Ксан сидела у камина, крутила свой фартук и так, и сяк, пока тот не превратился в сплошные узлы.
В воздухе что-то застыло. Она чувствовала это. И было что-то под землёй, без конца жужжало, урчало, раздражало. Она это тоже чувствовала.
Спина её болела. Руки её болели. Её колени, её бёдра, её локти и её щиколотки, и каждая её косточка, и её опухшие ноги всё болели, болели и болели. Каждое движение, каждый импульс, каждый толчок шестерёнок жизни Луны, каждый миг к её тринадцатилетию, чувствовала Ксан, истончал, сокращал, выжигал её. Она стала лёгкой и хрупкой, как бумага.
Бумага, подумала она. Жизнь её состояла из бумаги. Бумажные птицы. Бумажные карты. Бумажные книги. Бумажные журналы. И слова тоже были бумажными, и мысли – всё на свете состояло из бумаги. Всё замирало, всё становилось мельче, всё теряло смысл. Она помнила Зосима, милого Зосима! Он казался ей сейчас таким близким – над высокой стопкой бумаги горели шесть свеч, освещали весь стол, открывая знанию чистое пространство.
Её жизнь была записана на бумаге, сохранена на бумагах всех этих кровавых учёных, что ломали свои заметки и свои мысли. И свои наблюдения. Если б она умерла, они бы записали её кончину и даже не прослезились бы. А вот луна такая же, как и она. И вот – она хватается за слово, что могло бы всё объяснить, а девочка не может ни прочесть, ни услышать!
Это несправедливо. То, что сотворили с Ксан эти люди в замке, было несправедливым. То, что сотворила с Луной Ксан – тем более! А то, что граждане Протектората делали со своими детьми – уж того хуже! Ни в одном из них не было ни капли справедливости!
Ксан стояла и смотрела в окно. Луна не вернулась. Может быть, это было к лучшему. Она оставит записку, ведь что-то легче сказать на бумаге, чем на словах.
|
|
Ксан никогда не ходила так рано за ребёнком из Протектората. Но на этот раз она не могла рискнуть, не могла опоздать. Не после того, что случилось в последний раз. И она не могла рискнуть и стать замеченной. Трансформация – весьма сложное дело, и ей пришлось сражаться, чтобы вернуть себе настоящий лик после всего, что она сотворила. Да и сколько ещё последствий она упустила из виду!
Ксан застегнула дорожный плащ, сунула ноги в пару крепких ботинок, после упаковала собственную сумку, в котором теперь было полно бутылок молока и сухой, мягкой ткани, да ещё немного еды для себя самой. Она прошептала заклинание, что заставило бы молоко не портиться за долгую дорогу, попыталась игнорировать то, насколько сильно она была иссушена и физически, и морально.
- Какая птица? – пробормотала она. – Какая птица, какая птица, какая птица?! – она думала, что, превращаясь в ворону, может стать хитрее обычного, а вот если она вдруг станет орлом и возьмёт немного сражения за жизнь от него, впитает эту невидимую, но могучую птичью силу… Или, может быть, стать альбатросом с его невообразимо лёгким полотом – это казалось такой хорошей идеей, если, конечно, не учитывать отсутствие воды в округе, что могло бы не дать ей ни взлететь, ни приземлиться так, как следует. В конце концов, она выбрала маленькую, крохотную ласточку, такую тонкую и прозрачную, но при этом способную летать хорошо, высоко да быстро, и взгляд у неё острый и пристальный. Да, ей придётся делать определённые перерывы, и ласточка была маленькой, коричневой, более того – практически невидимой для любого из хищников
|
|
Ксан закрыла глаза, прижала ноги к земли и почувствовала, как сквозь её хрупкие кости постепенно течёт волшебство. Она ощутила, что стала неимоверно лёгкой и маленькой, острой… Яркие глаза, ловкие коготки, острый, острый клювик. Она махнула крылом, почувствовала, как в глубине её души вспыхнула необходимость летать – такая, что она могла умереть от неё! – и, издав высокий, грустный вскрик одиночества и грусти по Луне, она взлетела в воздух, скользя по краю деревьев.
Быстра, как свет, светла, словно бумага.
Энтен ждал рождения собственного ребёнка – только потом он начнёт свой путь. До Дня Жертвоприношения были ещё недели – но не было шанса на то, чтобы кто-то родил в это время. Да, в Протекторате было около двух десятков беременных женщин, вот только у всех только-только начали появляться животы. И им понадобятся месяцы, а не недели.
