В темноте, у самой воды с помощью сапёрных лопаток и просто руками торопливо вырываем могилу. Большие камни выворачиваем руками. Могилка получилась неглубокая, похожая на небольшой колодец, так как на дне ямы уже скапливалась вода. Но оставить погибших друзей на открытом воздухе, где наверняка, если не сейчас, то утром будут немцы, нельзя. Время не позволяло и ждать: немцы могли явиться и через пару минут.
На ощупь разыскали свисающие верёвки, а поднявшись, обессиленные опустились на землю. Даже не садились, что бы отлить из обуви воду.
На небе уже горели звёзды, холодом несло снизу, от твёрдых камней начинала побаливать спина. Полежать так, расслабив тело, было попросту приятно. Все уже были в полузабытьи, когда послышалась немецкая речь. Фашисты переговаривались внизу, на том берегу речки, видимо, у трупов убитых фрицев.
- Хватит отдыхать, пошли! – шепнул Соломин.
К своим вернулись изрядно потрёпанные: болели ссадины на руках, ноги, побитое камнями тело. Не хотелось отвечать на поздравления с успехом, на вопросы товарищей о гибели Володи Боровкова.
Сегодня утром полностью пришёл в себя от немецких мин и снарядов, рвавшихся по всему склону. Немцы, видимо, пронюхали о готовящемся нами наступлении, и эту подготовку пытаются сорвать артиллерией. Огневому налёту подверглась и 1-я батарея нашего дивизиона. Два батарейца убиты и два ранены. Ранен младший сержант Топухин – парень нашего пополнения. Таким образом, открылся счёт выбывших из строя горьковчан и их сопутчиков.
Октября 1944 года.
В ночь на 3 октября разведчиков и связистов мобилизовали на помощь батарейцам. К «катюшам», расположенным почти под облаками, таскали мины. Только для одного-двух залпов потели почти всю ночь. Обычно, разведку освобождают от таких работ. Но сегодня же крутость склона еле преодолевали даже ишаки – наследие боёв в предгорьях Кавказа и в Крыму.
На рассвете загудели горы. Бешеная артподготовка длилась больше часа. Казалось, что разрывами снарядов и мин приглушено всё живое в немецких траншеях. Но, увы, горы – не равнина, способствуют не наступлению, а обороне. Пехота поднялась в атаку без поддержки танков и наткнулась на огонь. Началась почти что рукопашная схватка. С трудом, но всё-таки продвинулись на полтора-два километра.
На левом фланге 4-го украинского фронта, как сообщил начальник разведки, дела получше. Там немцев сбили с промежуточных рубежей. Наши войска местами вплотную подошли к перевалам главного карпатского хребта.
Наш дивизион с сегодняшнего дня поддерживает 1-ю гвардейскую армию генерала Гречко, подчинённую командующему 1-го украинского фронта. Но только временно, пока эта армия сражается в наиболее высокой и труднопроходимой части Карпат, на подступах к Русскому перевалу.
Для нас неважно, Петров или Конев, 1-ая гвардейская или другая армия. Те же горы, то же направление. Огневые позиции батарей и наше НП сместились к северу не более, чем на 10 км. Характер боёв не изменился.
С установлением новой линии переднего края принялись воевать другим оружием – кирками, лопатами и топорами. Благоустраивали землянку и Н.П. Димка Грищук, тоже из оперативной группы, поварил. Часам к 16 уже блаженствовали: наслаждались горячим супом и свежим воздухом, любовались величием каменных волн, яркостью рассыпающихся ракет.
Октября 1944 года.
После завтрака Серпик приказал: «Ершов и Крамаров, шагайте во второй эшелон: помоетесь в бане, а сюда принесёте продукты!»
Вещевые мешки за спину, на плечо автоматы и – в дорогу. Перевалив хребёт, пошли вдоль него едва приметной тропкой через грабовые и буковые перелески. Перед небольшой полянкой Колька резко остановился, схватил меня за плечо и указал пальцем вправо. Там по лощинке поднимались три человека в пятнистых брюках и плащ-палатках. «Фрицевские разведчики! – шепнул он. – На всякий случай приготовь гранату, но пока не бросай: постараемся взять в плен!»
