Трудно отойти от шоссе. Тянет, как магнит. Движение зачаровывает отсутствием мелкой случайности. Словно движется сама история, сотни тысяч, миллионы человеческих судеб.
Мая 1945 года.
Вчера весь день бродил по улицам Цвитау, беседовал с чехами и русскими, свидетелями недавних событий.
Цвитау по населению – немецкий город, до конца войны имел собственное бесконтрольное самоуправление. Материальное положение немцев здесь было выше, чем у чехов. В результате росла классово-национальная ненависть. Открыто она проявилась с приходом в город советских войск. Чехи попросту принялись изгонять немцев из жилищ. Через окна на тротуар полетели пуховые подушки, одеяла, другая семейная утварь.. Птичий пух закружился в воздухе, а через час-два им, словно снегом, покрылся городской асфальт.
Женщины, старики и дети, лишённые жилья, обратились за помощью к командованию советских воинских частей, оказавшихся в Цвитау. И наши поступили разумно. Образующейся народной полиции города дали указание не трогать немцев, дать им возможность подготовиться к спокойному отъезду в Германию.
Тогда ненависть к немцам проявилась в другой крайности. Чехи приказали немцам понашивать на спины своих костюмов куски материи с чётко написанным словом «Шваб» (так называют немцев). Это, ставшее позорным слово, позволяло всем отличать чеха от немца. И вот, людей с такими нашивками погнали на самые чёрные и тяжёлые работы – чистка тротуаров, уборка мусора, ремонт дорог.
Советское командование отменило и этот произвол чехов.
Сейчас в городе становится всё меньше и меньше швабов. Их квартиры заселяются коренным населением страны.
Погода ненастная. Часовым на посту стоять холодно. Сыростью пронизывает гимнастёрку. Ею несёт от мокрых облаков и от грязных болот. Словно политы водой наши палатки. А мы, высокий Пчёлкин, чуть пониже – Артеменко и уже небольшой я, под открытым небом охраняем боевое знамя части.
У меня снова побывал Володя Путоргин. Его весёлая мордочка появилась в палатке в минуту, когда я впадал в предсонное блаженство. Сон, конечно, пришлось отложить.
По дорогам всё ещё тянутся немецкие подводы. Среди переселенцев нет молодых мужчин. Одни старики, дети и женщины. Словно виновные, отворачиваются, когда начинаешь внимательно их рассматривать, хмуро косятся на советскую военную технику, на своих солдат, ныне шагающих под охраной конвоя на восток.
При виде этого рождается двойственное чувство, чувство гордости и торжества и - жалости. Как хочется, что бы они глубже поняли, кто истинный виновник их бед. Многие это понимают, другие поймут позднее, но отдельные эмигранты-поневоле сохраняют желчь, обиду, ненависть на нас и наших союзников.
Вовка подробно рассказал о гибели нашего общего друга по Горькому Неманова. Сашка был ранен несколькими пулями в живот и умер в госпитале.
Пожилые красноармейцы больше нас, молодёжи, мечтают о скорейшем возвращении на родину. У всех разговоры сводятся к семьям, к желанию вернуться домой. Они ждут демобилизации.
Меня привлекают какой-то схожестью и, одновременно, противоположностью два красноармейца – вологодец Петров и донской казак Выпрыжкин. Они – давние друзья, даже за обедом сидят рядом. Всё – схожесть и несхожесть, закадычная дружба – предмет шуток батарейцев. Никакая ссора, а ссорятся они постоянно, не в состоянии друзей разъединить.
Петров выделяется высоким ростом и крутыми плечами, страшноваты на вид его пудовые кулаки, аляповаты здоровенные сапожищи. Как-то не вяжется с такой фигурой вологодский, почти такой же, как в Макарьевском районе говорок, зато у него уравновешенный характер, действует с определённым расчётом, без опрометчивых поступков.
Выпрыжкин – человек другого склада. Маленький живой ворчун, заводной и капризный. Внешне с Петровым схож только лысой головой да возрастом – 45 лет.
Ссору, как правило, начинал Иван Григорьевич Выпрыжкин. В последний раз за чёткое произношение звука «г» Петров был назван черемисом. Равнодушно выслушав это, он с деревенским юмором ответил: «От калмыка слышу».
- Калмыки на конях умеют ездить! – с гордостью заявил Выпрыжкин.
