Я читал о массовом истреблении хазарейцев в
Мазари-Шарифе, городе, который одним из по-
следних пал под натиском талибов. Сорая была
такая бледная, когда передавала мне за завтра-
ком газету.
— Дом за домом. Мы прерывались только на
еду и молитву, — гордо продолжал талиб, будто
речь шла о каком-то великом свершении. — Мы
Халед Хоссейни
оставляли тела валяться на улице и стреляли,
если родственники пытались затащить их в дом.
Город был усеян трупами, псы рвали их на части.
Собакам — собачья смерть. — Зажатая в паль-
цах сигарета ходуном ходила. Он приподнял очки
и провел трясущейся рукой по глазам. — Вы
приехали из Америки?
- Да.
— Старая шлюха еще не сдохла?
Мне невыносимо захотелось помочиться. Ни-
чего, сейчас пройдет.
— Я ищу мальчика.
— Любой сгодится? — сострил талиб.
Парни с автоматами заржали. Зубы у них
были зеленые от насвара.
— Насколько я понял, он здесь, с вами. Его
зовут Сохраб.
— Я задал вам вопрос. Почему вы живете со
старой шлюхой? Почему вы не на Родине, не
служите Отечеству вместе со своими братьями-
мусульманами?
— Я уже давно уехал из Афганистана. — Вот
и все, что пришло мне на ум. Лицо у меня горело.
Чтобы не обмочиться, я сжал колени.
Талиб повернулся к стоящим у двери охран-
никам:
— Это ответ?
— Нет, ага-сагиб, — рявкнули они хором.
Хозяин затянулся сигаретой и опять уставился
на меня.
— Это не ответ, говорят. Некоторые люди
моего круга придерживаются мнения, что поки-
Бегущий за ветром
нуть Родину, когда ты ей нужен как никогда,
равносильно предательству. Я мог бы вас аресто-
вать за измену, даже если бы вы только задумали
эмигрировать. Вам страшно?
— Все, что мне нужно, это отыскать мальчика.
— Вам страшно?
— Да.
— Ну еще бы. — Он раздавил в пепельнице
сигарету и откинулся назад.
Я подумал о Сорае и, странное дело, немного
успокоился. Перед глазами у меня встала родин-
ка в форме полумесяца, наши отражения в зер-
кале под зеленым покрывалом, румянец на ее
щеках, когда я признался ей в любви. Мы кружи-
лись в танце, звучала афганская музыка, цветы,
нарядные платья, смокинги и улыбки проноси-
лись мимо и тонули в тумане...
Талиб что-то сказал.
— Что, простите?
— Я спросил, вы хотите видеть его? Моего
мальчика? — Губы хозяина сложились в усмешку.
— Да.
Охранник вышел из комнаты. Скрип откры-
вающейся двери, отрывистые слова на пушту.
Шаги, сопровождаемые звоном колокольчиков.
В Кабуле мы с Хасаном хвостом ходили за чело-
веком с обезьянкой. Дашь хозяину рупию, и мар-
тышка станцует для тебя. Колокольчик у нее на
шее тоже так гремел.
Охранник вернулся со стереосистемой на пле-
че. За ним шагал мальчик, одетый в бирюзовый
пирхан-тюмбан.
Халед Хоссейни
Сходство было поразительное. Немыслимое.
Невозможное. Снимок Рахим-хана и в малейшей
степени не передавал его.
Вылитый отец. Круглое лунообразное лицо,
выпирающая косточка на подбородке, низко
посаженные уши-раковинки, изящное сложение.
Китайская кукла моего детства, лик, сквозивший
зимой за картами, а летом — за накомарником,
когда в жаркие ночи мы спали на крыше.
Голова у мальчика была обрита, глаза накра-
шены, щеки нарумянены, на ногах — браслеты с
колокольчиками.
Какое-то время он смотрел на меня, потом
опустил глаза и стал разглядывать собственные
босые ноги.
