Февраля 1944 года, пятница. 8 глава




Перед глазами та же болотистая равнина. Совсем рядом другой, но точно такой же осушительный канал с незамерзающей водой. Чуть покрупнее выглядят приблизившиеся сопки.

Ещё вчера было так: во время, когда наши артиллеристы били по немецким позициям, молчали фрицы, но как только наши делали перерыв, начинали «давать жизни» немцы. Такая тактика, видать, осточертела всем, даже большому начальству. С утра наши ведут огонь не очень частый, зато беспрерывный. Одна батарея затихает, в огневой хор включается другая, и так целый день. Орудия бьют даже ночью.

Из штаба корпуса пришёл приказ: стрелять только по открытым целям и – ни одного снаряда впустую.

Января 1945 года.

Спим в землянке, набитой сеном. Тепло. Рядом бухают орудия, ещё ближе – автоматная трескотня и винтовочные выстрелы. Только слушаем мы эту музыку недолго. Все звуки, мирные и немирные, побеждает праведный сон.

Вчера поспать не удалось. В землянку почти ворвался ординарец комбата Кувенева Швайбович с приказом быстрее сматывать удочки – перебрасывают на новое место.

Кстати, о Швайбовиче. Страстный любитель оружия. На свете есть чудаки-филателисты – собиратели марок, есть более современные чудаки, гоняющиеся за орденами, но Швайбович относится к любителям старых времён. Каких только автоматов и пистолетов у него не перебывало! И сейчас ходит, обвешанный разнообразным оружием. Если понравится пистолет у любого солдата, знакомого и незнакомого, сразу предложит обмен «баш на баш».

С Кувеневым Швайбович в оригинальных отношениях, не предусмотренных ни одним воинским уставом и ни одной инструкцией. Эту оригинальность оба скрывают от глаз и ушей посторонних, но неудачно. Следы потасовок в их землянке, как бы ни прикрывались двери, остаются на картинно разукрашенных лицах.

Кувенев ценит Швайбовича за смелость, находчивость, за умение достать всё, что хоть чуточку возможно достать. Их очередная драка, поэтому, замывается очередной дружеской выпивкой.

Но вернёмся к прерванному.

Тёмная ночь, освещаемая огнём частых ракет и горящей за передним краем деревней. Пожар возник в ней после одновременного залпа двух дивизионов Р.С.

Нагруженные фронтовым скарбом – вещевыми мешками и оружием, пробираемся в деревню Бузиту, расположенную в 2-3 километрах от переднего края. Там размещена наша подсобная и, одновременно, опорная база – второй эшелон со штабом, походные кухни и др.

По Бузите немцы ведут методичный миномётный огонь. Лейтенант Радченко, идущий впереди, при каждом свисте мины приказывает ложиться, хотя знает, что мы всё равно не ляжем. Грязная, почти не схваченная морозом земля страшит сильнее пролетающих в небе мин.

Переходим в распоряжение другой дивизии: опять в горы.

Января 1945 года.

Наше перемещение связано с изменениями на правом крыле фронта. Вчера чехословацкий корпус совместно с советскими частями прорвал линию обороны немцев на реке Ондаве и овладел городом Зборы. Бои идут под городом Попрад.

Наш дивизион расположился недалеко от Кошице. Линия фронта идёт по реке Хернад, притоку Тиссы. Это уже земля Чехословакии, подступы к Моравско-Остравскому промышленному району.

Немцы спешно закрепляются, а наши, что видно по передвижению частей, хорошо усиленных огневой мощью, готовятся к наступлению.

Места чудесные. Бог одарил природу Кошицкой области почти всеми благами, и люди сумели эти блага использовать. Дома утопают в виноградниках и фруктовых деревьях, крыши покрыты черепицей. Плюс промышленность, правда, главным образом винодельческая. По рассказам словаков, с кем довелось беседовать, Кошице чуть ли не второй по величине город Чехословакии. Рассказывали они о Кошице с открытой гордостью и, потому, возможно не так уж верно.