К счастью, роды прошли легко. Или, может, Эсин только утверждала, что это было легко. Но каждый раз, когда она издавала крик, Энтену казалось, будто бы он умирает изнутри. Роды были громкими, грязными и страшными, и Энтену казалось, словно они заняли целую жизнь или даже больше, хотя на самом деле всё длилось едва ли несколько часов. Дитя завопило как раз пополудни.
- О, что за правильный джентльмен! – воскликнула акушерка. – Появляется ровно в срок, в самый разумный час!
Они назвали его Лукеном и диву давались его крошечным пальчикам и его нежным ручкам, тем, как его взгляд скользил по их лицам. А ещё они целовали его в его маленький вопящий ротик.
|
|
Энтен никогда не был более уверенным в том, что должен сделать.
Он ушёл следующим утром, задолго до того, как взошло наконец-то солнце, и его жена да его ребёнок всё ещё спали. Он не мог заставить себя сказать "до свидания", подразумевая "прощай".
Сумасшедшая стояла у окна, прижав лицо к решёткам. Она наблюдала, как из тихого дома выскользнул молодой мужчина. Она ждала, что он появится через несколько часов. Она знала, почему решила ждать его с этого мига – но ждала. Солнце всё ещё не встало, и на небесах ярко и ясно сияли звёзды, будто бы на небесах кто-то просыпал битое стекло. Она видела, как он выскользнул из собственного дома, как молча прикрыл за собою дверь. Она наблюдала за тем, как он положил свою руку на дверь, прижал ладонь к деревянному узору. На какой-то миг ей подумалось, что он мог бы и передумать и вернуться обратно, повернуться спиной к дороге и темноте – но он этого не сделал. Он зажмурился, тяжело вздохнул и повернулся на каблуках, торопясь к тёмной полосе городской стены, где склон был менее крутым.
Сумасшедшая послала ему на удачу воздушный поцелуй. Она наблюдала за тем, как он остановился и задрожал, ощутив её поцелуй, а после продолжил свой путь, и шаги его стали легче. Сумасшедшая улыбнулась.
Она знала, что была жизнь. Существовал мир, к которому она привыкла, но сейчас не могла вспомнить. Жизнь до этого была бессмысленной, будто тот дым. Вместо этого она жила в мире бумаги. Бумажные птицы, бумажные карты, бумажные люди, бумажная пыль – и чернила, и чернила, и чернила…
Молодой человек шагнул в тень, обернулся, чтобы увидеть, кто следовал за ним. У него с собою был ранец и спальный мешок, переброшенный через спину. Плащ, слишком тяжёлый для дня и недостаточно тёплый для того, чтобы сохранять от холода в ночи. И на бедре качался длинный, острый нож.
- Тебе не стоит идти одному, - прошептала сумасшедшая. – В лесу таится опасность! Опасность, что последует за тобою в лес! И есть ещё одна опасность, и она куда страшнее того, что ты мог бы себе попросту представить!
Когда она была маленькой, она слышала историю о Ведьме. Ведьма, как ей говорили, жила в лесу, и сердце у неё было не человека, но тигра. Но истории на самом деле ошибались, а правда в них была изогнута. Ведьма была здесь, в башне. И хотя у неё сердце не тигриное, она разорвёт в клочья, как только представится возможность.
Сумасшедшая смотрела в окно сквозь железные прутья, пока они перестали быть железными, а стали просто поржавевшей бумагой. Она разорвала их на клочки. И камни, что окружали окошко, уже были не камнями, просто влажными комками целлюлозы. Она руками их отбрасывала с пути.
Трепетали, роптали, трещали вокруг неё бумажные птицы. Они раскрывали собственные крылья. Глаза их стали ярче, почти горели. Они поднялись, все, как одна, в воздух, и они потекли через окно, на спинах своих неся сумасшедшую, и молча помчались в небу.
Сёстры обнаружили, что сумасшедшая сбежала, через час после рассвета. Звучали и обвинения, и объяснения, и поисковые группы, и судебные изыскания, и даже команды детективов. Город просто шумел! Их впереди ждала длинная, грязная работа по подчистке. Но, разумеется, тихая. Сёстры не могли позволить новостям убежать в Протекторат. Это последнее, что им нужно – что у населения появятся идеи. Идеи, в конце концов, превратятся в опасные действия.
Великий Старейшина Герланд договорился встретиться с сестрой Игнатией как раз перед обедом, несмотря на её уверения, что сегодня совсем не время.
- Меня не заботит то, что у вас какие-то там дамские осложнения! – взревел Великий Старейшина, проходя в свой кабинет. Остальные сестры схлынули, бросая убийственные взгляды на Великого Старейшину, но, к счастью, он этого просто не заметил.