Полусогнувшись и как можно тише, перебежали к месту, где немцы должны пересечь нашу тропку. Здесь спрятались за куст терновника. Крамаров взял первого немца на мушку. Я держал в руках «Ф-1».
Когда немцы подошли совсем близко Крамаров короткой очередью в 2-3 пули ловко сбил с головы вожатого фуражку и, не выпрямляясь, крикнул: «Хенде хох!»
Немцы растерялись, испуганно завертели головами и, поняв, что от них требуется, бросили оружие и подняли руки.
Снова повернули на Н.П.
Октября 1944 года.
Прояснится небо и видна неровная линия главного карпатского хребта. Он кажется рядом, за невысокой горной цепью, на восточном склоне которой закрепились немцы. А горная дорога, та, что петляя спускается от нас в узкую лощину и потом, на противоположном склоне, занятом немцами, снова петляет вверх, как раз и ведёт к Русскому перевалу, единственному в этом секторе месту, где можно прорваться через главный карпатский хребет. Но сегодня эту дорогу не видно: она петляет не только в лесу, но и в тумане.
Немцы упорно цепляются за каждый метр и оборонительную линию готовили не день и неделю. Мощные доты и дзоты, противотанковые рвы несмотря на почти невозможное применение в этих условиях механизированной техники.
Мл. лейтенант, командир взвода разведки, осмотрел меня глазами опытного мастера, покосился на мои брюки:
- Не генерал?
- Младший сержант, товарищ младший лейтенант!
- Что ж, хорошо…. И я младший. А комсомолец?
- Так точно!
- Бывал в разведке?
- Да.
Он приказал солдату-связисту позвать какого-то сержанта Зайцева. Сухопарый Зайцев незамедлительно явился.
- Принимай, Зайцев, в своё подразделение ещё одного бывалого разведчика, к тому же казака: твоим помощником будет!
Подразделение Зайцева – 5 человек.
- Почему так мало!? – удивился я.
Зайцев, не склонный шутить проворчал:
- Здесь не война, а какая-то куралесица: без разведки, что котята слепые!
Несмотря на моложавый вид и прекрасный рост, Зайцев выглядел нелюдимом. Ворчал на всё: на горную, труднопроходимую местность, где невозможно вести широкое и глубокое наступление, на офицеров, неспособных в таких условиях самостоятельно действовать, на нелёгкую долю разведчика, даже на нас, молодых солдат.
Отделение состояло из ребят 1924-26-го годов, по случайности, национально пестрое. Сам Зайцев удмурт, Хайрутдинов – татарин, Сергей Махарадзе – грузин и только я, да Мишка Гагарин – русские.
Вечером более обстоятельно знакомились друг с другом и смеялись над собственным национальным составом. Весёлость охладил Зайцев. Попросив нас называть его по имени, то есть Васей, он раскрыл нам тайну своего плохого настроения. Дело в том, что прежний состав дивизионной разведки несколько раз пытался перейти линию фронта. Последний раз он был расстрелян немцами на подходе к их позициям. Командование было вынуждено, как бы временно, сформировать из нас группу разведки, которую по малочисленности не назовёшь ни взводом, ни отделением.
Дня три ждали указаний, наблюдали за жизнью переднего края, поочерёдно ходили с котелками за супом, строчили домой письма. Небольшой и юркий Сергей Махарадзе веселил анекдотами, рассказывая их с восточной вычурностью. Раза два пытался записать их в свой самодельный блокнотик, но, не успевая за рассказчиком, отступался.
Как бы то ни было, каждого волновал завтрашний день. Веселье служило маскировкой более глубоких и тревожных чувств, которые скребли душу. Взять хотя бы самого Махарадзе. Рассказывает без всякой артистичности, но как только окажется один, в глазах сразу появляется тоска ожидания, деревянеет лицо.