И вот закончены работы: подготовлен НП, вырыта и отделана землянка. К сожалению, жить здесь не придётся. Крамарова, Соломина и меня, т.е. разведчиков из опергруппы, направили как бы на пополнение к разведчикам дивизии. Их – трудно поверить – осталось всего 4 человека. Зато землянка уже готовая, и не хуже нашей.

Познакомились, совместно справили трапезу, а сейчас кто философствует, кто любуется природой и наслаждается солнцем – среди них, конечно, Соломин, кто строчит домой письма. И я, маскируясь последним занятием, пишу эти строки. А все вместе ждём боевого задания.

Группа наша, можно сказать, из ребят что надо. Почти все неженатые, не испытавшие самостоятельной жизни вне армии и, в то же время, успевшие побывать не в одной операции, тесно связанной с риском погибнуть. Такое задание они воспринимали только как должное. Ведь если бы офицер сказал им так: «Хлопцы, ваше дело важное, но крайне опасное. Почти уверен, что ни один не сумеет вернуться обратно. Поэтому те, кто не желает жертвовать жизнью – выйдите из строя!», уверен, никто бы из строя не вышел. Даже колебания не возникнет: на операцию пойдут все как один.

Среди многомиллионной солдатской массы таких людей много, но, как и должно быть, есть и слабые, даже трусы. Но я говорю об этих ребятах, разведчиках, знающих истинную цену жизни, неоднократно смотревших смерти в лицо. С виду они не отличаются от более слабых. Как и остальные, могут нагрубить, чересчур хватить спиртного, набедокурить, нетактично поступить с девушкой. И всё-таки, под толщей обыкновенности в их сердцах, душах и в голове запрятан тот бесценный литой стержень, который в трудные часы виден без серых наслоений, в виде исключительной честности, называемой мужеством и героизмом.

Января 1945 года.

Бездействовали недолго. Майор, начальник разведки дивизии, в наш блиндаж-землянку зашёл сам. «Ну как, ребята, познакомились?» - спросил он вместо приветствия и, не дожидаясь ответа, раскрыл для нас портсигар. К портсигару охотно потянулось несколько человек.

Все догадывались о причине появления гостя, и всё-таки его непосредственность, отсутствие всякой казёнщины помогали нам маскировать друг от друга внутреннее напряжение.

Когда папиросы у майора и у других куряк догорели, маска шутливости была отброшена.

- Для закрепления дружбы даю вам простое задание, - объявил майор, - достать «языка», любого по званию и по роду войск.

Честь выполнять «простое задание» выпала Коле Крамарову, Фёдору Степаненкову и Павлу Кустарёву. Меня, как командира отделения, назначили старшим.

Линию фронта переходили за полночь, в кромешной тьме. Не было видно даже ориентиров. Шли нога в ногу, почти ощупью и при этом, боялись больше не напороться на немцев, а из-за темноты свалиться к ним в траншею.

Результаты превзошли ожидания. Поверили в чудеса лишь тогда, когда наткнулись на подбитый немецкий танк, хорошо видимый днём с нашего НП простым глазом. Он стоял, мы это знали, да стоит и сейчас за немецкими траншеями, обгорелый, задрав ствол в небо. Но почему мы к нему вышли, было не совсем ясно. Каким-то чудом линию фронта перешли не там, где намечали.

У танка остановились. Изумление сменилось неуверенностью. Шёпотом стали обсуждать, как выйти из глупого положения.

В первую очередь следовало определить собственное положение по отношению к немецким подразделениям. Этому мешала благодатная темь. По ракетным вспышкам в небе точную черту немецкой обороны не дашь. Ждать же рассвета нельзя. При малейшем прояснении неба мы на этой ровной как стол высоте будем живой открытой мишенью.

