— Извини нас, Амир-ага, — уже спокойно
сказал Вахид. — У него с детства язык опережа-
ет разум.
— Это моя вина, — попытался улыбнуться я. —
Я ничуть не обижен. Мне следовало с самого на-
чала объяснить ему, зачем я вернулся на родину.
Халед Хоссейни
Я не собираюсь продавать недвижимость. Мне на-
до найти в Кабуле одного мальчика.
— Мальчика, — повторил Вахид.
— Именно так.
Я вытащил снимок из кармана брюк. Стоило
взглянуть на улыбающегося Хасана, как сердце
у меня заныло и на глаза навернулись слезы.
Я протянул фото Вахиду.
— Вот этого мальчика? — уточнил он.
Я кивнул.
— Хазарейца?
— Да.
— Он тебе чем-то дорог?
— Его отец был мне очень дорог. Он рядом
с ним на снимке. Его убили.
Вахид сощурился:
— Он был тебе друг?
Скажи «да», шептал мне внутренний голос,
будто не желая, чтобы я выдал тайну Бабы.
Только лгать больше не хотелось.
— У нас один отец. — Признание далось мне
с трудом. — Только матери разные.
— Прости за любопытство.
— Ничего страшного.
— Как ты с ним поступишь, когда отыщешь?
— Заберу его в Пешавар. Есть люди, кото-
рые о нем позаботятся.
Вахид вернул мне фото и положил на плечо
свою могучую руку.
— Ты честный человек, Амир-ага. Настоя-
щий афганец.
Внутри у меня все сжалось.
Бегущий за ветром
— Я горжусь тем, что дал тебе приют под
своей крышей, — торжественно сказал Вахид.
Я смущенно поблагодарил и посмотрел на
Фарида. Потупив глаза, тот теребил края ци-
новки.
Немного погодя Мариам с матерью подали
нам по миске шорвы из овощей и по лепешке.
— Прости, что не предлагаю тебе мяса, —
извинился Вахид. — Сейчас только талибы едят
мясо.
— Как вкусно, — сказал я совершенно ис-
кренне. — Угоститесь вместе с нами.
— Мы все хорошо поели перед вашим прихо-
дом, — отказался Вахид.
Нам с Фаридом оставалось только закатать
рукава и начать макать хлеб в миски.
Смуглые коротко стриженные ребятишки не
отрываясь смотрели мне на руки. Младший про-
шептал что-то старшему на ухо. Брат кивнул в
ответ, раскачиваясь взад-вперед.
Их заинтересовали мои кварцевые часы, по-
нял я.
После трапезы, когда Мариам принесла нам
в глиняном горшке воды вымыть руки, я спро-
сил Вахида, можно ли мне сделать его детям
хадиа, подарок. Он долго не соглашался, но на-
конец разрешил. Я отстегнул часы и протянул
их младшему. Тот застенчиво пробормотал «та-
шакор».
— Они показывают, который теперь час во
всех крупных городах мира, — пояснил я.
Халед Хоссейни
Мальчики вежливо поклонились, по очереди
примеряя хитрый прибор. Только скоро часы на-
доели и, никем не востребованные, так и оста-
лись лежать на полу.
— Почему ты мне не сказал? — шепотом
спросил Фарид, когда мы с ним улеглись на
целую кипу соломенных циновок, которые жена
Вахида собрала для нас по всему дому.
— О чем?
— Зачем ты приехал в Афганистан. — Из
голоса Фарида исчезли резкие интонации, харак-
терные для него чуть ли не с первой минуты
нашего знакомства.
— Ты не спрашивал.
— Ты обязан был сказать.
— Но ведь ты не спрашивал.
Он перекатился на другой бок и сунул руку под
голову. Теперь его лицо было обращено ко мне.
— Может, я помогу тебе найти мальчика.
— Спасибо, Фарид.
— Нельзя сразу плохо думать о людях, не
разобравшись. Я был не прав.
Я вздохнул.
— Не расстраивайся. Так мне и надо.
Руки у него скручены за спиной, грубая верев-
ка впилась до костей, глаза завязаны. Он стоит
на коленях над сточной канавой, полной зловон-
ной воды, голова низко склонена, он раскачива-
ется в молитве, кровь сочится из разбитых
коленей и сквозь ткань штанов пачкает гравий.