Задание давал уже знакомый офицер. В тот же вечер следовало отправляться в путь.
Линию фронта перешли благополучно. Огибая опасные места, добрались до шоссе. Как и предполагали, автомашины здесь движутся без выключения фар. Их очень много, в том числе и легковых, пассажирами в которых, как правило, бывают офицеры.
Долго мёрзли, прижавшись к земле у обочины дороги. Поджидали удобный момент. А стрелки часов отсчитывали минуты, даже часы. Первым не выдержал сам Зайцев. «Пойдёмте, ребята, на риск: иначе без пользы пролежим до утра» - шепнул он.
Помог неожиданно начавшийся обстрел дороги нашими миномётами. Две автомашины запылали. Мины рвались и слева, и справа. Движение остановилось, и мы, сгибаясь, гуськом выбежали на шоссе, к легковой автомашине, вставшей позади огромного грузовика, преградившего путь.
Зайцев лучом электролампы осветил внутренность машины. Там кроме шофёра сидели ещё двое. Резким рывком открыта дверца и началась борьба. Зайцев взмахом ножа сразу уложил шофёра. Со вторым, вывалившимся на дорогу после раскрытия второй дверцы, расправиться было нетрудно. Хайрутдинов и я прижали его к дороге и несколько раз ударили ножами. Но вот третий дался не сразу. Его следовало взять живым, а этого он явно не хотел. Упершись ногами, упрямый фриц сопротивлялся, каким-то чудом выхватил пистолет и выстрелил. Пуля не могла попасть в цель, так как рука, державшая пистолет, уже попала в цепкий капкан пальцев Зайцева. Ничего не значил и звук выстрела: рвавшиеся кругом советские мины глушили всё.
Коллективными усилиями заткнули немцу рот, заломили руки и выволокли из машины. Торопливо оттащили пленника в лес.
Первый этап операции, как выяснили в лесу, не был гладким. Оказался ранен Сергей: осколком мины перебило плечо. Здесь же, в кустах у дороги, перевязали парню ключицу. Немцу замотали тряпкой голову, связали руки и тронулись в обратный путь.
Благополучно пробрались к переднему краю и остановились. В темноте было ясно одно – где линия обороны немцев, да и то по выстрелам и по световому блеску. Где же следует пробираться на нашу сторону, никто не имел ясного представления. Ждать же рассвета, что бы сориентироваться, было нельзя, так как при свете, при таком скоплении немецких солдат мы будем обнаружены. Ясно: пахнет завалом.
Но что-то надо делать! Опять на риск! От осознания этого засосало под ложечкой.
То там, то здесь рвутся снаряды, вспыхивают и гаснут разноцветные ракеты. Совсем рядом залегли уже наши подразделения и части.
Немецкие траншеи, кажется, без колючей проволоки. Это очень важно. Пошептавшись, выработали план – забросать гранатами участок траншеи длиной метров в двадцать и перемахнуть через немецкую оборону.
Достали из рюкзаков гранаты, приготовили связки, распределили обязанности и поползли. Подталкиваемый нами, полз и немец.
Много ли ползли, сказать трудно. Нам минута казалась часом, а десяток метров – километром. Ползли молчком, касаясь плечами друг друга. И вот, наконец-то!
Набирались сил перед самыми траншеями немцев. Напряжённые до пределов нервы отгоняли страх. Каждый боялся одного – быть случайно обнаруженным.
«Давай!» - наконец скомандовал Зайцев. Связки гранат полетели на головы фашистов.
Как только ухнули взрывы, Хайрутдинов и я бросились в траншеи. Я прыгнул неудачно, запнулся и упал. Сразу почувствовал, что рядом со мной лежит живой человек. Моментально ткнул его ножом, но вслепую, тоже неудачно. Немец приподнялся и оказался на мне. Понимая, что сейчас решается вопрос жизни или смерти, я всеми силами не позволял немцу оторваться от меня и, в то же время лихорадочно пытался освободить правую руку с зажатым ножом. Секунда-другая борьбы, и немец повернулся на бок, а это позволило мне поднять руку и лёгким нажимом воткнуть нож ему в шею. Тёплый поток липковатой жидкости брызнул в лицо. Отбросив уже не сопротивлявшегося немца, я встал на колени и, как договорились, дал автоматную очередь вдоль траншеи.