- Знаю. Слышал, как они в казачьей форме с красными воевали.
- Это какие калмыки?!
- Деникинская порода.
- Ну, ты брось! Под калмыками ты казаков мыслишь, а казаки, значит, все белыми были?
- Зачем все. Вот Выпрыжкины были, в газетах читал.
Самолюбие Григорьевича было ущемлено, и он принялся доказывать уже всем, что он никогда не якшался с белогвардейской сволочью.
Заводилы-любители всегда подтравливали Выпрыжкина на такие разговоры, разогревали его и без того горячую натуру. Дойдя до точки кипения, Выпрыжкин, обозлённый на Петрова, удалялся, но через два-три часа извинялся перед своим другом за грубость.
Пролетел май. Отцвели каштаны, яблони. С неба сыплется росистая сырость. Пчёлкин с упоением вдался в лирику: вспоминает жаркую Басковицу, где задыхались от жары и искали спасение в прохладной воде паркового пруда.
Мая 1945 года.
Утро. Густой туман закрыл небо, близкий еловый лес – верный признак ясной погоды.
Так и есть. Тает туман, синеет небо. Становится жарко. Часовые у знамени части ищут защиту в тени от непомерно щедрого солнца.
Познакомился с местным учителем, знатоком русской культуры. Свободно владеет русским языком. Беседуем о политике, о давних связях наших стран, о социализме. Копаюсь в его богатой личной библиотеке, нахожу произведения многих русских классиков на чешском языке. Даже обнаружил небольшой томик с работами Ленина и Маркса.
- Когда начали интересоваться русской литературой?
- С детства. Тогда увлёкся стихами Некрасова.
Как то странно ощущать горечь от таких слов, но факт есть факт: даже читающая часть нашего брата из заграничных авторов больше знают Дюма, Вальтера Скотта, Жюля Верна и Виктора Гюго, чем Сервантеса, Бальзака и др. О классиках чешской литературы и говорить нечего: их знают единицы.
Июня 1945 года.
Выдавали боевые награды за последние месяцы боёв.
Раздобыли патефон и десятка два пластинок, три пластинки с дореволюционными русскими песнями. Патефон надрывается от перегрузки, похрипывает, а мы с волнением слушаем знакомые песни.
Ежедневно посещаем городской кинотеатр. Фильмы по содержанию дешёвые, развлекательные. Пустота. После сеанса душевную опустошённость ощущаешь в себе.
Июня 1945 года.
Завтра покидаем Святую Катерину (сколько сёл и городов со словом «святой»). Святая ты или грешная, но мы рады. Маршрут будем держать на восток, на Краков. Оттуда до Советского Союза - рукой подать.
Свободное время провожу с Владимиром Пчёлкиным, парнем, который может дружить.
К сожалению, не все обладают этим драгоценным качеством. Некоторые дружат ради времяпровождения. Таких объединяют не чувства и интересы, чаще всего узко личные, а стремление поразвлечься. Вовка же дружит от сердца. Мне он нравится человечностью, способностью ухватиться за важное; он много читал и читал, главным образом, ценное.
Уже загружены машины, свёрнуто знамя части. Последнюю ночь переспали в центре Чехии. Едва ли в будущем придётся бывать в этих местах.
Июня 1945 года.
Быстро завтракаем. И – команда «По машинам!» Все оживлены, блестят глаза. И вот покатились в обратную сторону взятые с боем километры, один за другим остаются ставшие родными города Чехословакии, братские могилы товарищей, пока ещё просто засыпанные землёй.
Местное население всюду ремонтирует дороги, строит мосты, разбирает разрушенные войной здания. Всё выше и выше становятся холмы, поросшие лесом; появляются каменистые обрывы.
Пока это Чехия, её плодородные поля и сады, в которых зеленеют яблоки и сливы и уже отливает алым цветом черешня.
Холмы не переросли в горы. Потянулись поля Моравии. А ехали по асфальту так быстро, что вечером были уже в Оломоуце. Знакомая Морава текла здесь спокойнее, чем у Кромфжижа, расположенного несколько ниже.
К ночи раскинулись лагерем в двух километрах от Линника. Вероятно, проживём здесь несколько дней.
Июня 1945 года.
Живём вблизи города Тешино, почти на границе Чехословакии и Польши.
