династийных бра­ков и договоров создали крепкий политический союз, раз­вили тесные экономические и культурные связи, заложив прочный фундамент для окончательного объединения в од­ну нацию”. Фактически же тибетские и китайские истори­ческие хроники свидетельствуют о прямо противополож­ном и говорят об этих странах как о самостоятельных и сильных державах.

В середине девятого века Тибет распался на несколько княжеств. Тибетцы обратили свои надежды к Индии и Не­палу, сильное религиозное и культурное влияние которых импульс для их духовного и интеллектуального развития.