Когда Ксан была маленькой девочкой, она жила в деревне в лесу. Её отец, как она ещё могла вспомнить, был резчиком. Вырезал ложек, зверушек… А мама собирала цветы и виноградные лозы, сотворяла дивные эссенции с мёдом, который находила в диких ульях на самых высоких деревьев. Она, проворная, как паучиха, поднималась на самый верх, а после спускала соты вниз в корзине на верёвке, и Ксан ловила их. Ксан пробовать не разрешали – но это всё в теории. Она всё равно пробовала, а мама спускалась вниз и целовала в медовые щёки.
Это воспоминание, преследовавшее её, ранило её сердце острыми ножами. Её родители были трудолюбивыми, бесстрашными людьми. Она не могла вспомнить их лица, но помнила ощущения, когда была рядом с ними. Запах дерева, запах опилок и пыльцы. Она помнила, как руки ложились ей на плечи, как трепали по голове, как дышала мать, утыкаясь носом в волосы Ксан. А потом они умерли. Или исчезли. Или не любили её и ушли. Ксан понятия не имела.
Учёные сказали, что обнаружили её в одиночестве в лесу.
Или это сделал один из них. Женщина с голосом из гранённого стекла. И тигриным сердцем. Это она принесла Ксан много лет назад в замок.
Ксан упёрлась крылом в дерево. Ей потребуется вечность, чтобы на такой скорости добраться до Протектората. О чём она только думала? Альбатрос был бы куда лучшим выбором. Ей пришлось бы только зафиксировать крылья, и ветер сделал бы всё остальное.
- Вопреки всему, - защебетала она своим птичьим голосом, - я сделаю всё, что могу. А потом вернусь к моей Луне. Буду там, когда проснётся её волшебство. Научу им пользоваться. Но кто знает? Может, я ошиблась. Может, её магии никогда не будет. Может, я не умру. Может…
Она бросилась к муравьям в поисках сладкого. Так мало – но голод она удовлетворила. Встряхнув перья, чтобы согреться, Ксан закрыла глаза и уснула.
Взошла луна, громадная и круглая, словно спелая ягода над верхушками деревьев. И свет её разбудил Ксан.
- Спасибо, - прошептала она, чувствуя, как лунный свет напитывал её кости и унимал боль.
- Кто там? – промолвил голос. – Предупреждаю, я вооружён!
Ксан не удержалась. Голос звучал так страшно, так потерянно. А она могла бы помочь, ведь насытилась лунным светом. Ведь если бы она просто помолчала, могла бы брать его своими крыльями, пока бы не наполнилась… Нет, наполниться трудно – она слишком пористая, - но ведь она так хорошо себя чувствовала! А внизу застыл человек, быстро перемещался из стороны в сторону, со сгорбленными плечами, и смотрел то туда, то сюда. Он был в ужасе, и Лунный свет подпитал Ксан. Она стала сострадательной. Она выпорхнула из своего укрытия и полетела к нему. Молодой мужчина. Он закричал, бросил камень, ударил Ксан в левое крыло – и она упала на землю, лишь издав писк.
Энтен понимал, что что-то было не так, полагал, что сейчас ему на голову свалится страшная ведьма, возможно, на драконе и в сопровождении пламени, но вместо этого узрел только маленькую коричневую птичку, что, вероятно, просто просила у него немного еды, и испытал страшный стыд. Как только камень вылетел из его пальцев, он пожелал, чтобы тот его самого ударил. Вопреки всему бахвальству перед советом, он даже цыплёнку шею свернуть не мог. И не был уверен в том, что сможет убить ведьму.
Ведьма заберёт его сына, но… Это жизнь. И решимость его ослабевала.
Птица приземлилась у его ног, не издав ни звука. Он едва дышал – мертва? Энтен сглотнул.
И – о чудо! – вздымалась птичья грудь, поднималась и падала… Только вот крыло было вывернуто под тошнотворным углом. Сломано – он был уверен в этом.
Энтен склонился.
- Мне жаль, - выдохнул он. – Мне очень, очень жаль…
Он взял птицу на руки. Та не казалась здоровой. Да какое здоровье в этих проклятых лесах? Половина воды отравлена. Ведьма. Всё вокруг сделала ведьма. Будь проклято её имя! Он прижал птицу к груди, пытаясь согреть теплом своего тела.
