— Я тоже гусеница. Карнеги мой друг, — слова больно ранят, когда я начинаю бороться с режущей болью, которая прокрадывается в мое сердце и находит выход через глаза.
— Почему ты плачешь? — спрашивает он, наблюдая, как слезы выскальзывают из моих глаз.
— Потому что это обман.
— Что?
— Сны. Они пытались обмануть меня, заставив поверить, что настоящая жизнь может быть похожей на них.
— Звучит больше как сказка, чем обман.
— Сказки — это не что иное, как лживые слова, которые используют, чтобы обмануть маленьких детишек, — говорю я. — Чтобы ложное восприятие действительности давало им надежду в этом абсолютно безнадежном мире.
Этот взгляд в его глазах вынуждает меня закрыть мои, чтобы не пришлось видеть грусть, которую он чувствует по отношению ко мне. Реальность — это запутанная головокружительная поездка, от которой я отстранила себя, но мой папа… когда дело доходило до него, я не могла контролировать свои эмоции. Он всегда был моим единственным слабым местом, до настоящего момента — до Деклана.
— Ты бы хотела быть гусеницей? — спрашивает он, когда я чувствую тепло его большого пальца, ласкающего мою скулу, собирающего мои слезы.
— Да.
Руки Деклана окутывают меня, и я сворачиваюсь возле него, когда он шепчет:
— Тогда спи, дорогая, — затем целует мою макушку и кладет на нее свой подбородок. — Стань гусеницей.
Уже прошли три недели с того момента, как я виделась с Пиком в последний раз. Беннетт большинство времени находится дома, я же пытаюсь изо всех сил улизнуть оттуда, чтобы проводить больше времени с Декланом. Когда заходит разговор о том, чтобы сбежать в Шотландию, я хожу вокруг да около, не давая конкретного ответа. Каждый раз, когда так происходит, Деклан становится раздражительным из-за того, что я стараюсь избежать этого разговора. Наконец, холодная зима стала сдавать свои позиции, сменяясь слегка теплой погодой, тем не менее, температура не поднимается выше пятидесяти (прим.ред. 10 градусов по Цельсию), даже в хороший теплый день.
Порыв ветра почти вырывает дверь из моих рук, когда я захожу в здание медицинского центра, где договорилась о встрече с доктором Лимонт. Я страдала от мучительных болей внизу живота на протяжении почти десяти лет; именно эти боли помогли выявить и поставить точный диагноз моего заболевания. Около шести месяцев назад я попробовала экспериментальное гормональное лечение, которое помогло справиться с болью, но затем следующие пару месяцев ушли на устранение побочного эффекта лечения. Начиная с декабря, боль была не столь сильной, но на протяжении последних пары дней я просто сходила с ума от мучительных приступов острой боли внизу живота. Я не могла даже нормально двигаться.
Беннетт прибывал в обеспокоенном состоянии, пытаясь облегчить мою боль. Самое ближайшее время, когда я могла посетить доктора — это утро, что очень расстроило Беннетта, потому что он улетал в Майами по делам, так как больше тянуть и откладывать дела было нельзя. Он планировал вылететь пару дней назад, но из-за того, что я плохо себя чувствовала, перенес встречу. Но больше это не представлялось возможным, поэтому он вылетел поздним вечером прошлой ночью.
После краткой регистрации и проверки данных я сдаю анализ мочи, затем крови, раздеваюсь, надеваю на себя предоставленную больницей одежду и иду на осмотр к доктору. Когда я рассказала Беннетту про свой диагноз, он нашел доктора Лимонт, заверяя меня, что она лучший гинеколог во всем штате. Я наблюдаюсь у нее уже на протяжении пары лет, и когда она входит, я замечаю знакомую улыбку. Тяжело вздыхая, я надеюсь, что она сможет облегчить мою боль.