Тешин – порядочный город с 4-х-5-ти этажными зданиями. Река делит его на две части – чешский Тешин (Цешин) и Тешин польский. Вчера ходили по улицам чешской части города. В кинотеатре смотрели чехословацкий фильм «Варантин» - буржуазная дрянь. После демонстрации фильмом остались довольны разве только чехи и словаки. Нашим солдатам фильм показался безвкусным.
Местная администрация тоже близорука. Немцев здесь отличишь по крупной латинской букве «N» (почему «N», не знаю), пришитой к костюмам или рубахам. Как правило, люди с такими нашивками очищают от мусора улицы, убирают вручную битый кирпич и другое наследие войны.
Узкий, слепой национализм! Почему наше командование не поступит так, как было в Цвитау, не приостановит ненужную по времени и всегда вредную национальную рознь?
Завтра оставляем Чехословакию. Лишь память будет хранить улицы и площади Плзеня, Ческе-Будеевице, Полички, Цвитау, Границе, Оломоуца, Фридека, других городов. Впереди – Польша.
А пока…. Рядом в лучах вечернего солнца ещё греются воды городского бассейна, окружённые мощными дубами и высокими липами; из палаток доносятся голоса красноармейцев, готовых в любое время к очередному маршу в сторону Советского Союза.
Июня 1945 года.
Главный карпатский хребет переходили Яблуновским перевалом. Два раза по понтонному мосту переезжали верховья узкой, но стремительной Вислы – перед городом Бельска Бяла и за Освенцимом.
Какой бы ни была тряска на дорогах, да ещё горных, езда в свободных от брезента кузовах в солнечную погоду – удовольствие. За короткое время верхняя одежда, лицо и руки покрываются пылью. Походим на мельников. Но зато глаза видят мирные сёла, труд крестьян и в полную ширь – летние краски чудесной природы юга малознакомой мне Польши.
Во время проезда через Освенцим и его пригороды притихли все. Вспомнились газетные материалы о лагерях смерти, существовавших в период оккупации где-то здесь. Освемцинские лагеря – зловещее место гибели сотен тысяч лучших людей всех стран Европы. Память, способная больше хранить в своих архивах добро, никогда не забудет это зверское надругательство над культурой и гуманизмом.
Краков – город большой, известный каждому с детских лет. Знаменит он не только богатой архитектурой. Здесь на заре пробуждения науки работал гениальный Коперник, гордость польского народа.
Разгрузились и обосновались на житве в 14-15 километрах от Кракова. Отгорья Карпат. У палаток течёт горная речушка, приток Вислы. Вблизи лес и поля. Ежедневно утром на берегу речки занимаемся физзарядкой, а потом смываем остатки сна в быстрых холодных водах.
Сегодня в полуразрушенном сарае на самодельной сцене выступила наша художественная самодеятельность. На концерт пригласили жителей селения Прешно. С каким детским восторгом аплодировали поляки кабардинке, гопаку, русским и украинским песням! Это сразу подняло боевой дух наскоро подобранных участников выступления. Отплясывали в полном азарте, пели – с полной отдачей душевных сил.
Июня 1945 года.
Ехали по шоссе вдоль железной дороги через города Нова Гута, Тарпув, Жешув. Сейчас таборим у города Кросно. Граница с СССР всего в 30-40 километрах. Палатки развёрнуты в чистом от хлама лиственном перелеске на берегу медленно несущей мутные воды реки.
Совсем рядом другой город – Санок, а за ним Дуклинский перевал, знакомый нам по январским дням 1945 года. Ещё один бросок и – прощайте горы.
В журнале «Красноармеец» читаю отрывки романа «Зелёный луч» любимого мною Леонида Леонова. Сочный образный язык. Следишь за судьбами героев, а думаешь больше о себе. Предстоит прошагать трудной малоизведанной дорогой короткую жизнь. Образование – 7 классов. Во что бы то ни стало, надо учиться. Главное потом – не выбор профессии. А возможность её получить. На материальную помощь отца рассчитывать не имею права. Ему 55 лет, уже старик. Помощи от меня он ещё не получал.
В минуты одиночества, когда думаешь об общем, прокрадывается сомнение в необходимости учёбы. Задаёшь себе вопрос: в образовании ли счастье? Отбрасываешь его утверждением, что образование поможет лучше разбираться в жизни, в которую я как следует не окунулся и которая много труднее и сложнее той, какая описывается даже крупными художниками, рисующими её каждый по своему.
Июня 1945 года.