Голова от напряжения разбухла, но обстановка требовала срочного решения. Так как искать в темноте утерянный маршрут было бесполезно, выбрали опасный ход – двигаться в сторону немецкой обороны. Опасность его таилась даже в случайном: если немцы успели заминировать полосу перед передним краем, то при попытке перейти её, нас ожидает смерть.

Выбрали направление для движения и пошли. В нескольких местах перешагивали тянущиеся по земле телефонные провода, удачно обошли два дзота, и за сотню-полторы метров от переднего края опустились на животы.

Первым к немецкой траншее подполз энергичный Паша Кустарёв и, как договорились у танка, прижался к земле. Затаив дыхание, подполз и я. Прежде чем заглянуть внутрь траншеи, осмотрелся. Ребята лежали плечо к плечу, рядом. За траншеей, по всей видимости, простиралась уже нейтральная зона. Вся оборона немцев в этом месте состояла из одной линии неглубоких окопчиков, почти безбрустверных.

Приподнявшись на локтях, заглянул в окоп и замер от увиденного. На дне его, совсем рядом, два фрица преспокойно играли в карты, а третий, привалившись к земляной стенке, спал в полусидячем положении. Немцев освещал слабый свет керосинового фитилька.

С помощью пальцев и жестов распределил обязанности. Паше Кустарёву и мне достался спящий. Пока друзья расправляются с картёжниками, третьего следует попридержать, не дав возможность подать голос. Лёгкий свист явится сигналом для действий.

Прыгаем в окоп одновременно. Павел ловко обхватывает голову спящего, в том числе рот и глаза тряпкой, а я заламываю руки и уже свободно прижимаю его туловище к полу. Через минуту все, мешая друг другу, дообрабатываем пленного: обезоруживаем, очищаем карманы, покрепче стягиваем голову тряпкой.

Заминированной полосы перед траншеей не оказалось, с души спала тяжесть, а по телу разлилось уже знакомое чувство свободы. Но…. только на минуту. Острые проволочные комочки преградили путь.

Радость сменилась растерянностью. Мы лежали перед преградой и соображали, что делать дальше. Пугало уже сереющее небо и близость немцев. Действия сковывал наш пленник-толстяк.

- Витька, ползём под проволоку! – с отчаянием зашептал Николай Крамаров.

Другого пути и так не было. Проволока не лежала витками на земле, она была натянута на колья и потому какая-то возможность пролезть низом была.

Преодолев первый ряд, я исцарапал лицо о смёрзшиеся комья земли, промокла от пота рубашка, и взмок лоб.

Но вот позади и второй ряд. Остался последний, третий. И тут, когда за проволокой, т.е. на свободе, были Кустарёв с Крамаровым, случилось действительно неприятное. Из немецкой траншеи протрещала автоматная очередь. Наш пленник испуганно вздрогнул и так резко съёжился, что оказался пойманным на несколько проволочных крючков. Крючки цепко схватили его за шинель. Усилия Степаненкова и мои освободить немца от проволоки привели к противоположным результатам. Да и собственные пальцы уже сочились кровью.

Освободить фрица от его шинели было невозможно.

А немцы стреляли. Пока ещё вслепую, наугад, и всё-таки это было крайне опасно.

- Прирежь его, борова! – со злобой попросил Фёдор.

- Тебе удобнее.

- Нет, тебе! Он от тебя с правой стороны.

Фёдор Степаненков прав. Подавляя внутреннее сопротивление, я взял в руки нож. Лежать на животе под проволокой и делать это страшное для мирных дней, но необходимое сейчас дело было рискованно: можно и самому сесть на крючок. Главная трудность – нельзя совершить взмах рукой.

В голову взбрело вдавить кинжал немцу в бок с помощью плеча. Нож, проколов шинель, упёрся в ребро. Фриц, вытянув шею, забился. Тогда я подвёл лезвие ножа немцу под горло и провёл ножом. На ладонь и руку хлынула тёплая со специфическим запахом жидкость.