Охранник нажал кнопку, из динамиков понеслась
пуштунская музыка в традиционной инструментов-
ке. Как я понял, талибам слушать музыку дозволя-
лось. Хозяин и охранники начали прихлопывать.
— Вах, вах! Машалла! — подбадривали они
мальчика.
Сохраб встал на цыпочки, поднял руки и закру-
жился, то падая на колени, то изгибаясь всем те-
лом, то опять становясь на кончики пальцев, то
прижимая руки к груди и раскачиваясь. Шуршали
по полу босые ноги, в такт табле39 позвякивали
колокольчики. Глаза у Сохраба были закрыты.
— Машалла! — кричали зрители. — Шабас!
Браво!
Охранники свистели и смеялись, талиб рит-
мично мотал головой. На устах у него застыла
гадкая усмешка.
Бегущий за ветром
Музыка оборвалась. Колокольчики звякнули
раз и затихли, а Сохраб застыл, не закончив
очередного па.
— Бш, биа, дитя мое, — произнес талиб, под-
зывая мальчика.
Сохраб подошел поближе. Талиб обнял его и
прижал к себе.
— Какой талантливый у меня хазареец!
Хозяин погладил ребенка по спине и пощеко-
тал под мышками. Один охранник пихнул друго-
го локтем и издал смешок.
— Убирайтесь, — велел талиб.
— Слушаемся, ага-сагиб, — вытянулись в струн-
ку парни.
Хозяин повернул мальчика лицом ко мне, об-
хватил Сохраба за живот и положил подбородок
ему на плечо. Мой племянник смотрел себе под
ноги, время от времени смущенно поглядывая на
меня. Руки талиба медленно и нежно гладили
тело Сохраба, скользя все ниже и ниже.
— Интересно, — выговорил хозяин, глядя на
меня поверх очков, — что приключилось со ста-
рым Бабалу!
Мне будто кто в лоб засветил. Я, наверное,
ужасно побледнел. Ноги у меня похолодели.
Талиб засмеялся:
— А ты что думал? Что я куплюсь на фальши-
вую бороду и не узнаю тебя? Ты, похоже, не в курсе:
У меня изумительная память на лица. Абсолют-
ная. — Он поцеловал Сохраба в ухо. — Я слышал,
твой отец умер. Тц-тц-тц. Вот бы с кем я хотел
потягаться. Ну да ничего. И сынок-слюнтяй сойдет.
Халед Хоссейни
Хозяин снял очки. Его злые голубые глаза
были налиты кровью.
Дыхание у меня словно отшибло, веки при-
хватило морозом. Этого не может быть! Мир
вокруг застыл. Вот — прошлое опять накры-
ло меня. Откуда-то из темных глубин всплы-
ло имя, но произнести его — значило сотво-
рить заклинание, призвать темные силы. Только
что, как не исчадие ада, уже сидело в трех мет-
рах от меня, явившись по прошествии столь-
ких лет?
— Асеф, — пробормотали мои губы невольно.
— Амир-джан.
— Что ты здесь делаешь? — сорвался у меня
глупейший вопрос.
— Я? — поднял бровь Асеф. — Я-то в своей
стихии. А вот ты что здесь делаешь?
— Я же тебе уже сказал... — Голос у меня
дрожит. Проклятый страх, пронизывающий все
мое тело!
— Мальчик?
— Да.
— На что он тебе?
— Я заплачу за него. Мне переведут деньги.
— Какие там деньги! — расхохотался Асеф. —
Ты когда-нибудь слышал про Рокингхем? Это в
Западной Австралии. Райский уголок. Куда ни ки-
нешь взгляд, пляж. Зеленая вода, синее небо. Там
живут мои родители, у них вилла на берегу моря с
площадкой для гольфа и бассейном. Отец каждый
день играет в гольф. Мама — та предпочитает
теннис. У нее отличный левый форхэнд. Еще у
Бегущий за ветром
них афганский ресторан и два ювелирных магази-
на, дела идут — лучше не бывает.