— Нина, я рада тебя видеть, но так понимаю, что тебе не очень хорошо последние дни — стали проявляться и беспокоить дикие боли, — говорит она, подходя ко мне с электронным блокнотом для записи моего анамнеза в руках, и садится за стол.
— Да, — отвечаю я четко. — Вот уже на протяжении пары дней.
Когда она смотрит в блокнот, она протягивает:
— Отлично, так уже прошло четыре месяца с того момента, как ты не принимаешь гормонотерапию?
— Да, приблизительно с конца ноября, если быть точной.
— Именно это я и вижу по твоей карте, — говорит она, спрашивая дальше: — А были ли у тебя боли другого характера?
— Ну да, немного. Ничего сверх, всё можно было унять с помощью обезболивающих.
— Так, а когда у тебя была последняя менструация?
— Ммм, ну вот как раз перед тем, как я начала принимать гормонотерапию. Ну, наверное, в августе или сентябре, точной даты не могу вспомнить.
— То, что ты сейчас испытываешь, является последствием терапии, гормоны постепенно покидают твой организм, — объясняет она, когда в комнату входит медсестра.
— Доктор, вот результаты анализов миссис Вандервол.
Они обе выходят из кабинета, и когда доктор Лимонт возвращается, она держит в руках какие-то бумаги, она садится за стол и пристально рассматривает их. Затем переводит взгляд на меня и говорит кратко:
— Ты беременна.
Весь воздух словно выкачали из моего организма, ощущение ужаса расползается по моему телу.
— Простите, что вы только что сказали?
— Ну, судя по результатам мочи и крови, ты беременна.
Недоверие, отрицание, с мощной волной проносятся через меня, я не готова к этому, я никогда не думала, что такое может случиться. Я просто сижу и растерянно смотрю на доктора.
— Как это могло произойти? — спрашиваю я; беспокойство заполняет кровь, словно мощный наркотик, в секунды распространяясь по крови. — Я думаю, что это, скорее всего, ошибка. Я… Я не могу быть беременной.
Я слышу свой голос, будто со стороны, он искажен, заполнен дрожью и страхом.
Доктор Лимонт подает мне салфетку, и только тогда я понимаю, что плачу. Она садится на стул рядом со мной, кладет руку на мое колено.
— Я представляю, в каком ты сейчас состоянии шока. Но иногда такие вещи случаются. Да, это большая редкость, что без оперативного вмешательства у тебя получилось забеременеть.
— Но… но у меня не было стабильного менструального цикла!
— Ну, скорее всего первая овуляция, которая наступила вследствие постепенного выхода гормонов из организма, закончилась беременностью, — объясняет она, затем до меня доходит ужас произошедшего. У меня был секс с тремя мужчинами — это приводит меня в состояние полнейшей паники, я замираю, не в силах произнести ни слова. Святое дерьмо!
Во что я себя втянула?
— Я хочу быть с тобой откровенной, — говорит она тихим голосом. — Процент того, что ты сможешь выносить своего ребенка очень низкий. Эта беременность относится к группе риска.
Волна печали накрывает меня, когда я слышу ее слова.
Что не так со мной? Это должно сделать меня счастливой, верно? Я не могла иметь детей, но если по какой-то причине мое тело исцелилось, то тогда проблема решена. Я должна радоваться. Так почему мне так грустно?
Когда я ничего не отвечаю на ее слова, она говорит мне:
— Тебе нужна минутка?
— Минутка?
Она кивает, говоря:
— Да, минутка, подумать и все такое. Потому что я бы хотела сделать тебе узи, провести измерение и обследование ребенка.
— Ребенка, — повторяю я тихо такое незнакомое слово.
— Но если тебе нужна минутка, чтобы подумать…
— Нет. Нет, я в порядке, — говорю я, перебивая ее.
— Тогда хорошо. Я наберу медсестру, чтобы она принесла аппарат ультразвука. Он у нас переносной, поэтому ты не испытаешь неудобства, переходя из комнаты в комнату.
