Марта 1945 года.
Бегал в тыл с пакетом от майора Кузьмина.
После адского грохота передовой во втором эшелоне корпуса тишь да гладь. Словно нет войны. Даже мои ровесники цивильные катаются на лыжах с горок, и, что меня удивило, не хуже нас, северян. Советские солдаты, только что пришедшие с передовой, грязные, в пропотевших и пропылённых гимнастёрках, с завистью смотрят на них, любуются молодостью. Как-то грустно стало при сравнении одних с другими, и грустили все солдаты. Да, не видать им обыкновенной юности. Ботинки с полусуконными обмотками и кирзовые сапоги – вся их юность.
И всё-таки грусть солдат особая, без слезливой жалости. Их ботинки и сапоги в сотни раз значимей спортивной обуви. В них они прошагали от Сталинграда до центральной Европы не зря.
Думается о послевоенной жизни. Годы предстоят трудные. Воздух будет другим, но фронтовая гарь не исчезнет сразу. Ребята моих лет не снимут сразу погоны. Да и для старших «гражданка» не сулит рай. Позади разрушенные города и разрушенное войной хозяйство. Созданное в течение двух десятилетий не восстановишь и за пять лет.
Местное население в полосе переднего края эвакуируют в более глубокий тыл. Встречаются шпионы, а задержка наступления, видимо, серьёзная.
Марта 1945 года.
Крутит метель. Ночью 12-14-ти градусные морозы. Как видим, задерживается весна в наиболее высокой части западных Карпат – в Татрах.
Констатирую нерадостный факт: после девятидневных боёв в районе Святого Микулаша и высот вокруг него, немцы снова захватили город. Для восстановления утраченной лини переднего края в помощь чехословакам выдвинута советская дивизия.
Батареи дивизиона стоят в двух километрах позади НП, у деревни Бенедиктова. Само НП в деревнюшке Околичнэ, у самой передовой.
В Околичнэ нет неповреждённых войной домов. Немецкие орудия и миномёты непрерывно бьют по деревне. Солдатами забиты подвалы и все врытые в землю пристройки. Мы, разведчики, пристроились в ветхой деревянной лачужке, похожей на русскую баню. Она каким-то чудом уцелела в огненном аду. Возможно, мины и снаряды пожалели старую за чёрный от времени и копоти потолок, неровный земляной пол и отсутствие мебели.
Что бы избежать осколков немецкой стали, постоянно падаем на пол, жмёмся к нему и начинаем сомневаться в прочности потолка и стен. Наконец, когда артиллерийский налёт стал настолько сильным, что, казалось, наша халупа не выдержит силы взрывных волн и сотрясения почвы, и развалится, мы бросились спасаться в подвал соседнего каменного дома со снесённой крышей.
Несмотря на то, что подвал походил на просторный железобетонный блиндаж, в нём я в полной мере испытал именно то, что описал А.Барбюс в своём «Огне». Вместе с дрожью стен начал дрожать сам. Никакие попытки взять себя в руки и заставить нервы припрятать человеческую слабость не помогли. Проклятая дрожь, которой в эти минуты я стыдился больше всего на свете и которую всеми силам стремился укрыть от глаз товарищей, брала верх над волей. И такое состояние было у всех: бледные лица, подрагивающие колени, мелко-стучащие зубы. Каждому казалось, что вот секунда, ещё одна, - и снаряд, способный разворотить наше бетонированное укрытие, сделает своё дело.
Отвратительное чувство, но не страха, а оторванности, обречённости и ожидания неотвратимого конца создавала сама обстановка бездействия и железобетонный подвальный гроб, своего рода тюремная клетка. На воле, при любой опасной для жизни ситуации, чувство только пассивного ожидания смерти не возникнет.
Марта 1945 года.