Всё там же, под открытым небом. Вокруг холмистая равнина. Ход времени отражается на плодах фруктовых деревьев и ягодах. Доспевают уже яблоки, почернели кисти черёмухи.
В состав СССР вошла закарпатская Украина. Весть эта оживлённо обсуждается красноармейцами. В памяти всплыли Тополя, Снина, Ужгород, крестьяне-гуцулы.
Решение верное. Язык закарпатских земледельцев более родственен украинскому. Убеждён, что и они с горячим одобрением приняли решение советского правительства.
Июля 1945 года.
Помогаем шоферам готовить машины к длительному переезду, купаемся в реке Сан, по которой в 1939 – 44 гг. проходила Советско-Германская граница.
Какая-то сила тянет меня к реке. По вечерам сижу один на её берегу. С того, западного берега, 4 года назад фашистские мотомеханизированные части ринулись на восток. Начался период испытания экономических и моральных сил двух противоположных общественных систем.
В 5 километрах восточнее – Перемышль, последний польский город. В 1941 году он входил в состав СССР. Сейчас граница проходит по известной линии Керзона.
Вследствие недавних дождей вода в реке помутнела, увеличилась скорость течения. На противоположном берегу работает водокачка, снабжая водой железнодорожную станцию.
Ночью ставим усиленные посты, так как мы вступили в зону действий бандеровцев – украинских националистов. Окрестные сёла без населения, с пустыми домами. Крестьяне вырезаны бандеровцами, часть жителей разбежалась. Польская националистическая «Армия Крайова» действует подобным же методом, маскируясь под бандеровцев. Разница между ними небольшая: одни вырезают поляков и нападают на наши обозы и группы солдат, другие режут украинцев и стреляют по нашим.
Проведены комсомольские и партийные собрания, завершившие серию бесед, посвящённых вступлению на родную землю. Пропагандисты раскрывали классовую сущность буржуазного национализма, призывали к бдительности и осторожности.
Июля 1945 года.
Позади разделённый на две части рекой Сан город Перемышль. В 5 часов утра пересекли Советско-Польскую границу и сделали 15-ти минутную остановку. Был построен дивизион. В торжественной обстановке развернули знамя части. Комиссар и комдив поздравили личный состав с возвращением на родину.
Вторая остановка сделана в западно-украиском городе Садова Вишня.
В Садовой Вишне находится репатриационный пункт советских граждан. Русские, украинцы, татары, армяне, мужчины и женщины многих национальностей СССР, бывшие военнопленные и угнанные на работу в Германию по мобилизации, возвращаясь домой, проходят через эти пункты. Одеты они по-разному, в костюмы, пошитые во всех странах центральной и западной Европы.
Репатриируемые пополняют улицы Садовой Вишни, окружают солдат, расспрашивая о победах Советской Армии, о положении внутри страны, выпрашивают свежие газеты, рассказывают о своих судьбах – страшные истории лишений и мук. О прожитом охотнее говорят старики, то есть люди, у которых почти нет будущего.
Пережитое отразилось на облике репатриируемых: у некоторых молодых парней уже седые виски.
Пятидесятилетний мужчина в большой рыжей от солнца и времени шляпе, узнав, что я с 1926-го года рождения, принялся рассказывать мне о своём сыне, моём ровеснике, наивно надеясь, что мне приходилось с ним когда-то встречаться. Он растерял всех родных, даже жену. Войной снесено его родное селение. Куда сейчас ехать, к кому обращаться за помощью, мой собеседник не знает.
Июля 1945 года.
Едем лесными дорогами через Яворув и Раву Русскую, почти вдоль границы.
Утром впервые столкнулись с результатами диверсии бандеровцев. Лесная дорога усеяна трупами людей и коней. Бандиты напали на большой солдатский обоз. Были расстреляны красноармейцы-обозники и ехавшие с ними на повозках репатриируемые.
Говорят, что бандеровцев стало поменьше. Недавно им предъявлены условия капитуляции. Сегодня последний день данного им срока. Если не сложат оружия, будут приняты решительные меры: бандеровцев будут ловить как волков и расстреливать.
Июля 1945 года.
Палатки раскинуты в тени старых каштанов и лип на окраине Равы Русской. В городе много разбитых домов, но убран щебень, зелень украшает улицы. Мрачности нет и в помине.
Наше казачество заразилось думами о мобилизации. К какой палатке не подойдёшь, слышишь разговоры на одни и те же темы – о своих колхозах, о семьях. Лишь молодёжь моего поколения, которой придётся ещё немало потрубить в солдатских шинелях, интересуются войной с бандеровцами, политикой и спортом.
В спорте я лопух. Становится смешно, когда слышишь горячий спор о первенстве команд или ходе соревнований: словно решаются судьбы людские. Понимаю: можно самому увлекаться спортом, но болеть за первенство той или иной команды в немеждународных соревнованиях не умею. В их глазах, безусловно, смешон я, деревенский дундук.
Июля 1945 года.
Третий раз переезжаем Советско-Польскую границу. Сегодня пересекли её у польского городка Влдава, как раз на стыке двух советских республик – Белорусской и Украинской. Позади Польша, река Буг. Прямое шоссе, ведущее к Бресту. По обеим сторонам дороги - болота с мелким ельником. На песчаной почве растут низкие кривые сосенки. Деревень мало, а те, что есть – маленькие, похожие на хутора. Небольшие домишки крыты соломой, крошечные окна.
Июля 1945 года.
Брест-Литовск. Восстанавливаются здания, разбираются кирпичные завалы на улицах. На запад шоссе «Варшава-Берлин», на восток – «Брест-Москва». На километровом столбике значится цифра 1074. Шоссе забито войсками бывших белорусских фронтов, ныне возвращающихся на родину. На многих автомашинах надписи: «Мы брали Берлин» или «Мы – берлинцы». Бросается в глаза большое количество орденов и медалей. У некоторых бойцов приколоты к гимнастёркам по 4-5 орденов. У солдат и офицеров 4-го украинского фронта редко увидишь и два, и, конечно, наши с завистью ворчат. В направлении Берлина шла слава победителей. В этом же направлении из СССР шла военная техника, подкрепления, ордена. А что можно сказать о 4-м украинском фронте, которым командовали вначале Петров, потом Ерёменко? Длинный и трудный путь по Карпатам, старой формы бои за каждую гору, местами рукопашные, отсутствие по пути столиц и, конечно, славы.
Колхозники разоренных немцами районов гонят из Германии скот – коров, лошадей. Им помогают демобилизованные «старички».
С нами ехал сегодня дорожный инженер и рассказывал о больших планах по расширению сети асфальтированных дорог и по расширению самого полотна дорог. В работах будут участвовать военнопленные. Транспортные машины 1-го белорусского фронта передаются управлению дорожного строительства.
Июля 1945 года.
Город Кобрин. Холодный дождь. Ветер поддувает палатки. В них укрываемся от небесной сырости и убиваем время. Даже нет газет. Их не получаем с тех пор, как открепились от своего фронта. Не идут к нам и письма.
С Гришей Ицидашвили, высоким красивым грузином, топим городскую баню. Он на 4 года старше меня, отличается сильной тягой к женскому полу. К красавицам липнет как пчела к мёду. И свойства этого не стесняется. Сегодня, например, в первой половине дня мучил меня сальными рассказиками из собственной любовной биографии, хвастался умением овладевать девушками и количеством побеждённых. Во второй половине дня на практике показал своё искусство.
Жертвой Гриши оказалась девчонка моих лет, работающая в конторе бани. Молоденькая блондиночка, действительно, выглядела привлекательно. Каждый раз, когда она проходила мимо, Гриша отпускал в её адрес до противности игривую шутку.
В обеденный перерыв Гриша с наглостью перегородил девушке путь. Она начала злиться, но как-то несерьёзно. Бесстыжий кавказец был очень хорош собой. Гришино сердце, между тем, воспламенялось больше и больше, руки непроизвольно потянулись к её фигурке и вот – О, какое блаженство! – коснулись девичьих телесных тайн.
Такое простить нахалу нельзя ещё и потому, что рядом стоял посторонний, то есть я. И она театрально принялась шлёпать парня по рукам, а когда он слегка отступил, убежала.
Игра не в моём вкусе. Во всяком случае, я был уверен, что дело этим кончилось, даже намеревался поиздеваться над Ицидашвили. Но Гриша опередил меня. Он подошёл и умоляющим тоном затянул:
- Витя, отпусти меня часа на два пораньше? Девочка – настоящая коза, без ухаживания не дастся. Двух часов хватит, ладно?
- Намереваешься обмануть?