Сестра Игнатия чувствовала, что о побеге сумасшедшей и вовсе лучше не упоминать. Вместо этого она потребовала чаю, печенья – и предложила гостеприимный приём Великому Старейшине.
- Молись, дорогой Герланд, - промолвила она. – Что бы это ни было… - она смотрела на него из-под капюшона своими хищными глазами.
- Это случилось, - устало промолвил Герланд.
Взгляд сестры Игнатии бессознательно метнулся в сторону теперь уже пустой комнаты.
- Это? – переспросила она.
- Мой племянник. Он ушёл сегодня утром, а его супруга и младенец остались в доме моей сестры.
Ум сестры Игнатии обратился стрелой. Они не могут быть связаны, эти две пропажи, просто не могут! Она не могла знать… Не могла? В конце концов, было довольно заметно то, что печали у сумасшедшей стало немного меньше, но сестра Игнатия об этом не думала. В это время скорее раздражало оставаться голодной в собственном доме, где всегда было в изобилии печали – но ведь она висела облаком над Протекторатом, так что она не чувствовала недостатка.
Или всё было нормально? Но взорвавшаяся надежда, разожжённая Энтеном, носилась по городу и разрушала печаль. Сестра Игнатия почувствовала, как сильно урчит её живот.
Она улыбнулась и встала на ноги. Она осторожно положила руку на плечо Великого Старейшины, нежно сжала его плечо. Её длинные, острые ногти пронзали его мантию когтями тигра, заставляя его вскрикнуть от боли. Она улыбнулась и поцеловала его в обе щёки.
- Не бойся, мой мальчик, - промолвила она. – Оставь мне Энтена. В лесу столько опасностей… - она натянула капюшон на голову и подошла к двери. – Я слышала, что ведьма есть в лесу. Ты об этом знаешь? – и она исчезла в зале.
- Нет, - прошептала Луна. – Нет, нет, нет, нет, нет! – она на мгновение сжала в руках записку в собственной руке, а после разорвала её в клочья. Она даже не прочла первое предложение. – Нет, нет, нет, нет, нет!
- Кар-р-р! – провозгласил ворон, хотя на самом деле она услышала "не делай ничего глупого".
Гнев жужжал в теле Луны, скользил от макушки до стоп её ног. Наверное, именно так чувствовало себя дерево, когда в него попадала молния. Она уставилась на разорванную записку, желая вновь собрать её по кусочкам, чтобы её можно было разорвать на мелкие кусочки вновь.
Она отвернулась, прежде чем смогла увидеть, как задрожали кусочки в её руках, толкались друг к другу.
Луна бросила на ворона дерзкий взгляд.
- Я иду за ней.
- Кар-р-р! – сказал ворон, хотя Луна отлично знала, что он имел в виду "это очень глупая идея. Ты даже понятия не имеешь, куда надо пойти!"
- Я иду, - сказала Луна, вскинув подбородок и подтянув блокнот к собственной сумке. – Видишь?
- Кар-р-р! – провозгласил он. – Ты делаешь то, что делаешь, - имел в виду он. – Когда-то мне приснился сон, что я мог дышать под водой, будто бы рыба! А тебе не кажется, что ты делаешь точно то же самое?
- Она недостаточно сильна, - голос Луны звучал надорвано. А что делать, если её бабушку внезапно ранят в лесу? Или заболеет она? Или вдруг потеряется? А что делать, если Луна никогда не увидит её вновь.. – Мне надо немедленно помочь ей! Я нуждаюсь в ней!
Клочки бумаги с "Луна" и "Дорогая" свели свои крова, осторожно прижались друг к другу, не оставляя ни единого доказательства о том, что их однажды разделяли на клочки. Так же сделали и те, где было "к тому времени, когда ты это прочитаешь" и "есть кое-что, что мне надо объяснить". Над этим оказалось "ты когда-то будешь намного большим, чем предполагаешь".
Луна сунула ноги в сапоги и упаковала в рюкзак то, что, как она думала, могло бы ей помочь в путешествии. Твёрдый сыр. Сушеные ягоды. Одеяло. Бутылка с водой. Компас и зеркальце. Звёздная карта бабушки. Очень острый нож.
- Кар-р-р! – промолвил ворон. – А ты не собираешься сказать об этом Глерку и Фириану?
- Разумеется, нет! Они ведь попросту попытаются остановить меня!
Луна вздохнула. Маленький осколок бумажки проделал путь через всю комнату, юркий, будто бы какая-то маленькая мышка. Луна этого не заметила. Она не заметила, как тот промчался по её ноге вверх, по спине и по её плащу. Она не заметила, как та проделала путь в карман.
