Когда сумасшедшая была маленькой девочкой, она рисовала. Её мать рассказывала истории о Ведьме, истории о лесе, но она никогда не была уверена в том, что это правда. По словам матери, колдунья поедала печаль, поедала души, поедала вулканы, поедала храбрых маленьких волшебник. По словам матери, у колдуньи были огромные чёрные сапоги, что могли путешествовать по семь лиг за один только шаг. И, если верить словам матери, то колдунья разъезжала на спине дракона и жила в башне, такой высокой, что та даже пронзала небо.
Вот только мать сумасшедшей была мертва. И колдуньи не было.
И в тишине башни, куда выше грязного туманного города, сумасшедшая чувствовала то, что никогда не чувствовала там, внизу. Она чувствовала, что влекла их. Раз за разом.
Каждый раз сёстры без предупреждения приходили в её комнату, щёлкали языком, видя потоки бумаги в комнате. Сложенные в птиц. Сложенные в башни. Сложенные в Сестру Игнатию – и затоптанные ногами сумасшедшей. Покрытые какими-то каракулями. И картины. И карты. Каждый день сёстры собирали бумаги в охапку и выносили их из клетки, чтобы замочить, раздробить и вновь превратить в новые листы в своём страшном подвале.
Но откуда это взялось – вот что спрашивали себя сёстры.
Сумасшедшей хотелось сказать им, что это всё до безумия просто! Им просто надо сойти с ума! Ведь безумие и магия до такой степени связаны между собой! И каждый день в мире что-то перемешивается и вырывается на свободу. Каждый день она находит в завалах сверкающую монетку. Блестящую бумагу. Блестящую правду. Блестящую магию. Сверкание, сверкание, сверкание. Сияние, сияние, сияние. Она есть, она знает, только она совсем безумна, и никогда никто не сможет её исцелить.
Однажды, когда она сидела на полу в середине своей клетки, скрестив ноги, ей попалась горсть перьев, оставленных ласточкой, что решила свить своё гнездо на узком подоконнике клетки – но сокол однажды решил немного перекусить. Перья залетали через окно безумицы и падали на пол.
Сумасшедшая наблюдала, как они медленно опускались вниз. Перья приземлились на пол прямо перед нею. Она смотрела на них, на то, как каждый раз они тонкими нитками спадали на пол. Иногда она видела мелкие пылинки, борозды в своей клетке. Всё меньше и меньше подробностей её зрения доходили до ума – а потом она сумела увидеть каждую частицу, что вращалась вокруг неё, будто та крошечная галактика. Она была так безумна – разумеется, всё это приходило… Она перекладывала частичку за частичкой через зияющую между ними пустоту, так, что вновь возникло новое целое. Перья больше не были перьями. Они стали бумагой.
Пыль сама стала бумагой.
И дождь теперь был бумагой.
Иногда её ужин тоже становился бумагой.
И каждый раз она делала карту, каждый раз писала одно и тоже, снова, снова, снова.
Никто не читал её карты. Никто не читал её слова. Никто не надоедал безумной своими словами. Они просто варили её бумагу и дорого продавали её на рынке.
А когда она научилась творить бумагу, она вдруг поняла, как легко превращать другие вещи. Её кровать стала лодкой на какой-то промежуток времени. И решётки на её окне превратились в ленте. Её стул превратился в шелка, в которые она завернулась, как в платки, наслаждаясь прекрасным чувством. И, в конце концов, она поняла, что может превращаться сама, так прекрасно, пусть и в что-то очень маленькое, только на некоторое время. Её преобразования казались настолько утомительными, что после этого она несколько дней лежала в постели.
Крошка.
Паук.
Муравей.
Она должна была быть осторожной, чтобы её никто не затоптал. И не прихлопнул.
Блоха.
Таракан.
Пчела.
А ещё она должна была убеждаться, что вернулась в свою камеру, когда её атомы вновь собирались разорваться на части и разлететься вокруг неё. Со временем она сможет удержать себя в той или иной форме немного дольше – у неё получалось всё лучше и лучше. Она надеялась на то, что в один прекрасный день она будет в состоянии превратиться в птицу, такую сильную, что даже долетит до середины леса.
В один прекрасный день.
Пока нет.
Вместо этого она становилась жуком. Жестким, блестящим. Она крутилась прямо под ногами сестёр с арбалетами, слетала вниз по лестнице. Она села на носок робкого мальчишки, увлечённого ежедневной рутиной – очередная марионетка сестёр. Боится собственной тени.
- Мальчик, - услышала она, как закричала главная сестра где-то внизу коридора. – Сколько нам ещё придётся ждать, пока ты наконец-то принесёшь этот чай?!
Мальчик всхлипнул, схватился за блюдо, водрузил на поднос булочки с огромным грохотом, а после поспешил вниз по коридору. Всё это сумасшествие даже не заставило его посмотреть на шнурки собственных ботинок.
- Наконец-то! – промолвила старшая сестра.
Мальчик водрузил поднос на стол со страшным грохотом.
- Вон! – прогремела сестра. – Прежде чем ты ещё что-то уничтожишь!
Сумасшедшая нырнула под стол, радуясь тени. Её сердце рвалось к бедному мальчику, что выпал за дверь, прижимая к себе руки, словно они были сожжены. Сестра тяжело вдохнула воздух через нос. Она прищурила свои страшные глаза. Сумасшедшая попыталась шуметь как можно меньше.
- Ты чувствуешь какой-то запах? – спросила она человека, что сидел в кресле напротив.
Сумасшедшая знала этого человека. Он не был в мантии. Вместо этого он надел тонкую рубашку из прекрасной тонкой ткани и длинное пальто из легчайшей шерсти. Его одежда пахла деньгами. И морщин у него было больше, чем в последний раз, когда она в последний раз его видела. Лицо его оказалось усталым и старым. Сумасшедшая думала, на что он похож. Столько времени прошло с того момента, как она в последний раз видела его – а её лицо? Какое теперь оно?
- Ну, сударыня, тут ничем не пахнет, - покачал головой Великий Старейшина. – За исключением чая и пирожных. Ну, и вашими духами, разумеется.
- О, не стоит мне льстить, мальчик, - промолвила она, хотя Великий Старейшина был куда старше её. Или, по крайней мере, он выглядел гораздо старше.
Увидев её рядом с Великим Старейшиной спустя все эти годы, сумасшедшая вдруг поняла, что за все эти годы сестра Игнатия ни разу не изменила свой возраст.
Старик откашлялся.
- О, тогда перейдём к причине, моя милая леди. Я сделал то, что вы просили, узнал, что мог узнать, и другие старцы сделали точно то же. И я сделал всё, что мог, чтобы его отговорить, но это оказалось бесполезным. Энтен всё ещё намеревается охотиться на Ведьму.
- Последует ли он хотя бы вашим советам? Он будет держать свои планы в тайне? – голос её показался каким-то странным и знакомым, и сумасшедшая, разумеется, всё узнала. Печаль. Она была способна узнать этот звук где угодно.
- Увы, но нет. Люди узнали об этом. Я понятия не имею, кто сказал им об этом, то ли он сам, то ли его смехотворная супруга. По его мнению, стремление к этому путешествию приведёт к успеху, и по её тоже. И другие тоже так думают. Все они… надеются, - он произнёс этого слово так, словно оно было ядовитым или горьким, как лекарство. Великий Старейшина содрогнулся.
Сестра вздохнула. Она встала и зашагала по комнате.
- Тут и вправду нет запаха, правда? – Великий Старейшина пожал плечами, и сестра покачала головой. – Это не имеет значения. Скорее всего, лес его убьёт. Он никогда не перенесёт такое путешествие. Соответствующих навыков у него нет, и он понятия не имеет, о каком путешествии говорит и что делает. Его потеря другим помешает сотворить что-то в этом роде и задавать неприятные вопросы. Но ведь возможно, что он может вернуться. Вот это меня беспокоит.
Сумасшедшая вылетела из тени настолько, насколько посмела. Она видела, что движения сестры становились всё более резкими и хаотичными. И она видела, как в её глазах появлялись слезинки.
- Это слишком рискованно, - она сделала глубокий вздох, пытаясь успокоиться. – И это отнюдь не закроет наш вопрос. Если он вернётся, не сумев ничего отыскать, это не значит, что кто-то другой не окажется столь безрассудным, чтобы туда отправиться. И если этот человек ничего не найдёт, может быть, попытается ещё кто-то, и рано или поздно это будет удачным. И, рано или поздно, отчёты о том, что ничего там нет, станут известными. И Протекторат наконец-то одержит идею…
Сестра Игнатия, как заметила внезапно сумасшедшая, была весьма бледна. Бледна и худа, словно она медленно умирала от голода.
Великий Старейшина долго молчал, а после откашлялся.
- Я полагаю, сударыня… - его голос затих, он вновь умолк, но после всё же заговорил. – Я полагаю, одна из ваших сестёр могла бы… Что ж, если бы они могли… - он сглотнул, и голос стал совсем слабым.
- Это не так уж и легко для каждого из нас. Я вижу, что у тебя к мальчишке есть чувства. В конце концов, это ваш племянник… - её голос сорвался, и язык сестры быстро, молниеносно облизнул губы. Она закрыла глаза, коснулась щеки, словно ощутила только что самый вкусный в мире аромат. – Ваша печаль так реальна… Но это не поможет. Мальчик не может вернуться. И должно быть для всех очевидно, что убила его именно ведьма.
Великий Старейшина подался вперёд на вышитом диване, всматриваясь в лицо сестры. Его собственный лик был бледным и измождённым. Он возвёл очи к потолку. Даже с её крошечными глазками было нетрудно заметить слёзы, застывшие на его рестницах.
- Кто? – хрипло спросил он. – Кто это сделает?
- Это имеет значение? – спросила сестра.
- Для меня – имеет.
Сестра Игнатия словно прижалась, прилипла к окну, долго молчала, а после промолвила?
- Все сёстры, как вы понимаете, замечательно подготовлены. Это не… привычно для любой из них – поддаваться чувствам. Но все они заботятся об Энтене куда больше, чем обо всех остальных мальчиках, что когда-либо бывали в Башне. И если б это был кто-то другой, я бы отправила любую сестру на это дело. В этом же случае, - она вздохнула и повернулась к Великому Старейшине, - это сделаю я.
Герланд закрыл глаза, пытаясь сморгнуть слёзы, а после бросил острый взгляд на сестру.
- Вы уверены?
- Да. И можете быть уверены, я буду быстра. Его смерть будет безболезненной, и он не узнает о моём приходе. Он не узнает, что его убили.