- Обязательно обману! Поверь, обману!
Он клялся страстно, что добьётся своего, а меня бесило всё – цель и методы его действий, наглость признания и полное непонимание моральной порочности, животность своих вожделений. Что бы как-то задеть Гришку, преспокойно, почти холодно спросил:
- Ты кот, что ли?
Грише понравился вопрос. «Не овечка!» - хвастливо ответил он и принялся в красках рассказывать ещё одно любовное похождение.
Я оказался неспособным задавать ему вопросы, даже спорить. Полнейшая противоположность взглядов на нормы поведения, освящённые многовековой культурой и песнями, меня парализовала. Зачесались руки, и я с трудом затормозил нервы, что бы скрыть чувства.
Гнев вылился во взрыв во 2-й половине дня.
Гриша сбежал, и мне пришлось работать за двоих. Злился, потел и работал, зная, что он и девушка находятся в котельной. Вышел Гриша через час-полтора, когда я уже отобрал уголь. Растрёпанную девушку пропустил вперёд. Она, смутившись, быстро прошмыгнула мимо. На раскрасневшемся лице Гриши торжествовала хвастливая улыбка.
- Свинья ты, Ицидашвили!
Улыбку сменило выражение обиды и злости.
- Значит я – свинья, так? Почему?
- Должен понимать.
- Я мужчина, а ты недозрел, что бы это понять.
- Отвяжись!
Я нагнулся, что бы набрать в ведро уголь. Уязвлённый Гриша желал восстановить в моих глазах свою честь, наседал, даже потребовал извинений. Я, без учёта последствий, выпрямился и послал его к чёртовой матери. Он туда не пошёл, а крепко вцепился в мой воротник и потряс перед моим носом кулаком. Последнее опьянило меня, и я с силой ударил его в подбородок. Гриша отлетел, запнулся за лопату и упал. Через пару секунд он уже с лопатой в руках ринулся на меня. Увернувшись от лопаты, ударил его ещё раз. Гриша снова упал. На грязном лице появилась кровь. На этот раз поднимался уже медленно. Отплёвываясь и проклиная меня на русском и грузинском языках, заковылял к двери.
Конец рабочего времени отбывал один. Когда сдал дела, у палаток своей батареи увидел Гришу. Разнесло губы и нос. Что бы не показывать свою физиономию, Ицидашвили отказался от любимого дела – не ходил с вёдрами на кухню за супом для батареи.
Ребятам Гриша объяснил, что лицо разбил сам, упав с лестницы. Я не внёс поправок, хотя Гришу не жалел. Получил он по заслугам. Себя оправдываю тем, что в драке повинен сам Гриша: он схватил меня за воротник.
В целом-то Ицидашвили парень славный, весёлый и общительный. Мне чужды лишь его принципы отношений к девушкам. Удовлетворение половых инстинктов, больше ничего! Чисто животные позывы. К сожалению, не только у Гриши, но и не у большинства, в разговорах господствуют именно животные взгляды на любовь. Последнее получается из-за отмалчивания несогласных.
У девушек устойчивее взгляды на любовь, резче критика. Можно даже подумать, что девчата выше по развитию. Ничего подобного! Общественное положение их такое, что все дурные последствия от случайных связей ложатся пятном позора именно на них, а иногда просто калечат их судьбы.
Как бы то ни было, подобных Грише много среди ребят и девушек. Много и подобных мне, так что одиночкой выгляжу только среди некоторых.
Августа 1945 года.
В городском кинотеатре смотрели новый документальный фильм «Берлин». Кроме нас много офицеров всех званий. Три офицера-лётчика были с золотыми звёздочками героев Советского Союза.
Августа 1945 года.
Перед Слуцком ночевали под машинами, не раскладывая палаток. Утром были в городе.
Вместо домов – груды кирпичей. По некоторым улицам не проехать на машине.
Бедная Белоруссия! С древних времён была ты отсталым заброшенным краем и всегда страдала от войн царской России. Но хвала тебе в главном – не носили ярмо покорности здешние крестьяне, не были холуями перед чиновниками его императорского величества и перед пришельцами завоевателями. В эту войну особенно неспокойно чувствовали себя оккупанты на белорусской земле. Партизанское движение здесь было шире, чем на Украине.