- Мне очень, очень жаль…
Птица открыла глаза. Он видел, что это ласточка. Эсин любила ласточек. Он только что разбил ей сердце! Как он только мог! Как мог оставить её? Как мог оставить своего сына? И что он сделает, если больше никогда их не увидит?
Птица строго посмотрела на него и чихнула. Может быть, обвиняла в чём-то?
- Послушай, мне жаль, что так вышло с твоим крылом. Я не умею его лечить. Но моя жена, Эсин, - его голос дрогнул, - умна и добра. Люди всегда приносят ей своих животных. Она тебе поможет, я знаю.
Он снял капюшон, сделал небольшой мешочек и скрыл птицу внутри. Птица запела. А потом укусила его за указательный палец, когда он оказался слишком близко, и выступила кровь.
Ночной мотылёк затрепетал у лица Энтена, может быть, привлечённый сияющим на его коже лунным светом. Он быстро поймал его и предложил птице.
- Вот. Я не хочу тебе ничего плохого…
Птица бросила на него ещё один осуждающий взгляд, а после неохотно выдернула мотылёк из его пальцев и за три укуса съела.
- Вот? Видишь? – он посмотрел на луну, потом на карту. – Пойдём. Просто надо немого пройти, и там можно будет отдохнуть.
И Энтен с ведьмой углубились в лес.
Сестра Игнатия чувствовала, что слабела с каждым мигом. Она сделала всё, чтобы поглотить каждый глоток печали, и поверить не могла, ведь сколько было горя над городом! Большие вкусные облака вечного тумана. Она превзошла сама себя – и никогда не восхищалась тем, что было ей дано. Весь город был колодцем печали, вечно наполненным бокалом. Всё для неё. Никто в истории не совершал такого. О ней должны написать песни – сложить о ней книги!
Но когда прошло два дня, а доступа к печали всё не было, она чувствовала себя слабой и износившейся. Ломкой. Истоки её магии разрушались. Она должна была отыскать этого мальчишку, и как можно быстрее!
Она остановилась и опустилась на колени рядом с маленьким ручейком, осматривая лес на предмет хоть какой-то жизни. В потоке были рыбы, но рыбы не испытывали печали. И скворцы над головой с двухдневными птенцами. Она могла раздавить птенцов одного за другим и съесть материнское горе. Но горе птиц было не таким, как горе зверей, а зверей здесь не было. Сестра Игнатия вздохнула. Она собрала всё, что могла, чтобы выстроить самодельное гадальное устройство – немного вулканического стекла, кости недавно убитого кролика и шнурок, потому что это всегда полезно. Нет ничего полезнее шнурка. Она не могла сделать его таким же хорошим, как делали провидцы в башне, но ей и не надо…
Она не могла видеть Энтена. Знала, где он, была уверена, что узрела пятно, но что-то блокировало её взгляд.
- Магия? – пробормотала она. Но, разумеется, нет. Все маги на земле, все, кого она знала, погибли пять сотен лет назад во время извержения вулкана. Или почти извержения. Дураки! Отправить её с Сапогами-В-Семь-Лиг, спасти людей в лесных посёлках! Конечно, она спасла. Собрала всех в целости и сохранности в протекторате. Все их бесконечные горести в одном только месте, как и хотела.
Она облизнула губы. Она так проголодалась! Надо бы осмотреться.
Старшая сестра поднесла своё устройство к правому глазу и осмотрела остаток леса. Очередное пятно! Да что могло случиться с этой несносной вещицей? Она вновь затянула узлы. Тем не менее, всё осталось размытым. Может быть, во всём виновен голод… Ведь даже основные заклинания теперь сотворить было поразительно трудно.
Сестра Игнатия рассматривала гнездо.
Она посмотрела вверх. И задохнулась.
- Нет! – воскликнула она. – Ты всё ещё жив, ты, уродец!
Она протёрла глаза и вновь посмотрела.
- Я думала, что убила тебя, Глерк, - прошептала она. – Что ж, попробуем ещё раз, гадкое ты существо! Ты почти убил меня однажды, но нет. И ты вновь потерпишь неудачу!
Для начала надо бы перекусить. Засунув устройство в карман, сестра Игнатия взобралась на ветку в скворечное гнездо, поймала крохотного птенчика и сдавила его в кулаке, впитывая ужас матери. Да, его было мало – но достаточно. Сестра Игнатия облизала губы и потянулась к следующему птенцу.
А сейчас ей надо было вспомнить, куда она подевала Сапоги-в-Семь-Лиг.