Он отщипнул виноградинку и нежно положил
Сохрабу в рот. Поцеловал мальчика в шею. Со-
храб вздрогнул и закрыл глаза.
— Если мне понадобятся деньги, родители
мне переведут. И потому с шурави я дрался не
ради денег. И в Талибан вступил не для того,
чтобы обогатиться. Хочешь знать, почему я стал
талибом?
Во рту у меня пересохло, даже губ не об-
лизать.
— Пить захотелось? — ухмыляясь, осведо-
мился Асеф.
— Нет.
— А мне показалось, у тебя жажда.
— Со мной все хорошо. — По правде говоря,
мне вдруг сделалось ужасно жарко, я весь взмок.
И это все происходит на самом деле? Вот я,
а вот — Асеф?
— Как хочешь. О чем это, бишь, я? Ах да,
зачем я вступил в Талибан. Как ты сам, наверное,
знаешь, я никогда особенно не увлекался религи-
ей. Но однажды я прозрел. Когда сидел в тюрь-
ме. Хочешь послушать?
Я молчал.
— Так и быть, расскажу. При Бабраке Карма-
ле меня законопатили в Поле-Чархи. Парчами
просто явились к нам домой, наставили на нас с
отцом автоматы и велели следовать за ними.
Причину нам не сообщили, а на вопросы мамы
не ответили. В этом все коммунисты. Что с них
Халед Хоссейни
возьмешь, с голи перекатной. Пока не пришли
шурави, эти псы были недостойны лизать мне
ботинки, а теперь нацепили свои флажки и взя-
лись искоренять буржуазию. Возомнили о себе,
быдло. Богатенький? В тюрьму его, а товарищи
пусть намотают на ус. Вот и вся забота. Нет
чтобы обставить все как полагается.
Распихали нас по камерам, шесть человек в
клетушке размером с холодильник. Каждую ночь
комендант, наполовину хазареец, наполовину уз-
бек, осел вонючий, вытаскивал кого-нибудь на
допрос и пинал ногами, пока не уставал. Вспоте-
ет весь, закурит сигарету, отдохнет. А на следую-
щую ночь уже другого к нему волокут. Так до-
шла очередь и до меня. А я и так уже три дня
мочился кровью. Камни в почках, хуже боли не
бывает. Мама говорила, рожать и то легче. При-
тащили меня к нему. На нем еще сапоги были
с подковами, специально надевал для допросов.
Как заехал он мне каблуком в левую почку, так
камень и вышел. Такое облегчение! — Асеф за-
смеялся. — Благодарю Бога, «Аллах Акбар»
кричу. Комендант в раж вошел, а я хохочу. И чем
сильнее он меня пинает, тем громче я ржу.
И знаю уже: это знак, Бог на моей стороне.
Я ему зачем-то нужен.
Поистине неисповедимы пути Господни. Про-
шло несколько лет — и этот самый комендант
попался мне на поле боя в окрестностях Мейма-
ны, валялся в окопе, раненный шрапнелью в
грудь. Я его спросил: помнишь меня? Он ответил:
нет. А у меня отличная память на лица, сказал я,
Бегущий за ветром
и отстрелил ему яйца. С тех пор я честно выпол-
няю возложенную на меня миссию.
— Какую миссию? — услышал я собствен-
ный голос. — Забивать камнями неверных су-
пругов? Насиловать детей? Бичевать женщин
за высокие каблуки? Расстреливать хазарейцев?
И все во имя ислама?
Вот разошелся. Сдержаннее надо быть. Ска-
занного-то не воротишь. Теперь Рубикон перей-
ден — и вряд ли ты выйдешь отсюда живым.
По лицу Асефа пробежало удивление.
— Становится интереснее, — потер руки он. —
Вы, предатели, многого не понимаете.
— Это чего же именно?
Асеф наморщил лоб.
— Вы не цените свой народ, его обычаи, его
язык. Афганистан — это прекрасный дом, пол-
ный отбросов. Кому-то надо их разгрести.
— Так вот чем ты занимался в Мазари-Шари-
фе, переходя от дома к дому. Отбросы разгребал.
— Совершенно верно.
— На Западе это именуют иначе. Этническая
чистка.
— Правда? — На лице у Асефа появилась
радость. — Какое хорошее определение. Мне
нравится.
— Мне от тебя ничего не нужно. Только этот
мальчик.
— Этническая чистка, — смаковал слова Асеф.
— Мне нужен мальчик, — повторил я.
Сохраб смотрел на меня не отрываясь. В его
подведенных глазах была мольба, в точности как
Халед Хоссейни
у жертвенного барана, которого режут в первый
день великого праздника Ид-алъ-адха. Жертве
еще дают кусочек сахару перед тем, как перере-
зать глотку.
— Зачем он тебе? — поинтересовался хозяин,
прихватывая зубами ухо Сохраба. Пот каплями
выступил у Асефа на лбу.
— Это мое дело.
— Что ты хочешь с ним сделать? А может,
не с ним, а ему!
— Мерзость какая.
— А тебе-то откуда знать? Пробовал, что ли?
— Я хочу увезти его в другое место. Там ему
будет лучше.
— Зачем?
— Это мое дело.
— Неужели ты, Амир, ехал в такую даль
ради хазарейца? Чего ты сюда приперся? Какая
твоя настоящая цель?
— У меня свои причины.
— Что ж, отлично, — фыркнул Асеф и силь-
но толкнул Сохраба в спину, опрокинув кофей-
ный столик. Виноград из перевернутой вазы рас-
сыпался по полу, и мальчик упал прямо на ягоды.
Его одежда сразу покрылась лиловыми пятна-
ми. — Бери его, — разрешил Асеф.
Я помог Сохрабу подняться, смахнул у него со
штанов прилипшие виноградины.
— Бери же, — повторил Асеф, указывая на
дверь.
Я взял Сохраба за маленькую, покрытую мо-
золями руку. Он ухватил меня за пальцы.
Бегущий за ветром
На фотографии он прижимался Хасану к ноге,
обхватив его за бедро рукой. Оба они улыбались.
Стоило нам двинуться с места, как колоколь-
чики зазвенели.
Звенели они до самого порога.
— Только, разумеется, не бесплатно, — по-
слышался у нас за спиной голос Асефа.
Я обернулся:
— Чего ты хочешь?
— Заслужи мое расположение.
— Что тебе от меня надо?
— За тобой должок. Помнишь?
Еще бы не помнить. В тот день Дауд Хан
осуществил дворцовый переворот. Почти всю
мою взрослую жизнь, стоило мне услышать
«Дауд Хан», как перед глазами вставал Хасан,
нацеливший свою рогатку прямо в лицо Асефу.
«Только шевельнись — и у тебя появится другое
прозвище. Вместо "Асефа — пожирателя ушей"
ты будешь зваться "Одноглазый Асеф"», — гово-
рит Хасан. Настоящий храбрец. И Асеф отступа-
ет со словами: «У сегодняшней истории обяза-
тельно будет продолжение».
В отношении Хасана он свое обещание уже
сдержал. Теперь моя очередь.
— Так тому и быть, — ляпнул я.
А что мне было говорить? Просить его о
чем-то все равно было бы бесполезно, зачем
давать повод липший раз поглумиться?
Асеф кликнул охранников.
— Слушать меня. Сейчас я закрою дверь.
С ним у меня старые счеты. Входить в комна-
Халед Хоссейни
ту строго запрещаю! Поняли? В любом случае
оставаться на местах!
— Слушаемся, ага-сагиб, — гаркнули парни.
— Когда все будет кончено, один из нас вый-
дет отсюда живым. Если это будет он, значит, он
заслужил свободу. Пусть себе идет. Ясно?
Охранники замялись.
— Но, ага-сагиб...
— Если это будет он, не задерживать! —
рявкнул Асеф.
На этот раз охранники не стали спорить, хотя
рожи у них были кислые.
Уходя, они хотели увести Сохраба с собой.
— Оставьте его! — велел Асеф. И усмехнул-
ся: — Пусть посмотрит. Ему полезно.
Когда дверь захлопнулась, Асеф отложил чет-
ки в сторону и полез в нагрудный карман. Я не
особенно удивился, увидев, что он оттуда вы-
тащил.
Конечно же, кастет из нержавеющей стали.
Волосы у него напомажены, над тонкой верх-
ней губой усики в ниточку, как в свое вре-
мя у Кларка Гейбла. Бриолин пропитал зеле-
ную хирургическую шапочку, образовав пятно в
форме Африки. И еще бросается в глаза зо-
лотой Аллах на цепочке, свисающей со смуглой
шеи. Человек глядит на меня сверху вниз и
торопливо бормочет что-то на незнакомом
мне языке — урду, наверное. Кадык у него на
шее прыгает. Хочу спросить, сколько ему лет
(уж очень молодо он выглядит, словно модный
Бегущий за ветром
актер из мыльной оперы), но вместо это-
го бурчу что-то вроде: «Я ему показал!» Или
«задал».
Оказал ли я достойное сопротивление? Вряд
ли. Да и как бы это у меня вышло? Я и дрался-
то первый раз в жизни.
Вся сцена отложилась в памяти какими-то
кусками, правда, яркими. Вот Асеф, перед тем
как надеть кастет, включает музыку. Вот вися-
щий на стене молитвенный коврик с изображе-
нием Мекки срывается и валится мне на голову,
поднимая пыль. Я чихаю. Вот Асеф кидает ви-
ноградины мне в лицо, зловеще скалит зубы,
вращает глазами. В какой-то момент чалма его
летит на пол, светлые пряди рассыпаются по
плечам.
Конец поединка тоже запомнился. Так и сто-
ит перед глазами. Уж этого-то мне никогда не
забыть.
Время сжимается и растягивается. Ледяной
блеск кастета. Несколько ударов — и кусок ме-
талла нагревается. Моя кровь тому причиной.
Натыкаюсь спиной на торчащий из стены гвоздь.
Крик Сохраба. Музыка, таблы, дил-робы. Кор-
чусь у стены. Удар приходится в челюсть. Глотаю
собственные зубы. Чего ради я их так тщательно
чистил, и щеткой, и нитью? Сползаю по стене.
Кровь из разбитой верхней губы заливает розо-
ватый ковер. Боль раздирает внутренности, не
могу дышать. Слышен сухой треск. Когда-то мы
с Хасаном дрались на деревянных мечах, подра-
Халед Хоссейни
жая киношному Синдбаду, вот стуку-то было!
Крик Сохраба. Опять падаю и задеваю скулой об
угол телевизора. Что-то хрупает прямо у меня
под левым глазом. Звуки музыки. Крик Сохраба.
Меня хватают за волосы, задирают голову. Бле-
стит металл. Бац! На этот раз хрустит нос. За-
скрежетал бы от боли зубами, да не получается.
Меня лупят ногами. Крик Сохраба.
Не помню, когда именно меня стал разбирать
смех. Я прямо корчился от хохота, и даже невы-
носимая боль (губы, глотка, челюсть, ребра) не
могла унять его. И чем громче я смеялся, тем
сильнее меня били.
- ЧЕГО РЖЕШЬ? - брызгал слюной Асеф,
нанося удар за ударом.
Сохраб кричал.
- ЧЕГО ГОГОЧЕШЬ?
Еще одно ребро хрустнуло: левое нижнее.
А повод для веселья у меня был: впервые с той
проклятой зимы 1975 года на меня снизошло
долгожданное спокойствие.
Как я закидывал там, на холме, Хасана грана-
тами, больше всего на свете желая, чтобы он мне
ответил! Липкий сок стекал по его лицу, заливал
рубаху, но Хасан не шелохнулся. Он только под-
нял с земли гранат, разломил пополам и расплю-
щил о собственный лоб. «Доволен? Легче теперь
стало?» — только и спросил он.
Как тогда мне было тяжко! Облегчение при-
шло только сейчас. Тело мое истерзано и излома-
но, но я излечился. После стольких лет страда-
ний. Вот радость-то.
Бегущий за ветром
О том, как закончился поединок, я не забуду
до самой смерти.
Лежу на полу, заливаясь смехом, Асеф упирает-
ся коленями мне в грудь, волосы его свисают вниз,
лицо — само безумие. Левая рука сжимает мне
горло, а правую он заносит для удара. Кастет
вздымается выше и выше — вот-вот опустится.
— Бас, — слышится тоненький голосок.
Мы оба смотрим в ту сторону.
— Прошу тебя, перестань.
Что там сказал директор детского дома, впус-
кая меня и Фарида? (Как его, кстати, звали?
Заман?) По части рогатки он настоящий мае-
тер. С ней он неразлучен. Рогатка всегда у него
за поясом.
— Перестань.
Расплывшаяся тушь вместе со слезами черны-
ми ручейками заливает нарумяненные щеки Со-
храба. Нижняя губа дрожит, из носа текут сопли.
— Бас, — пищит он.
Рука его с силой оттягивает резинку рогатки,
в гнезде желтеет что-то металлическое. Ба! Да
ведь это шарик от кофейного столика! И на-
целен он прямо Асефу в лицо!
— Прекрати, ага. Прошу. — Детский голос
дрожит. — Перестань его мучить.
Асеф разевает рот. Губы у него дергаются, но
слова не выговариваются.
— Ты что вытворяешь? — выдавливает он
наконец.
— Пожалуйста, перестань, — всхлипывает
Сохраб.
Халед Хоссейни
— Брось рогатку, хазара, — шипит Асеф. —
На части тебя порву. То, что я сделал с ним,
покажется тебе лаской.
— Пожалуйста, ага, — в голос рыдает Со-
храб, — перестань.
— Брось рогатку.
— Не мучай его.
— Брось рогатку!
— Прошу тебя.
— БРОСЬ РОГАТКУ!!
— Бас.
— БРОСЬ!!! — Асеф отшвыривает меня и
кидается на Сохраба.
Пи-и-и-и-и!
Это Сохраб отпускает резинку.
Страшный крик Асефа. Рукой он зажимает
место, где только что был его левый глаз. Меж-
ду пальцев у него сочится кровь и что-то жидко-
стеклянистое.
«Внутриглазная жидкость, — мелькает у меня
в голове. — Вот что это такое. Мне где-то попа-
далось научное определение».
Асеф с воплями катается по полу, не отрывая
руки от окровавленной глазницы.
— Бежим, — шепчет Сохраб, помогая мне
подняться.
Каждое движение отзывается страшной болью.
— ВЫНЬТЕ ЕГО! ВЫНЬТЕ! - визжит у
нас за спиной Асеф.
Шатаясь, распахиваю дверь. Увидев меня, ох-
ранники выпучивают глаза. Хорош же я, навер-
ное. Даже дышать больно.
Бегущий за ветром
— ВЫНЬТЕ! — заходится Асеф.
Охранники врываются в комнату, не обращая
на нас внимания.
— Бежим, — дергает меня за руку Сохраб.
На ходу оглядываюсь. Склонившись над Асе-
фом, охранники делают что-то с его лицом. Ну
конечно. Шарик-то застрял в пустой глазнице.
Все вокруг крутится и качается. Опираюсь на
Сохраба. Ступеньки. Сверху летит пронзитель-
ный вой со вскриками — так голосит раненый
зверь. Выскакиваем на улицу — без Сохраба я
бы давно свалился. К нам мчится Фарид.
— Бисмилла, бисмилла, — восклицает он,
в изумлении глядя на меня, закидывает мою руку
себе на плечо и бегом тащит к машине.
Наверное, я кричу от боли, не помню. Перед
глазами вырастает потрепанная обшивка крыши
нашего «ленд-крузера», вид снизу, с заднего сиде-
нья. Снаружи слышен топот. В машину запрыги-
вают Сохраб и Фарид. Хлопают дверцы, ревет
двигатель, машина прыжком срывается с места.
Маленькая рука у меня на лбу, чьи-то голоса и
крики на улице. Ветки деревьев за окном слива-
ются в одну полосу. Сохраб всхлипывает, а Фарид
все повторяет: «Бисмилла, бисмилла».
Тут сознание меня оставляет.
Из клубящейся мглы высовываются головы,
наклоняются, смотрят на меня, спрашивают о
чем-то. Некоторые вопросы я понимаю. Как ме-
ня зовут? Болит ли у меня где-нибудь? Я помню,
кто я такой, а болит у меня везде. Хочу ответить,
но говорить больно, я давно это понял, еще
когда пытался сказать что-то мальчику с нарумя-
ненными щеками и вымазанными тушью веками.
Может, год прошел, может, два, а может, и все
десять. Вот он, мальчик. Мы едем куда-то в
машине, только вряд ли за рулем Сорая, она не
стала бы так гнать. Я должен сказать ребен-
ку что-то очень важное, только что? Вылете-
ло из головы. Наверное, надо утешить его. Не
плачь, теперь все будет хорошо. И спасибо тебе,
только за что?
Опять головы, на них зеленые шапочки. Так и
снуют перед глазами. И говорят что-то, быстро-
быстро. Только я их не понимаю. Слышны зум-
меры, тревожные звонки, что-то гудит. Головы,
головы смотрят на меня, одну я узнаю. Волосы у
нее набриолинены, на шапочке — пятно в форме
Бегущий за ветром
Африки, над верхней губой — усики в ниточку,
как у Кларка Гейбла. Звезда сериала? Вот смеху-
то. Но смеяться больно.
Проваливаюсь в темноту.
Говорит, ее зовут Айша, «как жену пророка».
Седеющие волосы разделены на пробор и завя-
заны хвостом, в носу — сережка в форме солн-
ца, глаза кажутся непомерно большими из-за
бифокальных очков. Она тоже вся в зеленом,
и руки у нее такие ласковые. Заметив, что я
смотрю на нее, она улыбается и говорит по-
английски.
Из груди у меня что-то торчит.
Проваливаюсь в темноту.
У моей койки стоит мужчина. Я его знаю. Он
смуглый, долговязый и тощий. У него длинная
борода и круглый берет на голове, немножко
набекрень. Как, бишь, такая шапка называется?
Паколь? И у какого знаменитого человека го-
ловной убор заломлен точно так же? Не помню.
Мужчина возил меня на машине, много лет тому
назад. Он мой хороший знакомый.
Да что такое у меня со ртом? И что это за
бульканье?
Проваливаюсь в темноту.
Правая рука вся горит. Женщина в бифокаль-
ных очках ставит мне капельницу.
— Калий, — говорит она. — Пощиплет не-
множко. Словно пчелка укусила, правда?
Халед Хоссейни
Ну... да.
Как ее зовут? Что-то связанное с пророком.
Я ведь давно ее знаю. У нее еще волосы были
завязаны хвостом. Теперь-то они гладко зачесаны
и уложены в пучок. Совсем как у Сораи, когда
я впервые заговорил с ней. Когда это было?
С неделю назад?
Айша! Вот как зовут женщину.
Почему у меня рот не открывается? И что
такое торчит из моей груди?
Проваливаюсь в темноту.
Мы в Сулеймановых горах в Белуджистане,
Баба борется с гималайским медведем. Время
повернуло вспять. Где изможденный страдалец
с ввалившимися щеками и пустыми глазами?
Баба — само воплощение силы, Туфан-ага, об-
разцовый пуштун. Они катаются по зеленой
траве, человек и зверь, каштановые кудри
отца развеваются по ветру. Кто-то ревет —
медведь или отец? — льется кровь, во все
стороны летят хлопья пены. Когтям не одо-
леть железные пальцы. Еще одно усилие —
и медведь повержен, ноги Бабы упираются
в медвежью грудь, руки сжимают косматое
горло.
Отец смотрит на меня. У него мое лицо. Это
я победил зверя.
Прихожу в себя. Рядом долговязый, смуглый
человек. Вспомнил, его зовут Фарид. С ним маль-
чик из машины, его образ как-то связан у меня
со звоном колокольчиков.
Бегущий за ветром
Хочется пить.
Проваливаюсь в темноту. Мир вокруг то воз-
никает, то исчезает.
Оказалось, человек с усиками как у Кларка
Гейбла никакая не телезвезда. Это доктор Фару-
ки, челюстно-лицевой хирург. Только мне почему-
то все кажется, что он герой мыльной оперы,
действие которой происходит на острове в тро-
пиках, и зовут его Арманд.
Где я? — хочется мне спросить. Но рот не
открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю.
Арманд улыбается, зубы сверкают ослепи-
тельной белизной.
— Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда
снимем проволочный каркас.
По-английски он говорит с раскатистым ак-
центом.
Каркас?
Арманд скрещивает на груди руки. На волоса-
том пальце золотится обручальное кольцо.
— Вы, вероятно, не совсем понимаете, где
оказались и что с вами произошло? Для после-
операционного состояния это в порядке вещей.
Расскажу вам, что сам знаю.
Послеоперационное состояние? А зачем кар-
кас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково
коснется моей руки.
Арманд хмурится. Вид у него очень значи-
тельный.
— Вы в госпитале в Пешаваре. Попали
к нам два дня назад с очень серьезными трав-
Халед Хоссейни
мами. Вам повезло, что вы остались в живых,
друг мой.
Указательный палец доктора качается, словно
маятник.
— У вас разрыв селезенки — но, к вашему
счастью, она, по-видимому, покровила и переста-
ла, иначе бы вас просто не успели довезти до
больницы. Моим коллегам из отделения общей
хирургии пришлось вам селезенку удалить. — Он
похлопал меня по руке, в которую была воткну-
та игла капельницы. — Вдобавок у вас сломано
семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс.
Я бы разинул рот, да не могу.
— Иными словами, у вас пробито легкое, —
поясняет Арманд и касается пластмассовой про-
зрачной трубки, которая торчит из груди. — Мы
вставили вам плевральный дренаж.
Трубка подходит к стойке со стеклянными
цилиндрами, наполовину заполненными водой.
Так вот откуда бульканье.
— На теле у вас были многочисленные рва-
ные раны, самая неприятная — на верхней губе.
Мало того, что она рассечена надвое, так из
раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь,
наши пластические хирурги сошьют все в луч-
шем виде, только небольшой шрам останется. От
этого никуда не денешься.
Еще у вас перелом скуловой кости у самой
левой глазницы. Чуть повыше — и остались бы
без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем
недель через шесть. А пока будем кушать только
жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время
Бегущий за ветром
будете говорить как Аль Пачино в «Крестном
отце». — Арманд усмехается. — И еще: сегодня
придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться?
Мотаю головой.
— Надо выпустить газы. Только после этого
вы сможете принимать жидкую пищу. Не пук-
нешь — не поешь.
Доктор громко смеется.
Позже, когда Айша сменила капельницу и
поправила по моей просьбе подушки, чтобы го-
лова была повыше, сознание у меня немного
прояснилось.