Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты
зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость.
Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюю-
щего кусок хлеба за окном, я повторял про себя
слова доктора Фаруки. Мало того, что верхняя
губа рассечена надвое, так из раны еще и вы-
рван кусок ткани.
Вот это да. Теперь у меня заячья губа.
На следующий день пришли Фарид с Сохрабом.
— Вспомнил, кто мы такие? Узнал? — изоб-
ражал веселье Фарид.
Я кивнул.
— Слава Аллаху! — просиял он. — Бред ми-
новал!
— Спасибо, Фарид, — промычал я сквозь зу-
бы. Ну точно Аль Пачино, доктор был прав. Да
еще язык натыкается на пустые места, которых
раньше во рту не было. Часть зубов-то я прогло-
тил. — Благодарю тебя за все.
Халед Хоссейни
Он покраснел и отмахнулся:
— Бас, не стоит благодарности.
Я посмотрел на Сохраба. На нем был но-
вый наряд: легкий коричневый пирхан-тюмбан
(он ему великоват) и черная тюбетейка. Глаза у
Сохраба опущены.
— Нас так и не представили друг другу, —
протянул я мальчику руку. — Меня зовут Амир.
Сохраб перевел взгляд на меня:
— Вы тот самый Амир-ага, про которого мне
рассказывал папа?
— Да.
Мне вспомнились слова из письма Хасана:
«Я много рассказывал Фарзане-джан и Сохрабу
о тебе, о днях нашей юности, играх и забавах.
Они очень смеялись нашим проделкам!»
— Ты спас мне жизнь, — сказал я племяннику.
Он молчал. Рука моя так и повисла в воздухе,
пока я не уронил ее на одеяло.
— Мне нравится твоя новая одежда.
— Это моего сына, — пояснил Фарид. — Он
уже из нее вырос. А Сохрабу в самый раз.
Оказалось, мальчик пока жил у него.
— В тесноте, да не в обиде. Не на улицу же
его гнать. Да и моим он по душе пришелся.
А, Сохраб?
Мой племянник безучастно смотрел в пол.
— Все хочу спросить, — с заминкой произнес
Фарид. — Что произошло в том доме между
тобой и талибом?
— Скажем так: мы оба получили по заслугам.
Фарид кивнул и не стал настаивать.
Бегущий за ветром
Оказывается, за время поездки я приобрел
друга.
— Я тоже хочу спросить.
— Да?
Страшно спрашивать.
— Рахим-хан?
— Его нет.
Сердце у меня сжалось.
— Он...
— Нет. Он просто пропал. — Фарид вручил
мне сложенный листок и маленький ключ. —
Мне передал хозяин его квартиры. Он сказал,
Рахим-хан уехал в тот же день, что и мы.
— А куда?
— Хозяин не в курсе. Рахим-хан оставил ему
письмо с ключом и распрощался. — Фарид взгля-
нул на часы. — Мне пора. Биа, Сохраб.
— Пусть останется ненадолго, — попросил
я. — Заберешь его попозже. — Я посмотрел на
Сохраба: — Не хочешь немного побыть со мной?
Мальчик молча пожал плечами.
— Ну конечно, — согласился Фарид. — Зайду
за ним перед вечерним намазом.
В палате было еще трое пациентов, двое по-
жилых (один со сломанной ногой, другой с аст-
мой) и юноша лет пятнадцати, которому выре-
зали аппендикс. Старик с загипсованной ногой
смотрел на маленького хазареица не отрываясь.
К моим соседям гурьбой приходили родственни-
ки, пожилые женщины в ярких шальвар-камизах,
Дети, мужчины в тюбетейках то и дело ввалива-
12 Бегущий за ветром
Халед Хоссейни
лись в комнату шумной толпой. С собой они
приносили пакору, нан, самсу, бириани40. В пала-
те объявлялись и совершенно посторонние лю-
ди — перед приходом Фарида и Сохраба возник
откуда-то высокий бородач в коричневом. Айша
спросила его о чем-то на урду. Он не удостоил ее
ответом, только обшарил глазами комнату. По-
моему, на меня он смотрел дольше, чем на ос-
тальных. Когда медсестра опять заговорила с
ним, он просто повернулся и вышел.
— Ты не заболел? — спросил я у племянника.
Пожатие плечами.
— Ты не голоден? Меня тут угостили бириа-
ни — вот целая тарелка, — но эта пища не для
меня. Хочешь?
Он покачал головой.
Ну как мне его разговорить?
— Может, расскажешь что-нибудь?
Он опять покачал головой.
Я полулежал в кровати, Сохраб сидел рядом на
трехногом табурете. Мы молчали. Я задремал и
очнулся, когда день уже клонился к вечеру. Сохраб
был на месте, сидел и рассматривал свои руки.
Когда Фарид забрал Сохраба, я развернул пись-
мо Рахим-хана. Дальше тянуть уже не годилось.
Вот что он писал.
Амир-джан,
Иншалла, мое письмо попало тебе в руки.
Значит, ты вернулся из своей поездки. Молюсь,
чтобы в Афганистане тебя ждал не слишком
Бегущий за ветром
враждебный прием и чтобы с тобой не приклю-
чилось ничего дурного.
Ты прав: все эти годы я знал, что произо-
шло между тобой и Хасаном, он сам мне все
рассказал еще тогда, по горячим следам. Ты
поступил дурно, Амир-джан, но не забывай: ты
был еще мальчик, неопытный и напуганный. Ты
сурово судил самого себя, и даже сейчас, в Пеша-
варе, я видел муки совести в твоих глазах. Это
добрый знак, подлец не испытывает никаких
угрызений. Надеюсь, поездка в Афганистан по-
ложит конец твоим страданиям.
Амир-джан, мне очень стыдно за ложь, кото-
рой мы пичкали тебя все эти годы. Понимаю
твое возмущение. Ужасно, что вы с Хасаном не
знали правды. Это, конечно, не может послу-
жить никому оправданием, но в те годы в Ка-
буле предрассудки были порой важнее правды.
Амир-джан, я знаю: в детстве отец был из-
лишне строг к тебе. Ты страдал и старался
завоевать его любовь. Мне было тебя очень
жалко. Только прими во внимание: отец разры-
вался между тобой и Хасаном. Он любил вас
обоих, но свое чувство к Хасану вынужден был
скрывать. И он лишил своей любви также и
тебя, законного сына, наследника всего, что он
нажил, в том числе и неискупленных грехов. Со
временем, когда обида потеряет остроту, ты
поймешь: в тебе отец видел себя. Он был безжа-
лостен к самому себе, а значит, и к тебе тоже.
Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки
совести.
Халед Хоссейни
Невозможно описать всю глубину и беспро-
светность моего отчаяния, когда до меня дош-
ла весть о его кончине. Я любил его как друга
и как прекрасного человека. Хочу, чтобы ты
понял: в своем раскаянии отец совершил массу
добрых дел. Он щедро раздавал милостыню,
построил приют, помогал друзьям деньгами...
Порой мне кажется, что всем этим он ста-
рался искупить свой грех, и преуспел в этом.
Знаю, Бог милостив. Он простит и твоего
отца, и меня, и тебя. Так прости же и ты —
отца, если сможешь, меня, если захочешь. Но
самое главное, прости себя самого.
Тебе понадобятся деньги, воспользуйся мои-
ми. Это почти все, что осталось от моего
богатства. На покрытие расходов должно хва-
тить. Они в ячейке одного пешаварского банка,
Фарид знает какого. Ключ прилагаю.
Что до меня, то мне пора. Время не ждет.
Хочу провести свои последние дни в одиночестве.
Не ищи меня. Это моя последняя к тебе просьба.
Да пребудет с тобой Господь.
Твой друг навеки,
Рахим.
Я вытер глаза рукавом больничного халата,
сложил письмо и спрятал под тюфяк.
Амир, законный сын, наследник всего нажито-
го, в том числе и неискупленных грехов. Наверное,
поэтому в Америке мы с отцом сблизились. Ведь
такая перемена. Толкучка, низкооплачиваемая ра-
Бегущий за ветром
бота, грязноватая квартира — американский вари-
ант саманной хижины... Сына-барчука и сына-слуги
больше не было, и это примирило Бабу со мной.
Оба вы на своей шкуре познали, что такое
муки совести. Может быть. И на мне, и на отце
лежал грех предательства. Только я-то не совершил
ничего, чтобы свой грех искупить, только усугубил
его. Не бессонницу же считать искуплением.
Какие добрые дела числятся за мной?
Когда появилась медсестра — не Айша, другая,
рыжая, только вот имя вылетело из головы, —
я попросил ее вколоть мне морфий.
На следующее утро трубку у меня из груди
вынули. Арманд разрешил жидкую пищу, и Айша
поставила на тумбочку стаканчик с яблочным со-
ком. Я попросил ее принести зеркало. Она сдвину-
ла на лоб свои бифокальные очки и отдернула
занавеску. Палату залил солнечный свет.
— Только помните, — предупредила меня
Айша, — через пару дней вы будете выглядеть
куда лучше. Мой зять в прошлом году попал в
аварию и проехался лицом по асфальту. Оно у
него стало синее как баклажан. А сейчас все вер-
нулось в норму, прямо кинозвезда Лолливуда41.
Ее заверения не достигли цели. Как только я
взглянул в зеркало, меня пробрала дрожь. Зрели-
ще было такое, будто кто-то взял насос и поста-
рался закачать мне под кожу побольше возду-
ха. Одни глаза-щелки чего стоят. А рот-то, рот!
Просто какой-то раздувшийся кукиш. Все крас-
но-синее, на левой щеке, у подбородка и на лбу
Халед Хоссейни
швы, нитки... Я попробовал улыбнуться и чуть не
завопил от боли.
Старик со сломанной ногой сказал что-то на
урду. В ответ я покачал головой. Старик похлопал
себя по щекам и усмехнулся беззубой улыбкой.
— Очень хорошо, — сказал он по-английски. —
Иншалла.
— Спасибо, — прошептал я и попросил за-
брать зеркало.
Пришли Фарид и Сохраб. Мальчик сел на
табурет и оперся лбом о спинку кровати.
— Знаешь, чем быстрее мы отсюда исчезнем,
тем лучше, — начал Фарид.
— Доктор Фаруки говорит...
— Я не про госпиталь. Я про Пешавар.
— А в чем причина?
— Рано или поздно до тебя доберутся. —
Фарид понизил голос: — У талибов здесь много
друзей. Они будут тебя искать.
— Похоже, уже нашли, — пробормотал я
и вспомнил вчерашнего человека в коричневом,
который зашел в палату и долго смотрел на меня.
Фарид наклонился поближе:
— Как только начнешь ходить, увезу тебя в
Исламабад. Там тоже не очень безопасно, как
и всюду в Пакистане, но все лучше, чем здесь. По
крайней мере, выиграешь время.
— Фарид, ты же сам в опасности. Может, тебе
не стоит возиться со мной? У тебя ведь семья.
Он только усмехнулся:
— Я не работаю даром. Ты заплатишь за мой
труд.
Бегущий за ветром
— Еще бы нет!
Я опять попробовал улыбнуться. По подбо-
родку потекла струйка крови.
— Окажи мне услугу.
— Для тебя хоть тысячу раз подряд.
Тут из глаз у меня полились слезы. Соленые,
едкие. Всхлипывать было ужасно больно.
— Ты что? — забеспокоился Фарид.
Я прикрыл лицо рукой. Вся палата уставилась
на меня. Напрягшись всем телом, я сдержал ры-
дания.
Навалилась свинцовая усталость.
— Извини, — пробормотал я.
Какое мрачное у Сохраба лицо!
— Рахим-хан сказал, они живут в Пешава-
ре, — выговорил я.
— Запиши их имена, — предложил Фарид, не
отрывая от меня встревоженных глаз.
«Джон и Бетти Колдуэлл», — нацарапал я на
клочке туалетной бумаги.
Фарид спрятал бумажку в карман.
— Срочно разыщу их. — И Сохрабу: — Вече-
ром я тебя заберу. Постарайся не очень надое-
дать Амир-джану.
Штук шесть голубей, сгрудившись, клевали крош-
ки за окном. Сохраб не отрывал от птиц глаз.
В среднем ящике тумбочки я обнаружил ста-
рый номер «Нэшнл джиографик», огрызок ка-
рандаша и щербатую гребенку. Лицо заливал пот,
но усилия мои не прошли даром: в дальнем углу
ящика я нащупал колоду карт.
Халед Хоссейни
Пересчитал. Все карты налицо.
— Хочешь сыграть? — спросил я у Сохраба,
не особенно надеясь на ответ.
— Я только в панджпар умею.
Ответил все-таки.
— Мне тебя жалко. Я большой мастер пандж-
пара. Мировая знаменитость.
Сохраб отошел от окна и сел на табурет рядом
с моей койкой. Я сдал ему пять карт.
— В твои годы мы с твоим отцом частенько
играли в эту игру. Особенно зимой, когда шел
снег и на улицу было не выйти. Мы просиживали
за картами до самого заката.
Он зашел и взял карту из колоды. Пока Со-
храб обдумывал ход, я украдкой наблюдал за
ним. Во многом он был вылитый отец, так
же держал карты двумя руками, так же щурился,
так же старался не смотреть партнеру в глаза.
Игра шла в молчании. Первую игру я выиг-
рал, вторую отдал ему. В следующих пяти по-
честному победил Сохраб.
— Ты играешь так же здорово, как твой
отец, может, даже лучше, — похвалил я мальчи-
ка. — Иногда я у него выигрывал, но, по-моему,
он поддавался.
Помолчали.
— У нас с твоим отцом была одна корми-
лица, — сказал я неожиданно.
— Я знаю.
— А что еще... он рассказывал про нас?
— Говорил, ты был его самый лучший друг.
Я вертел в руках бубнового валета.
Бегущий за ветром
— Не такой уж хороший друг из меня вышел.
Лучше мне подружиться с тобой. Тебе бы я стал
настоящим другом. Что скажешь?
Я хотел положить руку Сохрабу на плечо. Он
отодвинулся вместе с табуретом, бросил карты
на кровать, вскочил и подошел к окну.
Закат окрашивал безоблачное небо в алые и
пурпурные тона. С улицы доносились вопли ос-
ла, автомобильные гудки, свистки полицейского.
Спрятав кулачки под мышками, Сохраб прижал-
ся лбом к стеклу.
Айша привела медбрата, чтобы тот помог мне
сделать первые шаги. Опираясь одной рукой на
стойку капельницы (она на колесиках), а другой
ухватившись за плечо подручного, я, обливаясь
потом, сделал по палате один круг. Это заняло у
меня минут десять. Потом пришлось лечь — разбо-
лелся разрезанный живот и заколотилось сердце.
Где ты, Сорая, любимая моя жена?
Большую часть следующего дня мы с Сохра-
бом в молчании играли в панджпар. Время от
времени я вставал с кровати и ковылял по пала-
те, пару раз выходил в туалет. А так карты и
карты.
Ночью мне приснилось, что в дверях палаты
стоит Асеф с медным шариком в глазнице. «Ты
такой же, как я, — объявил мне Асеф. — У вас с
ним была одна кормилица, но ты мой близнец».
Назавтра я сказал Арманду, что собираюсь
покинуть госпиталь.
Халед Хоссейни
— Для выписки еще слишком рано, — завол-
новался тот. Вместо халата на нем были синий
пиджак и желтый галстук, волосы лоснились от
бриолина. — Вам еще не отменили внутривен-
ные антибиотики и...
— Мне надо торопиться, — решительно про-
изнес я. — Спасибо за все, что вы для меня
сделали, но мне пора.
— Куда отправитесь? — спросил Арманд.
— Не скажу.
— Вы же еле ходите.
— Я уже могу дойти до конца коридора и
обратно, — возразил я. — Справлюсь.
План у меня был такой: выписаться, забрать
из банка деньги, оплатить больничные счета, от-
везти Сохраба в детский дом к Колдуэллам и
уехать в Исламабад. Там можно будет отдохнуть
пару дней перед отлетом домой.
План как план. А тут Фарид.
Раннее утро.
— Твоих друзей, этих самых Бетти и Джона
Колдуэлл, в Пешаваре нет.
Я уже сидел на кровати при полном параде. На
то, чтобы натянуть пирхан-тюмбан, у меня ушло
целых десять минут. Подниму руку — болит грудь.
Опущу руку — болит живот. Нагнусь — болит все
тело. С грехом пополам попихал скарб в бумаж-
ный пакет. Но, как бы там ни было, Фарида я
встретил во всеоружии.
Сохраб сел рядом со мной.
— С чего начнем? — осведомился я.
Фарид только головой покачал:
Бегущий за ветром
— Ты что, не понял? Колдуэллов в Пешава-
ре нет. И не было никогда. Так мне сказали
в американском консульстве. Правда, может, они
в каком другом городе.
Сохраб рядом со мной перелистывал страни-
цы «Нэшнл джиографик».
Мы забрали деньги из банка. Пузатый мене-
джер с мокрыми пятнами под мышками источал
улыбки и заверял, что вся сумма в целости и
сохранности.
— Никто и близко к деньгам не приближал-
ся, — качал он в воздухе указательным пальцем.
Ну совсем как Арманд.
Мотаться по Пешавару с такой кучей денег в
пакете — предприятие весьма рискованное. Да
тут еще в каждом бородаче я видел наемного
убийцу, подосланного Асефом. Как назло, боро-
датых по дороге попадалось хоть пруд пруди.
И каждый выпучивал на меня глаза.
— А с ним что будем делать? — спросил
Фарид, когда мы медленно шли от бухгалтерии
госпиталя к машине.
Сохраб сидел на заднем сиденье «тойоты» и
бездумно смотрел в окно. Стекла были опущены.
— Ему нельзя оставаться в Пешаваре, — про-
пыхтел я.
— Никак нельзя, Амир-ага. — Фарид уловил
в моих словах скрытый вопрос. — Ничем не
могу...
— Ладно, Фарид. — Я таки вымучил улыб-
ку. — у тебя и так семья на шее.
Халед Хоссейни
Уличная собака подошла к машине и встала
на задние лапы, передними опершись о дверь и
виляя хвостом. Сохраб погладил пса.
— Мальчик едет с нами в Исламабад, — ре-
шительно сказал я.
Езды до Исламабада было часа четыре. По-
чти всю дорогу я проспал. В голове беспорядочно
мелькали разноцветные картинки. Вот Баба мари-
нует баранину на мой тринадцатый день рожде-
ния. Вот я и Сорая вместе, восходит солнце, в ушах
звенят отголоски свадебной музыки, ее выкра-
шенные хной пальцы лежат в моей руке. Вот мы
с Хасаном на земляничном поле в Джелалабаде,
хозяин сказал Бабе, мы можем есть сколько вле-
зет, только пусть заплатит за четыре килограмма
(потом у нас болели животы). Вот капельки крови
на снегу — какая у Хасана темная кровь, почти
черная! Кровь — могучая сила, бачем. Вот Хала
Джамиля похлопывает Сораю по коленке. Все в
руках Господа, бачем. Может быть, все еще уло-
жится. Вот я сплю на крыше отцовского дома.
Слова Бабы: Лгун отнимает у других право
на правду. Звонок Рахим-хана: Тебе выпала воз-
можность снова встать на стезю добродетели.
Добродетели...
Если Пешавар напоминал мне старый Кабул,
то до Исламабада Кабулу было далеко. Мой род-
ной город мог стать таким разве что в будущем.
Широкие чистые улицы, масса зелени, меньше
народу на ухоженных базарах, современная эле-
гантная архитектура, цветущие в тени деревьев
кусты роз и жасмина...
Фарид привез нас в маленькую гостиницу где-то
в переулке у подножия Маргаллы42. По пути мы
миновали знаменитую соборную мечеть Шаха Фей-
сала, по общему мнению, самую большую мечеть в
мире43. При виде громадины Сохраб как-то встрепе-
нулся, высунулся из окна и смотрел на грандиозные
минареты, пока машина не свернула за угол.
Кабульский отель, где ночевали мы с Фари-
дом, сравнения не выдерживал вовсе. Белье здесь
было свежее, ковер чистый, полотенца в сверка-
ющей ванной пахли лимоном, да тут еще шам-
пунь, мыло, лезвия для бритья... И кровавых пя-
тен на стенах не было. Зато на тумбочке между
Двух кроватей стоял телевизор.
Халед Хоссейни
— Смотри! — сказал я Сохрабу, включил те-
левизор (пульт, правда, отсутствовал) и сразу же
наткнулся на детский канал: кудлатые овечки-
куклы распевали что-то на урду.
Сохраб сел на кровать, поджал колени к под-
бородку и принялся раскачиваться взад-вперед.
Лицо у него было застывшее, зеленые глаза гля-
дели на экран.
А ведь я обещал купить Хасану телевизор,
когда вырасту.
— Я поехал, Амир-ага, — сказал Фарид.
— Останься на ночь. Путь-то неблизкий. По-
едешь завтра.
— Ташакор. Только лучше уж я вернусь се-
годня. А то буду волноваться, как там дети. —
В дверях номера Фарид остановился. — Счастли-
во, Сохраб-джан.
Ответа он так и не дождался. Пожалуй, маль-
чик его даже не слышал. Серебристые отблески
освещали качающуюся фигурку.
В коридоре я вручил Фариду конверт. Тот
разорвал его и разинул рот.
— Не знаю, как тебя благодарить, — ска-
зал я. — Ты столько сделал для меня.
— Сколько здесь? — Лицо у моего водителя
было обалделое.
— Чуть больше двух тысяч долларов.
— Двух ты... — Нижняя губа у Фарида задро-
жала.
Мы вместе вышли на улицу. Машина тронулась с
места. На прощанье Фарид дважды нажал на клак-
сон и помахал мне рукой. Я махнул ему в ответ.
Бегущий за ветром
Больше мы с ним не виделись.
Я дотащился до номера. Сохраб лежал на кро-
вати, свернувшись в калачик. Глаза у него были за-
крыты. Спит или нет? Телевизор он выключил сам.
Я сел, кривясь от боли. Лоб был в ледяном
поту. Долго еще мне мучиться? Ни лечь толком,
ни встать, ни поесть. А с мальчиком что делать?
Хотя в глубине души я уже знал ответ.
Налив в стакан воды из графина, я запил две
обезболивающие таблетки, полученные от Ар-
манда (вода была теплая и горьковатая), подошел
к окну, задернул шторы и лег. Грудь моя разрыва-
лась от боли. Когда стало чуть полегче и уже
можно было дышать, я натянул на себя одеяло и
принялся ждать, когда пилюли подействуют.
Когда я проснулся, уже темнело. В щели меж-
ду занавесками алел закат. Простыни были мок-
рые от пота, в голове гудело.
Опять мне что-то снилось, только что?
Постель Сохраба была пуста. Сердце у меня ек-
нуло. Я позвал его. Голос мой был слаб и дик. Нере-
альность происходящего ужаснула меня. За тысячи
миль от дома, в темном гостиничном номере, напол-
ненном болью, с уст моих срывается имя мальчика,
с которым я и знаком-то всего несколько дней.
Я опять позвал Сохраба. Тишина.
С трудом стащил себя с кровати, заглянул в
ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом
крошечный коридор. Мальчика нигде не было.
Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и
поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен
Халед Хоссейни
розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала
пыльная искусственная пальма. Портье читал газету.
Я описал ему Сохраба.
Портье отложил газету и снял очки. Прямо-
угольной формы усики были тронуты сединой,
легкий изысканный аромат каких-то тропических
фруктов щекотал ноздри.
— Мальчишки такие непоседы, — вздохнул
он. — У меня своих трое. Носятся весь день
напролет, а мамаша волнуется.
Ну, что ты так на меня уставился?
— Этот мальчик вряд ли где-то носится, —
промычал я. — Да и сами мы нездешние. Как бы
он не потерялся.
Портье покачал головой:
— Присматривать надо за детишками, госпо-
дин хороший.
— Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его
уже нет.
— Мальчишки — они такие.
— Ну да. — Пульс у меня участился.
Вот ведь чурбан бесчувственный!
Господин за стойкой принялся обмахиваться
газетой.
— Велосипеды им подавай.
— Что?
— Я про своих. Требуют купить им велосипе-
ды. «Мы больше никогда ничего у тебя не по-
просим, папочка». Как же. — Он хрюкнул. —
Мамаша меня убьет на месте.
А Сохраб без сознания сейчас валяется где-
нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузо-
Бегущий за ветром
вика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не
только. Вина ляжет и на этого типа тоже.
— Прошу вас... — скосив глаза, я прочитал его
имя на приколотом к голубой рубашке тэге, —
господин Фаяз, скажите, вы его не видели?
— Мальчика-то?
Я рассвирепел:
— Ну да, мальчика! Который приехал со
мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался
он вам на глаза или нет?
Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:
— Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что
он у вас потерялся.
Лицо мое, наверное, приобрело малиновый от-
тенок.
— Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так
вы его видели?
Портье опять надел очки и развернул газету.
— Нет, к сожалению, не видел.
Я еще минутку постоял у стойки, стараясь
взять себя в руки, затем направился к выходу.
— Вы хоть представляете себе, где его ис-
кать?
— Нет. — Меня колотила нервная дрожь.
— Он чем-нибудь интересуется? Мои, напри-
мер, без ума от американских боевиков, особен-
но с Арнольдом Шварценеггером.
— Мечеть! — воскликнул я. — Огромная мечеть!
Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то
ожил. Смотрел на нее во все глаза.
— Шах Фейсал?
— Да. Можете меня туда отвезти?
Халед Хоссейни
— А вы знаете, что это самая большая ме-
четь в мире?
— Нет, но...
— Один только ее двор вмещает сорок тысяч
человек.
— Отвезете меня туда?
— Да тут и километра не будет.
Но он уже выходил из-за стойки.
— Я заплачу за услугу.
Портье вздохнул и покачал головой.
— Подождите здесь.
И он скрылся за дверью.
Вернулся он скоро, в других очках и с ключами
в руках. На его месте за стойкой расположилась
маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.
— Денег я с вас не возьму, — гордо заявил
Фаяз. — Отвезу так. Я ведь сам отец.
Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в
полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под
укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутин-
ные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно:
кому какое дело до мертвого афганского ребенка!
Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеле-
ном газончике посреди автостоянки. До мечети
было метров сто.
Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.
— Мне пора возвращаться.
— Ничего страшного, мы немного пройдем-
ся, — успокоил я его. — Очень вам благодарен,
господин Фаяз. От всего сердца.
Он наклонился ко мне поближе:
Бегущий за ветром
— Можно мне вам сказать кое-что?
— Конечно.
Лицо его скрывали сумерки, только очки бле-
стели.
— Дело в том, что вы, афганцы... такие бес-
печные.
Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Каза-
лось, вместо внутренностей у меня колючая про-
волока. Но все-таки я засмеялся.
— Что такого я сказал? — недоуменно спро-
сил Фаяз.
А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.
— Ненормальные, — пробормотал портье.
Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на пово-
роте шины. Задние фонари мигнули в сгущаю-
щейся темноте.
— Как ты меня напугал! — Я сел на траву
рядом с мальчиком и привалился спиной к дере-
ву, чтобы не так донимала боль.
Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра
мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали
автомобили, правоверные, одетые в белое, сте-
пенно поднимались и спускались по ступенькам.
Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сот-
нями огней, доносился призыв к молитве. Во
мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая
в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.
— Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? —
неожиданно спросил он.
Колени его были поджаты к подбородку.
— Очень давно, Я уж и не помню ничего.
Халед Хоссейни
— Когда я был маленький, папа возил меня
туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа
купил мне на базаре коричневую обезьянку с
хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.
— В детстве у меня, наверное, тоже была такая.
— Мы с папой тогда побывали в голубой
Мечети. Сколько рядом с ней было голубей!
И они совсем не боялись людей. Саса дала мне
хлеба, и я покрошил его птицам. Они как наки-
нулись все разом! Здорово было.
— Наверное, ты очень тоскуешь по родите-
лям, — сказал я.
Видел он, как талибы их убивали, или нет?
— А ты скучаешь по своим папе и маме? —
склонил голову набок Сохраб.
— Я-то? Маму я не помню. А отец умер
несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иног-
да сильно.
— Ты помнишь, какой он был?
Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его чер-
ные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему
на колени было все равно что на два бревна.
— Помню. И помню его запах.
— А я стал забывать их лица. Это плохо?
— Нет, — ответил я. — Время все стирает.
И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же
она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в
нагрудном кармане!
— Держи, — протянул я мальчику снимок.
Он взял фото в обе руки, повертел перед
носом, замер и смотрел долго-долго. Не запла-
кал, молодец.