То же сделал несколькими секундами раньше Хайрутдинов. А Зайцев тем временем совместно с Гагариным помогли перебраться за бруствер раненому Махарадзе и перетащить через траншею пленного фрица. Помогая друг другу, все пятеро, плюс фриц, были за немецкой линией обороны.
Хайрутдинов и Гагарин волокли языка. В спешке не слышали выстрелов, свиста пуль. И вдруг по глазам хлестануло яркое пламя, ударной волной чуть не бросило на землю. Хайрутдинов, оказывается, наступил на мину.
И вот результат: Хайрутдинову оборвало нижнюю часть ноги. Тяжело раненый в живот Миша Гагарин умер до отправки в медсанбат. Не сумели сохранить в неприкосновенности и нашу цель – пленного немца: получил несколько ранений.
Поход наш, таким образом, оказался неудачным.
Октября 1944 года.
Наши явно готовятся к захвату перевала через главный карпатский хребет. Задача трудная.
Из разведчиков, сапёров и группы автоматчиков организовали подвижный отряд из 40-45 человек и поставили перед ними задачу – уничтожить как можно больше опорных пунктов немецкой обороны в направлении движения дивизии, входящей в левое крыло армии генерала Гречко.
Линию фронта переходили в двух местах, а затем по сигналу ракеты сделали короткий, но стремительный марш по переднему краю немцев. Забросали гранатами, затем подорвали 3 дота, уничтожили две батареи – зенитную и шестиствольных миномётов, перебили много солдатни.
Но и у нас были потери. Избежали смерти и ранений меньше половины участников, в числе их и я: отделался несколькими дырками в обмундировании и оборванным осколком или пулей куском каблука.
Несмотря на потери, вылазка себя оправдала. Эти доты, как и батареи, прикрытые естественными каменными щитами, прямой наводкой не возьмёшь. В условиях гор и при такой дождливой погоде, когда облака стелются по бокам каменистых кряжей, малоэффективна и авиация.
Ещё до начала выхода в этот рейд, в уголке чёрного кожаного кошелька, изготовленного тятенькой для хранения и денег и документов, обнаружил вшитый в уголок маленький бронзовый крестик. Вшила его, конечно, мама, искренне и горячо верящая, что крестик предотвратит смерть сына от свинца. Уже поэтому я не имел права просто так выбросить крестик. Его я вырезал, завернул в сухую чистую тряпку и положил под большой камень на некрутом склоне горы.
Октября 1944 года.
18 октября после сильной артиллерийской подготовки 1-ая гвардейская армия 1-го украинского фронта овладела Русским перевалом, преодолела главный карпатский хребет, продвинулась местами на 15-18 километров. Позади самые высокие и труднодоступные барьеры. Сейчас наш дивизион снова передан 4-му украинскому фронту.
За последние дни успехи налицо и у 4-го украинского. 18-ая армия на левом крыле фронта продвигается к центрам закарпатской Украины – городам Мукачево и Ужгороду. Там преодолены Ужокский и Вебицкий перевалы.
Русский перевал, через который мы шли, получил название от русинского селения Русске. Здесь пролегала чешско-польская, потом венгеро-польская границы. В 1914 году русские войска были даже здесь.
Условия войны пока всё те же, а потому прежняя тактика. Опорными узловыми пунктами служат не населённые пункты – бедные деревеньки украинцев и каких-то русин – так они себя называют, а горные перевалы, дороги, господствующие по высоте сопки. Продвигаемся крайне медленно. Солдаты с удовольствием вспоминают победный марш по крымским степям, чуть ли не воют от зависти, читая в газетах о быстрых наступательных действиях советских войск на других фронтах.