- Нет! – наконец-то промолвила она. – Они выяснят, куда я пойду. Всё, что я говорю, кажется таким неправильным… Всё, что я говорю, неправильно!
- Кар-р-р! – сказал ворон. – Не думаю, что это правда.
Но, думал ворон, это не имело значения. Луна уже давно всё решила. Она завязала свою сумку, проверила сделанную своими руками карту. Она выглядела достаточно детальной. И, разумеется, ворон был абсолютно прав, и, конечно, Луна отлично знала, насколько опасен лес. Но она была в этом уверена, что должна проделать этот путь.
- Ты идёшь со мной или нет? – сказала она ворону, прежде чем выйти в зелёные пятна.
- Кар-р-р! – вновь возмутился ворон. – До конца земли, моя Луна, до конца земли…
- Что ж… - промолвил Глерк, осматривая беспорядок в доме. – Это никуда не годится.
- А где тётушка Ксан? – завопил Фириан. Он уткнулся мордой в носовой платок и сначала то поджигал его, то обливал пламя собственными слезами. – Ну почему, почему она не попрощалась?
- Ксан может о себе позаботиться, - сказал Глерк. – Куда больше меня беспокоит Луна…
Он сказал это, потому что, казалось, это должно быть правдой. Но нет, на самом деле, нет. Его беспокойство за Ксан узлом завязалось в его сознании. О чём она только думала? Глерк выл от этой мысли. И как он мог обратно отвести её в безопасное место?
Глерк тяжело опустился на пол, и его большой хвост обернулся вокруг его тела, а потом перечитал записку, которую Ксан оставила для Луны.
"Дорогая Луна, - вещала записка, - к тому времени, когда ты читаешь эти строки, я уже буду быстро шагать по лесу".
- Быстро? Ах! – пробормотал он. – Она трансформировалась! – он покачал головой. Глерк лучше, чем кто либо, знал, как иссякала магия Ксан. А что случится, если она застрянет в своей трансформации? Если она будет навечно белкой, или птичкой, или каким-то оленем? Или, что ещё более тревожно, если она сможет превратиться только наполовину, что ж тогда будет!
"В тебе всё меняется, моя дорогая. И внутри, и снаружи. Я знаю, что ты можешь это почувствовать, но у тебя нет слов, которые могли бы это пояснить. Это моя ошибка. Ты понятия не имеешь, кто ты, и в этом тоже моя вина. Есть вещи, которые я всё время от тебя скрывала в силу определённых обстоятельств, вещи, что могут разбить твоё сердце. Но это не меняет сути дела – ты когда-нибудь станешь намного большим, чем можешь предположить".
- Что ты говоришь, Глерк? – сказал Фириан, жужжа то по одну сторону головы Глерка, то по другую, столь раздражающий, словно шмель.
- Одну минутку, о, мой милый друг… - пробормотал Глерк.
От того, что Глерк использовал слово "друг", заставило Фириана вспыхнуть воистину легкомысленным счастьем. Он прилепил свой язык к нёбу, описал петлю в воздухе, дважды провернулся и случайно стукнулся головой о потолок.
- Разумеется, я дам тебе минутку, Глерк, мой милый, милый друг! – заявил Фириан, похлопав себя по шишке на голове. – Я дам тебе все минуты в этом мире! – он трепетал в воздухе, потом уселся на подлокотник кресла-качалки, такой чопорный, что это казалось невозможным.
Глерк смотрел на бумагу – не на слова, а на саму бумагу. Она была разорвана однажды, он видел это, и теперь связана до того плотно, что большинство глаз не уловили бы изменения. Ксан бы увидела. И Глерк видел – как на магической резьбе появляются нити. Синее. С серебром на краях. Целые мириады. И всё это не принадлежало Ксан.
- Луна, - прошептал он. – О, моя Луна…
Слишком рано. Её магия. Её власть, словно громадный океан, вытекала на свободу. У неё не было ни единого шанса узнать, означало ли это, что сделает ребёнок, станет ли это заметным для всех. Он вспомнил, как была молода Ксан – когда спелые фрукты буквально взрывались вихрями звёзд, стоило ей только оказаться слишком близко. Она была опасна и для себя, и для других. И Луна тоже была совсем юной – а теперь ещё и полыхала волшебством.
"Когда ты была малышкой, я спасла тебя от ужасной судьбы. А потом я случайно предложила тебе луну для того, чтобы накормить, и ты выпила её, а вместе с этим ещё и одну страшную судьбу… Прости меня. Ты будешь очень долго жить и очень много забудешь, и люди, которых ты любишь, тоже умрут, и ты будешь продолжать ступать вперёд. Это была моя судьба, теперь она станет твоей. Существует лишь одна причина для этого…"
Глерк знал причину, разумеется, но в письме об этом не шло. Вместо этого на слове "магия" осталось отверстие. Он осмотрел пол, но не увидел его нигде. Это была одна из тех вещей, что не давала ему забыть о магии в целом. Магия – это нечто неприятное. Нечто очень глупое. И нечто имеющее собственный разум.
"Это слово, которое не может задержаться в твоём уме, но именно это слово определяет твою жизнь. Как определило однажды мою. Я только надеюсь, что у меня будет достаточно времени, чтобы всё тебе объяснить, прежде чем я наконец-то покину тебя вновь, в последний раз. Я люблю тебя больше, чем это можно описать.
Твоя любящая бабушка".
Глерк сложил письмо и сунул его под подсвечник. Со вздохом он оглядел комнату. И вправду, дни Ксан были сочтены, и вправду, если сравнивать с его неимоверно длинным сроком службы, Ксан едва-едва сделала короткий, быстрый вздох, словно ласточка, в одно мгновение ока. И вскоре она навсегда исчезнет. Он почувствовал, что его сердце будто бы застыло в горле, твёрдое до невообразимого и острое.
- Глерк? – рискнул Фириан. Он подлетел к лицу древнего болотного чудище, всматриваясь в большие, влажные глаза. Глерк моргнул и обернулся. Дракончик, как он вынужден был признать, был достаточно милым существом. И с добрым сердцем. Такой юный, но такой неестественный… А теперь пришло его время – расти.
Давно уже пришло время, если по правде.
Глерк поднялся на ноги, и его спина немного изогнулась, чтобы немного скомпенсировать изгиб в позвоночнике. Он любил своё небольшое болотце, разумеется, более того, он обожал свою маленькую жизнь здесь, в кратере вулкана. Он выбрал его без сожаления. Но он и великий мир тоже любил. Были те частички, которые он отставил в сторону, чтобы жить с Ксан. Глерк едва-едва это помнил. Но он знал, что в них было что-то животворящее и подавляющее. Буг. Мир. Все эти живые существа. Он забыл, как сильно он любил всё это. Его сердце билось в его груди, когда он сделал свой первый шаг…
- Ну, Фириан, - сказал он, положив свою верхнюю левую лапу дракону, и позволил своей ладони загореться теплом. – Мы собираемся в путешествие.
- Настоящее путешествие? – сказал Фириан. – Ты имеешь в виду – и вправду уйти отсюда?
- Ну, это единственный вид путешествия, родной мой. И, да, прочь отсюда – именно такое путешествие!
- Но… - начал Фириан. Он затрепетал на его ладони и полетел по ту сторону огромной головы болотного монстра. – А что, если мы заблудимся.
- Я никогда не заблужусь, - сказал Глерк. И это было правдой. Однажды, много веков назад, он путешествовал по всему миру куда больше, чем мог бы представить. По всему этому миру! И всё выше, и ниже… Стихи. Болото. Это безграничное желание. Он едва мог это сейчас вспомнить, хотя сейчас, конечно, опасной была столь долгая жизнь.
- Но… - начал Фириан, кружась от одного уха Глерка до другого. – А что делать, если я должен буду пугать людей? Моим огромным размером! Что, если они помчатся от меня в страхе!
Глерк закатил глаза.
- Хотя это правда, мой юный друг, что твой размер… он просто замечателен, мне кажется, обыкновенное простое объяснение от меня облегчит их страхи. Как ты знаешь, я очень многое умею замечательно объяснять.
Фириан приземлился на спину Глерку.
- Это верно! – пробормотал он себе под нос. – Ведь никто на этом свете не объясняет вещи лучше тебя, Глерк… - а после он пристроил своё маленькое тело на огромном болотном монстре, и он широко раскинул лапки, пытаясь обнять его.
- В этом нет никакой необходимости, - промолвил Глерк, и Фириан вновь вскочил в воздух, воспарил над своим другом. – Вот, смотри, - продолжил Глерк. – Ты видишь? Следы Луны.
И они последовали им – древний болотный монстр и идеально крошечный дракончик.
И с каждым следом Глерк всё больше и больше осознавал, что магия стекала с ног юной девочки, и её становилось всё больше и больше. Она сочилась вокруг, сияла, проливалась на землю, лилась через края. В этом случае, сколько же времени понадобится магии, чтобы она текла, будто бы вода, лилась, словно те ручьи, реки, настоящие океаны? Сколько времени, прежде чем она наполнит весь мир?
Сколько на самом деле у них есть времени?