Как и ожидали, железнодорожный мост через реку Ваг на той стороне хребта взорван.
В городе Жилина, только что освобождённом 18-ой армией, ударившей по немцам с северо-востока, настоящий праздник. Улицы заполнены поющей молодёжью, гуляющими семьями, и всюду цветы и лозунги. Солдат освободителей зазывают в гости.
Праздничное настроение подпортил наш солдат. Воспользовавшись бесконтрольностью со стороны офицеров, он забежал в квартиру одного из домов и бесцеремонно принялся рыться в шкафах и гардеробах. На вопрос испуганной хозяйки, что он делает, солдат сказал: «Разыскиваю фрица!» Перебирая различные вещи, он наткнулся на связку драгоценностей и с ними попытался улизнуть. Хозяйка схватила солдата за рукав и принялась умолять не трогать дороге вещи, но он, отпихнув хозяйку, бросился к выходу. Она побежала за солдатом и у самого выхода успела снова ухватиться за него. В таком виде они оказались на заполненном людьми тротуаре. Их конфликт разрешил случайно оказавшийся здесь советский подполковник. Выслушав жалобу женщины, он расстегнул кобуру пистолета, взял ТТ и пустил в солдата пулю. Такой оборот дела был столь неожиданным для женщины, что она как бы онемела, а придя в себя, с плачем набросилась на подполковника, заявляя, что русский солдат дороже её золотых колец.
- Русский солдат не должен быть грабителем!
Сказав это, подполковник приказал стоящим рядом солдатам убрать труп и, словно ничего не произошло, зашагал дальше.
Неприятный случай сразу вызвал спор среди солдат дивизионной разведки. Витька Пидач, даже Коля Петлеванов, охая, жалели солдата. Оба не чувствовали в полной мере того, чем жили чехи и словаки, какими глазами смотрели они в эти дни на солдат в советской форме. Поступок подполковника только выше поднял честь воина-освободителя. Кроме того, любая жалость к этому подлецу могла вызвать у последнего в другом месте подобный же поступок. А оханья Пидача и Петлеванова, в целом-то неплохих парней, говорят о многом: среди нашего брата много и ворюг, и способствующих воровству.
В Жилине отдыхали только три часа. Фрицы уходят, оказывая небольшое сопротивление, да и то для прикрытия отступающих частей. Немецкая педантичность сохранилась полностью в чисто хозяйственных делах – подрыв мостов и минирование дорог.
Двигались почти всю ночь. Сегодня вместе с солдатами чехословацкого корпуса, форсировав Ваг, вступили в бой на подступах к Всетину.
Бой был не такой, как в Святом Микулаше. Немцев сразу раздробили на небольшие группировки, а затем, подталкивая с фронта и с флангов, стали выдворять за город. Они целыми взводами сдавались, а тех, кто не поднимал руки, расстреливали из автоматов. По немецким частям, пытавшимся закрепиться за городом, сходу дали несколько артиллерийских залпов, и они отошли.
Бои были и на улицах Всетина, и тоже походили на охотничьи облавы.
Ещё не замолкли выстрелы на окраине Всетина, как дворники и всё население города стали приводить улицы в праздничный вид. С тротуаров убрали трупы, очистили их от грязи и мусора, вывесили национальные флаги и лозунги. Но больше всего поднимала настроение открытая радость людей, ещё более бурная, чем в уже освобождённых до этого городах. И такая радость понятна. Жители поднялись на борьбу с оккупантами до нашего прихода и, потому, наша задержка грозила им страшной бедой. Сейчас они горячо жали нам руки, обнимали, целовали запылённые лица. Непосредственно на улицах появилось вино, которым угощали нас и которое пили сами: пили за освобождение и за 1-е мая. Да и лозунги, украшавшие дома и площади, отражали оба знаменательных праздника.
Мая 1945 года.
Войне скоро конец. Это ясно всем. На севере, по слухам, наши встретились с союзниками. Основная часть Берлина наша. Над рейхстагом советские солдаты Кантария и Егоров водрузили красный флаг. Итальянские патриоты расстреляли Муссолини. Геринг в плену. Дитмар и Петэн в руках союзников. Геббельс предложил капитуляцию фашистской Германии Соединённым Штатам, но не нам, и США без нашего участия капитуляцию отвергли. Более упорная война продолжается здесь.
Дождь. Месим липкую грязь, уже размешанную сапогами отступающих солдат фельдмаршала Шернера. Мы преследуем их по пятам, не давая закрепиться на моравской земле. Иногда, крупные отряды немцев, не успевшие сманеврировать, оказываются в окружении. Их добивают резервные части или второй эшелон крупных соединений.
Сегодня утром впереди нас оказался румынский батальон со своими подводами, и мы двигались спокойно в его хвосте, забыв о возможной опасности. Неожиданно из деревни, к которой приближались, по нам и румынам ударили пулемётные очереди.
Сразу последовала команда «К бою!». Оставив на дороге свою механизацию, совместно с пехотным подразделением, шагавшим позади нас и румынами, окружили деревню, а немцам предложили сдаться. Ответа от них не последовало, и мы пошли на штурм. Забили автоматы, послышались взрывы гранат.
В деревню одновременно и без труда ворвались с нескольких сторон. Большинство немцев без боя сдавалось в плен, но были и безрассудные. Так из окон домика-аптеки немцы упорно продолжали стрелять. Пожилой солдат-румын, получив от них пулю в живот, умер, два советских пехотинца оказались ранеными.
Совместно с Петлевановым подползли к дому и бросили в окна гранаты. После взрывов, выбив рамы, проскочили внутрь. Сквозь дым от загоревшей ваты разглядели три трупа. Четвёртый немец, раскинув руки, лежал на полу живой. Петлеванов перевернул его на спину и выстрелил в лицо.
Жители села помогали разыскивать спрятавшихся немцев, а потом принялись зазывать нас в свои хаты или тут же, на улице, угощать самодельным виноградным вином.
Но не до питья. Последовала команда «По машинам!», и мы пошли на шоссе.
Мая 1945 года.
Немцы разрозненными подразделениями уходят в леса и горы, пробираются на северо-запад к американцам. В тылу советских передовых частей их голодные стаи грабят деревни, нападают на наши обозы. Вооружённые чем попало, ещё не расформированные отряды партизан вылавливают и уничтожают их.
Мая 1945 года.
Освободили город Гулин.
Мая 1945 года.
Вчера две автомашины, не выдержав дорожной нагрузки, почти одновременно вышли из строя: расплавились подшипники. На тросах их подтянули к близлежащей от трассы деревне и здесь решили пока оставить. Для охраны автомашин и кое-какой техники, которой была загружена одна из машин и уже из-за невозможности обеспечить транспортом весь состав дивизиона, так как на другой машине ехали солдаты, в деревне оставили группу бойцов из разных подразделений.
- Лейтенант Терещенко, - дал команду майор Кузьмин, - остаёшься старшим! К вечеру, может завтра утром, за вами пришлю машину.
Терещенко козырнул и присоединился к нам, уже отобранным для «перекура» от фронта. Дивизион без задержки двинулся дальше.
Для ночлега подобрали сарай на окраине села и, естественно, забеспокоились об обеде. Вопрос этот был важен, особенно после того, как перебрали содержимое своих вещевых мешков. В них нашлась лишь одна банка тушёнки, да полторы буханки высохшего ржаного хлеба.
- Так вот, молодцы, придётся пожевать ржаной хлеб! – сделал вывод Терещенко, но сказал это с явным намёком на то, что кому-то из нас придётся идти в село на поиски более желанных продуктов.
Все переглянулись. Наш Самойленко, не сообразив, что в тоне голоса нового начальника есть подоплёка, горячо заявил:
- А как бы, тов. лейтенант, хотелось супа поесть!
- Отлично, Самойленко! Сейчас же забирай котелок и, как разведчик, отправляйся на поиски картошки! Иди, иди, не томи парней!
Поваром добровольно вызвался паренёк из первой батареи, Миша Гречко.
Через час во дворе уже дымил огонёк. Гречко, потея, усердно чистил картошку.
Ребят в это время волновала ещё одна проблема. На топографической карте километрах в 12 в стороне от шоссе значилось не совсем обыкновенное село. В нём, что и привлекло внимание солдат, находился ликёроводочный завод. Пошептавшись, солдаты принялись обрабатывать Терещенко.
- Что вас, бес попутал, что ли!? – возмутился Терещенко. – Не три, а 12 километров!
- Может туда автомашины ходят, - предположил Арефьев, - значит туда на попутной….
- Верно говорит Арефьев, товарищ лейтенант! – поддержал Коля Крамаров. – Мы сейчас узнаем, и в случае, если так, то быстро – туда и обратно!
Терещенко сам сидел над картой, но слова Крамарова его не воодушевили; он даже нахмурился, а потом уныло произнёс:
Деревня в горах, в стороне от шоссе: там русским духом не пахло, а вот немецкий может не развеялся. На этих паразитов сейчас даже здесь можно натолкнуться.
- Так ведь мы с оружием пойдём и очень осторожно.
Терещенко в конце концов сдался, и Арефьев с Крамаровым, не пообедав, побежали разведывать пути-дороги к ликёроводочному заводу.
Разведчики вернулись быстро. Ещё не был готов всеми ожидаемый суп, как к сараю подкатила автомашина, похожая на «доджик» и из неё вышли трое – высокий человек в потёртой шляпе, вероятно, шофёр и Николай с Лёшкой. Все трое подбежали с докладом к Терещенко.
В село, где расположен ликёрный завод, часа полтора назад пришёл бродячий отряд немцев, пробирающийся, как и все отряды подобного типа, горами на запад. Местный партизанский отряд, а существует он по утверждению шофёра больше года, не в состоянии один справиться с фашистами. Крестьяне послали шофёра на шоссе просить помощи у советских солдат.
Теперь лейтенант не колебался. С недоваренным супом оставили Мишу Гречко и одного шофёра, а сами, поделив гранаты и заполнив автоматные диски, за чехом-шофёром идём к его автомашине. Чех горячо жмёт всем руки, уже уверенный в победе.
Мы довольны не меньше его. Как-никак, солдатская судьба и здесь не обошла нас стороной, и мы ещё раз испытаем необыкновенно бодрящее чувство, возникающее от благодарности гражданского населения за дарованную свободу от чёрной оккупации.
Перед селом нас встретила толпа крестьян. Тряся наши руки и обнимая, они наперебой рассказывали о событиях дня. Немцы, ограбив несколько хат, ушли в горы. Партизаны, а их чуть-чуть побольше нас, сейчас находятся на перевалах, возможно уже бьются с немцами.
Из домов высыпали все, кричали «На здар!», желали удачи в предстоящей операции. Вокруг нас образовалась толпа добровольцев, пожелавших идти с нами.
Предусмотрено было многое. В кустах, за камнями стояли свои люди, следившие за порученным участком. Эти дозорные указывали, в каком направлении двигались немцы.
Произошедшее, боем назвать нельзя. Обыкновенная охота на потерявших дисциплину, строй, почти всё, кроме оружия, фашистов. Будучи в полном окружении, немцы дробились на группы в два-три человека и таким путём пытались избежать плена. Возможно, кое-кто всё-таки сумел, спрятавшись в зарослях, не поднять руки. Но те, кто был обнаружен, руки поднимали без раздумий. Нашлись только двое, рискнувших бежать под автоматными мушками, но за это поплатились жизнями.
Восемь пленных привели в село, затолкали в выбитый в скале бункер с тяжёлой дубовой дверью, а нас крестьяне под руки развели по хатам. Я оказался вместе с Терещенко. В руки нам вручили огромные глиняные кружки с вином. Плечистый крепыш-хозяин хлопал по моей спине перед светловолосой дочкой, заверяя, что он хотел бы видеть меня её женихом. «Кончится война, - говорил он по-чешски, - приезжай сразу к нам: отметим победу свадьбой!»
Терещенко приостановил беседу и выпивку: «Давай, Ершов, собирай ребят, пока не опьянели: надо немедленно уезжать! Снова могут прийти немцы, и нас перебьют».
Село большое. Приказ Терещенко помогла выполнить местная молодёжь, ликующая на улицах. Словами и жестами объяснил двум парням, что нужно сделать. Через час вся наша братва была в сборе, но все, кроме Терещенко и меня, почти не держались на ногах. Сельчане для нас предоставили ещё такую же машину.
Меня и ещё двоих в придачу посадили с пленными, но и эти двое были пьяные.
Чехи упрашивали Терещенко передать пленных им. Терещенко упрямо отмахивался. Немцы сидели сгрудившись, с опаской поглядывая и на чехов, явно желавших свести с ними счёты, и на нас. А наши, под воздействием вина, не могли держать в руках даже оружие. Встревоженный, я указал лейтенанту на ребят.
- Сиди и знай своё дело! – отрезал он.
Терещенко отпихнул чеха-шофёра, тоже посапывающего носом, и сам сел за руль. Машина тронулась в темноту. Скрылась из глаз деревня. Я наблюдал за немцами, держа наготове автомат.
Не видно даже невысоких горных хребтов. Прожектор с усилием резал густую темь перед машиной.
И вдруг машина остановилась. Терещенко вышел из кабины: «Ершов, дай автомат!». Взял автомат у Вальки Плотникова, сидевшего на ящиках «сливовицы» (подарок крестьян) и передал его лейтенанту. Терещенко привстал на колесо автомашины и тыча пальцем в немцев, говорил: «Ты, ты, ты…. – вылезай!» Пять фрицев покорно выполнили приказ. Перед машиной прозвучала автоматная очередь. «Ершов, помоги!» - кричит Терещенко.
Убитых спихнули в кювет и тронулись дальше. Ехать теперь уже не опасно.
Варварский поступок Терещенко меня не удивил. Был он обыкновенным актом фронтовой жизни, звериным и несправедливым, и, в то же время, оправдываемым солдатами и освобождённым от оккупации населением. Действительно, фашисты несли народам Европы угрозу полного закабаления и уничтожения всякой культуры; за причинённые страдания они заслужили такой конец. Но как бы то ни было, пленных по самопроизволу уничтожать нельзя. Большинство солдат гитлеровской армии – одурманенные фашистской пропагандой немецкие парни, которые через несколько лет прозреют, будут стыдиться прошлого и, возможно, начнут строить новую Германию.
Я сидел напротив трёх пленных и чувствовал себя в десять раз хуже, чем до этого, когда пленников было 8 человек. Мне казалось, что я в их глазах – злой волчонок, мучил стыд перед ними за совершённую предельно дикую жестокость. Единственным душевным лекарством было осознание того, что пока ещё все немцы в солдатской форме выполняют миссию убийц. Ведь если для большинства советских солдат убийство безоружного противника является актом несдерживаемой разумом и волей мести, то для такого же большинства немцев – чуть ли не целью войны.
День жили в сарае. Немцы помогали чистить картошку, с нами ели из одного котелка, даже подружились. Один из них, пожилой врач в звании солдата, немножко понимал по-чешски. Мне он показал фотографию жены и дочки, сказал свой адрес и попросил зайти к его родным, если нам придётся быть в его родном Лейпциге. Я обещал, что это сделаю, т.е. скажу жене, что он жив и находится сейчас в советском плену. Второй немец, невзрачный с вида, не знал ни слова из русского и чешского языков, слушал мои разговоры с врачом и улыбался.
Особенно довольными они были за общим столом, явно не ожидая от нас такого, почти дружеского отношения.
Наблюдая за ними, радовался я. Как-то было приятно сознавать именно это, ту атмосферу, которая рождает уверенность, бодрит.
Машина за нами пришла во второй половине дня, а под вечер были уже у своих. Но не успел взять в руки ложку, что бы поужинать, из штаба прибежал посыльный. Приказано старшине с одним из разведчиков немедленно явиться в штаб. Розбитов без раздумья остановился на мне: «Помоложе, успеешь поужинать!»
Штаб разместился в двухэтажном домике с верандой; стены домика и веранда увиты зелёным плющом, а на веранде, залитой лучами предзакатного солнца, стояли два майора – Кузьмин и Филоненко. Ниже, под верандой, на каменных ступенях крыльца, курили солдатскую махорку пленные. Их угощали красноармейцы, сидевшие на ступеньках.
Выслушав доклад Розбитова о прибытии, Филоненко указал головой на немцев:
- Зачем их привели?
- В плен, товарищ майор!
- Своих нечем кормить! Сейчас же отвести за село и расстрелять!
Потянуло холодком по спине. Как можно так спокойно, без веского основания приговорить людей к смерти!?
Розбитов не повёл бровью. Отчеканив «Слушаюсь!», он повернулся к немцам и пальцем руки указал, куда им следует идти.
Я шёл как парализованный. Неожиданно на углу одного из домов увидел деревянную дощечку. Свежей краской на дощечке выведено: «Пункт сдачи пленных».
- Видишь! – обрадовался я.
- Нет! На жалости далеко не уедешь, - твёрдо поправил меня Розбитов.
- Куда же ты собираешься ехать!? – вырвалось у меня.
- Они не достойны жалости! – вместо ответа со злостью на меня сказал Розбитов.
Холодная, но неверная рассудочность старшины вызвала в душе страстное чувство протеста, смешанное с отчаянием, и я тихо, что бы не услышали шедшие впереди пленные, сказал, что отказываюсь стрелять. Розбитов взглянул на меня с осуждением, как на недозрелого мальчишку и молча взял из моих рук автомат. Я оказался без оружия, и только сейчас понял какую огромную оплошность совершил: мой автомат был в руках Розбитова, готового совершить убийство без малейших колебаний.
Как только оказались на окраине села, немцы поняли, куда мы их ведём. За селом они бросились на колени, потянули к нам руки, каждым движением тела просили сохранить им жизнь. Розбитов злился, толкал их ногами, требуя идти дальше и, наконец, пришёл к выводу, что дальше немцы всё равно не пойдут. Три коротких, очень коротких очереди! Перед нами лежали уже не люди, а только трупы. Вокруг цвела сочная зелень луга, улыбались полные жизни поля, и солнце, спустившееся к самому горизонту, заливало ласковым тёплым светом всё, даже трупы.
Мы повернули обратно, но не успели сделать и десяти шагов, как к нам подбежали высокий молодой паренёк и красивая девчонка с платочком в руке:
- Шваба забили?! Где?!
В их вопросе сквозила открытая радость, и Розбитов, довольный, указал молодым на трупы.
Я не мог ужинать, не мог даже сидеть с товарищами. Что бы успокоиться, привести свои чувства в норму, ушёл за дом и лёг в траву.
Совершённый поступок будоражил нервы. Он не укладывался ни в какие рамки разума, был явно преступен. В этом преступлении я виноват не меньше Розбитова. За годы войны чувства нашего старшины, как и у многих солдат, притупились. Он действовал только по указке рассудочных доводов, вредного лозунга Ильи Эренбурга «Убей его!», а я, понимая, где правда и справедливость, оказался чересчур пассивным. Следовало плюнуть на приказ своих начальников, оттолкнуть старшину и отвести немцев на специальный пункт, где собирали пленных. Тогда была бы чиста совесть и люди были бы живы.
Но убийство совершено. Оно не изгладится из памяти всю жизнь, будет бередить душу и совесть.
Что бы не оказаться в будущем безвольной тряпкой, какой был сегодня, решил запечатлеть это в дневнике и дал себе клятву, что в любых ситуациях, в том числе и в крайне опасных для собственной жизни, буду активно отстаивать человечность, буду врагом трусости, нечестности, лжи.
Мая 1945 года.
С утра включились в бой за Оломоуц. Первая танковая немецкая армия упорно пыталась отразить наступление чехословацкого корпуса и, западнее нас, частей 2-го украинского фронта.
Дивизион участвовал в сегодняшней артиллерийской подготовке, пехота пошла в атаку, и вот – город освобождён.
Как и всюду – праздник. Песни, цветы и вино. Командование вынуждено организовать проведение бесед с солдатами на тему: «Веселись, улыбайся, но вину не поддавайся!» Так беседу охарактеризовал наш Петлеванов, и такое наименование темы разошлось по всем подразделениям.
Оломоуц – город большой. Есть в нём крупные промышленные предприятия. Хороша и планировка улиц, много зелени.
Чехи сформировали подвижную группу фронта для участия в освобождении своей столицы. Ещё 6-го мая эта группа двинулась к Праге.
Очень хочется побывать в этом городе. В моём представлении Прага – один из лучших городов Европы.
Мая 1945 года.
День победы. Отечественная война окончилась. Ещё ночью небо осветилось залпами салюта. Стреляли из всех видов оружия – от тяжёлых орудий до карманных пистолетов.
Праздновали 2 раза. Лондонское радио передало эту весть раньше. Поэтому первые салюты дали румыны и чехи. Мы же ждали голоса Москвы.
Германия подписала полную капитуляцию! Как будто ничего неожиданного. От Москвы все ждали именно этого, и всё-таки радостная волна охватила всех и была она столь сильной и глубокой, что словами её не передашь. На улицах большого чешского села, где мы оказались вместе с чехами и румынами, словно взорвалась бомба с весельем. От радостных криков, пожатий рук, объятий перешли к бурным пляскам. Солдаты чехи, словаки, румыны и русские отплясывали в общем кругу. Местные крестьяне тащили на улицу всё, что годилось к столу – вино и закуску. С солдатами и офицерами отплясывали чешки, их отцы и мужья. О сне в эту ночь, конечно, никто не вспоминал.
На рассвете кто-то поднял тревогу. Разом слетел хмель, но через пару минут опять отложили оружие: в деревню, оказывается, входила ещё одна румынская часть, и веселье возобновилось с новой силой.
Над полосой вчерашних боёв царила необыкновенная для фронтовиков тишина. Совещается командование союзных частей, и все ждём, что, согласно условиям капитуляции, немцы вместе со своей техникой пойдут в плен. В ожидании проходит час, проходит второй. Ни один фриц не показался из укрытия.
Наконец получаем приказ: «Вперёд!». Стоят на своих позициях немецкие танки, но стоят исковерканные, подняв к небу разорванные стволы орудий. Разорваны стволы пушек на артиллерийских огневых позициях. Темнеют груды обгоревшего стрелкового оружия и обмундирования. Всё, что нельзя унести или увезти, гитлеровцы взорвали, часть свалили в кучи и, облив бензином, предали огню.
В полдень нас встретили огнём. Оказывается, 7 дивизий армии «Центр» под командованием фельд генерала Шернера отказались от капитуляции, решили, сопротивляясь войскам восточного фронта, отходить к западу, к американцам, уже вступившим на территорию Чехословакии.
Видимо, праздновать день победы придётся три раза.
И всё-таки дышится легко: в целом, кончилась война. Наш небольшой участок в Чехии – мелочь.
Широкие зелёные долины, вместо труднодоступных высот холмы. Всё напоминает нашу Украину – и поля, и вишнёвые сады, слива и яблони.
Мая 1945 года.
Три дня вели бои по уничтожению немецкой группы армии «Центр». Разбитые по частям немецкие дивизии спешно отступали. Сопротивлялись главным образом у переправ через реки, там, где можно задержать советские войска.
В боях за пленение и уничтожение окружённых фрицев вместе с нами участвовали войска 1-го и 2-го украинских фронтов.
Сходу, южнее Праги, форсировали воспетую чешскими поэтами Влтаву. Вчера у города Плзеня встретились с солдатами 3 армии Соединённых Штатов.
Тоже радостный день. Жмём друг другу руки, обнимаемся.
Встрече радовались в большей мере рядовые американские солдаты, среди которых много негров. Красноармейцы, в том числе и я, впервые в жизни видели их и потому более охотно встречались с ними. Было смешно смотреть на маленького кривоногого Самойленко и верзилу-негра с упоением обнимавших друг друга.
Полковники, подполковники и майоры встречались с меньшими эмоциями, хотя тоже улыбались и тоже были довольны встречей.
После первых минут знакомства начался обмен вещами, как память об исторической встрече. Чаще всего в ход шли часы и портсигары. Советские солдаты запасаются охотно даруемыми им сигарами, в свою очередь охотно угощают негров и белых русской махоркой. В ход пошли водка и коньяк.
Я оказался в неудобном положении. Когда сержант-негр предложил мне обменяться часами, у меня их не оказалось. Не было и портсигара, так как я не курю. Пришлось отделаться улыбками и ответить словом «гуд» на предложенную американцем сигарету.
К вечеру нас разъединили. Границей оказалась крошечная речка.
Никогда, наверное, не придётся нам быть такими счастливыми, как в эти майские дни. Позади тяжёлая война. Многие друзья по детству и друзья по службе не дожили до этих дней. Могилы их разбросаны почти по всей Европе.
Впереди – мирная жизнь, тоже беспокойная, но уже другая, без крови и огня.
Теперь о встрече с союзниками: 1-я встреча войск США и Советского Союза произошла 24-04 на Эльбе. Но последние выстрелы 2-й мировой войны прозвучали в районе города Пшибрама (в 60 километрах от Праги), т.е. в районе действий нашей части.
Мая 1945 года.
Приказ обычный – грузиться в машины: переезжаем в город Ческе Будеевице. Но Валя Плотников, не склонный к обобщениям, торжественно изрёк:
- Теперь уже в город, ребята, едем, а не на боевые позиции!
Борис Равжаев на его слова отозвался мечтательно:
- А хочется без всякой Будеевицы, будь чешская она, будь немецкая, махнуть прямо на исходные…. Ох, как хочется!
- На какие такие «исходные»?! Под Новороссийск, что ли?! – насторожился Розбитов.
- Мои исходные, старшина, в ростовском институте, так что, так что без меня под Новороссийск поезжай!
- Ишь чего захотел! Ещё не одни армейские штаны до студенчества спустишь!
На обоих философов суровый Розбитов посмотрел с ухмылкой, но не сумел спрятать главное: у самого старшины загорелся в душе такой же светлячок.
Вчера вечером подслушал разговор начальника разведки с шофёром и понял, что Радченко решил съездить в столицу Чехословакии.
- Товарищ старший лейтенант, возьмите меня: очень хочется побывать в Праге!
- С какой целью?
- Какая и у вас. Вместе воевали за свободу чехов и словаков.
Последнее подействовало, и Радченко сдался. «Только скажи Арефьеву, - наказал он, - пусть едет со всеми в Будеевицу».
От моих слов розовое лицо Лёшки сделалось малиновым.
- Ты напросился ехать в Прагу, или он сам тебя пригласил? – не сдерживая обиды, спросил он.
- Напросился. Если бы знал, что ты тоже просился, то не стал бы тебе мешать.
Сказал так для успокоения Арефьева, так как побывать в столице страны, на земле которой пролито много нашей крови, хотелось больше, чем Лёшке. Он желал как бы поразвлечься, в чём и признался, когда попытался успокоить ущемлённое самолюбие только фразой: «Ладно, поезжай, проведу неплохо время и без Праги».
От Плзеня до столицы недалеко, легковой автомобиль довёз быстро. А город на левом берегу Влтавы, как и ожидал - чудесный. Война не повредила зданий с древней и современной архитектурой, нарядные улицы, много советских солдат, оживлённые пражане, и всюду лозунги, плакаты, цветы.
Любовались кремлём, тихой Влтавой, и её мостами. В эти дни Прага не золотая, просто по-весеннему зелёная. От бульваров и зелени, как и от жителей, веет прелестью весны, здоровьем, свободой.
Посмотрели на красоты Праги, памятники, постояли на берегу реки и повернули автомашину в обратный рейс, только не в Плзень, а в Ческе Будеевице.
Ночевали в знаменитом Таборе, прославленном великими Гусом и Жижкой.
Мая 1945 года.
Ческе Будеевице почти у границы с Австрией. Здесь тоже произошла встреча советских войск с войсками союзников.
Город красивый, в садах, на правом берегу Влтавы. В скверах и парках тополя, каштаны, акации.
Наших нашли на окраине города по грузовой автомашине. Сержант-связист доложил, что дивизион уехал в город Йиглава. Там ли он сейчас, сержант не уверен. Сам он со своим отделением ждёт машины с горючим.
Снова в путь! Как говорит карта, Йиглава километрах в двухстах на берегу реки под тем же названием.
А по дорогам движутся солдаты, военная техника, длинные обозы немцев, покидающих в повозках землю, где думали поселиться навеки.
В Йиглаве дивизиона нет. Радченко побежал выяснять положение дел в штаб какого-то крупного соединения. Вернулся довольный.
- Не горюй, Ершов, скоро будем у своих!
- Куда?
- В город Поличка.
Смотрю на чешские города через стекло автомашины и восхищаюсь их чистотой, обилием зелени, уютными домиками. Неужели так действенна эмоциональная сторона победы и весеннее солнце? Не только Гуменне, но даже Ружемберок и Жилина уступают этим городам.
Мая 1945 года.
Светлый лесок за городом Поличка. Здесь в палатках отдыхаем от войны. Прага далеко – 160 километров. Радио, футбол, письма. Послал сообщение, что удалось дожить до мирных дней маме, тятеньке, Надюшке.
В части перемены. Штат разведки сокращён. Значительная часть разведчиков учится на шоферов. Николая Самойленко, Павлова и меня перевели в батарею.
Леонид Рыжов, мой нейский земляк, едет в госпиталь: открылось ранение.
В Поличке стоит гвардейско-миномётная часть, в которой служит Володя Путоргин. Он первым узнал о нашем соседстве и сразу же пожаловал ко мне в гости. Приехал на велосипеде. Смуглый от природы, выглядит сейчас цыганом. Словно прибавился в росте и возмужал. Прежними остались карие смеющиеся глаза. На войне не получил ни царапинки.
Поболтали на лужке под чехословацким небом, таким же синим, как и у нас, вспомнили Унжу, живых и погибших друзей, не обошли стороной и Юрку Смирнова, ставшего известным всей стране героем Советского Союза.
Недалеко от наших палаток шоссе, ведущее к Праге и Пардубице. Даже в полночь безостановочно движутся по нему люди – одни на восток, другие на запад. Многие колонны пленных шагают под конвоем тоже пленных, только не немцев, а их бывших союзников – мадяр и румын. Навстречу им, в сторону Германии, едут в огромных повозках семьи немцев. Их повозки-телеги тащат долговязые сухопарые лошади, непохожие на русских кругленьких – до войны конечно – Сивок и Саврасок.