Доктор Лимонт регулирует высоту стола, чтобы я могла удобно улечься. Сердце бьется напротив грудной клетки, когда я пытаюсь разложить в голове все по полочкам. Я не могу сосредоточиться ни на чем, потому что все мысли перемешались, и только одна пульсирует в моей голове: Я БЕРЕМЕННА.
Дверь открывается, и молодая девушка закатывает в кабинет большой аппарат ультразвука на колесиках. Она представляется, когда начинает устанавливать его. Врач в это время снова и снова напряженно просматривает мои результаты анализов.
После того как она все установила, я ложусь удобно, затем она приподнимает подол накидки-халата и выдавливает теплый гель на мой живот. Прижимая датчик узи к низу живота, она говорит мне:
— Так как мы конкретно не знаем количество недель у плода, сейчас мы посмотрим это, а также как он развивается. Вообще мы делаем такого рода обследование на ранней стадии, но сейчас я бы хотела посмотреть его состояние.
— Хорошо, — выдыхаю я, не отводя глаз от монитора экрана.
Она начинает щелкать по клавиатуре, пока болезненно крепко водит узи датчиком по нижней части живота, затем говорит:
— Так, а вот и мы, — и мое сердце пропускает удар. — Видите это? — она показывает на белое пятнышко на экране, затем настраивает что-то на клавиатуре и экран замирает.
— О, боже мой.
— Так, дайте мне пару минут, нужно посмотреть какой уже срок. — Черт побери, я четко вижу головку и животик. Не просто какое-то белое пятнышко, как рассказывают некоторые. Я четко вижу ребенка: голова, животик и четыре маленькие конечности, две ручки и две ножки. Ей даже не надо увеличивать изображение, потому что тут просто нельзя ошибиться. Никогда реальность не била меня так сильно, как сейчас. Я не могу поверить, что такое случилось со мной.
— Вам на данный момент девять недель и пять дней, — говорит она, прежде чем убрать функцию календаря на экране. — Ребенок был зачат перед новым годом.
Я не могу говорить, потому что все, о чем я думаю — это Беннетт, Деклан и Пик. У меня не было секса с Пиком примерно месяц, но девять недель назад у нас был секс. Боже, я ненормальная, я могу вынашивать ребенка от одного из троих мужчин.
— Десятое октября приблизительная дата родов, — говорит она мне, затем нажимает кнопку, и громкий звук заполняет комнату, «тук, тук, тук» — слышится звук через динамик.
— Что это такое?
— Это сердцебиение вашего ребенка.
— О, боже мой, — шепчу я снова. Сердцебиение? Так все по-настоящему. Он живой. Слышать громкое сердцебиение, которое исходит из меня, это как та ложь, которую я сею вокруг, испытывая вечный страх, что меня раскроют.
— Хороший и крепкий малыш, — говорит она, перед тем как выключить звук; я закрываю глаза, но звук биения сердца раздается в моей голове. Как это произошло?!
Когда она заканчивает, я сажусь, и она вручает мне в руки копии снимков узи, на которых видны ручки и ножки, говоря счастливо:
— Мои поздравления.
Зная мою ситуацию, доктор поздравляет меня, хотя тут особо не с чем поздравлять. Она отдает мне снимки, на которых видно ребенка с разных ракурсов. Затем они вдвоем выходят из комнаты, чтобы я могла одеться. Но я не могу двинуться с места, я просто сижу и глазею на то, что у меня в руках. Я бы даже не поверила ей, если бы не увидела своими глаза. У меня будет ребенок. Мой ребенок. Ребенок.
Я никогда не думала, что захочу иметь ребенка. Даже не думала о вероятности. Но вот у меня он есть, и я не знаю, как себя чувствую по этому поводу. Я напугана, мне страшно, но в то же время меня переполняет сильное стремление защитить того человечка, что развивается, растет во мне. У меня никогда не было чего-то, что принадлежит только мне, знать, какой прогнивший этот мир, и ощущать, что маленький комочек находится во мне в безопасности — это несравнимо ни с чем.