Огневые позиции батарей зачастую оборудуются под самыми облаками, куда, порой, и на лошади не доберёшься. Такие кручи способны преодолеть лишь маленькие, цепкие ишаки – незаменимая тягловая сила горной артиллерии малого калибра.
Пожалуй, пора рассказать о вооружении собственного дивизиона. Не делал этого пока лишь потому, что приходилось больше выполнять роль общевойскового разведчика, в чём опять-таки виноваты своеобразные условия горной войны. Написать же стоит хотя бы потому, что «Катюши» нашего вида, то есть горные «Катюши», есть всего лишь в трёх дивизионах, и все они 1-ый, 2-ой и 3-ий – в распоряжении 4-го украинского фронта. На других фронтах таких «Катюш» нет.
Гвардейский горный миномёт М-8 состоит из трёх разъёмных частей: паука, плиты и направляющих. Три дюжих батарейца взваливают их на плечи и тащат вниз или вверх по склону горы. Но самое трудное – доставка на ОП снарядов. Как-никак, только одна установка в один залп съедает 8 мин, взвод – 32, а батарея – 128 мин. Дивизион в один залп на немцев пошлёт 512 мин! А если 5, 10, 20 залпов?
Да, гвардейские миномёты страшны для немцев, и страх этот завоёвывается высокой ценой. В жаркие для фронта дни на доставку мин к огневым позициям мобилизуют весь личный состав, даже поваров и писарей, не оставляют в покое и разведчиков с их привилегиями.
Бои, атаки, марши, прорывы – как наивно понимались они до времени, когда на своей шкуре и своих нервах испытал слово «фронт». Фронт – безжалостный труд, в котором по малейшей оплошности отдашь богу душу и тело. Мороз, непролазная грязь, сырой дождь и среднеазиатская жара вместе с кровью и смертью экзаменуют на прочность нервы и физические силы. Экзамены лишены романтики и проводятся всюду – в траншеях, под косым огнём снарядных осколков и под трассами пуль, при долбёжке киркой карпатского камня, при рубке жилистых стволов горных берёз и железного бука, даже во время простых переходов, когда часами месишь клейкую дорожную грязь.
Ноября 1944 года.
Деревня Тополя, посередине которой звенит горная речка. Ряд домов по одной стороне речки, ряд – по другой. Сейчас, когда идут дожди, речка буйствует. Даже за закрытыми дверями хат слышен её голос, похожий не на звон, а на рёв. Вспененной водой перекатываются серые булыжники.
В дивизионе необычайно торжественный день. В день годовщины великого октября зачитывается приказ министра обороны И.В.Сталина. Он непосредственно касается и нашего дивизиона. Именно поэтому нас отозвали с «передка» во второй эшелон – 6-8 километров от переднего края. Всем войскам за переход через главный карпатский хребет объявлена благодарность. Отныне дивизион именуется карпатским. ОГКГМД – Отдельный Горный Карпатский Гвардейский Миномётный Дивизион.
После благодарностей – вручение правительственных наград.
Ноября 1944 года.
Сильные дожди. Размокла почва. В низинах даже поросшие мхом камни кажутся пропитанными влагой. За месяц-полтора природа не порадовала ни одним полностью солнечным днём.
Линия фронта застыла. Временная стабильность тоже не радует. Но стабильность эта нужна. Порядком измотанные в боях части нуждаются в отдыхе. Солдаты должны поднакопить силы для новых натисков на цепного и упрямого врага.
Против нас сражаются кроме немцев венгры, румыны, власовцы. Наиболее надёжно служат фашистам власовцы, убеждённые, что в случае плена их будут судить как изменников родины. Мадьяры и румыны – другое дело. При первой возможности они отрядами сдаются в плен. Ещё 18 октября на сторону советских войск перешёл сам командующий 1-ой венгерской армией генерал-полковник Миклош Бела и его начальник штаба.
Живём обычной фронтовой жизнью. Днём торчим на Н.П. у стереотрубы, ночью прогреваем с помощью собственных тел и мелких берёзовых чурок выдолбленную в скале землянку и сушим портянку. В тыл к немцам не посылают. А раз так, то нет и потерь в живой силе. Пострадал только один ишак. Осколком снаряда ему перебило передние ноги. Несчастное животное уткнулось мордой в землю и принялось жалобно реветь. У одного пехотного офицера, бывшего на Н.П., а ишак ревел перед самым Н.П., не выдержали нервы, и он, с нашего разрешения пристрелил ишака из пистолета. История, неоднократно повторяющаяся!
Ишака жалеют все. Вьючных подобного типа у нас сохранились единицы. С тех пор, как дивизион после окончания крымской операции оказался на этом фронте, пополнений от ишаков не было. Местное население ишаков и верблюдов, конечно, не держит, а большинство, я уверен, не видывало их даже на картинках. Именно поэтому все цивильные от малого до старого с изумлением осматривают таких удивительно малых лошадок с такими удивительно большими ушами. А при виде верблюдов – их у нас два – даже у видавших виды пленных немцев раскрываются на полную калитку глаза и рты. Но их ошарашивает не экзотика, а сочетание современной военной техники и копытного транспорта библейского периода.
Ноября 1944 года.
Второй эшелон. Живу здесь второй день. Уже был в наряде.
Но что такое второй эшелон? Об этом, кажется, не писал. Это не тыл. Здесь располагаются штабы фронтовых частей, походные склады, куда на автомашинах и гусеничных тракторах подвозят из тыла боеприпасы, продовольствие, обмундирование, медикаменты. Здесь находятся бани, чаще палаточные, в которых фронтовики смывают с себя пот и грязь, здесь дымятся солдатские кухни. Во 2-м эшелоне помимо солдат-снабженцев находятся и те, кто на короткое время отозван с переднего края для того, что бы поднабраться сил и, одновременно, охранять имущество своих частей.
О связи с передним краем говорит не только поток транспорта с грузом боеприпасов, прибывающих из тыла, и этого же транспорта, отбывающего в тыл с тарой, ранеными, пленными, но и отчётливо слышимые, особенно ночью, артиллерийские залпы и взрывы снарядов. Ночью, как правило, в небе над линией фронта, как зарницы, играют блики разрывов.
Сегодня днём занимаемся лишь тем, что помогаем Борису Равжаеву готовить обеды. К этому призывает почти несчастный вид Равжаева. Парень высокий, по-строевому подтянутый, крайне огорчён такой должностью. «Разведчик до костей», как он называет себя, до войны работал техником на Бакинских нефтеразработках, чем очень гордится, и на вот тебе – принуждён сейчас орудовать поварёшкой.
Вчера Витька Пидач и Николай Крамаров ходили в горы на охоту. Вернулись с неплохой добычей – кто-то из них подбил козу. Конкретно кто, не уточнишь. Стреляли оба и каждый уверен в своём попадании. Во всяком случае, охотничий трофей за обедом похвалили все.
Погода не изменилась: то дождь, то мокрый снег. В долине, где мы живём, снег сразу тает; горные перевалы, наоборот, засыпаны снегом. То же серое небо.
Здесь уже Закарпатье. У крестьян свой диалект. Даже я отчётливо различаю разницу в языке гуцула и солдата украинца, родиной которого является любая область восточной Украины. Поджарый Колька Самойленко, тоже разведчик, не хочет признавать родства с гуцулами. Когда я, опираясь на историю, попытался втолковать ему обратное, он почти вспыхнул и оскорблённым тоном громко заявил: «Они такие же мне родственники, как и тебе: не ближе!»
О гуцулах я читал. Венгерский писатель Белло Илеш, например, в книжке «Костры на Верховине» описывает жизнь гуцулов-сплавщиков и гуцулов-лесорубов. Но вот о русинах не слышал. Возможно, что они тоже гуцулы, а не отдельный славянский народ, хотя себя называют русинами. Что бы разобраться в этом, следует знать и историю формирования местных национальностей, и их филологию. Один крестьянин с гордостью заверял меня, что слово «русин» почти идентично слову «русский».
И русины, если такие есть, и украинцы живут в поразительно бедных и суровых условиях. Их маленькие деревушки состоят из одной-двух улочек, прилепились к подножьям гор, чаще всего по берегам стремительных речушек. Хаты – глиняные мазанки, покрытые соломой или кукурузными стеблями. Как правило, вся жилплощадь умещается в одной серой комнатке с земляным полом, часто неровным. Посередине хаты расположена огромная печь, а вдоль стен – деревянные лавки. В большинстве хат нет покупной посуды. Картошку – основную еду – готовят в мундирах в горячей золе. Хлеба почти нет. Те, кто побогаче, разнообразят стол фасолью.
Картофель сажают на крошечных, сравнительно плоских квадратиках по склонам гор. Землю сюда таскают в корзинах снизу, чаще всего, ил, собранный по берегам горных речушек. Но натаскать ил ещё не значит решить проблему урожая. Чрезвычайно важно сохранить земельную основу на очищенной от камней площадке. Площадку обязательно следует густо оплести ветками, иначе талая вода весной или вода дождевая без жалости смоет тонкий слой ила, оголит скальную породу.
К нам, в разведку, прибыл из госпиталя «заслуженный вояка» Николай Петлеванов. В госпиталь он попал не по ранению: болел живот. «Заслуженным» его называют с дружеской издёвкой. На мой вопрос «почему?» Борис Равжаев засмеялся: «Поживёшь- узнаешь», но тут же раскрыл секрет.
Как-то летом волейбольная команда части встретилась с командой стрелкового батальона. Командир дивизиона капитан Кузьмин следил за ходом игры. Один из игроков – Петлеванов – ему понравился. После игры он подозвал его к себе и предложил перейти к нам в дивизион.
Зачисленный в разведку, Петлеванов стал адьютантом Кузьмина, но пробыл в этой должности ровно две недели. В присутствии писарей Кузьмин жаловался начальнику штаба: «Этот ординарец – груз на шее. Даже рубашку постирать не умеет».
В разведке Петлеванов пробыл ещё меньше: объелся подпорченной тушонкой и был отправлен в полевой госпиталь.
Утверждения ребят, что он – любитель вспоминать героические эпизоды из жизни пехотной разведки подтвердились сразу. Разговор я начал осторожно, подталкивая Петлеванова поделиться опытом фронтовой жизни, и Николай сел на удочку.
- Эх, Виктор, если бы ты знал, сколько раз я награждался орденами! И всегда за дело. До слёз обидно: с первого дня войны на фронте, всё время в разведке и – ни одной медали! Перегоняли меня из одной части в другую – вот в чём дело.
- Искренне любишь разведку?
- Это и хлеб мой и соль!
- Тогда переходи в оперативную группу! Только здесь можешь побывать за линией фронта.
- Уже думал об этом, но вот в адъютанты взяли.
- А сейчас?
- В любое время пойду. Мешает одно: здоровье стало подводить.
Старшина Ужакин рассмеялся:
- Тебе, Колька, не замутить здесь воду: все продымились порохом.
Петлеванов вскипятился, обвиняя Ужакина в недружелюбии, в стремлении только уязвить.
- Иди-ка, лучше отоспись – преспокойно посоветовал ему Ужакин.
Ноября 1944 года
Н.П. Старшинствует командир взвода разведки, коренастый и светловолосый лейтенант Радченко. Он возглавлял нашу команду на пути от Москвы до штаба фронта. Сюда привёз много тыловых привычек, вызывающих нелестные реплики. Привычки эти резко выделяли его от остальных офицеров и, естественно, были не по нутру солдатам. Так, например, он всегда заставлял разведчиков, дежуривших на наблюдательных пунктах, не по одному разу перетаскивать с одного места на другое и обратно тяжёлые и дорогие стереотрубы. Не мирился со сравнительно вольным обращением старших и младших по званию между собой, козырял перед каждым офицером с большим, чем у него, количеством звёздочек на погонах, с горечью переживал частые случаи, когда солдаты и сержанты проходили мимо его величества, уже готового приложить ладонь к собственной фуражке. Но так как даже кремень со временем превращается в пыль, то и этих ненужных здесь привычек у лейтенанта Радченко, становящегося своим человеком, остаётся меньше и меньше.
Живём в тёплой землянке, иногда даже роскошествуем: снимаем на ночь свои кирзовые сапоги.
Днём у подножья сопки, где тянется передняя линия обороны, усиливается автоматная и винтовочная перестрелка. Немцы по-прежнему упорно обороняются, по 2-3 раза в день поднимаются в контратаку. Мы залпами своих батарей помогаем пехоте отражать их натиск.
Вчера были на волосок от гибели.
Перед этим, ночью случился пожар: загорелась землянка. На тлеющую деревянную стену, из котелков вылили весь запас супа. В ночной темноте по-прежнему взлетали искры, привлекшие внимание соседей. Солдаты прибежали с руганью. Высоченный, нескладный младший лейтенант в пилотке остервенело орал: «Что вы делаете, черти! Хотите, что бы нас расстреляли прямой наводкой!?»
С помощью пехотинцев расправились с огнём и, проветрив землянку, завалились спать.
Нас было трое – Крамаров, Грищук и я. Под утро проснулись от автоматной трескотни. Стреляли где-то рядом, у самой землянки.
Сонливость исчезла. Прихватив автоматы и по паре гранат, ринулись из землянки. Грищук, даже не застонав, повалился на бок.
«Ложись!» - крикнул Крамаров и моментально пристроился за большой каменной глыбой. Я упал в какие-то чахлые колючие кусты.
Растянувшись цепью, совсем близко, поднимались немцы. Скосив глаза, я увидел, что Крамаров уже держал автомат на взводе.
Я нажал спуск секундой позже Крамарова. 1-ый, 2-ой, 3-ий немец, подпрыгивающие на мушке, упали. Стараясь сохранять спокойствие, вёл мушку автомата по животам фашистов. Понимал: подниматься и бежать было поздно.
Немцы залегли. Метрах в десяти начали рваться гранаты.
Колька потянул меня за ногу: «Видишь, окружают! Отползай!»
Признаться, я ничего не видел, не видел, наверное, и Крамаров. Ползти же вверх по склону, да ещё задом, было очень трудно. А отрывать глаза от фашистов нельзя. Следовало автоматными очередями прижимать их к земле, не давать возможности подняться. Страшила возможность того, что опустеют обоймы. Гранаты были растеряны.
Когда расстояние между немцами и нами увеличилось метров до 60-100, решили бежать. Низко пригибаясь, и прячась за камни, метнулись вверх. Через несколько минут были уже по другую сторону гребня. Здесь собирались красноармейцы и офицеры, готовились пойти в атаку, овладеть утерянной высотой.
Всё-таки нам повезло. От смерти спасло не мужество или быстрота реакции, а жидкая цепь немцев напротив нашей землянки. Правее и левее нас, где склон положе, немцы овладели гребнем сопки, но не соизволили ликвидировать образовавшийся выем, т.е. немедленно перехватить весь гребень, а это помогло нам избежать окружения.
Славный Дима Грищук! Кубанский 28-летний землероб, для которого комбайн и молодая жена были источниками счастья. Редко встречаешь людей, открыто, не стесняясь, говорящих о любви к жене, с гордостью показывающих друзьям её фотографию. Грищук был таким, и эти усатые и безусые люди в солдатских гимнастёрках, маскирующие хорошие чувства под грубой оболочкой равнодушия, слушали его без шутливой улыбки, почти с завистью, от осознания собственной неспособности к подобной, почти детской откровенности.