В это время я не думал об опасности. Борясь с нервной дрожью, я полз вперёд и переваривал разумом совершённое. Это был естественно-необходимый акт, единственно верный несмотря на дикую жестокость. Он диктовался не ненавистью, которая сама по себе священна в этой неизмеримо тяжёлой и справедливой для нас войне, а сознанием, что отпущенный на свободу враг не станет другом, и его пощада явится предательством.

До своих добрались благополучно. Стыдно было докладывать о своих делах начальнику разведки. А он слушал внимательно, подробно расспросил о немецком переднем крае, в заключение подбадривающее сказал:

Что ж, бывает всякое. С фрицем поступили правильно: иначе он продолжал бы в нас стрелять. Уверен, что следующее задание выполните. А пока – набирайтесь сил!

Января 1945 года.

Задание-инструктаж от начальника разведки дивизии получили утром. Задание трудное: взять офицера, желательно штабника. Предложили пробраться в деревню, расположенную километрах в четырёх за линией обороны немцев, почти напротив командного пункта дивизии. В сторону переднего края, как говорит топографическая карта, от деревни идёт неплохая дорога. Но её не видно и с помощью оптики, так как вся местность по эту сторону от реки Хернед немножко впалая. Да и деревня видна не вся. Обозреваются одни крыши и белая колокольня приходской церкви. Вот другая деревня, разместившаяся на склоне холма, видна как на ладони. Она восточнее первой и чуть-чуть поближе к нам; в сторону переднего края от неё тянется полоска леса.

К цели добираться разумнее между деревнями, полем, и, уже выйдя на тропку или дорогу, связывающую оба населённых пункта, а такая тропка или дорога должна быть, свернуть влево. По рассказам военнопленных штаб расположен в южном конце деревни, в небольшом одноэтажном домике.

Старшим снова назначен я. В группу помимо меня вошли Слава Соломин, Саша Серафонов, Валерий Игнатьевич Копчиков и Паша Кустарёв. Всего пять человек.

«Почему так мало?» - спросил я. Начальник разведки в присутствии командира дивизии пояснил:

- Когда мало людей, но серьёзное задание, действуют более разумно. Ясно?

- Больше людей – больше потерь. Раненые в немецком тылу, это груз, - в том же стиле и так же разумно дополнил его мысли командир соединения.

На просьбу Крамарова разрешить ему пойти с нами на задание, майор сухо сказал:

- Пойдёшь в другой раз.

Саша Серафонов – москвич. Перед началом войны окончил ФЗУ и год проработал на заводе. Подвижный ефрейтор, уже дважды раненый, с рыжими волосами и карими глазами. Отличается постоянными распрями с начальством. После очередной взбучки ворчит: «Плевал я на ваши уставы!»

- Но ведь ты солдат? – заметил я.

- Я солдат временный. Кончится война – поминай, как звали: уйду на свой завод.

Копчикова знаю плоховато. Вижу: молчаливый и рассудительный. Возраст небольшой – 25. Но почему зовут его так – Валерий Игнатьевич – неясно. Вероятно, за прямоту, честность и ум. Даже офицеры с Копчиковым обращаются вежливее, чем с нами.

И вот готовимся. Изменился, как всегда бывает в такое время, Слава Соломин: исчезла вялость, Есенинская лиричность. Проверил каждый патрон в диске автомата, каждую пуговицу на штанах и на гимнастёрке, подточил нож.

Часов в 12 ночи прощаемся с ребятами. К исходному для перехода месту, где я уже был, с нами идёт начальник разведки. Кратко повторяет уже знакомый наказ.

Случайно открытая в последний раз «дыра» в немецкой обороне сегодня используется по плану. Что бы не сбиться с пути и не оказаться перед немецкой траншеей, идём крайне осторожно, от ориентира к ориентиру. Главное на этом этапе – скрытно просочиться через немецкие рубежи.

О том, что часть задания выполнена, ничтожная пока ещё, подсказал знакомый остов танка. Он зачернел справа, и мы, не подходя к нему, чуть подались влево. Но теперь исчезли ориентиры. Сверху серело небо, справа и слева – ни деревца, под ногами – тёмная, не прикрытая снегом земля.

Полем шли по компасу, отсчитанным азимутом. Как и предполагали, вскоре оказались на полевой дороге, соединяющей две деревни. Дорога повела нас ещё круче влево.

Когда затемнели первые строения, остановились. Вышли, оказывается, к середине деревни. Значит, нужно ещё раз менять направление, только теперь уже вправо.

До окраины села шли задворками, не видя зданий. Руководством для нас служили фруктовые насаждения, растущие чётко отграниченными квадратиками. Последний в ряду квадрат означал крайний дом.

В пятом доме должен находиться нужный нам штаб. Воровски подкрадываемся поближе к дому и изучаем его из-за угла подсобного строения.

Так и есть: у двери стоит часовой, во дворе – две легковые автомашины.

Неожиданно у меня возник такой вариант решения задачи: в машине, на полной скорости проскочить линию обороны. Вариант крайне рискованный, и меня уже грызло раскаяние, что я высказал его, но, увы, ребята единодушно ухватились за него, особенно Саша Серафонов, заявивший, что он может сидеть за баранкой.

- Займись с Кустарёвым часовым, - приказал Саше. – Уберёте часового, сразу встанешь на его место, но только в тени. Павел даст нам сигнал действовать дальше.

- Слушаюсь!

Это был не Сашка-рыжий, готовый спорить хоть с маршалом, а дисциплинированный солдат.

От Кустарёва сигнала не требовалось, так как происходящее было хорошо видно.

Мы с волнением наблюдали за их работой.

Над входом в дом, почти над головой часового, горела слабая электролампочка. Сам часовой стоял у стены и, что плохо для нас, далеко от угла.

Первым появился Саша. Очень медленно, как нам казалось, тоже спиной к стене, он боком приближался к часовому. От другого угла крался Павел.

Мы застыли в тревожном ожидании. Казалось, всегда спокойный, Копчиков сейчас, нервно поджав губы, с напряжением следил за происходящим.

До слуха часового, вероятно, дошёл подозрительный звук. Он повернулся в сторону Серафонова и приподнял автомат. Саша застыл, прижавшись к стене. А часовой, не довернув куда следует голову, снова опустил автомат.

В эти считанные секунды Паша Кустарёв как-то выпал из нашего поля зрения. О нём вспомнили только тогда, когда его фигура резко метнулась на часового, и немец, не успев повернуться, оказался сбитым с ног и сразу же прирезанным.

Мы сразу подбежали к двери дома. Автомат мертвеца полетел в кусты, труп оттащили от двери. Саша встал на боевой пост.

Открыли двери.

Столы. За одним из них перед телефоном поджарый офицер. Видимо, дежурный. Просматривал какие-то листочки. У стенки на кроватях спали ещё трое. По мундирам, висевшим на спинках стульев, видно – тоже офицеры. Форма, кажется, эсэсовская.

Дежурный не слышал звук открываемой двери, но уловил наши осторожные шаги. Глаза сразу же округлились, даже раскрылся рот. Но, получив от Копчикова ножевой удар, он, не издав звука, опустил голову и придавил грудью свои бумаги.

На минуту застыли и мы, выбирая жертвы. Слава на цыпочках подошёл к каждому, убрав со стульев ремни с оружием. Я дал сигнал приступить к делу, а сам присел на кровать старшего по званию.

Окончательный приговор истории ещё не свершился над двумя, как мой подопечный проснулся. Взглянул на меня и в испуге попытался вскочить. Пришлось всей силой двинуть ему в переносье, да так, что заныли от боли пальцы. Эсэсовец упал на подушку и закатил глаза. Из разбитого носа хлынула кровь. Но теперь испугался я, принялся щупать фашистское сердце.

- Чего с ним возишься? – фыркнул подошедший Павел. – Не подох. Давай-ка кляп и шнур! Надо быстрее тащить стерву в машину.

Кустарёв, Копчиков и я занялись пленником. Слава тем временем складывал в обнаруженный жёлтый портфель карты и бумаги, которые по общему разумению были для нашего командования ценным приложением к «языку».

Автомашина завелась с пол-оборота. Выехали на улицу села, но, не успев набрать полной скорости, наткнулись на немецкий патруль. Немцы преградили дорогу, давая сигнал остановиться.

- Сашка, режь напрямик!

- Знаю! – буркнул Серафонов.

Сашка быстро сориентировался в исключительно напряжённой обстановке. Он увеличил скорость, чуть скосил линию движения и, тем самым, сбил не одного, а двух патрульных. Об этом сообщил возбуждённый Соломин.

Вслед нам была пущена автоматная очередь, но – поздно. О том, что в нас стреляли, сообщил тот же Славка, заметивший через заднее оконце сноп огненных искр.

Патрульные о случившемся обязаны немедленно сообщить в штаб, и там, в доме, только что покинутом нами, они зафиксируют содеянное. Стало быть, будет организована погоня.

Что бы сбить немцев с толка, сворачиваем влево и с включенными фарами трясёмся в сторону соседней деревни. Не доезжая до неё, фары выключаем и берём курс, необходимый для возвращения на свою сторону, то есть вправо.

Минут через десять машина резко накренилась на левый бок. Нас рвануло в обратную сторону: меня - на «шофёра», а Славу, Павла Кустарёва и эсэсовца (они тряслись на заднем сиденье) – на Копчикова. Двигатель не работал, а машина, оказывается, опрокинулась на бок. К счастью, все отделались только ушибами, сохранив в целости кости.

Автомашину без особых усилий поставили на колёса, завёлся двигатель, но – ни метра вперёд: отказало сцепление.

Валерий Игнатьевич прихватил портфель, мы – фашиста, неспособного бежать, и бросились в темноту. Отбежали не меньше полкилометра, как Сашка с испугом вспомнил, что двигатель не выключен и предложил нам вернуться, что бы его заглушить. На такое предложение никто не отозвался. Все спешили, тесно держась друг друга. И, тем самым, совершили коллективную оплошность. Её осознали по огонькам и рокоту мотоциклов. Широкой, плотной цепью немцы ехали полем за нами. Понятно: двигатель автомашины подсказал им направление.

От пота промокло обмундирование. Мучились и с этим фашистом, похожим сейчас на мешок с овсом: его буквально волокли по земле.

Мотоциклисты приближались. Избежать смерти или плена, казалось невозможно. Бежать в сторону бесполезно: не успеешь выскочить из ловушки. Спастись, прижавшись к земле, тоже нельзя: их цепь слишком плотная.

Но вдруг – канава! Широкая канавина, наполненная водой. В неё сходу плюхнулся Слава. Повернул назад, что бы выбраться из воды.

- Канава – это хорошо! – крикнул я. – Помогите перетащить на ту сторону фрица!

Обжигающе ледяная вода. Мне она доходила до груди.

Замочили офицера, но перетащили. Сухим остался только кожаный портфель, который нёс Валерий Игнатьевич.

Фрицы нас увидели и открыли стрельбу. Валерий Игнатьевич ещё одной ногой был в воде, когда свинец пробил ему голову. Даже не взмахнув руками, он лёг на берег. На пленного немца опустился Слава Соломин.

Немцы кричали, продолжали беспорядочно стрелять. Левый фланг их цепочки переправился через канаву или, может быть, не встретил её: цепочка стала разворачиваться, угрожая нам окружением.

Я подполз к Копчикову. Да, он был мёртв. Верхняя часть черепной коробки была снесена. Из ещё тёплых рук товарища взял портфель с документами.

Слава был жив! Он заорал на меня:

- Витька! Прекрати ползать! Дай мне свой запасной диск и тикай как можно быстрее.

- Ты что!? Опупел!?

- Забирай фашиста и документы!

- Но ведь….

- Никаких «ведь»! У меня перебиты ноги. Не уйдёте – нас всех перебьют! Не видишь, окружают!

Совместно с Серафоновым и Кустарёвым попытались заверить, что сумеем его унести на себе, но Слава жестоко бросил:

- И без меня вам трудно уйти, но если задание не выполните сознательно, то будете не лучше предателей. Идите! А немцев я задержу!

Он уже стрелял по фашистам, сосредоточившимся по ту сторону канавы. Малейшее замедление угрожало нам окружением.

Я подполз к Славе и дал ему запасной диск.

- До свидания, ребята! Передавайте нашим привет! Удачи!

На сердце щемило. Мы бежали уже втроём, мучились с этим проклятым фашистом. А сзади ещё слышались автоматные очереди.

Намеченное место перехода передовой позиции немцев нашли по знакомым ориентирам. На сигнальную ракету, пущенную в небо Серафоновым, нам ответили условным сигналом.

Мы чувствовали себя полуживыми. Не лучше нас был разве только тот, который попался нам на крючок. Распухшее лицо явно не отрезвевшего эсэсовца выглядело полуживым.

Не было праздничного настроения и на душе, несмотря на то, что нашу успешную операцию по доставке «языка» из категории штабников явно встретят с благодарностью и с традиционным в таких случаях обещанием представить к правительственной награде. Только что стоят эти побрякушки? Не обменяешь же их на жизнь человека. Мы же потеряли не одного, а двух человек – Копчикова и Соломина.

Перейдя линию фронта, мы спустились на проезжую дорогу. Помимо едущих туда и обратно автомашин, по ней в это время вели большую колонну пленных. Хочешь не хочешь, но мы оказались зрителями зверской расправы над пленными. Расправу совершили не конвойные, а совершенно посторонние люди, солдаты и сержантский состав, двигающиеся в противоположном направлении – на запад.

Для меня подобное отношение к военнопленным, особенно к русским из армии генерала Власова, не было новостью. Здесь, в Карпатах, где сосредоточена основная часть его «освободительной армии», подобные дикие спектакли совершались часто. Вот что пришлось видеть и слышать в этот день.

Колонна пленных, повторяю, была большой. Впереди, как бы ведущим, был наш солдат, а замыкали колонну двое, тоже рядовые солдаты. Один из стоящих рядом с дорогой не выдержал, решил наглядно проявить свой патриотизм не спрашивая ничьего разрешения. Он шагнул в строй пленных и принялся высматривать в колонне советских людей. Естественно, что это ему не удалось. Тыча пальцем в лицо или в грудь выбранного им человека, он почти кричал: «Рус!?» Тот, конечно, утверждал, что он природный немец.

Тем не менее, с помощью тех же немцев русский был найден и быстро выволочен из колонны.

- Где родился!? – с угрожающей нотой спросил самоявленный прокурор.

Бывший власовец назвал Казань, после чего «прокурор» обратился к проходящей в противоположном направлении группе советских солдат: «Хлопцы, кто из вас из Казани, признавайтесь?»

Казанский по рождению солдат нашёлся. «Прошу, выйди на короткое время из строя и, как судья, определи меру наказания своему земляку-власовцу, предавшему и Татарскую Автономную республику, и весь СССР.

Итог такого суда был обычен – расстрел. Человека без промедления, тут же, почти на обочине шоссе, расстреляли короткой очередью из автомата. Сказать «Нет!» не нашлось мужества не только у близстоящих, но и у тех, кто вёл колонну до места сдачи пленных.

Я много думал о тайнах подобной жестокости, о её природе, присущей разве что современным фашистам. Особенно невыносимо было вспоминать, когда сам оказался в роли палача над обезоруженным мной солдатом только потому, что он был власовцем.

Придёт время, на многое люди будут смотреть другими глазами, произойдёт в полной мере переоценка ценностей. Ведь не секрет, что в «освободительной армии» генерала Власова насчитывалось более 1 миллиона человек. И как бы назвал объективно мыслящий человек того, кто бы весь этот большемиллионный коллектив приговорил к смерти. В полном смысле изувером.

Кроме того, не следует бояться взглянуть на историю создания армии Власова. Ясно одно – создана она не из каких-то врагов народа, а из пленных. Именно они, пленные, составляют основу армии Власова. И сейчас они сражаются против нас упорнее самих немцев только потому, что знают, чем пахнет для них капитуляция или плен.

Сегодня устали как никогда. Три моих спутника еле держатся на ногах.

Одна из причин усталости – снег. По рассказам местных жителей, они не помнят столь глубокого снега в январе. Снегом засыпаны балки и овраги, горные речки и ущелья.

Наш дивизион поддерживает 8-ю Ямпольскую стрелковую дивизию. Командир дивизии герой Советского Союза полковник Угрюмов нашёл время побывать у нас. И в тот же день 229-ый полк этой дивизии был послан в обход. Горы, глубокий снег, проволока и завалы из тяжёлых брёвен мешают стрелковым войскам продвигаться вперёд. О технических войсках не стоит и говорить, они неприемлемы. Татры – наиболее высокая и труднопреодолимая часть Карпат. Ни тяжёлая артиллерия, ни танки непригодны.

Вот и деревня! На её противоположной окраине слышится хаотичная стрельба.

НП, предполагаю, находится в башне церкви. Но к церкви подойти трудно: вокруг рвутся снаряды и мины.

Короткими перебежками добрался до кирпичной церковной ограды и, едва успев растянуться на земле, был почти оглушён взрывом упавшего рядом снаряда. Ещё один рывок, и я лежу уже за оградой.

Но и здесь не очень спокойно. Первый снаряд упал метрах в 20 от меня, ослепив вспышкой света глаза, второй – забросал землёй. Затем последовали третий, четвёртый, пятый.

Когда грохот приутих, рядом оказались два связиста и лёжа, проклиная бога и чёрта, принялись спешно соединять концы разорванного провода.

- НП здесь? – спрашиваю их.

- Не знаем, не мешай!

Рядом рванул ещё один снаряд. Оба связиста бросились в довольно глубокую воронку, а я ринулся ещё вперёд и оказался в овраге перед церковью. На дне оврага наткнулся на лежащего человека и чуть не упал.

- Куда!? – заорал он.

- На НП.

- В церковь что ли?

- Да.

- Тогда подожди, и я туда же! Вот кончится обстрел, и пойдём.

Снаряды сыпались густо. Конца обстрела, казалось, не предвиделось. И я, не выдержав, начал выкарабкиваться из оврага. Вслед за мной наверх полез и тот, кто советовал мне подождать.

До церкви добежали благополучно. Своих нашёл в церковном подвале.

Здесь полно офицеров всех родов войск кроме механизированных. Общее НП. Арефьев, бледный от пережитой артиллерийской бойни, радостно тянет для приветствия руку. Подавив напряжение, улыбались Крамаров и Павлов.

На КП общевойскового генерала возвращались ночью, когда уже затихла стрельба, а с недалёких покрытых снегом вершин понесло свежим воздухом. Полнолицая луна бесстрастно поливала мёртвым светом покрытую снегом землю и каменные обрывы гор.

Те, кто только по газетным очеркам и романам представляет себе войну, далеки от понимания того, какая она есть в действительности. Даже героизм таких людей, как наш Соломин, им видится в романтическом свете.

Да, Соломин реальный, вчера ещё живой человек со всеми присущими ему недостатками. Но совершил он поистине героическое.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-11-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: