— Дети же смотрят, Фарид. Опомнись, на-
конец!
Шею он ему, что ли, свернул? Нет, обошлось.
Фарид оборачивается и видит детей. Взявшись
за руки, они в молчании смотрят на него, у
некоторых слезы на глазах.
Халед Хоссейни
Фарид разжимает тиски и поднимается с пола.
Глядя на поверженного Замана, он смачно плюет
ему в лицо. Затем подходит к двери и закрыва-
ет ее.
Заман с трудом встает, рукавом вытирает пле-
вок. Губы у него окровавлены. Задыхаясь и каш-
ляя, он натягивает тюбетейку, надевает очки.
Стекла не вылетели, только трещинок прибави-
лось.
Директор снимает очки и закрывает лицо
руками.
Долго-долго никто не произносит ни слова.
— Он забрал Сохраба месяц назад, — хрипит
Заман.
— И ты называешь себя директором? —
опять взрывается Фарид.
Заман отрывает руки от лица.
— Вот уже полгода мне не платят жалованья.
Все свои сбережения я потратил на детский дом.
Я продал все, что у меня было, только бы этот
забытый Богом приют хоть как-то дышал. Дума-
ете, у меня нет родственников в Пакистане или
Иране? Я мог бы бежать из страны, как все
прочие. Но я остался. Из-за них. — Заман пока-
зывает на дверь. — Если я не дам ему одного
ребенка, он заберет десятерых. И я не препят-
ствую, да будет Аллах судией ему и мне. Я беру
эти мерзкие грязные деньги, иду на базар и по-
купаю еду для детей.
Фарид смотрит в пол.
— А что происходит с детьми, которых он
уводит с собой?
Бегущий за ветром
Заман трет глаза.
— Некоторые возвращаются.
— Кто он такой? Как мне его найти? —
спрашиваю я.
— Отправляйтесь завтра на стадион «Гази».
В перерыве матча вы его увидите. Он единствен-
ный носит темные очки, — отвечает Заман. Руки
у него трясутся. — А теперь уходите. Дети пере-
пуганы.
Он провожает нас к выходу.
Машина отъезжает. В зеркало заднего вида
вижу Замана. Он стоит у калитки в окружении
толпы детей, ручонки самых маленьких вцепи-
лись ему в пиджак. Очки опять у него на носу.
Направляясь в Вазир-Акбар-Хан, мы пересекли
реку и оказались на оживленной площади Пуштуни-
стана. Когда-то мы с Бабой ели здесь кебабы в ресто-
ране «Хайбер». Вот, кстати, и ресторан. Двери на
замке, окна заколочены, на вывеске не хватает букв.
С балки, выступавшей из-под крыши рестора-
на, свисала веревка, на ней болтался повешен-
ный — молодой парень в окровавленных лохмоть-
ях, лицо синее, вздувшееся. Прохожие старались
не смотреть на казненного.
Над прокаленным солнцем городом висела
пыль. Площадь осталась позади. На каком-то пе-
рекрестке Фарид указал мне на двух мужчин, по-
груженных в жаркий спор. Один из них, одноно-
гий, держал в руках протез.
— Знаешь, чем они заняты? Торгуются из-за
искусственной ноги.
— Инвалид хочет продать свой протез?
— Ну да. Неплохие деньги, между прочим.
Будет чем кормить детей месяц-полтора.
К моему удивлению, большинство домов в
Вазир-Акбар-Хане оказались целехоньки, и дере-
Бегущий за ветром
вья за заборами тоже, не то что в Карте-Се.
Даже дорожные указатели — правда, ржавые и
покосившиеся — были в наличии.
— Тут еще куда ни шло, — заметил я.
— Ничего удивительного. Все важные особы
живут теперь здесь.
— Талибы?
— И они тоже.
— А кто еще?
Фарид свернул на широкую чистую улицу с
подметенными тротуарами.
— Те, кто стоит за талибами. Кто думает за
них. Арабы, чеченцы, пакистанцы. (Еще пово-
рот.) Пятнадцатая улица, ее еще называют Сара-
ки-Мемана, улица гостей. Это они — гости. Ох и
обгадится же вся эта публика в один прекрасный
день!
— По-моему, здесь! — вскричал я. — Сюда,
сюда!
В детстве у меня был надежный ориентир.
«Если заблудишься, — часто повторял Баба, —
запомни: в конце нашей улицы стоит розовый
дом, он один такой».
Вот он, розовый дом с островерхой крышей,
никуда не делся. До дома отца отсюда рукой
подать.
До дома отца...
Однажды в зарослях шиповника мы нашли
черепашку (ума не приложу, как она туда попа-
ла) и пришли в восторг. Хасан сразу предложил
выкрасить ей панцирь в ярко-красный цвет,
Халед Хоссейни
что мы немедленно исполнили. Теперь черепаш-
ку было видно издалека и можно было начинать
игру. Значит, двое отважных исследователей
обнаружили в глухих джунглях гигантское до-
историческое чудовище и с великими трудами
вывезли его в обжитые места, чтобы проде-
монстрировать людям. Деревянная тележка,
которую Али сделал собственноручно и про-
шлой зимой подарил Хасану на день рождения,
превратилась в огромную стальную клетку. По-
чтеннейшая публика, вот вам огнедышащий
монстр, смотрите и удивляйтесь! Волоча за
собой тележку с черепахой, мы обходили яблони
и вишни, ставшие небоскребами, из окон кото-
рых на нас смотрели тысячи и тысячи глаз.
Небольшой горбатый мостик возле участка с
инжиром обернулся огромным подвесным мос-
том, соединяющим два громадных города, а из
пруда под ним получилось отличное бурное
море. При вспышках фейерверка нам отдавали
честь выстроенные в каре войска. Мы везли
скребущуюся черепашку по вымощенной крас-
ным кирпичом дорожке к воротам, и главы го-
сударств аплодировали нам стоя. Нам, Хасану и
Амиру, знаменитым путешественникам и иска-
телям приключений, вот-вот должны были вру-
чить почетную медаль за проявленные доб-
лесть и мужество...
Я осторожно приблизился к воротам. Меж
кирпичей, которыми был замощен двор, густо
пробивались сорняки, металлические прутья в
Бегущий за ветром
ржавчине. Сколько раз я выбегал через эти во-
рота, торопясь куда-нибудь по важному делу...
И какой чепухой теперь представляются важные
дела моего детства!
Проезд от ворот во двор, где мы с Хасаном
учились кататься на велосипеде, сделался как-то
короче и уже, асфальт покрылся трещинами,
сквозь трещины лезли вездесущие сорняки. От
большей части тополей, на которые мы с Хаса-
ном так часто залезали и пускали солнечные
зайчики в окна соседям, остались одни пеньки,
прочие деревья стояли без листьев. «Стена чах-
лой кукурузы» сохранилась, только рядом с ней
теперь ничего не росло, да и побелка осыпалась,
обнажив кирпич. Лужайку перед домом пятна-
ли проплешины, вся трава была в коричнева-
той пыли.
Во дворе стоял джип. (Откуда он только взял-
ся, где же отцовский черный «форд-мустанг»?
Столько лет по утрам меня будил рев его восьми
цилиндров!) Под машиной кляксой Роршаха рас-
текалась маслянистая лужица. За джипом валя-
лась опрокинутая набок тачка.
Слева от проезда Али и Баба всегда высажи-
вали розы. Ни цветочка, только грязь и сорняки.
Фарид дважды посигналил мне.
— Поехали, ага. Торчим здесь у всех на виду.
— Еще минуточку, — пробормотал я.
Дом больше не был белой громадиной из
моего детства. Штукатурка потрескалась, крыша
просела, окна в гостиной, в вестибюле и в ванной
на втором этаже затянуты полиэтиленовой плен-
Халед Хоссейни
кой, стены приобрели неприятный серый отте-
нок, местами краска шелушилась и пузырилась.
Ступени у парадного входа будто кто обгрыз.
Жалкие остатки былой роскоши — определение
подходило не только к особняку отца, но и ко
всему Кабулу.
Я приподнялся на цыпочки, но ничего не раз-
глядел за третьим к югу от входа окном второ-
го этажа, за которым когда-то находилась моя
спальня. Двадцать пять лет назад я стоял у этого
окна. Лило как из ведра, Али и Хасан грузили
свои пожитки в багажник машины отца, и стекло
туманилось от моего дыхания.
— Амир-ага, — позвал опять Фарид.
— Иду, — отозвался я.
Меня охватило безумное желание войти в дом,
взлететь по ступеням, возле которых мы оставля-
ли грязные сапоги, вбежать в пахнущий апельси-
новой коркой вестибюль (Али сжигал ее в печке),
выпить в кухне чаю с лепешкой нан, послушать,
как Хасан поет старинные хазарейские песни.
Опять бибиканье. Пора.
— Мне надо наведаться еще кое-куда, — ска-
зал я Фариду, прикорнувшему за рулем с сигаре-
той в зубах.
— Только по-быстрому.
— Дай мне десять минут.
— Валяй. Только ты не очень там.
— О чем это ты?
— Не принимай все близко к сердцу. Было и
прошло. — Фарид выбросил в окно окурок. —
Проще забыть.
Бегущий за ветром
— Я и так только и делал, что старался за-
быть. Хватит уже. — Я перевел дыхание. —
Десять минут, не больше.
Мы с Хасаном всегда легко взбирались на наш
холм. Порой даже играли на склоне в догонялки.
И еще: с холма был отлично виден аэропорт с
самолетами. Иногда мы садились и смотрели на
них, а потом опять принимались носиться.
Теперь я поднялся на вершину с залитым по-
том лицом, задыхаясь и жадно хватая ртом воз-
дух. Отдышавшись немного, отправился на по-
иски старого кладбища. Нашел я его не сразу.
Вот они, древние ворота на столбах из серого
известняка, — за ними Хасан похоронил свою
мать. За сорняками не видно стены. Две вороны
словно стерегли покой мертвых.
В своем письме Хасан сообщил, что гранат
давно уже не приносит плодов. Сейчас, похоже,
дерево и вовсе засохло. Я постоял, вспоминая,
как мы забирались на него, как сидели на ветках,
болтая ногами, как свет и тень играли на наших
лицах. Терпкий привкус гранатового сока появил-
ся у меня во рту.
Присев на корточки, я провел рукой по ство-
лу. Полустершаяся, едва различимая надпись бы-
ла на месте. «Амир и Хасан — повелители Ка-
була». Я пощупал пальцами буквы и отломил
кусочек коры.
Подо мной раскинулся город моего детства.
Когда-то деревья росли за каждой стеной, в каж-
дом дворе, голубое небо простиралось широко,
Халед Хоссейни
выстиранное белье слепило своей белизной. Кри-
ки торговцев фруктами, проходящих по улицам
со своими навьюченными осликами, были слыш-
ны даже здесь, на холме: Вишни! Абрикосы!
Виноград! А когда день клонился к вечеру, до
наших ушей долетал призыв муэдзина с минаре-
тов мечети в Шаринау.
Фарид опять подал сигнал и помахал мне
рукой. Срок мой вышел.
На юг, обратно к площади Пуштунистана. По
пути нам встретилось несколько красных пика-
пов, забитых вооруженными бородачами. Обго-
няя такую машину, Фарид всякий раз тихонько
ругался.
За стойкой портье в крошечной гостинице
неподалеку от площади три девчушки в одинако-
вых черных платьях и белых платочках жались к
тощему очкастому субъекту. Очкарик запросил
с меня невиданную цену за номер — целых
75 долларов, но я не стал торговаться. Одно дело,
когда тебя обдирают как липку в пляжном доми-
ке на Гавайях, и совсем другое здесь, когда нечем
кормить детей.
Горячей воды не было. Холодная из бачка
треснувшего унитаза не текла. Потрепанный
тюфяк на продавленной сетке односпальной пан-
цирной кровати, старенькое одеяло (одно!), дере-
вянный стул в углу — вот и вся обстановка.
Окно, выходящее на площадь, было разбито.
На стене за кроватью засохло огромное крова-
вое пятно.
Бегущий за ветром
Я дал Фариду денег и отправил за едой. Он
скоро вернулся с четырьмя шампурами шипящих
кебабов, лепешками и миской риса. Мы сели на
кровать и в один присест уплели все. Хоть что-
то осталось в Кабуле неизменным: кебабы были
такими же ароматными и нежными, как в дет-
стве.
Фарид лег на полу, завернувшись во второе
одеяло, за которое хозяин потребовал с меня
дополнительную плату. Комната освещалась лун-
ным светом, проникавшим сквозь треснутое
окно. Фарид сказал, что, по словам хозяина, элек-
тричества в Кабуле нет вот уже два дня, а гене-
ратор сломан. Мы разговорились. Фарид расска-
зал мне про Мазари-Шариф и Джелалабад, где
прошло его детство, про Панджшерское ущелье,
где они с отцом сражались с шурави и где было
до того голодно, что приходилось питаться са-
ранчой, рассказал про гибель отца и двух своих
дочерей, расспросил об Америке. Я поведал ему,
что в Америке в самом захудалом магазине мож-
но купить пятнадцать-двадцать разновидностей
хлопьев, баранина всегда свежая, а молоко все-
гда холодное, фруктов много, вода чистая, и
в каждом доме есть телевизор, и у каждого те-
левизора — пульт дистанционного управления,
а если захочешь, можно установить спутниковую
тарелку и принимать пятьсот каналов, а то и
больше.
— Неужели пятьсот? — не поверил своим
ушам Фарид.
— Не меньше.
Халед Хоссейни
Фарид смолк. Я уж думал, он засыпает, когда
раздалось хихиканье.
— Амир-ага, ты слышал историю, как дочь
Муллы Насреддина явилась к отцу и пожалова-
лась, что ее избил муж?
В ответ я сам невольно заулыбался. Ну нет на
свете афганца, который не знает хотя бы пароч-
ки анекдотов о хитреце Насреддине!
— И что на это Мулла Насреддин?
— Он накинулся на дочь и избил еще раз.
А потом сказал: если этот мерзавец колотит
мою дочь, то я в отместку побью его жену!
Я засмеялся. Все-таки афганский юмор жи-
вуч. Страшные войны прокатились по земле
моей родины, был изобретен Интернет, косми-
ческий робот ползает по поверхности Марса,
а афганцы, как и столетия назад, по-прежне-
му рассказывают друг другу анекдоты про На-
среддина.
— А ты знаешь, как Мулла Насреддин сперва
взвалил себе на плечи тяжкий груз и только
потом сел на осла?
— Нет.
— Какой-то прохожий посоветовал ему: пере-
ложи поклажу на ишака. А Насреддин ответил:
он и меня одного везет с трудом. А так ему будет
полегче.
Через некоторое время запас историй иссяк и
мы опять смолкли.
— Амир-ага? — вырвал меня из дремы голос
Фарида.
— Что?
Бегущий за ветром
— Зачем ты сюда приехал? Ведь была же у
тебя настоящая причина?
— Я уже сказал тебе зачем.
— За мальчиком?
— За мальчиком.
Фарид пошевелился на полу.
— Прямо не верится.
— Мне самому порой не верится.
— Да нет, я не об этом... Почему именно за
этим мальчиком? Ты едешь из Америки через
полмира ради шиита?
Охота смеяться у меня сразу пропала. И сон
тоже.
— Я устал, — кратко ответил я. — Давай
лучше спать.
Вскоре раздался храп Фарида. А я лежал,
скрестив руки на груди, смотрел через разбитое
окно на звезды и думал, что злые языки, быть
может, и правы, когда поносят Афганистан. Про-
сто руки опускаются иногда.
Многотысячная толпа гомонила на трибунах
стадиона «Гази», по ступенькам носились дети, пря-
ный аромат гороха нут в остром соусе смешивался
с запахом дерьма и пота. Разносчики наперебой
предлагали сигареты, кедровые орешки и сласти.
Костлявый парень в твидовом пиджаке ухва-
тил меня за локоть и зашептал на ухо:
— Предлагаю эротические картинки. Очень
сексуальные, ага.
Глаза у парня бегали — в точности как у той
девчонки, что как-то предлагала мне на улице
Халед Хоссейни
Сан-Франциско наркотики. Продавец на мгнове-
ние распахнул пиджак и продемонстрировал свой
товар: открытки с кадрами из индийских филь-
мов, где волоокие красавицы, полностью одетые,
нежились в объятиях своих возлюбленных.
— Очень сексуальные, — повторил торговец.
— Спасибо, не надо.
— Ведь поймают парня, шкуру спустят, —
бурчал Фарид, пробираясь сквозь толпу. — Так
всыпят, мало не покажется.
Места, разумеется, были не нумерованы: кто
успел, тот и сел. Ну, толкаться-то Фарид умел, и
вскоре мы вполне удобно расположились на цен-
тральной трибуне.
В семидесятые, когда Баба таскал меня сюда
на футбольные матчи, газон был ровный и зеле-
ный. Теперь внизу лежал голый кочковатый вы-
гон, на котором не было ни травинки. За южны-
ми воротами виднелись две глубокие ямы. Когда
команды наконец вышли на поле — все футбо-
листы в длинных штанах, несмотря на жару, —
мяч просто исчез в столбах пыли. Молодые тали-
бы с хлыстами в руках прохаживались по рядам.
Громко закричал — получи.
Они появились в перерыве между таймами,
сразу после свистка. На стадион вкатились два
хорошо мне знакомых красных пикапа, в кузове
одного сидела женщина в зеленой бурке, в дру-
гой машине — мужчина с завязанными глазами.
Зрители встали. Машины медленно объехали
вокруг поля, чтобы всем было видно.
Кадык у Фарида так и прыгал.
Бегущий за ветром
Сверкая хромом, машины направились к юж-
ным футбольным воротам. Там их поджидал тре-
тий автомобиль, который уже начали разгру-
жать. Только тут я понял, зачем нужны ямы.
Толпа одобрительно загудела.
— Хочешь остаться? — мрачно глянул на
меня Фарид.
— Нет, — ответил я. (Закрыть глаза, зажать
уши и бежать отсюда!) — Только нам придется
досидеть до конца.
Двое талибов с автоматами за плечами помог-
ли выбраться из машины мужчине с завязан-
ными глазами, двое других занялись женщиной.
Колени у бедняжки подогнулись, и она осела на
землю. Женщину подняли, но ее уже не держали
ноги. Вновь оказавшись на земле, она забилась и
душераздирающе закричала. До гробовой доски
буду я помнить этот вопль — так кричит попав-
ший в капкан зверь. Совместными усилиями при-
говоренную отволокли в яму, теперь были видны
только ее голова и плечи. Мужчина, напротив, не
сопротивлялся и сошел в яму молча.
У места казни появился круглолицый бело-
бородый мулла, одетый в серое, и откашлялся
в микрофон. Женщина в яме кричала не умол-
кая. Мулла прочел длинную молитву из Корана,
его гнусавый голос плыл над притихшим ста-
дионом.
Много лет тому назад Баба сказал мне: «Эти
самодовольные обезьяны достойны лишь плевка
в бороду. Они способны только теребить четки и
Цитировать книгу, языка которой они даже не
11 Бегущий за ветром
Халед Хоссейни
понимают. Не приведи Господь, если они когда-
нибудь дорвутся до власти в Афганистане».
Закончив молитву, мулла опять покашлял и
возгласил:
— Братья и сестры! (Теперь он говорил на
фарси.) Нам сегодня предстоит исполнить пред-
писания шариата. Сегодня свершится правосудие.
Воля Аллаха и его пророка Мохаммеда, да будет
благословенно его имя во веки веков, жива в
Афганистане, на нашей обожаемой родине. Мы
покорно исполняем волю Господа, ибо кто мы
есть перед лицом его? Жалкие, беспомощные
создания. А что нам говорит Господь? Спраши-
ваю вас, ЧТО НАМ ГОВОРИТ ГОСПОДЬ? Ал-
лах говорит: «Да воздастся им по грехам их». Это
не мои слова и не моих братьев. Это слова
ГОСПОДА! - Он указал на небо.
Голова у меня раскалывалась, я изнывал от
жары.
— Каждому грешнику да воздастся по грехам
его, — повторил мулла драматическим шепотом. —
Так какое наказание, братья и сестры, воспоследу-
ет прелюбодею? Как мы покараем того, кто над-
ругался над священными узами брака? Как мы
поступим с теми, кто оскорбил Господа — швыр-
нул камень в окно дома Божия? Мы ответим им
тем же - ЗАБРОСАЕМ КАМНЯМИ!
Тихий ропот прокатился по толпе.
— И они называют себя мусульманами, —
покачал головой Фарид.
Из машины вышел высокий широкоплечий
человек в ослепительно белом одеянии, развева-
Бегущий за ветром
ющемся на ветру. Трибуны нестройно привет-
ствовали его. Никакого наказания за неприлично
громкие выкрики на этот раз не последовало.
Высокий раскинул руки, словно Иисус на кресте,
и медленно повернулся вокруг своей оси, здоро-
ваясь с публикой. На нем были круглые черные
очки типа тех, что носил Джон Леннон.
— Похоже, это наш, — одними губами сказал
Фарид.
Высокий талиб в черных очках взял из кучи,
выросшей возле третьей машины, камень и пока-
зал толпе. Крики сменились каким-то жужжа-
щим звуком. Я посмотрел на соседей. Оказалось,
все цокают языками. Талиб, удивительно похо-
жий сейчас (как ни дико это прозвучит) на пода-
ющего в бейсболе, размахнулся и метнул камень
в мужчину с завязанными глазами, угодив точно
в голову. Стадион охнул. Женщина в яме опять
закричала.
Я закрыл лицо руками. Стадион размеренно
ахал. Через какое-то время все стихло.
— Кончено? — спросил я у Фарида.
— Нет еще, — ответил он сквозь зубы.
— А почему все молчат?
— Устали, наверное.
Не знаю, сколько еще длилась экзекуция.
Вдруг вокруг меня градом посыпались вопросы:
— Убили? Не шевелится? Казнь соверши-
лась?
Я отнял руки. Человек в яме был одна сплош-
ная кровоточащая рана. Изувеченная голова све-
силась на грудь. Талиб в очках перекладывал
Халед Хоссейни
камень из руки в руку У ямы появился человек
со стетоскопом, присел на корточки, приставил
трубку к груди казнимого и покачал головой. По
толпе пронесся стон.
Талиб в очках опять размахнулся.
Когда все было кончено и окровавленные тела
небрежно забросили в две машины, люди с ло-
патами торопливо забросали ямы песком. На по-
ле выбежали футболисты. Начался второй тайм.
О встрече мы условились. Сегодня, в три часа
дня. Все прошло на удивление легко. Я-то думал,
начнутся проволочки, расспросы, проверки доку-
ментов. Ничего подобного. Никакого бюрокра-
тизма, что, в общем, и всегда было характерно
для Афганистана. Фарид просто сказал талибу с
хлыстом, что нам надо переговорить с человеком
в белом по личному вопросу. Талиб без лишних
вопросов крикнул что-то на пушту молодому
парню на поле, тот побежал к южным воротам,
где «Леннон» говорил с муллой в сером. Краткий
обмен репликами — палач в очках взглянул в
нашу сторону, кивнул и сказал что-то на ухо
молодому парню.
Как оказалось, назначил время. Три часа дня.
Вазир-Акбар-Хан, Пятнадцатая улица. Она же
Сараки-Мемана, улица гостей. Фарид остановил
машину возле большого особняка, в тени ив,
свешивающихся из-за каменного забора, и вы-
ключил двигатель. Некоторое время мы сидели в
молчании, слушая, как потрескивает остываю-
щий мотор. Фарид смущенно перебирал пальца-
ми ключи, торчащие из замка зажигания, явно
собираясь сказать что-то важное.
— Пожалуй, я подожду тебя в машине, —
произнес он наконец, глядя в сторону. — Ты уж
теперь как-нибудь сам.
Я похлопал его по руке:
— Я и так у тебя в долгу. Не надо тебе идти
со мной.
Храбришься? А ведь страшно одному-то. Отец
бы бурей ворвался в дом и потребовал, чтобы его
проводили к хозяину. Попробовал бы кто-нибудь
ему помешать! Только Баба давно уже покоится с
миром на маленьком кладбище в Хэйворде, и где-
то месяц назад мы Сораей положили цветы на его
могилу. Маргаритки и ландыши.
Халед Хоссейни
Я выбрался из машины, приблизился к высо-
ким деревянным воротам и нажал на кнопку
звонка. Тишина. Значит, электричество так и не
дали. Пришлось стучать. На пороге моментально
появились двое с автоматами.
Я оглянулся на Фарида и беззвучно прошеп-
тал: «Я вернусь». Хотя никакой уверенности у
меня не было.
Меня обыскали с головы до пят, похлопали
по ногам, ощупали промежность. Один охранник
сказал что-то на пушту, и оба засмеялись. Вот и
двор. Тщательно постриженная лужайка, подре-
занные кусты, клумбы с геранью, в дальнем кон-
це двора — колодец с ручным насосом. У Кэки
Хамаюна в Джелалабаде был точно такой же,
и мы с двойняшками, Фазилей и Каримой, час-
тенько бросали туда камешки и ждали, когда
«плюхнет».
Мы с охранниками поднялись по ступенькам и
вошли в большой, скупо обставленный вестибюль.
Всю стену занимал флаг Афганистана. Меня пре-
проводили на второй этаж. Гостиная. Два массив-
ных зеленых дивана, телевизор с большим экра-
ном в углу, молитвенный коврик с изображением
Мекки. Ствол автомата указал мне на диван.
Я послушно сел, и охранники удалились.
Я скрестил ноги. Выпрямил. Положил вспотев-
шие ладони на колени. Поза, по-моему, тревожная.
Сложил руки вместе. Еще хуже. Пришлось скрес-
тить их на груди. В висках пульсировала кровь.
Я был совсем один. Мысли в голове вертелись
разные, но все заглушал голос рассудка: как толь-
Бегущий за ветром
ко меня угораздило влипнуть в эту историю? Чи-
стое безумие: за тысячу миль от дома я сижу в
некоем преддверии ада и жду человека, который
сегодня у меня на глазах убил двоих. А о жене ты
подумал? Как бы Сорае в свои тридцать шесть не
остаться вдовой!
Это ведь вроде и не ты совсем, Амир. Ты же
такой нерешительный, ты не создан для подви-
гов и сам всегда это сознавал. Трусость и бла-
горазумие идут рука об руку. Но когда трус
забывает, кто он такой... да поможет ему Бог.
У дивана стоял кофейный столик. Кольцо из
шариков, каждый размером с грецкий орех, охва-
тывало ножки стола в том месте, где они скре-
щивались. Совсем недавно я видел точно такое
же кольцо. Где это было? Ну конечно. В Пеша-
варе, в чайной. Только тут на столе еще и чаша
с красным виноградом. Я отщипнул ягодку и
кинул в рот. Отвлечься, все равно на что, лишь
бы отогнать от себя черные мысли. Виноград
такой сладкий. А у меня во рту с самого утра
маковой росинки не было.
Дверь распахнулась. Вот он, мой высокий та-
либ в темных очках, гуру новейших времен, два
уже знакомых мне охранника по бокам.
Он сел на диван напротив и молча уставился на
меня — одна рука на подлокотнике, вторая пере-
бирает бирюзовые четки. Теперь на нем поверх
белого одеяния был черный жилет, запястье укра-
шали золотые часы. На левом рукаве я заметил
бурое пятно — кровь. Почему это он, интересно,
не удосужился переодеться после казни?
Халед Хоссейни
Время от времени его свободная рука буд-
то медленно поглаживала невидимого зверька.
При этом рукав задирался, обнажая характер-
ные пятна у основания ладони. Точно такие же
я видел у определенного вида бродяг в Сан-
Франциско.
Кожа у него была значительно белее, чем у
охранников, почти землисто-бледная, на лбу у
самой черной чалмы сверкали капельки пота,
окладистая борода тоже была светлее, чем у
молодых парней.
— Салям алейкум, — сказал наконец талиб.
— Салям.
— И на что вам эта штуковина? Снимите.
— Извините, не понял.
Талиб сделал знак охраннику. Дерг! И парень,
гнусно ухмыляясь, уже мнет в руках мою бороду.
— Мастерская работа, — усмехнулся талиб. —
Только без нее лучше. Ведь правда?
Он щелкнул пальцами, сжал и разжал кулак.
— Значит, вам понравилось сегодняшнее пред-
ставление?
— Так это было представление? — спросил я,
потирая щеки.
Неужели голос у меня дрожит?
— Публичная казнь — величайшее зрелище,
брат мой. Драма. Напряжение. И наконец, хоро-
ший урок.
Талиб опять щелкнул пальцами. Охранник
подал зажигалку. Талиб закурил, засмеялся и что-
то пробормотал. Руки у него тряслись, и сигарета
едва не полетела на пол.
Бегущий за ветром
— Лучшее свое представление я дал в Маза-
ри-Шарифе в девяносто восьмом.
— Простите, что?
— Мы бросили тела собакам, представляете?
Я понял, о чем он.
Талиб поднялся. Обошел вокруг дивана. Раз,
другой. Опять сел и зачастил:
— Мы шли от дома к дому, хватали мужчин
и мальчиков и расстреливали на глазах женщин,
девочек и стариков. Пусть видят. Пусть помнят,
кто они такие и где их место. В некоторые дома
мы врывались, высадив дверь. И... я стрелял
длинными очередями, во все стороны, пока не
кончались патроны в рожке и дым не начинал
есть глаза. — Он наклонился ко мне поближе,
будто желая сообщить какую-то тайну. — Что
такое подлинная свобода, понимаешь только там.
Безгрешный и нераскаявшийся, ты вершишь бла-
гое дело, пули веером по комнате, и каждая
находит свою цель. Ты — орудие в руках Господа.
Это бесподобно. — Он поцеловал четки и вздер-
нул подбородок. — Помнишь, Джавид?
— Да, ага-сагиб, — отозвался охранник помо-
ложе. — Как такое забудешь?