После того как одеваюсь, я направляюсь на выход. Когда поток холодного воздуха ударяет мне в лицо, я чувствую себя напуганной, потому что понимаю, насколько моя жизнь фальшивка. А ребенок — реальное, правда.
Что он значит для меня? Сможет ли он выжить и увидеть этот мир? Хочу ли я этого? Вопросы прибавляются и прибавляются, словно образуя снежный ком, что норовит смести все на своем пути. Я не замечаю ничего. Вокруг меня идут люди, сигналят машины, жизнь движется. Ветер усиливается, ударяя сильным потоком мне по лицу, и внезапно я начинаю рыдать, открывая себя перед случайными прохожими.
Я выхожу из машины, мне нужно прогуляться, мне просто нужно двигаться. Время все идет и идет, а я бесцельно брожу по улице. Скажу ли я Беннетту? А если он узнает, что это его ребенок, вдруг его?! Боже, могла бы я убить отца нашего ребенка?
Да, могла. Я бы сделала это, потому что от одной только мысли о том, чтобы разделить с ним это, меня тошнило. Мысль о необходимости смотреть ему в лицо, мысль о том, что я подарю ему ребенка, счастье и радость, от всего этого меня тошнило.
Я отчаянно нуждаюсь в чьей-нибудь помощи. Чтобы кто-нибудь пришел и обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Чтобы позаботился обо мне, подержал за руку и отогнал прочь все мучения. Мне надоело постоянно чувствовать одиночество.
Я спускаюсь с бордюра и начинаю пересекать улицу, когда слышу рев двигателя. Я вздрагиваю, поднимаю голову и сквозь пелену вижу, что автомобиль мчится прямо на меня, и я застываю на месте.
— Нина! — в панике кричит мужской голос.
Я закрываю глаза, еще больше слез начинает стекать по лицу, когда что-то врезается в меня. Я больше не стою на ногах, меня несут на руках, и когда меня ставят обратно на землю, я уже знаю по запаху, что я в безопасности.
Деклан.
— Ты в порядке? — спрашивает он, когда я открываю глаза и смотрю на него, а затем рассматриваю окружающее пространство. Я в фойе его отеля.
— Что произошло? — шепчу я, отводя взгляд от стеклянных дверей, которые ведут на улицу, заполненную машинами.
— Я был в своем кабинете, когда увидел, как ты идешь. Я вышел на улицу, чтобы перехватить тебя, и в этот момент ты вышла на проезжую часть. О чем, мать твою, ты думала?
— Я не... — мой голос дрожит, и затем как фарфоровая кукла я падаю и разбиваюсь. Упав в его объятия, всхлипы начинают вырываться из меня. Он быстро поднимает меня на руки и идет через фойе к лифту. Он не говорит ни слова, пока я плачу, обернув руки вокруг его шеи. Он держит меня как ребенка и успокаивает так, как может только он, шепча:
— Шшш, малышка. Я держу тебя, — тихо произносит он. Двери лифта открываются, и он заходит в свой пентхаус, кладет меня на диван и приседает рядом.
Когда я опускаю голову на руки, он убирает их, и я не могу остановить слезы, когда смотрю на него. Черты его лица пересекает тревога, и я знаю, что никак не смогу держать это от него в секрете, потому что нуждаюсь в нем так сильно. Я хочу, чтобы меня утешил именно он. Он единственный, кого я хочу. Поэтому, когда он спрашивает:
— Детка, что случилось? Ты пугаешь меня.
Я, не колеблясь ни секунды, говорю:
— Я беременна.
Я наблюдаю, как на его лице появляется болезненное выражение, которое разбивает мое сердце. Он закрывает глаза, его лоб мучительно морщится, когда он умоляет:
— Пожалуйста, скажи, что это не от него, — его голос трескается точно так же как и мое сердце, и я говорю ему то, что он хочет услышать, и что хочу я, что желаю — сказку, которой никогда не будет — говоря:
— Не от него.
Он открывает глаза, и слезы выскальзывают из них.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что в том месяце я только начала спать с тобой, и держалась подальше от Беннетта. Его частенько не было в городе, поэтому он не подвергал сомнению мои отказы, — мои слова абсолютная ложь.
— Но я думал, что ты не можешь забеременеть?
— Знаю, — кричу я. — Этого никогда не должно было произойти. Не должно, но произошло, и я очень напугана.
— Не плачь, — шепчет он, когда садится возле меня на диване и притягивает к себе. — Когда ты узнала?
— Только что. Я только что вышла из кабинета доктора. Поэтому шла мимо. Мне нужна была прогулка.
— Ты чертовски напугала меня. Машина почти сбила тебя.
— Прости.
— Мне нужно, чтобы ты поговорила со мной. Объяснила, как это произошло.
Я откидываюсь назад, высвобождаюсь из его захвата и тяжело вздыхаю, прежде чем говорю:
— Последние несколько дней я страдала от сильных болей, поэтому пошла к доктору. Я проверяла на себе эффективность гормональной терапии, чтобы справиться с болями, но прекратила. Доктор сказала, что боли начались потому, что гормонам требуется время, чтобы выйти из организма.
— Почему ты не рассказала мне, что ты страдаешь от боли, — спрашивает он.
— Потому что тебя легко встревожить, и я знала, что это проблема, вероятно, не больше тех, с которыми я сталкиваюсь постоянно.
— Я беспокоюсь, потому что люблю тебя. Я хочу знать, что с тобой происходит. Я не хочу, чтобы ты что-то скрывала, — говорит он, поворачиваясь ко мне лицом, берет мои руки в свои и кладет их на свою коленку. — И что сказал доктор?
— Ничего. Она взяла кучу анализов, затем посмотрела результаты и сказала, что я беременна, — мой голос дрожит на последнем слове, и я вновь начинаю плакать. Деклан берет мое лицо в свои ладони.
— Все будет хорошо. Я знаю, сейчас ты напугана, но я с тобой и никуда не денусь, — уверяет меня он.
— Хотя она сказала, что я, вероятно, не смогу выносить ребенка.
— Почему?
— Потому что у меня слишком много поражений. Она сказала, что будет внимательно наблюдать за мной. Мой следующий прием через две недели.
— Я пойду с тобой.
— Ты не можешь, Деклан, — говорю я. — Беннетт нашел для меня этого доктора. Она знает, что он мой — муж.
Он стискивает зубы, его челюсть напрягается, и он выплевывает:
— Это мой, черт побери, ребенок?
— Да.
— Ты сказала ему, что беременна?
— Нет, — отвечаю я и опускаю голову, признавая. — Я напугана, Деклан. Я боюсь, что он узнает, — я поднимаю на него взгляд, пытаясь сдержать новый поток слез и говорю: — Я не могу рассказать ему. Он не должен узнать.
— Он все равно узнает, но ты не скажешь ему без меня, — говорит он, и реальность всей ситуации поражает меня. — Я знаю, ты боишься, но ты уйдешь от него.
— Деклан...
— Ты уйдешь от него, — приказывает он.
— Только дай мне немного времени.
— Черт подери, Нина. Все, что я делаю — так это даю тебе время.
— Я знаю. Я… прости, но все не так просто. Я уйду, правда, — говорю я, пытаясь убедить его, но уже не могу отличить правду ото лжи. Я не знаю, что, черт возьми, делаю. Я просто паникую, хотя все, что я хочу сделать — это убежать с Декланом. Отправиться в Шотландию, родить ребенка и оставить весь этот жизненный кошмар позади.
— Я не хочу, чтобы он, бл*дь, касался тебя, ты понимаешь? Внутри тебя растет мой ребенок. Этот ублюдок больше не притронется к тебе, — рычит он, и я, даже не вздрогнув, соглашаюсь. — Он уже уехал?
— Прошлой ночью, — произношу я. — Его не будет всю неделю.
Он кивает, и я кладу голову ему на грудь. Его руки прокладывают путь по моей шее в волосы, когда я бормочу:
— Я, правда, боюсь, Деклан.
— Знаю, дорогая. Я позабочусь о тебе, — говорит он, и когда я отстраняюсь и поднимаю голову, он кладет руку на мой плоский живот и добавляет: — Я позабочусь о вас обоих.
Его слова вызывают у меня улыбку, я кладу свою руку на его и хочу всем сердцем верить, что этот ребенок его.
— Я слышала сердцебиение, — шепчу я, и его голос едва слышен, когда он спрашивает:
— Да?
— Да. Оно такое быстрое, — говорю я ему. — Они дали мне фотографию.
Я беру сумочку, вытаскиваю фотографию и отдаю ее Деклану. Он смотрит на нее, и я наблюдаю, как его глаза блестят от слез. Он не пытается спрятать эмоции, пока теряется в изображении.
— Я не думал, что он выглядит так реально, с ручками и ножками, — вздыхает он сквозь слезы.
— Почти десять недель, поэтому мы пропустили стадию, когда ребенок был похож на шарик, — говорю я, выпуская печальный смешок.
— Десять недель?
— У меня срок в октябре, — произношу я, и он, наконец, поднимает взгляд от фото. Его щеки влажные, и я встаю на колени, беру в ладони его щеки, и так же любяще, как он делал мне, ласково слизываю его слезы.
Сегодня последний день, который я проведу вместе с Декланом, перед тем как уехать домой. Беннетт возвращается сегодня вечером, и все утро я хожу расстроенная. Я напугана и нервничаю, что Беннетт может узнать о моей беременности. Но я так подавлена, потому что за два прошедших дня я позволила себе поверить, что это ребенок Деклана, а он дал мне уверенность в том, что слово «мы» реально. Но это все равно ложь. Я же не могу прекратить думать о нем, я больше не могу представить жизни, где не будет существовать Деклана.
Я никогда не сталкивалась ни с кем похожим на него. Его отношение к чему бы то ни было полностью завораживает и поглощает. Когда я не с ним, единственное, о чем я могу думать, как встретиться с ним. Он стал для меня чем-то вроде моего кислорода. Без него я задыхаюсь.
— Как ты, любимая? — слышу я голос Деклана, когда он заходит в ванную.
— Лучше. Горячая ванна помогает лучше, чем горячая грелка.
— Ты здесь уже очень долго.
Погружаясь немного глубже в горячую ванну, я поднимаю взгляд на Деклана. Он возвышается надо мной. Его мощная мужественная челюсть покрыта вечерней щетиной. Жесткие линии его груди, сильные мышцы, рельефный пресс. Он красивый мужчина, одетый в простые темные джинсы. Внезапно, я чувствую такую горечь, что не могу быть рядом с ним, одинокая слезинка скользит по моей щеке.
Присаживаясь на корочки, он кладет руки на колени и говорит:
— Милая, что не так? Что происходит?
— Я не хочу уходить.
Мой голос едва выше шепота, слезы не перестают катиться из глаз. Я никогда не была такой уязвимой ни перед кем. Я никогда не открывалась так, Деклан единственный, кто видит меня такой.
Доверие.
Как-то он смог этого добиться, что-то сделал, что я стала доверять ему. Он полностью завладел частью меня, той частью, что даже не доступна Пику, потому что Пик только заполняет эту часть, когда мы видимся, а Деклан находится в моем сердце, душе, разуме постоянно.
Я слышу всплеск воды, и когда открываю глаза, то вижу, как обнаженный Деклан шагает в ванну, я продвигаюсь немного вперед, чтобы у него было достаточно места, расположиться позади меня. Когда Деклан усаживается, он заключает меня в объятия, проводя рукой по влажным волосам, я же провожу руками по его ногам и отклоняюсь назад, вжимаясь в него.
— Наклонись вперед, — говорит он, и я делаю это. Деклан начинает массировать мою поясницу. — Хорошо?
— Очень хорошо, — говорю я ему. У меня сейчас сильные боли в животе, такие же, как и те, что заставили меня обратиться к врачу, неделей ранее. Деклан стал очень волноваться за меня, когда проснулся среди ночи и нашел меня, спящей в ванне, полной воды. Он настоял на том, чтобы мы позвонили доктору, и она прописала какие-нибудь обезболивающие, но с того момента, как я узнала, что беременна, я больше не могу принимать их, потому что они могут повлиять на развитие ребенка и навредить ему. Поэтому большую часть времени, я провожу в теплой ванне, которая помогает облегчить мое болезненное состояние. Доктор сказал, что при беременности с диагнозом «эндометриоз» это привычное действие.
— Я не могу пережить, что ты должна уезжать от меня, когда тебе настолько плохо.
— Я не хочу уходить, Деклан. Не хочу.
— Не уходи. Останься тут со мной. Я не могу нормально соображать, когда ты с ним.
Подтягивая колени к груди, я оборачиваю руками ноги, произнося просьбу:
— Поговори со мной, поговори.
Я нуждаюсь, чтобы он что-то говорил, мне необходимо избавиться от печали, которая постепенно поглощает меня.
— О чем ты хочешь, чтобы я рассказал тебе?
— Расскажи мне о твоем доме в Шотландии. На что он похож? Какой он?
Он притягивает меня ближе к своей твердой груди, хватает губку и нежно проводит по моим рукам и спине.
— Большее количество времени там дождливо, — начинает он, я опускаю голову на его крепкий и сильный бицепс. — Зеленые холмы испытывают недостаток солнечного света. Но пейзаж в сельской местности там восхитительный.
— Так твой дом находится в сельской местности?
Он проводит губкой по моей шее, затем по груди, отвечая:
— Да. Это к югу от Эдинбурга в Галашилсе.
— Как там? Как выглядит твой дом? — я продолжаю задавать вопросы, сидя с закрытыми глазами, наслаждаясь его голосом и прикосновениями.
— Особняк называется «Брауншвейнг Хилл». Он был построен в середине девятнадцатого века, дом выполнен в неоклассическом стиле викторианской эпохи, но он полностью отреставрирован пару лет назад.
— Но все-таки ты здесь.
— Да, знаю.
— Ты хоть раз там ночевал?
— Нет, я нанял кое-кого, чтобы присматривал за местом, но я там толком не останавливаюсь, — отвечает он мне.
— Так зачем тогда ты его купил?
— Потому что после того, как отец продал это место, чтобы перебраться на постоянное местожительство в Нью-Йорке, я почувствовал, что у меня больше нет связи с моей матерью, — когда он говорит это, я резко открываю глаза и смотрю на него.
— Она там похоронена?
— Да, — бормочет он.
— Так ты купил особняк, чтобы быть ближе к ней?
Он кивает и смотрит на меня, затем целует меня в лоб и продолжает свой рассказ.
— Тебе там очень понравится. Шесть акров спокойствия и тишины, плюс ко всему этому потрясающий вид на реку Туид.
— Расскажи мне еще.
— Там огромный сад и красивая пещера, которая полностью построена из шлака.
— А там много цветов?
Он бросает губку в воду и оборачивает руки вокруг меня, кладет голову мне на плечо, вздыхая:
— Да, любимая. Там миллионы красных и лиловых цветов.
— Лиловых? — спрашиваю я, сразу мысленно возвращаясь к воспоминаниям о лиловых стенах в детской много лет назад.
— Ммм хмм.
— Я не люблю лиловый цвет, — тихо бормочу я.
— Тогда мы уберем лиловые цветы, — тут же говорит он.
Я хихикаю, и затем он спрашивает:
— Ты никогда не говорила мне, какие твои любимые цветы.
Я не спешу, даже хотя и знаю ответ, но одна мысль об этом сжимает мое горло. Но все же я произношу:
— Маргаритки. Я люблю розовые.
— Маргаритки? — удивленно спрашивает он. — Такой простой цветок. Я думал, какие-то шикарные.
— Почему это?
— Ты выглядишь как девушка, которой нравятся изящные вещицы, — просто отвечает он, отклоняясь назад и утягивая меня за собой.
— Маргаритки — изящные. Простые и милые, поэтому-то я и люблю их.
— Я хочу знать все, что тебе нравится.
— Зачем это? — дразню его я.
— Расскажи мне что-нибудь еще о себе, — говорит он, целуя меня в висок.
— Ммм, — бормочу я, а затем выпаливаю: — Я люблю чай, и мне нравятся кексы с посыпкой. Яблочный сок, но только когда он в маленькой упаковке. И я люблю маргаритки.
— Розовые маргаритки, — поясняет он, я киваю и повторяю:
— Розовые маргаритки.
— Что еще тебе нравится?
Я наклоняю голову на бок, чтобы видеть его, когда произношу:
— Мне нравится ощущение того, как твоя щетина трется об мою кожу, когда ты целуешь меня.
— Почему?
— Это заставляет меня думать о том, как ощущается поцелуй принца.
Его улыбка расширяется, когда он спрашивает:
— Разве принцы не гладко выбриты?
Я вытягиваю руку и провожу ею по задней части его шеи.
— Не в моих снах, — говорю я, прежде чем притягиваю его, чтобы поцеловать. Его губы нежно двигаются на моих, в конечном счете, раздвигая их языком, чтобы углубить поцелуй. Я наслаждаюсь его мятным дыханием, скользя своим языком по его. Он приподнимает меня за бедра и аккуратно усаживает на свои колени. Его член тут же твердеет, и потребность в близости берет надо мной верх, поэтому я приподнимаюсь и, обернув руку вокруг его эрекции, направляю его в себя. Его глаза закрываются, когда я медленно опускаюсь на него и замираю. Ни один из нас не двигается, пока мы просто цепляемся друг за друга, обнимаемся, кожа к коже.
— Скажи, чего ты хочешь, — выдыхает он у моей груди, начиная рассыпать поцелуи по выпуклости груди и соскам, сжимая твердые вершинки.
— Этого.
— Скажи мне, — приказывает он.
— Только этого. Я просто хочу почувствовать тебя внутри прямо сейчас, — отвечаю я абсолютно честно, потому что я отчаянно хочу быть с ним максимально близко.
— Я внутри тебя, — говорит он, ослабляя свой захват, он скользит одной рукой между нашими телами и кладет ее на мой живот. — Вот тут я внутри тебя.
В глазах стоят слезы, когда я киваю, желая верить, что внутри меня растет часть его, а не Беннетта или Пика. Я хочу, чтобы ребенок был его, потому что все, чего я хочу — это он. Слезы выскальзывают из глаз, когда я смотрю в его прекрасные, зеленые глаза, которые заполнены обожанием, так же как и мои. Я люблю его. И теперь я ставлю под сомнение абсолютно все, потому что сейчас я могу представлять только холмистую местность Шотландии, поместье девятнадцатого века, и Деклана с нашим малышом на руках. Боль от осознания того, что наша с Пиком безумная игра может разрушить все хорошее в этом мужчине и превратить его в убийцу, разрывает мое сердце. Я пыталась концентрироваться, пыталась отключить чувства к Деклану, пыталась придерживаться плана. Но не смогла сделать это. Это не игра, это — человеческая жизнь. Жизнь прекрасного мужчины. Мужчины, которого я сильно люблю.
Я не могу разрушить его и превратить в монстра. Если сохранить жизнь Беннетту, даже при всем моем желании, чтобы он страдал, означает, что жизнь Деклана не будет разрушена, я сделаю это.