Бегущий за ветром
В лучах заходящего солнца его длинная тень
колеблется и пляшет. Разбитые губы шевелят-
ся. Подхожу ближе. «Для тебя хоть тысячу раз
подряд», — повторяет он снова и снова. По-
клон — и назад. Поклон — и назад. Он подни-
мает голову, и я вижу шрам над верхней губой.
Рядом с нами стоит кто-то еще.
Сперва я вижу только ствол автомата, а
потом за ним вырисовывается фигура человека
в камуфляже, с черной чалмой на голове. В гла-
зах у человека пустота. Он отступает на шаг,
вскидывает автомат и упирает ствол в заты-
лок коленопреклоненного. Свет играет на блес-
тящей стали.
Следует оглушительный выстрел.
Взгляд мой скользит выше и выше. Из дыма
проступает лицо человека с автоматом.
Это — я.
Просыпаюсь. В горле у меня застрял крик.
Я вышел на улицу, стараясь не шуметь. Надо
мною простиралось небо, густо усыпанное звез-
дами, светилась серебром половинка луны. В тем-
ноте надрывались сверчки, ветерок шевелил вет-
ви деревьев, земля под босыми ногами была
такая холодная... И только сейчас, впервые после
пересечения границы, я почувствовал, что вер-
нулся. Столько лет прошло, и вот я снова дома.
На этой земле мой прадед женился в третий раз
и умер от холеры год спустя. Но новая жена
успела родить ему сына, не то что две предыду-
щие. На этой земле мой дед ездил на охоту с
10 Бегущий за ветром
Халед Хоссейни
королем Надир-шахом и убил оленя. На этой
земле скончалась моя матушка. И на этой земле
я старался завоевать любовь отца.
Я сел у саманной стены. Нахлынувшее на
меня внезапно чувство родины поразило меня
самого. А я-то думал, все давно забыто и похо-
ронено, ведь я уже так давно живу в другой
стране, которая для людей, мирно спящих сейчас
в доме у меня за спиной, нечто вроде иной галак-
тики. И вот память ко мне вернулась, и при свете
полумесяца Афганистан поднялся у меня из-под
ног. Может быть, и моя родина меня вспомнит?
Где-то там, за этими горами, лежит Кабул,
настоящий, всамделишный город, не бледное вос-
поминание и не краткое сообщение «Ассошиэй-
тед Пресс» с пятнадцатой страницы «Сан-Фран-
циско кроникл». Где-то за горами спит Кабул, где
я со своим сводным братом запускал воздупшых
змеев. Город, где бессмысленно убили колено-
преклоненного человека из моего сна. Город,
где жизнь когда-то поставила меня перед выбо-
ром, а через четверть века опять привела сюда,
чтобы я ответил за последствия.
Из дома послышались голоса. Среди говорив-
ших, несомненно, был Вахид.
— Детям ничего не осталось...
— Пусть мы голодны, но мы не хамы! Он
наш гость! Что мне было делать? — Вахид ста-
рался говорить потише.
— Надо завтра хоть чем-нибудь разжиться!
А то чем я детей накормлю? — В женском
голосе слышались слезы.
Бегущий за ветром
Я на цыпочках прокрался в дом. Теперь мне
было ясно, почему часы так скоро наскучили
детям. Они и не на часы вовсе смотрели. Они
наблюдали, как я ем.
Мы уезжали рано. Садясь в машину, я по-
благодарил Вахида за гостеприимство. Он ткнул
пальцем в свою лачугу:
— Это твой дом.
Трое мальчишек, стоя в дверях, прощались с
нами. У младшего на руке болтались мои часы.
Отец с сыновьями скрылись в облаке пыли.
Меня поразила мысль, что в другом мире, в том,
где живу я, дети-попрошайки не бегают за маши-
нами.
На рассвете, когда никто не видел, я сунул
под тюфяк комок банкнот. Нечто подобное я
уже проделывал в своей жизни.
Двадцать шесть лет тому назад.
А ведь Фарид меня предупреждал. А как же.
Только, как оказалось, впустую.
Мы ехали по усеянному рытвинами шоссе
Джелалабад — Кабул. По этой же дороге тряс-
лись мы с отцом в крытом брезентом грузови-
ке — только в противоположном направлении.
В ту ночь Бабу чуть не застрелил обкуривший-
ся русский солдат, и я сполна познал, что та-
кое тревога, ужас и гордость. Целых две войны
оставили свой след на петляющем меж скал сер-
пантине — сгоревшие танки, съеденные ржавчи-
ной опрокинутые военные грузовики, взорванный
бронетранспортер на склоне горы... Какие-то мел-
кие эпизоды из первой войны я видел сам —
вторая предстала передо мной на экране теле-
визора. И вот теперь я глядел на нее глазами
Фарида,
Лавируя между рытвинами, отчаянно вертя
баранку туда-сюда, Фарид был в своей сти-
хии. После ночевки в доме Вахида он стал куда
разговорчивее. Сейчас я сидел на пассажирском
сиденье рядом с ним, и нам было удобнее об-
Бегущий за ветром
щаться. Водитель даже пару раз улыбнулся.
Чуть ли не в каждой деревне, через которые
мы проезжали, Фарид кого-нибудь знал. Теперь
почти все его знакомые были либо в могиле,
либо в Пакистане в каком-нибудь лагере бе-
женцев.
— Мертвым-то проще, — утверждал Фарид.
Черные обгоревшие стены без крыш. Ни ду-
ши, только спящий пес.
— И здесь у меня был приятель. Велосипеды
чинил — отличный был мастер. Талибы застре-
лили его, убили всю его семью и сожгли де-
ревню.
Наша машина с ревом прокатила через пепе-
лище. Пес даже не шелохнулся.
В старые времена дорога от Джелалабада
до Кабула занимала часа два. Мы с Фари-
дом тащились целых четыре. А уж когда при-
ехали...
Еще у водопада Магипар Фарид предупредил
меня:
— Кабул теперь совсем другой. Его не уз-
нать.
— Мне говорили.
«Услышать — не то что увидеть», — читалось
во взгляде Фарида.
Да уж. Когда столица предстала перед нами, я
был совершенно уверен, что мы попали не туда,
что это какой-то другой город. Выражение, по-
явившееся у меня на лице, было Фариду не в
новинку — ведь он то и дело возил сюда старых
Халед Хоссейни
кабульцев. И физиономии у всех были такие же
обалдевшие.
Он угрюмо хлопнул меня по плечу:
— Добро пожаловать на родину.
Куда ни посмотри — груды камней и нищие.
В мое время тоже были попрошайки — Баба,
выходя из дома, всегда брал с собой пригоршню
мелочи и никому не отказывал в милостыне.
Теперь нищие кучами сидели на каждом углу —
грязные, в жутких лохмотьях, с протянутыми
руками. И большинство — дети, худенькие и
печальные, некоторые не старше пяти-шести лет.
Безмолвные матери, закутанные с головой, при-
жимали их к себе, а дети тянули нараспев: «Бак-
шиш, бакшиш». Безотцовщина, с запозданием
понял я. Все война и война — мужчины теперь
в дефиците.
Мы тихо ехали к Карте-Се по улице Джа-
де Майванд, некогда одной из самых оживлен-
ных в городе. Пересохшая река Кабул осталась
на севере. На холмах виднелись остатки стен
старого города. Чуть дальше к востоку находи-
лась горная цепь Ширдарваза и древняя крепость
Бала Хиссар. Ее в 1992 году занял доблестный
полководец Достум36, и с этих склонов моджахе-
ды целых четыре года засыпали Кабул реак-
тивными снарядами, — последствия обстрелов
я теперь видел собственными глазами. В ста-
рые времена именно отсюда раздавались залпы
«топе нашт» — «полуденной пушки», возвещаю-
щей середину дня, а в течение священного меся-
Бегущий за ветром
ца Рамадана также наступление ночи. Выстрелы
были слышны во всем городе.
— В детстве я частенько проходил по Джаде
Майванд, — пробормотал я. — Здесь были мага-
зины, гостиницы и рестораны. И неоновое осве-
щение. Я покупал воздушных змеев у старого
мастера Сайфо. У него была своя лавка рядом со
зданием полицейского управления.
— Полицейское управление и посейчас здесь, —
сказал Фарид. — Стражей порядка в городе хвата-
ет. Только воздушных змеев на Джаде Майванд
теперь не купить. Да и во всем Кабуле тоже.
Улица смахивала на гигантскую песочницу, где
играли малыши, пока их не спугнул ливень, —
оплывшие груды строительного мусора словно
кучи песка и редкие стены, иссеченные огненным
дождем. Из развалин торчал изрешеченный пуля-
ми рекламный плакат «DRINK СОСА-СО...», сре-
ди битого кирпича и искореженной арматуры сно-
вали дети. Народу было немало, некоторые даже
на велосипедах или в повозках, запряженных му-
лами. Одинокий дымок вдали, масса бродячих со-
бак и пыль, пыль, пыль...
— А где деревья? — спросил я.
— Порубили — топить-то зимой чем-то надо.
Да и шурави спилили немало.
— Зачем?
— На деревьях прятались снайперы.
Меня охватила печаль — словно я наткнулся
на дряхлого больного нищего, в котором после
долгой разлуки с трудом можно узнать старого
забытого друга.
Халед Хоссейни
— Мой отец построил приют в Шари-Кохна,
в старом городе.
— Помню. Его разрушили пару лет назад.
— Притормози, пожалуйста. Мне надо выйти.
Фарид въехал в узкий проезд у полуразрушен-
ного дома без дверей и остановился.
— Когда-то здесь была аптека.
Выбравшись из машины, мы направились об-
ратно на Джаде Майванд и свернули направо.
— Чем это так пахнет? — спросил я. У меня
прямо глаза слезились.
— Соляркой. Света в городе по большей ча-
сти нет, так что многие завели себе дизель-ге-
нераторы. Или, на худой конец, керосиновые
лампы.
— А ты помнишь, чем здесь пахло в старые
добрые времена?
Фарид ухмыльнулся:
— Кебабами.
— Из ягнятины, — добавил я.
— Ягнятина, — просмаковал слово Фарид. —
Мясо молодого барашка в Кабуле сейчас едят
только талибы. — Он схватил меня за рукав. —
Ну вот, накликали. Бородатый патруль уже тут
как тут.
К нам приближался красный пикап.
Я видел талибов и раньше. По телевизору,
в Интернете, на обложках журналов, в газетах.
Живьем — никогда.
И вот они передо мной, метрах в десяти-
пятнадцати, и напрасно я старался уверить себя,
что странный привкус во рту — это не страх,
Бегущий за ветром
чистейший и беспримесный. Сердце колотилось,
руки сводило судорогой.
Миновав нас, красная «тойота» остановилась.
В кузове сидело несколько бородатых молодых
людей с суровыми лицами, за плечами автоматы,
на головах черные чалмы. Смуглый парень чуть
за двадцать с густыми бровями оглядывал окре-
стности, постукивая хлыстом по борту машины.
Наши взгляды встретились, и мне показалось,
что с меня мигом содрали всю одежду. Хорошо
еще, он долго меня не рассматривал, сплюнул
коричневой от табака слюной и отвернулся.
Теперь я снова мог дышать.
Пикап дернулся и покатил дальше по улице,
оставляя за собой облако пыли.
— Ты что вытворяешь? — прошипел Фарид.
— Что-то не так?
— Никогда не смотри на них! Понял? А то
уставился!
— Я нечаянно, — пролепетал я.
— Твой друг прав, ага. Это все равно что
дразнить бешеную собаку. — На ступеньках изу-
веченного здания сидел старый босой нищий в
грязнейшей чалме. Левого глаза у нищего не
было.
Скрюченной рукой попрошайка указал в сто-
рону, куда отъехала красная машина:
— Они раскатывают по городу и высматри-
вают, к чему бы прицепиться. Рано или поздно
кто-нибудь обязательно попадется им на глаза, и
появится повод разогнать скуку и лишний раз
сказать «Аллах Акбар». Хоть в наше время все
Халед Хоссейни
стали законопослушные, всегда можно найти к
чему придраться. Просто для забавы.
— Если талибы рядом, всегда смотри себе
под ноги, — рявкнул Фарид.
— Ваш друг дает вам добрый совет, — под-
хватил нищий, закашлялся и отхаркнул мокроту
в носовой платок. — Простите, не могли бы вы
пожертвовать мне небольшую сумму?
— Бас, Идем, — потянул меня за руку Фарид.
Я подал старику сто тысяч афгани, что рав-
нялось примерно трем долларам. Он потянулся
за деньгами, и в нос мне ударил отвратитель-
ный запах кислятины и немытого тела. Меня
затошнило.
— Тысяча благодарностей за вашу щедрость,
ага-сагиб. — Единственный глаз старика так и
бегал, пока он торопливо прятал деньги в пояс.
— Вы случайно не знаете, где в Карте-Се
приют? — спросил я.
— Его легко отыскать, от бульвара Дарула-
ман надо двигаться на запад, — ответил он. —
Детей перевели отсюда в Карте-Се, когда в ста-
рый детский дом угодило сразу несколько ракет.
Все равно как если бы их забрали из клетки льва
и кинули к тигру.
— Спасибо, ага. — Я уже собирался уходить.
— В первый раз, а?
— Простите?
— В первый раз видите талибов?
Я промолчал.
Старый нищий кивнул сам себе и осклабился.
Зубов у него во рту оставалось немного.
Бегущий за ветром
— Помню, как они входили в Кабул. Какой
это был радостный день! Конец смертоубийству!
Вах, вах! Но сказал поэт: как безмятежна лю-
бовь перед лицом беды!
— Я знаю эти строки, — улыбнулся я. — Это
Хафиз.
— Точно, — подтвердил старик. — Мне ли не
знать. Ведь я преподавал этот предмет в универ-
ситете.
— Да неужто?
— С 1958 по 1996 год. — Нищий кашлянул. —
Я преподавал поэзию Хафиза, Хайяма, Руми,
Бедиля, Джами, Саади37. Довелось даже прочесть
лекцию по мистике Бедиля в Тегеране в 1971 го-
ду. Когда я закончил, мне аплодировали стоя.
Вот как! — Старик покачал головой. — Только
вы ведь видели этих молодых парней в патруль-
ной машине. Как вы думаете, на что им су-
физм?38
— Моя матушка была преподавательницей в
университете, — сказал я.
— И как ее звали?
— София Акрами.
Его единственный глаз сверкнул.
— Пустынная колючка благоденствует, а ве-
сенний цветок скоро увядает. Такое изящество,
такое достоинство и такая трагедия!
Я присел рядом со стариком.
— Вы были знакомы с моей матушкой?
— Разумеется, — ответил нищий. — Мы с ней
часто беседовали после занятий. Когда мы виде-
лись с ней в последний раз, экзамены у студентов
Халед Хоссейни
подходили к концу, лил дождь, и мы съели с ней
по куску миндального пирожного с медом и вы-
пили чаю. Беременность удивительно шла ей.
Никогда не забуду слов, сказанных ею в тот
день.
— И что это были за слова?
На все расспросы о матушке Баба отделывал-
ся двумя-тремя словами, вроде «она была замеча-
тельная женщина». А мне всегда хотелось под-
робностей: чем отливали ее волосы на солнце,
какое мороженое было ее любимое, какие песни
она напевала про себя, обкусывала ли она ногти?
Память о супруге Баба забрал с собой в могилу.
Может быть, одно упоминание о ней пробуждало
в нем чувство вины и его начинала мучить со-
весть за то, что он сотворил вскоре после ее
смерти? Или же утрата была слишком велика
и липшее слово причиняло невыносимую боль?
А может, сошлись обе причины?
— Она сказала: «Мне так страшно». А я спро-
сил: «Чего вы боитесь?» И она ответила:
«Я слишком счастлива, доктор Расул. Такое сча-
стье не к добру». «Почему?» — спросил я. И она
сказала: «Как только дашь людям то, чего они от
тебя ждут, блаженство закончится. Тебе просто
не позволят больше радоваться». «Зачем же вы
так?» — возмутился я. — Гоните от себя глупые
мысли».
Фарид тронул меня за плечо:
— Нам пора, Амир-ага.
Я отмахнулся от него.
— А что еще она говорила?
Бегущий за ветром
Черты лица попрошайки смягчились.
— Если бы я помнил! Ваша матушка сконча-
лась много лет тому назад, а память у меня стала
такая же дырявая, как эти стены. Простите меня.
— Может, придет на ум какая-нибудь мелочь,
все равно что.
Старик улыбнулся:
— Постараюсь вспомнить. Обещаю. Приходи-
те ко мне попозже.
— Огромное спасибо, — от всего сердца по-
благодарил я.
Еще бы. Теперь мне было известно, что ма-
тушка любила миндальные пирожные с медом и
что однажды она сказала: «Я слишком счастли-
ва». И узнал я все это от чужого оборванного
старика на улице.
Невероятное совпадение. Но мы с Фари-
дом не проронили об этом ни слова, когда шли
обратно к своей машине. Мы твердо знали: в
Афганистане, а уж особенно в Кабуле, такое
стечение обстоятельств в порядке вещей. Баба
частенько говаривал: «Оставь двух совершенно
незнакомых афганцев на десять минут одних, и
они сочтутся родственниками».
Старик остался сидеть на ступенях разрушен-
ного войной здания. Удалось ли ему вспомнить
еще что-нибудь о маме, мне не суждено было
узнать. Больше мы с ним так и не увиделись.
Новый приют — похожее на казарму невысо-
кое строение с рябыми стенами и забитыми дос-
ками окнами — отыскался в северной части
Халед Хоссейни
Карте-Се, на берегу пересохшей реки Кабул. По
пути Фарид сказал мне, что этот район очень
сильно пострадал от военных действий. Выйдя из
машины, я убедился в этом воочию. Сплошь
изрытые воронками улицы, полуразрушенные
брошенные дома и развалины. Разбитый телеви-
зор торчал из груды щебня, поодаль ржавел ос-
тов автомобиля, на уцелевшей стене красовалась
надпись «Да здравствует Талибан!».
Нам открыл худенький плешивый человечек
с неопрятной седой бородой. Поношенный твидо-
вый пиджак, крошечная тюбетейка, очки с трес-
нувшими стеклами на кончике носа, бегающие
черные глазки.
— Салям алейкум, — приветствовал он нас.
— Салям алейкум. — Я показал ему фотогра-
фию. — Мы разыскиваем этого мальчика.
Человечек в очках едва взглянул на снимок.
— К сожалению, я никогда его не видел.
— Эй, дружок, ты бы хоть на фото посмот-
рел, — вмешался Фарид. — А то неудобно полу-
чается.
— Пожалуйста, — добавил я.
Человечек взял у меня фотографию и поднес
поближе к глазам.
— Извините. Я знаю в лицо каждого воспи-
танника, но этот ребенок мне незнаком. Прости-
те, у меня масса дел.
И он захлопнул калитку и задвинул засов.
Я забарабанил в дверь:
— Ага! Ага, прошу тебя, открой. Мы не сде-
лаем ему ничего плохого.
Бегущий за ветром
— Я же сказал вам, его здесь нет, — последо-
вал ответ. — Сделайте милость, уходите.
— Дружок, мы не талибы, — негромко, но
отчетливо произнес Фарид. — Мы хотим забрать
мальчика в безопасное место.
— Я приехал из Пешавара, — убеждал я. —
Мой друг знаком с американцами, у которых
приют для детей-сирот.
Человечек стоял за калиткой и слушал, это
точно. Колебался, что ли?
— Я дружил с отцом Сохраба, — распинался
я. — Его звали Хасан. Имя матери мальчика —
Фарзана. Свою бабушку он называл Саса. Он
умеет читать и писать. И он хорошо стреляет из
рогатки. Ага, есть надежда вытащить мальчика
из этого кошмара. Прошу вас, откройте.
Тишина.
— Я — его дядя.
Заскрежетал засов, калитка приоткрылась.
Черные глаза смотрели то на меня, то на
Фарида.
— Вы ошиблись только в одном.
— В чем же это?
— По части рогатки он настоящий мастер.
С ней он неразлучен. Рогатка всегда у него за
поясом.
— Заман, директор детского дома, — пред-
ставился человечек. — Прошу в мой кабинет.
Мы прошли сквозь толпу босоногих детишек,
сгрудившихся в темном замызганном коридоре,
миновали ряд комнат с земляным полом, едва
Халед Хоссейни
прикрытым вытертыми коврами. Окна были за-
слонены кусками пластика вместо занавесок,
плотными рядами стояли голые железные крова-
ти, часто даже без тюфяков.
— Сколько сирот здесь живет? — спросил
Фарид.
— Около двухсот пятидесяти. Куда больше,
чем мы можем принять. Но они не все сироты.
Многие остались без отца, а матерям нечем их
кормить, ведь талибы запрещают им работать.
И они приводят детей сюда. Со всей округи. —
Он печально развел руками. — Здесь лучше, чем
на улице, но ненамного. Это ведь нежилое зда-
ние — здесь когда-то был склад ковров. Водо-
грея нет, и колодец высох. — Директор понизил
голос: — Сколько раз я просил у талибов денег,
чтобы выкопать новый колодец! А они и не
почесались. Только теребят свои четки и бормо-
чут, что у них нет средств. Нету — и все.
Заман указал на длинные ряды кроватей:
— Нам не хватает коек и не хватает тюфя-
ков. Хуже того, у нас и одеял мало. — Директор
показал пальцем на девочку, которая вместе с
двумя другими прыгала через скакалку. — Види-
те ее? Прошлой зимой мы укрывали несколько
детей одним одеялом. Ее брат простудился и
умер.
Мы шли по бесконечному коридору.
— По моим подсчетам, риса нам и на месяц
не хватит. Когда запасы иссякнут, дети будут
питаться одним чаем и хлебом. На завтрак и
ужин.
Бегущий за ветром
Об обеде, как я понял, и речь не заходила.
Директор внезапно остановился и повернулся
к нам лицом:
— Здесь очень мало места, почти нет еды, нет
белья, одежды, нет чистой воды. Зато детишек,
лишенных детства, в изобилии. И им еще повезло,
вот ведь в чем весь ужас. Детский дом переполнен.
Каждый день мне приходится отказывать мате-
рям. — Он сделал шажок в мою сторону. — Так,
говорите, для Сохраба есть надежда? Дай-то Бог!
Только... не слишком ли поздно?
— То есть как?
Глаза у Замана забегали.
— Ступайте за мной.
Четыре голые потрескавшиеся стены, цинов-
ка на полу, стол и два складных стула — вот вам
и весь директорский кабинет. Стоило нам с Зама-
ном сесть, как из дыры в стене выскочила серая
крыса и потрусила к открытой двери. Я даже
ноги поджал.
— Что значит «слишком поздно»?
— Не хотите ли чаю? Я сейчас заварю.
— Нет, спасибо. Лучше поговорим. Не до уго-
щений.
Заман скрестил руки на груди.
— Должен сказать вам нечто крайне непри-
ятное. Не говоря уже о связанных с этим опас-
ностях.
— И кто окажется в опасности?
— Вы. Я. И разумеется, Сохраб. Если еще не
поздно.
Халед Хоссейни
— Да в чем дело, наконец?
— Сперва я задам вам вопрос. Вам очень
нужно разыскать племянника?
С уличными мальчишками Хасан всегда драл-
ся за меня, один против двух, а то и трех. А я
топтался рядом в нерешительности: и хотелось,
и кололось...
В темном коридоре за открытой дверью де-
ти, собравшись в круг, пустились в пляс. Де-
вочка с ампутированной ниже колена ногой,
сидя на тюфяке, смотрела на них и улыбалась,
а дети шлепали по ее ладошкам... Фарид тоже
смотрел на танцующих, его изуродованная рука
дрожала. Мне вспомнились мальчики Вахида,
и я понял, что не уеду из Афганистана без Со-
храба.
— Где он?
Заман достал карандаш и принялся вертеть в
пальцах, мрачно глядя на меня.
— Только не вмешивайте меня в это дело.
— Даю слово.
Директор швырнул карандаш на стол.
— Даже если вы сохраните все в тайне, мне
несдобровать. Впрочем, так тому и следует быть.
Все равно я проклят за грехи. Но если что-то
можно сделать для Сохраба... Я вам скажу, я вам
верю. Вы, похоже, готовы на все.
В воздухе повисло молчание.
— Примерно раз в месяц сюда наведывается
один высокопоставленный талиб, — выдавил на-
конец Заман, — и приносит наличные деньги.
Немного, но все лучше, чем ничего. Взамен он
Бегущий за ветром
обычно берет девочку. Правда, не всегда. Иногда
мальчика.
— И ты позволяешь? — Фарид придвинулся
вплотную к директорскому столу.
Заман отшатнулся к стене.
— А у меня есть выбор?
— Ты же директор. Это твоя работа — сле-
дить, чтобы с детьми не приключилось ничего
плохого.
— Положить этому конец выше моих сил.
— Ты торгуешь детьми! — взревел Фарид.
— Фарид, успокойся! — закричал я.
Поздно. Быстрое движение — и стул летит в
сторону. Директор пригвожден к полу. Колени
Фарида упираются ему в грудь, руки сошлись на
горле. Бумаги со стола разлетаются по всей ком-
нате.
Заман хрипит. Вцепляюсь Фариду в плечи и
пытаюсь оттащить. Не получается. Лицо у Фа-
рида налито кровью, из груди рвется звери-
ный рык:
— Я убью его! Только не мешай!
— Оставь его!
— Задушу!
А ведь и впрямь задушит. У меня на глазах.
Надо что-то делать.