Всё там же. В 200-ти метрах от нас траншеи переднего края. По-прежнему от смерти бегаем в подвал соседнего дома. Постоянные «жители» его знают нас по менам. Смуглый ефрейтор лет сорока встречает нас одной и той же фразой: «Посторонитесь, ребята, разведка за новостями пришла!» Рослый солдат в телогрейке требует от нас платы спиртным за пользование их «жилплощадью». Но в эти минуты не до шуток. Его слова не находят отклика. Сегодня даже ночевали у них, так как грохот разрывов и свист не прекращались.
Понесло дождём. Наблюдать за немцами, даже за их передним краем, невозможно: ничего не видно.
Два раза пытались перейти линию фронта. Первый раз напоролись на мины. У меня, каким-то образом, в клочья порвало полы шинели. Второй раз нас собрали человек 30 и вывели за передний край. Дело было ночью, и мы, по случайности, столкнулись с группой немецких солдат. В темноте и в тумане произошла такая автоматная стрельба, что наши решили – фриц идёт в атаку и ответили минами. Немец дал ответный огонь. Удалось выпутаться почти без потерь: ранило двоих.
Марта 1945 года.
В период отсутствия наша хата сгорела. Живём в громоздком средневековом здании с церковными сводами и стенам метровой толщины. Здесь и НП, и общежитие разведки чехословацкого корпуса. Спим под звуки концерта войны, но спокойнее, чем в той, отжившей свой век бедной халупе.
На площади села хоронят убитых. Для советских солдат роют братскую могилу-памятнк воинам освободителям. Немцев зарывают где попало.
То солнце, то - дождик. Постоянным элементом природы остаётся только грязь. Даже горы по хамелеонски изменчивы. Под солнцем они выглядят свежими, радостными, под рванью облаков – мрачными. И так – круглую зиму. Такая уж здесь зима, похожая на нашу северную весну. И сейчас солнце греет примерно так же, как грело в январе в соседней Венгрии.
Начинаю беспокоиться о сохранности своих записей. Не богатые они по содержанию, так как ручку берёшь в руки в часы бездействия, пишешь об этом бездействии, не давая иногда даже краткого описания более значительного. Но и такие записи терять жалко. Сохранить же их задача не менее сложная, чем сохранить жизнь. Как рядовой служака, я не подлинный хозяин своего вещевого мешка. Если начальство докопается до этих писаний, оно в праве их изъять. Формальных причин для этого будет много.
Марта 1945 года.
Плотный, носатый Кригер (он сейчас командует разведкой, так как Радченко, получив ранение, отправлен в полевой госпиталь) достал мне роман Э.Золя «Творчество». Я не просил у него книг, просто он знал, что я – любитель художественной литературы.
Весна в полном разгаре. Солнце даже печёт. Начинают зеленеть обсушенные поля. Вечером кружится мошкара, она не замечает войны, пляшет под любой артиллерийский гул.
Марта 1945 года.
Кто-то пустил слух, что на первую гвардейскую с помощью артиллерийских снарядов сделано химическое нападение, даже есть жертвы – 150 солдат.
Возможно, это басни. Газеты молчат. Но вот противогазы и накидки выдали всем. Ясно одно: если немцы применят газы – ускорится конец войны, а конец гитлеровских заправил будет ещё более суровым.
С утра торчим у стереотруб. Наблюдательным пунктом служит чердак собственного «общежития». Побывал здесь сам генерал Свобода.
Место безопасное. Лёгкие снаряды рвутся на крыше, тяжёлые – на этаже под чердаком.
Второй раз столкнулся с так называемым «предчувствием». «Знатоки» утверждают, что оно относится к области высшей нервной деятельности. Петлеванов и Пидач горячо убеждали меня в жизненности таких предчувствий, ссылались даже на академика Павлова.
Я не читал работ Павлова и, однако, уверен, что так примитивно о предчувствиях великий учёный не мог писать. У него, вероятно, есть научные разъяснения таких явлений, когда больной интуитивно, т.е. неосознанным путём, приходит к убеждению о своей скорой смерти. Но ведь и это – проявление мышления, только на бессознательном уровне, в ходе которого обрабатываются сложные процессы физиологических изменений. Плодом такого мышления как раз и является сделанный больным вывод.
Интуиция или предчувствие не должны идти в обход ощущений, представлений и мышления. Она – особый вид познания, когда отдельные звенья логической цепи остаются на уровне бессознательности, а осознаётся и довольно ясно только итог. Поэтому, всё то, что Пидач, Петлеванов и другие относят к предчувствию, в действительности является случайностью. Жертвы этой случайности под давлением страха или других психологических явлений начинают верить в неизбежность того, чего боятся, и это происходит, но – случайно. Зафиксированный солдатам факт передаётся от взвода к взводу почт как чудо. При этом все забывают, что «предчувствуют» многие, но у абсолютного большинства эти предчувствия не оправдываются.
Первый раз с такой случайностью встретился в закарпатской Украине. В землянке играли в карты связисты и разведчики. Тридцатилетний Алексей Степанчиков бросил карты и сказал: «Не могу, парни, играть, что-то тяжело на сердце!» Отошёл от стола игроков и взялся пришивать к гимнастёрке пуговицу. Не доделав работу, он вышел подышать свежим воздухом. Прислонившись к дверце землянки, стал сворачивать самокрутку. Немецкий снаряд ударил в ствол росшего напротив бука. Крошечный стальной осколок пробил Степанчикову грудь.
Сегодня чешский подпоручик с группой солдат около часа изучали с нашего чердака немецкую оборону. Им помогал Кригер. Прощаясь, подпоручик подал Кригеру блокнот и золотые часы. «Здесь мой адрес и фотография жены» - сказал он: «Если буду жив, завтра зайду и заберу обратно, а не вернусь – сообщите жене».
Когда подпоручик переходил площадь, под его ногами блеснуло пламя, и раздался взрыв. Упавшая мина поставила крест на его жизнь.
Зазеленели склоны гор. Радуют весна и пробуждение природы.
Апреля 1945 года.
Выписали из санбата. Попал туда 23-го марта.
Во второй половине того дня, в сообществе с Васей Стрельниковым, тем самым дивизионным музыкантом, который был ранен ещё в январе и на днях вернулся в свою часть, были посланы с пакетом в одно из чехословацких подразделений. Пакет вручили вовремя, но, возвращаясь, задержались в маленьком окопчике второй линии переднего края. У одного из чехов Вася заметил музыкальный инструмент, что-то среднее по форме между нашей гитарой и балалайкой. Попросив меня подождать, он принялся объясняться с хозяином музыкального инструмента, как я понял, выпрашивая его. Чех замотал головой, но разрешил Стрельникову поиграть. Недолго думая, Вася взял инструмент и выбрался с ним из окопа, а так как небольшая рощица спасала в этом месте от глаз немецких снайперов, то улёгся на свежую травку. Я тоже выбрался к нему.
Понаслаждаться музыкой и солнцем не удалось. Неожиданно что-то оглушительно трахнуло. Я потерял сознание.
Выписался раньше срока: ещё плохо слышу. От ребят узнал, что меня засыпало землёй. Откопали чехи. А вот Стрельников поплатился за самовольство страшной ценой, тишина вокруг была всё-таки мнимой и выбираться из окопа не следовало. Тяжёлый снаряд упал под него. Парня не собрали даже по частям.
Апреля 1945 года.
Мне повезло. Из госпиталя прибыл к началу наступления.
В ночь на 3 апреля из города послышались взрывы. Немцы, разузнав о готовящемся наступлении советских войск, поняли, что Святой Микулаш им не удержать. Они взрывали мосты в узкой долине через реку Ваг западнее города.
Ночь не спали. В 6-00, после сильной артподготовки, 1-й чехословацкий корпус и 24-я гвардейская дивизия поднялись на врага.
Бой был упорный, жестокий. Линия фронта была сломана, и мы ворвались в город.
Началось знакомое столпотворение с рукопашными схватками на улицах, в домах, на чердаках.
Павлов, Крамаров, Петлеванов, Пидач и я под руководством Кригера чуть не попались в капкан. Перебежав площадь, где ещё шла борьба, поспешили в знакомый трёхэтажный дом и сразу поднялись на чердак, что бы отсюда наблюдать за ходом боя. Пидач тащил для Кригера рацию (Кригер – начальник связи, а должность начальника разведки занимает временно), мы – только собственные автоматы.
На чердаке посветлело: сказались произошедшие изменения – большее число пробоин в стене и в крыше.
Быстро пристроились у обжитых когда то окон, но взглянув сверху на улицы города, запутались. На площади, только что пересечённой нами и усеянной трупами, бегали немцы, а стреляли совсем не там, где мы предполагали. Первым оценил обстановку Крамаров. «Товарищ капитан, мы окружены!» - крикнул он.
Всё встало на свои места. Кригер не по-еврейски выругался и, успокоившись, повернулся к нам: «Не шуметь и ждать! Наши всё равно будут здесь!»
В крышу дома врезался снаряд, пробив её, разорвался в противоположном конце чердака. Словно горох посыпался разбитый шифер. Понесло едким запахом.
Через короткий промежуток времени на площади снова лихорадочно забили автоматы, послышались беспорядочные винтовочные выстрелы, загрохотали гранаты. Волна наших, сбивая немцев, катилась по улицам.
- Пошли, ребята! – скомандовал Кригер.
Внизу осторожно выглянули за дверь. Драка шла в этом конце площади.
Почти всегда спокойный и рассудительный Кригер горячо говорил: «Слушайте: дам сигнал – вылетайте из дома! Ложитесь на асфальт и бейте в спину немцам!»
Подождал ещё минуту-две, Кригер машет рукой и выбегает первым.
В холодном возбуждении бьём короткими очередями по фашистам.
Когда площадь была целиком наша, а бои передвинулись дальше, мы, передохнув, пошли по свободным от немцев улицам к своим.
Серый как будь-то день. Пахнет прелой зеленью, разного сорта гнилью. Площади и улицы завалены трупами людей и лошадей, разбитыми повозками, обгорелыми автомашинами. Ни в одном доме, кажется, не уцелели окна, выбиты витрины магазинов. Тротуары засыпаны разбитой черепицей и стеклом.
Наши готовятся в дорогу. Ещё не высохшие от пота гимнастёрки снова мокнут на их спинах. Мины оттаскиваются в места, куда подъедут автомашины.
Штаб корпуса ещё не уточнил обстановку. Командир дивизиона майор Кузьмин уехал в Парубку, где сосредоточен наш второй эшелон.
Мы бродим по городу, осматриваем разбитые и неоднократно грабленые магазины. Уже появляются на улицах мирные жители. У большинства на лицах откровенно радостное выражение, у многих печальное в связи с гибелью их жилья, есть выражения угодливые и недоверчивые.
Апреля 1945 года.
Сегодня, совместно с 3-й и 4-й бригадой ворвались в город Ружемберок. Немцы, не успев закрепиться, был выброшены за город.
На выходе из Ружемберока, где проходит параллельно с шоссейкой железная дорога, немцы оставили жёлтого цвета цистерну, на боках которой красными буквами выведено слово «Rom». Один из солдат догадался, что оно означает и дал по цистерне несколько выстрелов из карабина. Переливаясь искорками на солнце, начала хлестать крепкая жидкость. Теперь офицеры уже не могли справиться с ринувшейся к цистерне солдатской массой. Толкая друг друга, под струи рома подставляли фуражки и шапки, каски и просто ладони.
Понаблюдав за происходящим и вспомнив, что завтра мне будет девятнадцать, решил взять ром и я.
На отсыпку отводилось мало времени. Предупредили: через три часа - в бой. Для разведки дали ещё меньший срок – два часа.
И вот все храпят. Немцы тем временем срочно отступают.
Апреля 1945 года.
Вперёд, вперёд! День солнечный и жаркий. В кузове грузовика 8 человек. Глотаем белую дорожную пыль. По этой пыли можно издалека отметить вьющуюся петлями по склону дорогу. Пыль поднимают ноги пехотинцев и военная техника. Все двигаются в одном направлении – на северо-запад. Кажется, нет силы, способной остановить это движение и, однако, сетуем на медлительность. За 8 часов проехали только 20 километров! Дорога горная, трудная. Мосты через реки взорваны, шоссе не разминировано. Сапёры не успевают обеспечить безостановочное передвижение. Кроме того, разлились Орава и Ваг. Поэтому, часто образуются пробки. Два раза приходилось, оставив машины, браться за оружие: бродячие немецкие подразделения пересекали путь.
Наконец, из узкой долины-ущелья выбрались на сравнительно открытую местность. Отступили горы. В маленьком городке Сучаны остановились. Маршрут пока кончился. Хорошо слышны выстрелы на предполагаемой линии фронта.
Рядом, чуть левее, в городе Святой Мартин, чехословацкие подразделения сомкнулись с румынскими 2-го украинского фронта.
Ночевали в небольшом домике. Хозяева гостеприимны. Несмотря на нашу грязную одежду, предложили нам пуховые постели. Попытки отказаться от предлагаемого не дали результата. Хозяева заявили, что мы – долгожданные гости и наш отказ для них будет обидой. Пришлось поробеть перед постельной белизной, прежде чем в неё опуститься. Пугала именно белизна, понимание, что от каждого на простыне останется огромное, почти чёрное пятно.
И всё-таки радостно. На редкого, оказывается, действовала злобная пропаганда гардистов.
Умер Рузвельт, по всей вероятности, искренний сторонник мира и, стало быть, друг советского государства.
Апреля 1945 года.
Двенадцатый день бои идут за город Сучаны. Фашисты цепляются за подходы к горным хребтам, сходящимся за городом – естественной преграде даже для стрелковых войск. Немецкие батареи засели на крутых склонах хребта, и бьют оттуда прямой наводкой. Снайперами простреливается шоссе – единственная дорога, ведущая из города. Уже у города шоссе висит над обрывом бушующего внизу Вага.
Наше НП на самой передовой и добираемся туда ночью, почти ползком. Впереди ущелье, в котором бушует весенний Ваг, а позади шоссе. Место, можно сказать, адское. В воздухе свистят все виды стали – от больших болванок до автоматных пуль. Скрежет и грохот разрывов на камнях и шоссе такой, что солдаты вынуждены затыкать уши тряпками и ватой. Вдобавок, вместо траншей мелкие окопчики, не вырытые, а вырубленные в скальной породе. Тело распрямить можно только лёжа. От сидячего и полусидячего положения болят колени, руки, всё тело. И жара. Сверху печёт солнце, горячим теплом несёт от нагретых солнцем скал.
На здесь четверо – Петлеванов, Павлов, Самойленко и я, но пользы – почти никакой. Даже то, что видим, не передашь: телефонная связь, налаженная ночью, существует до рассвета. Утром, когда начинается очередной артиллерийский бум, связь рвётся и её не восстановишь до следующей темноты.
Апреля 1945 года.
Главный виновник этой неприятности – жара. Пропитанная потом и пылью кожа чесалась, требовала влаги, а воду приносят чехи в бидонах только по ночам, приносят не из Сучан, а из реки. Стало быть, следовало как-то добраться до Вага, т.е. спуститься в ущелье. Коля Петлеванов, разузнав дорогу, с заходом солнца занялся пропагандой: «Пойдёмте, выкупаемся, душ примем лучше банного».
От его слов у Самойленко, маленького, худого и кривоногого, поднялись рыжеватые брови и заискрились глаза. Парень был готов принять предложение. Помешал Пидач. Всегда хладнокровный в таких случаях, он одёрнул Самойленко, а Коле Петлеванову сказал: «Можешь что угодно делать, но нас на авантюру не толкай: думаем дожить до конца войны!» Обиженный Петлеванов замолчал.
Предложение Петлеванова начало будоражить меня. Тело ещё больше зачесалось, а прохладная река, невидимая из окопа, своим рокотом, отчётливо слышимым здесь, как магнит тянула к себе. Обдумав все «за» и «против», уже под утро, подошёл к Петлеванову.
- Пойдём!
- Значит, согласен!?
- Значит, да.
В это время не было жарко. Напротив, с гор тянуло прохладой. Ещё большей прохладой несло из ущелья, заполненного сырым ватным туманом. Глубоко ниже, из-под тумана, слышалось ворчание горной реки.
Спуск нашли быстро. Он шёл вдоль небольшой речки, почти ручья, возможно пересыхаемого летом. Во всяком случае, отвесный берег был размыт ручьём. Образовалась как бы крутая каменная лестница.
Спускались медленно. Вначале, из-за темноты почти ощупью, а потом, т.к. рассвет опередил нас, из-за страха попасть на мушку снайпера, случайно притаившегося где-то рядом. На дне ущелья оказались в полном смысле утром. Вверху синело небо, плыли крошечные, но ярко белые облака, но здесь ещё царствовала полутемнота. Могучий Ваг пенился и рычал, брызгая водой, бился о скальные берега.
От буйной диковатой красоты мы даже забыли, зачем сюда пришли. Очнулись от холодка, проникавшего сквозь мокрую одежду.
Подобрал место для обмыва телес – перед кустом у огромнейшего камня. Быстро скинули с себя одежду, но в воду, в полном смысле ледяную, лезть не хотелось. Просто обмываться на берегу оказалось неудобно: камень под ногами был скользким и острым. Не долго думая, мы оставили у куста одежду и перебежали на другую сторону огромного камня, как раз к тому месту, где ручей сбегал к реке. Здесь кроме галечника был и песок.
А наверху заиграл оркестр. Взрывы снарядов доносились в сопровождении удивительного гудения каменных стен и с полным искажением в пространстве, а многие, как мне показалось, с многократным эхом.
Но холод брал своё, и мы энергично принялись смывать с себя соль и грязь.
Взрыв за камнем произошёл неожиданно. Был он глухим, с выбросом большой массы воды. Испуганные, мы побежали к месту, где лежала одежда.
Так и есть! Всё было пусто, голо. От наших гимнастёрок и штанов не осталось и следа. Наши лихорадочные поиски закончились одним – метрах в десяти от бешеного Вага лежал сапог с моей левой ноги.
В тот миг я не задумался о том, что в кармашке гимнастёрки были все мои документы. Волновало главное – что делать в совершенно голом виде.
Морально прибитые, стали выбираться из ущелья. Пока карабкались до верха, обмазались грязью и до крови исцарапали тело. Особенно досталось пальцам ног и давно уже ободранным коленям.
Над нами хохотали. Смеялись добряки, не пожалевшие тряпок для прикрытия нашей срамоты, смеялись злые, укорявшие нас за «дурацкую вылазку», смеялся даже капитан Кригер, когда мы вечером отчитывались перед ним в Сучанах. Я не обижался на этот смех, как Коля, так как понимал, что на их месте хохотал бы тоже.
Апреля 1945 года.
Положение почти то же. Бои ведут главным образом стрелковые войска. Главная задача – отбить у немцев горные хребты, что даст возможность двинуть в ход технику. Но пока такой возможности нет, и дорога от Сучан, простреливаемая прямым огнём, всё ещё непроходима. Это подтверждено попытками пустить по ней танки. При этом, танкисты отлично знали, что идут на верную смерть. Получив задание, они прощались с товарищами и опускались в люк. Танк трогался и как только выезжал из-за домов на шоссе, по нему начинали бить противотанковые пушки. Подбитый, он создавал пробку, и только ночью, когда под прикрытием темноты к нему подбирались сапёры и взрывом сбрасывали обгоревшую машину в ущелье Вага, дорога освобождалась для следующего экипажа.
Все злятся и ждут помощи от соседних фронтов и армий. Надежды подтверждаются: 26-го апреля 2-й украинский фронт освободил крупный промышленный центр Чехословакии – город Горно, а с севера вперёд продвинулась 18-я армия генерала Гастиловского. Эта армия уже может ударить по тылам фашистских соединений, держащим под контролем всю долину Вага. Такой удар заставил бы гитлеровцев отступить и здесь.
Сегодня почти весь день был в Сучанах. Словно нет войны. Чуть свет и – мётлам орудуют дворники, поливают водой пыльный асфальт. Лишь артиллерийские налёты прерывают на время жизнь, зато после обстрела жизнь эта закипает с удвоенной силой: в городе прибавляется количество обрушенных стен и дырявых крыш.
Апреля 1945 года.
Немцы чуточку отошли. Сейчас они засели в туннелях, через которые проходит шоссе. Подойти к туннелям невозможно. Само шоссе перед туннелями, висевшее на стене горы над ущельем Вага, взорвано.
В полдень на городском кладбище Врубок хоронили 25 замученных фашистами чехословацких солдат. Обезображенные трупы сложили перед вырытой могилой. Горожане группами проходили мимо. Плакали старухи и молодые женщины, сжимали кулаки мужчины. Особенно ярко их ненависть проявилась в минуты, когда мимо проходила колонна пленных мадяр и немцев. Люди с трудом удерживались от желания прибить их. Стоящий рядом со мной поручик, с гневом сказал: «Зачем их, таких мучителей, берут в плен? Следовало бы всех расстрелять!»
Нашему солдату давно знакомы эти отрезанные носы и уши, выколотые глаза. И всё-таки виденное сегодня не оставило их бесстрастным. Оно толкнуло на известный мне акт произвола, именуемый солдатами дивизиона судом «народного военного трибунала». Направлен он был не против самих немцев, даже фашистов, а против слизняков – предателей родины, которые с оружием в руках сражаются против соотечественников под именем «власовцы». Они встречаются среди пленных и в страхе перед нами прячутся в немецкой военной форме.
Инициатором «народного военного трибунала» выступили патриоты казачьего Дона старшина Розбитов и Николай Крамаров. К ним сразу присоединилась большая группа солдат. Выйдя на дорогу, они стали прощупывать колонны пленных. На удочку вскоре попался солдат с восточным разрезом глаз. Без допросов пленного за шиворот вытащили из колонны. Подозрение пало ещё на одного – крепкого, скуластого мужчину, шагавшего в центре ряда. «Русский?» - грозно спросил его Крамаров. «Нихт ферштейн!» - испуганно шарахнулся в сторону подозреваемый. «Русский?» - показывая на него, спросил Крамаров соседнего в ряду солдата. «Русс!» - подтвердил фриц.
- Выходи, сволочь!
Но так как «сволочь» выходить не хотела, её тоже за шиворот выволокли из строя.
Трибунал состоялся немедля, у обочины дороги. Для первого власовца, по национальности киргиза, пришлось главного прокурора искать среди проходивших солдат. Прокурор должен быть, по крайней мере, земляком.
«За измену Родине – расстрел!» - таков был приговор, и его сразу привели в исполнение.
Офицеры не вмешивались, сознательно не замечая такого правосудия и, тем самым, одобряя его.
Очень жестоко! Лет через 20 подобная история может показаться неправдивой для жителей тех лет. Она едва ли отразится в исторических исследованиях и в художественной литературе. Но она есть, повторяется неоднократно. Счастливчиками оказываются власовцы, которым удаётся избежать непосредственно народного возмездия за содеянные преступления в полосе фронта. Государственные законы мягче, и там в тылу многие предатели останутся живыми.
Народная жестокость по отношению к людям, не посчитавшимися с интересами родины в годы войны ради собственной жизни, оправдана.
Выбиваем немцев с горных хребтов. Немцы упорно цепляются за последние отроги западных Карпат. Не очень далеко впереди, за городом Жилина, начинается холмистая Моравия.
Апреля 1945 года.
Вчера вечером выбрались на сравнительный простор. Помогли соседи, главным образом части 18-ой армии, действующей на восточном крыле фронта. Их удар направлен в сторону города Жилина, который расположен в долине Вага, где-то впереди нас.
Под угрозой окружения немцы оставили туннель. Фронтовые части двинулись вперёд, а нас, часть разведчиков, вызвали с НП и направили в Сучаны охранять горючее. Будем жить под шефством цивильных на «бабушкином аттестате»: в спешке наступления нас не снабдили продуктами питания.
Жаль Давыда Ватва. Рослый и широкоплечий грузин, всегда весёлый и неунывающий, отличался храбростью и трезвым умом. За свои качества он пользовался уважением солдат дивизиона. Его люби ли и за то, что он постоянно одёргивал своего земляка, тоже высокого и тоже красивого Гришу Идидашвили, когда тот подчёркивал перед нами личность И.В.Сталина как грузина-земляка.
В отличие от Гриши-хвастуна, Давыд был прост, но более развит, и это не смотря на то, что по образованию он был много ниже Гриши.
До войны Давыд был шофёром колхоза. В Советской Армии он служил с 1941 года. За баранкой исколесил тысячи фронтовых километров, но вчера его грузовая автомашина сорвалась с шоссе в глубокое ущелье реки Ваг.
Сегодня дождь. Тучи, опустившись ниже острых гребней гор, стелются по склонам, трутся о выступы скал и о шатры недавно распустившихся буков.
Погода непостоянна. Возможно, в каждой долине свой особый климат, а мы не стоим на месте, движемся, за день иногда пересекаем не одну долину. Да и в течение всей зимы из-за дальних переходов мороз частенько сменялся дождём. Только сейчас дожди не зимние, они несут не грязь, как раньше, а жизнь природе.
Мая 1945 года.
Пользоваться шефством цивильных не пришлось. Нас сменили батарейцы. Нужно спешно двигаться вперёд. Оказывается, в городе Всетин произошло восстание, и нам вместе с чехословацким корпусом следовало срочно оказать помощь восставшим. В операции участвуют разведка дивизиона, часть связистов и одна батарея.
А погода уже изменилась. Вместе с солнцем засверкала красками природа. Блестят склоны гор, мокрая листва дубов и буков. Скальные обрывы разрисованы многоцветными извилинами различных пород.
Особенно свободно дышится в местах вчерашних боёв. По-другому, действительно по-весеннему бурлит красавец Ваг, причинивший нам столько беспокойств.
Там, где немцами снесено шоссе, начинается дорога-времянка, построенная за несколько часов. В каменную стену отвесного склона вбиты железные клинья, на которые настелены толстые доски. Навесная дорога на толстых стальных прутьях-клиньях обвивает гору, где ещё утром рвались снаряды. Сделана она потому, что туннелем проехать нельзя. Немцы пустили два железнодорожных состава навстречу друг другу и взорвали сам туннель.
Удивляет работа сапёров. Они вбивали в гору стальные гвозди под угрозой срыва в бушующий поток реки, и всё-таки сделали эту героическую работу в столь короткий срок.
Ехать на машине по качающемуся настилу над глубокой пропастью страшновато.