Перед Бобруйском свернули влево. Военный городок занят танковой бригадой. Среди танкистов встречаются ребята 1926-го года рождения, начавшие службу в гороховецких лагерях. Они не успели добраться до фронта и сейчас откровенно завидуют ровесникам других частей, успевшим стать настоящими фронтовиками.
Поглядываю на них со слабой надеждой встретиться с Генахой Замахиновым: он ведь тоже начинал службу под Гороховцом.
Августа 1945 года.
Командир батареи подозвал к себе.
- С какого года служишь в армии?
- С 1943-го.
- Каким маршрутом поехал бы домой?
- Бобруйск – Москва – Ярославль.
- Хорошо, - медленно рассуждал он. – Слышал, что ты мой земляк. Я ведь из Коврова! Знаешь такой город?
- Так точно! Не очень далеко от Макарьева.
- Так вот: я еду в отпуск! Хочешь побывать на родине – пиши рапорт! Поедем вместе.
На душе светло. Неожиданно еду домой! Рапорт написан и отдан комбату.
Всем составом части провожали демобилизуемых. На гражданку едут красноармейцы до 1905-го года рождения.
Не в каждой части такая сердечность расставаний и такие горячие пожелания друг другу. Вместе сражались с фашистами и, что тоже много значит, большинство – земляки, уроженцы знакомых друг другу станиц. Земляки клянутся бывать друг у друга в гостях.
Как только стал известен приказ о демобилизации, Иван Григорьевич Выпрыжкин и Василий Дмитриевич Петров почти слились. Всюду и везде только вместе. Зная, что до Москвы придётся ехать в одном вагоне, они, что бы не быть на виду у всех, всё-таки отошли в сторону, беседовали о чём-то близком, почти интимном. Солдаты уловили только первую часть их беседы, когда Выпрыжкин горячо призывал Петрова приехать на житьё в его станицу, навсегда оставить холодную вологодчину, где не растут вишня и арбузы и, убедившись в бесполезности своих уговоров, перешёл к другой теме.
В эти часы два друга-старика не были предметом шуток. Во время посадки в вагон даже наиболее грубые солдаты делали вид, что не замечают слёз на щеках обоих.
Августа 1945 года.
Военные занятия проходят у железнодорожного полотна. Внизу, в огромном котловане, работает экскаватор. Он берёт ковшом песок и ловко высыпает его на платформу состава. Проходит полчаса, и паровоз отталкивает состав вперёд, подводя очередную платформу под ковш экскаватора.
Высоко в небе яркое солнце, за песком – стена зелёного леса. Свежий воздух и жаворонки. Лицо, лёгкие, руки, всё тело дышит радостью мирной жизни.
В полдень ход событий принёс неприятность.
Прибежал дневальный с приказом явиться к командиру батареи. «Собирай пожитки!» - крикнул он, и я, повеселевший до предела, принялся готовиться к отъезду. Сдаю лишние вещи, оружие. Ребята завистливо поздравляют со счастливой случайностью, желают отличного отдыха в «северных Пузырях» на «холодной Унже». Прибежал со своими пожеланиями Леонид Рыжов, упрашивает побывать в его родной нейской деревне.
Но, увы, случилось не так. Не удалось мне побывать в 1945 году в макарьевском крае. Когда получал заполненные проездные документы, почувствовал на себе взгляд майора Филоненко. Комиссар недоверчиво косился на меня, словно изучая, и вдруг спросил:
- Ершов, с какого года ты в армии?
Не думая о последствии ответа, назвал год. Брови комиссара удивлённо поползли вверх и, что бы убедиться в том, что не ослышался, повторил вопрос.
- Значит, только года два…. Мало! Позови-ка сюда комбата!
Через несколько минут комбат и я стояли перед комиссаром.
- Ты чего головой крутишь!? – принялся сходу обрабатывать командира батареи Филоненко. – Своей головой крутишь и людям крутишь! Что, у тебя людей пожилых в батарее нет!? Почему Ершова в свои спутники берёшь?
- Он – дисциплинированный боец, товарищ майор! Пороха в разведке много понюхал, знает, что такое жизнь и что такое смерть, и оба мы из одних мест.
- Не заговаривай зубы, комбат! Я не хулю твоего Ершова, но по годам он сынок для многих солдат. Вместо Ершова немедленно подбери человека семейного, у которого детки есть. Иначе поедешь один!
Комбат попытался доказать, что больше солдат-земляков в дивизионе нет. Филоненко обрезал его одной фразой: