Что ж злобно так ускорил ты конец мой?
"Кто ты?" — я речь с тобою заводил,
Но я любви в тебе не пробудил.
Теперь иди кольчугу расстегни мне.
Отец, на тело светлое взгляни мне.
Здесь, у плеча, — печать и талисман,
Что матерью моею был мне дан.
Когда войной пошел я на Иран
И загремел походный барабан,
Мать вслед за мной к воротам поспешила
И этот талисман твой мне вручила.
"Носи, сказала, втайне! Лишь потом
Открой его, как встретишься с отцом"».
Рустем свой знак на сыне увидал
И на себе кольчугу разодрал.
Сказал: «О сын, моей рукой убитый,
О храбрый лев мой, всюду знаменитый!»
Увы! Рустем, стеная, говорил,
Рвал волосы и кровь, не слезы, лил.
Сказал Сохраб: «Крепись! Пускай ужасна
Моя судьба, что слезы лить напрасно?
Бегущий за ветром
Зачем ты убиваешь сам себя,
Что в этом для меня и для тебя?
Перевернулась бытия страница,
И, верно, было так должно случиться!..»*
— Прошу тебя, Амир-ага, прочти еще раз, —
говорил обычно Хасан, и порой даже слезы бле-
стели в его глазах.
Мне всегда было интересно, кого он оплаки-
вает: сыноубийцу Рустема, раздирающего на себе
одежду и посыпающего голову пеплом, или уми-
рающего Сохраба, который обрел отца перед
самой смертью. Лично я не видел никакой траге-
дии в судьбе Рустема. В конце концов, наверное,
каждый отец тайно желает смерти своему сыну.
1973 год. Июль месяц. Мы на старом кладби-
ще. Я читаю Хасану какую-то книгу и ни с того
ни с сего вдруг начинаю сочинять за автора.
Страницы-то я перелистываю регулярно, но из-
лагаю свое, а не напечатанное. Хасан этого не
замечает. Ведь для него каждая страница — не-
постижимая тайнопись, ключ от которой в моих
руках. Только я могу провести его по лабиринту.
Закончив, я спрашиваю Хасана, как ему рассказ.
Он аплодирует в ответ, и меня разбирает смех.
|
|
— Ты что? — с трудом выдавливаю я.
— Давно мне не было так интересно. — Он
продолжает хлопать в ладоши.
Смех вырывается у меня наружу.
— Правда?
— Честное слово.
* Перевод С. Липкина.
Халед Хоссейни
— Это очаровательно, — бормочу я. Вот уж
сюрприз так сюрприз. — Ты серьезно?
— Замечательный рассказ, Амир-ага. Прочти
мне завтра еще что-нибудь из этой книги.
— Очаровательно, — повторяю я, и у меня
перехватывает дыхание, словно я нашел клад у
себя во дворе.
Мы спускаемся по склону, и в голове у меня
вспыхивает и грохочет настоящий фейерверк. «Дав-
но мне не было так интересно», — сказал Хасан.
А ведь я уже прочел ему целую кучу историй.
Хасан о чем-то меня спрашивает.
— Что? — не понимаю я.
— А что такое «очаровательно»?
Я смеюсь, сжимаю его в объятиях и целую в щеку.
— За что? — краснеет Хасан.
Дружески пихаю его в бок и улыбаюсь.
— Ты настоящий принц, Хасан. Ты принц, и я
обожаю тебя.
В тот же вечер я написал свой первый рассказ.
За тридцать минут. Получилась мрачная сказка
про бедняка, который нашел волшебную чашку.
Если в нее поплакать, каждая слезинка обраща-
лась в жемчужину. Но, несмотря на свою бедность,
мой герой был веселый человек и плакал очень
редко. Чтобы разбогатеть, ему пришлось искать
поводы для грусти. Чем выше росла куча жемчу-
жин, тем большая жадность охватывала счастлив-
чика. Рассказ кончался так: герой сидит на целой
горе жемчуга и безутешно рыдает, слезы капают в
чашку. В руке у него кухонный нож, а у ног —
труп зарезанной жены.
|
|
Бегущий за ветром
Зажав в руке две исписанные странички, я
поднялся в кабинет к Бабе. У него в гостях был
Рахим-хан, они курили трубки и прихлебывали
бренди.
— Что это у тебя такое, Амир? — осведомил-
ся Баба, сладко потягиваясь.
Голубой дым окутывал его. От одного взгляда
его блестящих глаз у меня в горле пересохло.
Я откашлялся и возвестил, что написал рассказ.
Баба кивнул, вежливо улыбнулся и рек:
— Очень хорошо.
И больше ничего не сказал, только смотрел
на меня сквозь клубы дыма.
Я застыл на месте. Простоял я так, наверное,
меньше минуты, только минута эта до сих пор
кажется мне вечностью. Секунды падали редко-
редко, их разделяла пропасть. Сырой воздух сгу-
стился вокруг меня, стало трудно дышать. Баба
не сводил с меня глаз и не изъявлял ни малей-
шего желания ознакомиться с творчеством сына.
Как всегда, меня спас Рахим-хан. Он протянул
руку и наградил меня улыбкой, в которой не
было ничего деланно-вежливого.
— Будь любезен, Амир-джан, дай мне свой
рассказ. Мне просто не терпится прочесть.
Баба почти никогда не добавлял ласкового
«джан» к моему имени.
Отец пожал плечами и поднялся с места.
Похоже, Рахим-хан и его вызволил из неловкого
положения.
— Да, передай свою работу Рахиму-кэка. Пой-
ду к себе, мне еще надо переодеться.
Халед Хоссейни
Где те времена, когда я готов был молиться
на Бабу? Сейчас я готов был вскрыть себе вены
и истечь кровью. Поганой кровью, унаследован-
ной от него.
Через час, когда уже смеркалось, друзья от-
правились на машине отца на какой-то раут. На
пути к выходу Рахим-хан присел передо мной на
корточки, протянул мне мой рассказ и еще ка-
кой-то сложенный листок, улыбнулся и сказал:
|
|
— Это тебе. Потом прочтешь.
Помолчав, он сказал еще кое-что. Всего одно
слово, но оно вдохновило меня на писательский
труд больше, чем самые цветистые комплименты
издателей.
Это было слово:
— Браво.
Потом, когда они ушли, я сидел на кровати и
горько жалел, что Рахим-хан — не отец мне.
Я представил Бабу с его неохватным торсом, его
крепкие объятия, и запах одеколона по утрам, и
колючую бороду. И вдруг ощутил такую вину
перед ним, что мне стало плохо.
В туалете меня вырвало.
Ночью, свернувшись клубком в постели, я
вновь и вновь перечитывал записку Рахим-хана.
Амир-джан,
Мне чрезвычайно понравился твой рассказ.
Машалла*, Аллах наградил тебя особым талан-
том. Теперь твой долг развить его, ибо тот,
* Слава Богу (арабск.).
Бегущий за ветром
кто растратит зря Божий дар, подобен ослу.
Свой рассказ ты написал совершенно грамотно
и стилистически своеобразно. Но больше всего
меня удивило, что в нем присутствует иро-
ния. Возможно, это слово тебе еще не знакомо.
Однажды ты поймешь его смысл. Пока скажу
только, что многие писатели всю свою жизнь
стараются внести в свое творчество иронию,
и не у всех выходит. У тебя получилось уже в
первом рассказе.
Моя дверь всегда открыта для тебя, Амир-
джан. Любой твой рассказ будет мне в радость.
Браво.
Твой друг
Рахим.
Вдохновленный словами Рахим-хана, я схва-
тил листочки и помчался вниз, где в вестибюле
на тюфяке спали Али и Хасан. Им полагалось
ночевать в господском доме только в отсутствие
Бабы, чтобы я оставался под присмотром Али.
Я принялся трясти Хасана за плечо и, когда
он проснулся, сообщил, что хочу прочитать ему
рассказ.
Он протер заспанные глаза и потянулся.
— Прямо сейчас? А сколько времени?
— Неважно сколько. Это особенный рассказ.
Я сам его написал.
Лицо Хасана осветила радость.
— Тогда я должен послушать. — Он уже
сбрасывал с себя одеяло.
Халед Хоссейни
Мы прошли в гостиную к мраморному ками-
ну. Уж сейчас-то я читал слово в слово, ничего не
добавляя от себя, ведь автор был я сам! Хасан —
прекрасный слушатель — весь погрузился в фа-
булу, лицо его менялось в зависимости от тональ-
ности повествования. Когда я прочел последнюю
фразу, он тихонько хлопнул в ладоши.
— Машалла, Амир-ага. Браво!
— Тебе правда понравилось? — Я смаковал
уже второй положительный отзыв.
— Когда-нибудь, Иншалла*, ты будешь вели-
ким писателем, — сказал Хасан. — Твои расска-
зы будут читать люди во всем мире.
— Ты преувеличиваешь, Хасан. — Я глядел
на него с обожанием.
— Нет. Ты будешь великим и знаменитым. —
Он смущенно откашлялся. — Только можно мне
задать тебе один вопрос?
— Да, конечно.
— Вот что... — Он остановился на полуслове.
— Давай же, Хасан, — ободряюще улыбнул-
ся я, хотя на душе у меня почему-то кошки
заскребли.
— Вот что. Этот человек — зачем он убил
свою жену? Чтобы ему стало грустно и он за-
плакал? А не проще ли было просто поню-
хать лук?
Я был потрясен. Как я сам не догадался!
Надо же было написать такую глупость! Губы
мои беззвучно шевельнулись. В один день мне
* Бог даст (арабск.).
Бегущий за ветром
суждено было ознакомиться сразу с двумя харак-
терными чертами писательского ремесла.
Ирония, раз. Сюжетная нестыковка, два.
И кто преподал мне урок? Хасан. Мальчишка,
не умеющий читать и писать.
Холодный злой голос зашептал мне на ухо:
«Да что он может знать, этот неграмотный хаза-
реец? Из него выйдет в лучшем случае повар!
Как он смеет критиковать тебя?»
— Вот что... — начал я. И не закончил.
Афганистан вдруг изменился. Раз и навсегда.
Послышались громовые удары. Земля вздрог-
нула. Раздались автоматные очереди.
— Папа! — вскричал Хасан.
Мы вскочили на ноги и бросились вон из
гостиной. Али, отчаянно хромая, спешил к нам
через вестибюль.
— Папа! Что это гремит? — взвизгнул Хасан,
протягивая к Али руки.
Тот обнял нас обоих и прижал к себе. На
улице полыхнуло, небо сверкнуло серебром. Еще
вспышка. Беспорядочная стрельба.
— Охота на уток, — прохрипел Али. — Ноч-
ная охота на уток. Не бойтесь.
Вдали завыла сирена. Где-то со звоном разби-
лось стекло. Кто-то закричал. С улицы донеслись
встревоженные голоса людей, вырванных из сна.
Наверное, они выскочили из дома, как были, в
пижамах, с растрепанными волосами и заспанны-
ми лицами. Хасан заплакал. Али нежно и крепко
стиснул его в объятиях. Уже потом я убедил
себя, что никакой зависти к Хасану я тогда не
испытал. Ну ни капельки мне не было завидно.
Бегущий за ветром
Так мы и жались друг к другу до самого
рассвета. И часа не прошло, как взрывы и вы-
стрелы стихли, но мы успели перепугаться до
смерти. Еще бы. Ведь уличная пальба была для
нас в новинку. Поколение афганских детей, для
которых бомбежки и обстрелы стали жестокой
повседневностью, еще не родилось. Мы и не до-
гадывались, что всей нашей прежней жизни на-
стал конец. Хотя окончательная развязка придет
позже: будут еще и коммунистический переворот
в апреле 1978-го, и советские танки в декабре
1979-го. Танки проедут по тем самым улицам, где
мы с Хасаном играли, и убьют тот Афганистан,
который я знал, и положат начало кровопроли-
тию, длящемуся по сей день.
На заре во двор въехала машина Бабы. Хлоп-
нула дверца, на лестнице послышались быстрые
шаги, и в гостиную ворвался отец. Лицо у него
было чужое, испуганное. Никогда прежде я не
видел отца в страхе.
— Амир! Хасан! — Баба раскинул руки. —
Все дороги заблокированы, телефон отключен.
Я так волновался!
Он обнял нас, и какое-то безумное мгновение
я был даже рад всему, что случилось сегодня
ночью.
Подробности выяснились позже.
На уток-то никто не охотился. 17 июля 1973 года
никого не подстрелили. Просто утром, когда Ка-
бул проснулся, оказалось, что монархии больше
нет. Король Захир-шах находился с визитом в
Халед Хоссейни
Италии. В отсутствие короля его двоюродный брат
Дауд Хан организовал бескровный переворот. Со-
рокалетнее правление монарха закончилось.
На следующее утро мы с Хасаном притаились
у дверей кабинета Бабы. Отец и Рахим-хан пили
черный чай и слушали «Радио Кабул».
— Амир-ага, — прошептал Хасан.
— Что?
— Что такое «республика»?
Я пожал плечами:
— Понятия не имею.
Приемник в кабинете только и трещал: «Рес-
публика, республика».
— Амир-ага?
— Да?
— А вдруг «республика» значит, что мне с
отцом придется убираться вон?
— Не думаю, — прошептал я в ответ.
Хасан задумался.
— Амир-ага?
— Ну что?
— Я не хочу, чтобы меня с отцом выгнали
прочь.
Я улыбнулся:
— Да успокойся ты, осел. Никто вас не про-
гонит.
— Амир-ага?
— Что?
— Не хочешь забраться на наше дерево?
Моя улыбка стала шире. В этом был весь
Хасан. Он всегда умел вовремя сказать нужные
слова, сменить тему разговора — а то радио уже
Бегущий за ветром
надоело. И вот он отправился к себе в лачугу
захватить нужные вещи, а я помчался в свою
спальню за книгой. На обратном пути я заглянул
на кухню, набил карманы кедровыми орешками
и выбежал во двор. Хасан уже поджидал меня.
Мы вышли через главные ворота и направились
к холму.
Камень угодил Хасану в спину, когда мы уже
оставили позади жилые дома и шагали по пусты-
рю. Мы резко обернулись — и сердце у меня
упало. К нам направлялся Асеф с двумя своими
приятелями — Вали и Кармалем.
Асеф был сыном Махмуда, одного из прияте-
лей моего отца, пилота гражданских авиалиний.
Его семья жила в нескольких кварталах от нас в
модном жилом комплексе, спрятавшемся за вы-
сокой стеной, из-за которой торчали верхушки
пальм. Про кастет из нержавейки, который все-
гда был при Асефе, знал каждый мальчишка в
Вазир-Акбар-Хане, и хорошо еще, если не на
личном опыте. Рожденный от матери-немки, го-
лубоглазый и светловолосый Асеф ростом был
выше любого своего сверстника и славился неве-
роятной жестокостью. В сопровождении верных
дружков он обходил окрестности, словно хан
свои владения, казнил и миловал. Как скажет, так
и будет, а чуть что не по нему, в ход шел кастет.
Я сам видел, как Асеф избил какого-то мальчиш-
ку до потери сознания, было это в районе Кар-
те-Чар. Без кастета, само собой, не обошлось.
Помню, как горели при этом глаза Асефа и как
что-то безумное мелькало в них. В своем районе
Халед Хоссейни
Асефа за спиной прозвали Г ушхор, «пожиратель
ушей», но никто не осмеливался назвать его так
в лицо, все помнили, откуда взялось это прозви-
ще. Один такой смельчак как-то победил Асефа
в воздушном бою змеев — и потом выуживал из
грязи собственное правое ухо. Многие годы спу-
стя я нашел в английском языке определение для
личности Асефа — «социопат». На фарси точно-
го соответствия этому слову нет.
Из всех тех мальчишек, что дразнили Али, са-
мым безжалостным был Асеф. Это он первый
обозвал Али «Бабалу». «Эй, Бабалу, кого ты сло-
пал сегодня? А? Ну-ка, Бабалу, улыбнись нам!»
А когда Асеф был в настроении, то подбирал
слова пообиднее: «Эй, плосконосый Бабалу, кого
ты сожрал сегодня? Расскажи нам, косоглазый
ишак!»
И вот он идет к нам, руки в карманах, крос-
совки шаркают по земле, вздымая пыль.
— Доброе утро, кунис\ — издалека привет-
ствовал нас Асеф. «Козлы» то есть, его любимое
ругательство.
Вся троица подошла поближе. Хасан попробо-
вал спрятаться за меня. Парни остановились, здо-
ровенные молодцы в футболках и джинсах. Асеф —
самый высокий — скрестил руки на груди и свире-
по ухмыльнулся. Мне в который уже раз показа-
лось, что у него не все дома. В голове также
мелькнуло, что мне повезло с отцом: Асеф пока
не слишком мне досаждал исключительно потому,
что боялся Бабу.
Блондин вздернул подбородок в сторону Хасана:
Бегущий за ветром
— Эй, плосконосый. Как поживает Бабалу?
Хасан ничего не ответил, только сделал еще
шаг назад.
— Новости слышали, ребятки? — спросил
Асеф, по-прежнему скаля зубы. — Короля боль-
ше нет. Скатертью дорога! Да здравствует прези-
дент! Кстати, Амир, ты в курсе, что мой отец
знаком с Дауд Ханом?
— И мой тоже, — ответил я, понятия не имея,
правда ли это.
— И мой тоже, — передразнил меня Асеф
плачущим голосом.
Камаль и Вали загоготали в унисон.
Ах, жаль, Бабы со мной нет!
— В прошлом году Дауд Хан обедал у нас, —
гнул свое Асеф. — Так-то вот, Амир!
А что, если закричать? Только до ближайшей
постройки добрый километр, нас никто не услышит.
Лучше бы мы сидели дома!
— Знаешь, что я скажу Дауд Хану, когда он
придет к нам на обед в следующий раз? — не
отставал Асеф. — Я с ним поговорю как мужчина
с мужчиной. Скажу то, что говорил матушке. Речь
пойдет о Гитлере. Вот это был правитель! Насто-
ящий вождь! Провидец! Я напомню Дауд Хану,
что если бы Гитлеру дали возможность закончить
начатое, то мир сейчас был бы куда лучше.
— Баба говорит, Гитлер был безумец, погу-
бивший массу невинных людей, — услышал я
свой голос.
Вот ведь вырвалось! Замолкни, болван!
Асеф хихикнул:
Халед Хоссейни
— То же самое говорит матушка. Конечно,
она немка, и ей вроде виднее. Только я с ней не
согласен. Правду от нас скрывают.
Кто скрывает? Да и плевать мне было на его
правду. И угораздило же меня рот раскрыть!
А Баба далеко, никакой надежды, что он появит-
ся на пустыре.
— Ты почитай книжки, по которым в школе
не учат, — вещал Асеф. — Я тут прочел кое-что,
и у меня открылись глаза. Теперь у меня есть своя
точка зрения, и я поделюсь ею с нашим новым
президентом. Хочешь знать, что я ему скажу?
Я только головой покачал. Но Асеф всегда
отвечал на вопросы, заданные самому себе. Его
голубые глаза уставились на Хасана.
— Афганистан — земля пуштунов. С давних
времен и навечно. Мы — подлинные беспримес-
ные афганцы, не этот вот плосконосый. Его на-
род оскверняет нашу родину, наш ватан, нару-
шает чистоту расы. Афганистан для пуштунов,
говорю я. Вот тебе мое мнение.
Асеф перевел взгляд на меня. Вид у него был
мечтательный.
— Гитлер не успел, — произнес он. — А мы
успеем.
Рука его нырнула в карман джинсов.
— Я попрошу президента совершить то, на
что у короля не хватило смелости. Избавить
Афганистан от грязных хазарейцев.
— Позволь нам пройти, Асеф, — сказал я
противным, дрожащим голосом. — Мы тебя не
трогаем.
Бегущий за ветром
— Как это не трогаете? — недоуменно спро-
сил Асеф и вынул из кармана предмет, при виде
которого душа у меня ушла в пятки. Кастет так и
сверкал на солнце. — Очень даже трогаете. Ты
вот злишь меня даже больше, чем этот хазара
рядом с тобой. Как ты можешь с ним говорить,
играть, как тебе не противно дотрагиваться до
него? — Голос его задрожал от отвращения. Вали
и Камаль согласно закивали. Бгаза у Асефа сузились,
и в голосе зазвучало еще большее недоумение: —
Как ты можешь называть его своим другом?
— Он мне не друг! — выпалил я. — Он мой
слуга!
Неужели я и вправду так думал? Нет. Трижды
нет. Хасан был мне больше, чем друг, больше,
чем брат. Только почему я не зову Хасана в нашу
компанию, когда друзья Бабы приходят в гости с
детьми? Почему я играю с ним, только когда
рядом никого нет?
Асеф надвинул кастет на пальцы. Взгляд у
него сделался ледяной.
— Если бы не такие, как ты, Амир, и дурачки
вроде тебя и твоего отца, которые привечают
хазарейцев, мы бы давно избавились от них.
Пусть отправляются к себе в Хазараджат, где в
могилах гниют их предки. Ты, Амир, позор Аф-
ганистана.
Я глянул в его безумные глаза и понял, что
он говорит серьезно. Сейчас он мне задаст. Вот
и кулак уже занес.
Хасан нагнулся и быстро поднял что-то с
земли. Асеф изумленно раскрыл глаза. Лица у
Халед Хоссейни
Вали и Камаля вытянулись. У меня за спиной
происходило что-то важное.
Я обернулся. Рогатка Хасана нацелена прямо
Асефу в лицо, резинка, облегающая камень раз-
мером с грецкий орех, натянута до предела, так
что пальцы ее с трудом удерживают. Лоб у моего
слуги весь мокрый от пота.
— Оставь нас, ага, — мягко сказал Хасан. Да-
же сейчас он обращался к Асефу уважительно.
Меня поразило, как глубоко укоренился в сознании
Хасана жизненный принцип «знай свое место».
Асеф стиснул зубы.
— Опусти рогатку, хазара безродный.
— Оставь нас, ага, — повторил Хасан.
Асеф осклабился:
— Ты что, не заметил? Нас трое против вас
двоих.
Хасан только пожал плечами в ответ. Посто-
ронний никогда бы не сказал, что он боится. Но
я-то знал Хасана с младенчества и видел по его
лицу, что он ужасно трусит. Только старается
держаться.
— Ты прав, ага. Но это ты, наверное, кое-
чего не заметил. У одного из нас рогатка. Только
шевельнись, и у тебя появится другое прозвище.
Вместо «Асефа — пожирателя ушей» ты будешь
зваться «Одноглазый Асеф». Камень попадет те-
бе прямо в левый глаз. — Хасан говорил совер-
шенно спокойно и бесстрастно, так что даже я не
услышал страха в его голосе.
Рот у Асефа искривился. Вали и Камаль заво-
роженно наблюдали за сценой. На их глазах со-
Бегущий за ветром
вершалось святотатство. Их божество унижали.
И кто, подумать только, какой-то заморыш-хаза-
реец!
Асеф смотрел теперь не на камень, а прямо в
глаза Хасану. Очень внимательно смотрел. И что-то
убедило его в серьезности намерений противника.
Асеф опустил кулак.
— Знай, хазара, я человек терпеливый. И знай,
у сегодняшней истории обязательно будет продол-
жение. Уж ты мне поверь. — И, повернувшись ко
мне: — И ты, Амир, помни, на этом не кончится.
Однажды мы встретимся с тобой один на один. —
Асеф отступил на шаг. — Твой хазареец совершил
сегодня очень большую ошибку, Амир.
И вся компания отправилась восвояси.
Хасан трясущимися руками заталкивал рогат-
ку за пояс. Губы у него плясали, складываясь в
некое подобие улыбки. Резинку от штанов он
завязал с пятой попытки. Домой мы возвраща-
лись в тревожном молчании, за каждым углом
ожидая засады. Никто нас не подстерегал в ук-
ромном месте, но на душе все равно было неспо-
койно. И еще как.
На протяжении следующих нескольких лет
самые разные люди в Кабуле то и дело произно-
сили умные слова вроде «реформа» или «эконо-
мическое развитие». Конституционную монархию
сменила республика во главе с президентом. На
какое-то время на людей снизошел дух обновле-
ния. Заговорили о правах женщин и современ-
ных технологиях.
Халед Хоссейни
Но в общем и целом, хоть в Арке — королев-
ском дворце в Кабуле — и проживал теперь
президент, а не монарх, жизнь текла, как и преж-
де. Рабочая неделя с субботы до четверга, пикни-
ки по пятницам — в парках, на берегу озера
Карга, в садах Пагмана. Разноцветные автобусы и
грузовики, набитые людьми, катят по узким ули-
цам Кабула, на бамперах сзади стоят проводники
и кричат, где поворачивать. Когда проходит свя-
щенный месяц Рамадан и наступает черед трех-
дневного праздника Эйд, кабульцы в парадных
нарядах отправляются проведать родственников.
Люди обнимаются и целуются и поздравляют
друг друга словами «Эид мубарак» — счастливо-
го Эида, а дети радуются подаркам и играют с
крашеными крутыми яйцами...
В знаменательный день (начало зимы 1974 го-
да), когда мы с Хасаном строили во дворе снеж-
ную крепость, к нам вышел Али и произнес:
— Хасан, ага-сагиб зовет, хочет поговорить
с тобой.
Мы с Хасаном обменялись улыбками. С само-
го утра мы ждали этой минуты — ведь сегодня
у Хасана день рождения.
— Отец, а ты знаешь, какой будет подарок?
Скажи нам. — У Хасана заблестели глаза.
Али в ответ пожал плечами:
— Ага-сагиб не обсуждает со мной своих ре-
шений.
— Ну же, Али, скажи нам, — вмешался я. —
Это альбом для рисования? А может быть, но-
вый пистолет?
Бегущий за ветром
Как и Хасан, Али не умел лгать. Каждый
год он притворялся, будто ведать не ведает, что
подарит Баба на день рождения мне или Хаса-
ну, но глаза неизменно выдавали старого слу-
гу, и Али в конце концов сдавался и открывал
нам секрет. Но на этот раз он, похоже, говорил
правду.
Баба обязательно отмечал каждый день рож-
дения Хасана. Поначалу он спрашивал, что тот
хочет получить в подарок, но Хасан был слиш-
ком скромен в своих желаниях, и Баба перестал
задавать вопросы на эту тему. На один день
рождения он подарил ему японский игрушечный
грузовик, в другой раз — электрическую желез-
ную дорогу. В прошлом году Хасану, к полному
его восторгу, вручили ковбойскую кожаную шля-
пу—в точности как у Клинта Иствуда в фильме
«Хороший, плохой, злой» (именно этот вестерн
побил в наших глазах «Великолепную семерку»).
Целую зиму мы по очереди носили шляпу, прята-
лись в сугробах и напевали знаменитую мело-
дию, когда надо было показать противнику, что
он застрелен.
Войдя в дом, мы сняли перчатки и облеплен-
ные снегом ботинки и направились в зал. Баба
сидел у дровяной чугунной печи вместе с каким-
то индусом в коричневом костюме и красном
галстуке.
— Хасан, — Баба скупо улыбнулся, — вот
твой подарок на день рождения.
Мы с Хасаном недоуменно переглянулись. Где
подарок-то? Ни коробок, перевязанных ленточ-
Халед Хоссейни
кой, ни игрушек. Али — вот он, стоит за нами.
Да еще этот тощий индус, похожий на учителя
математики.
Господин в коричневом костюме усмехнулся и
пожал Хасану руку:
— Я — доктор Кумар. Рад познакомиться. —
Доктор говорил на фарси с раскатистым индий-
ским акцентом.
— Салям алейкум, — неуверенно ответил Ха-
сан и вежливо поклонился.
Али подошел к сыну сзади и положил ему
руку на плечо.
Баба поймал настороженный и озадаченный
взгляд Хасана.
— Я вызвал доктора Кумара из Нью-Дели.
Он — пластический хирург.
— Знаешь, что это такое? — спросил индус.
Хасан покачал головой и оглянулся на меня,
но я только пожал плечами. Просто хирург, не
«пластический», может вылечить аппендицит, это
я знал. Мой одноклассник год назад умер от
аппендицита, и учитель сказал, что они вовремя
не обратились к хирургу. Мы оба поглядели на
Али, но уж по его-то лицу, неподвижному и суро-
вому, точно ничего нельзя было сказать. Только
по глазам.
— Я исправляю людям недостатки телосло-
жения, — произнес доктор. — Случается, делаю
операции на лице.
— О, — выдавил Хасан, переводя взгляд с
доктора Кумара на Бабу и с Бабы на Али и
хватаясь за верхнюю губу. — О.
Бегущий за ветром
— Я понимаю, это необычный подарок, —
сказал Баба. — Наверное, ты хотел получить
что-то другое. Зато это подарок на всю жизнь.
— О. — Хасан облизал губы и откашлял-
ся. — Ага-сагиб, а это будет не... не...
— Это совсем не больно, — успокоил доктор
Кумар. — Я дам тебе лекарство, и ты ничего не
почувствуешь.
— О. — Хасан с облегчением улыбнулся. Но
легкий страх остался. — Ага-сагиб, я не боюсь,
я просто...
Ну, меня-то не обманешь. Я четко знал: если
доктора говорят, что будет не больно, жди беды.
Взять хоть обрезание, которое мне сделали год
назад. Врач тогда тоже уверял, будто я ничего не
почувствую. Но ночью действие лекарства закон-
чилось, и пах мне стало жечь, словно раскален-
ным углем. Почему Баба тянул с обрезанием,
пока мне не исполнилось десять, не могу понять.
Никогда ему не прощу.
Интересно, будь у меня шрам на лице, может,
Баба относился бы ко мне лучше? Несправедли-
вость какая, Хасан ничего не сделал, чтобы снис-
кать расположение Бабы, и тут ему такая честь.
А все дурацкая заячья губа...
Операция прошла удачно. Конечно, мы были
неприятно поражены, когда сняли повязки, но
доктор Кумар нам все объяснил. Ему пришлось
постараться, ведь на месте верхней губы, какая
бы она ни была, у Хасана после операции ока-
зался настоящий пузырь. Я бы на его месте
закричал от ужаса, когда медсестра подала зер-
Халед Хоссейни
кало. А Хасан смотрел и смотрел на свое отра-
жение, думал о чем-то своем и не говорил ни
слова. Немало времени прошло, прежде чем он
что-то пробормотал.
Я не понял и переспросил.
— Ташакор, — прошептал Хасан. — Спасибо.
И скривил губы. Я-то знал, что он улыбается.
Как улыбался, появляясь на свет из материнской
утробы.
Пузырь скоро опал, рана постепенно зажила,
на губе осталась только тонкая зубчатая линия.
К следующей зиме шрам уже был еле заметен.
Какая жестокая ирония!
Именно в ту зиму улыбка исчезла у Хасана
с губ.
Зима.
В утро первого снега я всегда просыпался пер-
вым и прямо в пижаме выходил во двор, от холода
обхватив себя руками за плечи. Двор, машина отца,
деревья, крыши, холмы — все вокруг было укрыто
толстым пушистым одеялом. Чистое голубое небо
сияло над головой, белизна резала глаза. Я наби-
рал целую пригоршню чистейшего снега и пихал
в рот. Тишину нарушало только карканье ворон.
Босиком я спускался по ступенькам и звал Хасана.
Дети в Кабуле обожали зиму, по крайней мере, те
дети, у кого дома имелась приличная чугунная печка.
Причина была проста: на период холодов школа зак-
рывалась. Про деление в столбик и название столицы
Болгарии можно было на время забыть. Целых три
месяца мы с Хасаном играли в карты у печки, смот-
рели по вторникам в «Кино-парке» на бесплатных
утренних сеансах советские фильмы, лепили снегови-
ков и ели сладкую курму из репы с рисом на обед.
И еще мы запускали воздушных змеев. А когда
змеи падали с небес, бежали за ними и ловили.
Кто прибегал первым, тому и доставался змей.
3 Бегущий за ветром
Халед Хоссейни
Для некоторых несчастных занятия зимой не
заканчивались. Были еще так называемые «фа-
культативные зимние курсы для желающих углу-
бить знания». Среди известных мне мальчишек
желающих факультативно углубить знания не на-
ходилось. На курсы отпрысков записывали роди-
тели. К счастью для меня, Баба был не из их
числа. Не то что доктор, живший напротив нас.
Его эпилептик-сын Ахмад — излюбленная жертва
Асефа — ходил в шерстяной безрукавке и носил
очки в черной оправе. Каждое утро я злорадно
наблюдал из окна спальни, как их слуга-хазареец
разгребает снег, чтобы машина могла свободно
выехать, и как немного погодя Ахмад с отцом
садятся в черный «опель» и едут в школу. Когда
автомобиль сворачивал за угол, я нырял обратно в
постель, натягивал одеяло до самого подбородка и
смотрел в окно на заснеженные холмы, пока у
меня не слипались глаза и я снова не засыпал.
Я любил кабульские зимы, любил легкое шур-
шание ночного снегопада, тепло печки, завывание
ветра за окном. Главное же, когда деревья по-
крывались инеем и дороги превращались в каток,
наши отношения с Бабой, напротив, теплели. Нас
сближал интерес к воздушным змеям. Вот ведь
как: только бамбуковый каркас, обтянутый тон-
кой бумагой, как-то соединял жизни двух людей,
живших в одном доме.
Каждую зиму по районам Кабула проходили
состязания воздушных змеев. Для любого маль-
чишки воздушные бои были кульминацией зим-
Бегущий за ветром
них каникул. Я, например, никогда не мог заснуть
в ночь перед соревнованиями, ворочался с боку
на бок, изображал руками целый «театр теней»
на стене, даже заворачивался в одеяло и выходил
на балкон. Солдат перед генеральным сражени-
ем, наверное, испытывает примерно то же самое.
Я не шучу. Между войной и битвой воздушных
змеев в Кабуле есть немало общего.
Так, ко всякой схватке надо готовиться. Одно
время мы с Хасаном сами делали змеев, с осени
складывали свои карманные деньги в фарфоро-
вую копилку-лошадку, которую Баба привез как-
то из Гёрата12. С первыми вьюгами мы вскрыва-
ли копилку (у фарфорового коня на животе был
специальный замочек) и отправлялись на базар
за бамбуком, клеем, шпагатом и бумагой. Долгие
часы мы возились с обтяжкой каркаса, ведь змей
должен быть вертким и быстро набирать высоту.
Шпагат — или леса, или тар, — вообще особая
статья. Если сравнить змея с ружьем, то тар —
это заряд в стволе, ведь с его помощью «среза-
ешь» змея противника. Пятьсот футов шпагата
следует покрыть «жидким стеклом», силикатным
клеем, а когда высохнет — намотать на деревян-
ную шпулю. Пока снег не растаял и не пошли
весенние дожди, у каждого кабульского маль-
чишки на ладонях и пальцах образуются преда-
тельские порезы от лесы, которые не заживают
неделями, этакие знаки отличия, свидетельства
пройденных сражений. Помню, как мы с одно-
классниками в первый день занятий сравнивали,
У кого пальцы изрезаны сильнее, пока не разда-
Халед Хоссейни
вался свисток старосты и все строем не отправ-
лялись в класс. Так заканчивалась зима и начи-
нался новый учебный год.
Очень скоро оказалось, что бойцы из нас с
Хасаном куда лучше, чем «змееделы». Наши кон-
струкции не отличались надежностью. И Баба
отвел нас к Сайфо, полуслепому сапожнику, чьи
воздушные змеи славились на весь город. Его
крошечная мастерская помещалась на оживлен-
ной улице Джаде Майванд к югу от илистых
берегов реки Кабул. Сначала покупатели проби-
рались в лавчонку, настоящий застенок, затем
надо было поднять крышку и спуститься по де-
ревянным ступенькам в сырой подвал, где Сайфо
хранил вожделенный товар. Баба всегда покупал
мне и Хасану по три одинаковых змея и по три
шпагата. Захоти я змея поярче и побольше, отец
бы мне не отказал, но точно такого же он при-
обрел бы и моему слуге. А это приходилось мне
не по сердцу, должен же был Баба хоть как-то
меня выделять!
Зимние турниры воздушных змеев — старая
афганская традиция. Они начинаются в объяв-
ленный день рано утром и продолжаются, пока в
небе не останется единственный змей — он и
выигрывает состязание. Помню, как-то бой не
закончился и после захода солнца. Болельщики
толпятся на тротуарах, забираются на крыши
и криками подбадривают своих детей. Взад-впе-
ред по улицам, задрав головы, носятся участники
битвы, их змеи то высоко взмывают вверх, то
резко снижаются. Главное — занять правильную
Бегущий за ветром
позицию, вовремя дернуть за свой шпагат и пе-
ререзать лесу противника. У каждого из сража-
ющихся имеется свой оруженосец, в руках у ко-
торого шпуля со шпагатом. Мой оруженосец —
Хасан.
Однажды живущий по соседству мальчишка-
индус, чья семья недавно перебралась в Кабул,
гордо поведал нам, что у него на родине бои
воздушных змеев проходят по строгим правилам:
каждый участник с выделенной ему площадки, за
пределы которой ему выходить нельзя, запускает
своего змея под определенным углом к ветру.
А лесы из металлической проволоки и вовсе
запрещены!
Мы с Хасаном только расхохотались в ответ.
Маленький индус еще не осознал того, что бри-
танцы поняли уже давненько, а Советы познали
в конце восьмидесятых: афганский народ любит
свободу! Афганцы превозносят обычаи и не вы-
носят правил. Бои змеев — прекрасный пример:
запускай змея и бейся как сможешь. Правил —
никаких. Удачи тебе, боец.
Но ведь срезать змея — это полдела. Надо
еще и первым успеть к месту его приземления.
Кто знает, куда его занесет ветер — на поле, на
крышу, на дерево, во двор к кому-нибудь. Толпы
мальчишек очертя голову бегут за падающими
змеями; туристы, удирающие в Испании от разъ-
яренных быков, чем-то напомнили мне сцену из
моего детства. Однажды соседский пацан полез
за змеем на сосну, ветка под его тяжестью сло-
малась, он свалился вниз с десятиметровой высо-
Халед Хоссейни
ты, сломал себе позвоночник, и у него отнялись
ноги. Но змея из рук он не выпустил. Если ты
первый коснулся змея, он — твой. И это — не
правило. Это — обычай.