Халед Хоссейни
Жаль, ты никогда не видал Сохраба. Он очень
хороший мальчик, Рахим-хан-сагиб и я научили
его читать и писать, чтобы не рос дурень дур-
нем, как я, А как он умеет стрелять из рогатки!
По улочкам Шаринау, как и раньше, бродит чело-
век с обезьяной, и, если он попадается нам на
глаза, я обязательно даю ему денег, чтобы мар-
тышка станцевала для Сохраба, Видел бы ты,
как он смеется! Мы с ним часто ходим на клад-
бище на холме. Помнишь, как мы сидели вдвоем
под гранатовым деревом и читали «Шахнаме»?
Это дерево давно уже не дает плодов, но тень у
него, как и раньше, густая. Сидя под ним, мы
с сыном прочитали уже всю «Книгу о царях»,
и больше всего ему нравится, как ты, наверное,
догадался, сказание о Рустеме и Сохрабе. Скоро
он сможет прочесть все это самостоятельно,
Я горжусь своим сыном и очень счастлив.
Лмир-ага!
Рахим-хан-сагиб очень болен, все время каш-
ляет, харкает кровью и очень похудел, Фарзана-
джан готовит его любимую шорву, а он съест
чуть — чтобы только ее не обидеть — и
отставит тарелку, Я очень беспокоюсь за него
и каждый день молюсь, чтобы Аллах даровал
ему здоровье. Через несколько дней он уезжает
в Пакистан посоветоваться с врачами, и дай
Господь, чтобы он вернулся с добрыми вестя-
ми. Но в глубине души я боюсь за него. Мы
с Фарзаной-джан сказали маленькому Сохрабу,
что Рахим-хан-сагиб обязательно поправится.
Бегущий за ветром
А что нам было делать? Сыну только десять
лет, и он обожает Рахим-хан-сагиба, благо вы-
рос у него на глазах. Раньше Рахим-хан-сагиб
покупал Сохрабу на базаре воздушные шарики и
сладкое печенье, но сейчас он очень ослаб и на
рынок уже не ходит.
В последнее время я часто вижу сны, Амир-
ага. Кошмары — гость редкий, но иногда я вижу
виселицы на залитом кровью футбольном поле
и просыпаюсь со стесненной грудью, весь мок-
рый от пота. Куда чаще мне снится что-то
хорошее, например, что Рахим-хан-сагиб выздо-
ровел или что сын мой вырос и стал свобод-
ным достойным человеком. Порой мне снится,
что на улицах Кабула вновь расцвели цветы
лола32 и из чайных опять разносится музыка
рубаба и воздушные змеи парят в небе. А еще я
вижу во сне тебя, Амир-ага. Когда же ты при-
едешь в Кабул, где тебя ждет не дождется
твой верный друг?
Да пребудет Аллах с тобой вовеки.
Хасан
Я перечитал письмо дважды, сложил и вместе
с фотографией спрятал в карман.
— Как он там?
— Письмо было написано полгода назад, за
несколько дней до моего отъезда в Пешавар, —
устало произнес Рахим-хан. — Снимок я тоже
сделал перед отъездом. Через месяц мне сюда
позвонил один из соседей. Вот что он рассказал.
Халед Хоссейни
Вскоре после того, как я отбыл, пошли слухи,
что в Вазир-Акбар-Хане некая семья хазарейцев
одна живет в роскошном доме. По крайней мере,
так утверждал Талибан. Его официальные пред-
ставители заявились к нам в дом с расследовани-
ем и подвергли допросу Хасана. Когда он сказал,
что он только слуга, а хозяин — я, его обвинили
во лжи, хотя соседи, в том числе тот, который
мне позвонил, подтверждали его слова. Оконча-
тельный вывод был таков: он вор и лгун, как,
впрочем, и все хазарейцы, и чтобы духу его здесь
не было к концу дня. Хасан настаивал на своей
правоте. Но, как выразился сосед, талибы погля-
дывали на большой дом как волки на отару овец.
Хасану было сказано, что они сами присмотрят
за домом, пока я не вернусь. Он не соглашался.
Тогда его вывели на улицу...
— Нет...
—...поставили на колени...
— Господи, нет...
—...и выстрелили в затылок.
— Нет...
— Фарзана с криками кинулась на них...
— Нет...
—...и ее застрелили тоже. Потом талибы за-
явили, что это была самооборона.
— Нет, нет, нет, — шептал я в отчаянии,
позабыв все остальные слова.
1974-й год. Больничная палата. С Хасана сня-
ли повязки после пластической операции. Баба,
Рахим-хан, Али и я толпимся вокруг его койки.
Бегущий за ветром
Хасан разглядывает свою губу в зеркальце, а мы
ждем, что он скажет.
Человек в камуфляже приставляет дуло Ка-
лашникова к затылку Хасана. Звук выстрела
разносится далеко. Хасан падает на землю, и его
праведная душа отлетает прочь, словно воздуш-
ный змей.
Смерть, смерть вокруг меня. А я по-прежнему
жив и здоров.
— Талибы вселились в дом, — бесстрастно
произнес Рахим-хан. — Лица, вторгшиеся в чу-
жое владение, изгнаны, все по закону. Убили
кого-то? Самооборона. Никто не возражал, боя-
лись. Разве можно рисковать всем ради двух нич-
тожных хазарейцев?
— А что они сделали с Сохрабом? — Язык у
меня заплетался.
Приступ кашля скрутил Рахим-хана. Лицо у
него сделалось малиновое, глаза налились кровью.
— Говорят, отправили в приют где-то в Кар-
те-Се, — прохрипел он, задыхаясь и старея на
глазах. — Амир-джан, я вызвал тебя сюда, не
только чтобы свидеться перед смертью. У меня к
тебе есть дело.
Я молчал, уже догадываясь, что он собирается
сказать.
— Хочу, чтобы ты поехал в Кабул, нашел
Сохраба и привез сюда.
Нужные слова в голову не приходили. Я ведь
еще даже не освоился с известием, что Хасан
убит.
Халед Хоссейни
— Послушай. Среди моих пешаварских зна-
комых есть американцы, муж и жена, Томас и
Бетти Колдуэлл, очень добрые люди. Они пред-
ставляют небольшую благотворительную орга-
низацию, существующую на частные пожертво-
вания. У них сиротский приют, в основном они
занимаются афганскими детьми. У них чисто и
безопасно и за детьми уход хороший, сам видел.
Они уже сказали мне, что с радостью примут
Сохраба.
— Рахим-хан, ты, наверное, шутишь.
— С детьми надо обращаться бережно, Амир-
джан. Кабул и так полон беспризорников. Не
хочу, чтобы Сохраб стал одним из них.
— Рахим-хан, я не поеду в Кабул. Это немыс-
лимо, невозможно.
— Сохраб — очень талантливый мальчик.
Здесь мы дадим ему новую жизнь, новую надеж-
ду, он попадет к любящим его людям. Томас-
ага — очень хороший человек, а Бетти-ханум —
отличный воспитатель. Видел бы ты, как они
относятся к своим сироткам!
— Но почему я? Найми кого-нибудь, пусть
съездит в Кабул. Если дело за деньгами, я готов
оплатить расходы.
— Дело тут не в деньгах, Амир, — взревел
Рахим-хан. — Ты оскорбляешь меня, человека
при смерти! Когда это деньги были для меня на
первом месте? И мы оба прекрасно знаем, поче-
му я выбрал именно тебя.
Я понял, о чем он. А лучше бы не пони-
мать.
Бегущий за ветром
— Послушай, у меня в Америке жена, дом,
карьера. Кабул — опасное место, как я могу
рисковать всем ради... — Слов мне опять не
хватило.
— Знаешь, мы как-то говорили о тебе с тво-
им отцом. Его очень беспокоило твое поведение.
И он сказал мне: Рахим, из мальчика, который не
может постоять за себя, вырастет мужчина, на
которого нельзя будет положиться ни в чем.
Оказывается, он был прав? Так и вышло?
Я потупил глаза.
— Я прошу тебя выполнить последнюю волю
умирающего, — сурово проговорил Рахим-хан.
Что называется, зашел с козырной карты.
В воздухе повисло молчание.
Какие слова я мог подобрать? А еще писа-
тель.
— Наверное, Баба был прав, — пробормотал
я наконец.
— Ты серьезно, Амир?
— А ты так не думаешь? — В глаза ему я
смотреть не мог.
— Иначе я бы тебя сюда не пригласил.
Я вертел на пальце обручальное кольцо.
— Ты всегда был слишком высокого мнения
обо мне, Рахим-хан.
— А ты о себе — слишком низкого. — Ра-
хим-хан передохнул. — Но есть и еще кое-что.
Об этом ты не знаешь.
— Рахим-хан, умоляю тебя...
— Санаубар была Али не первой женой.
Я вскинул на него глаза.
Халед Хоссейни
— Его первая жена была хазареянка из Джа-
гори. До твоего рождения было еще далеко. Они
состояли в браке три года.
— И при чем тут все это?
— Детей у них не было, и через три года она
ушла от Али, вышла замуж за доброго человека
из Хоста и родила тому троих дочерей. Вот и
все, что я хотел тебе сказать.
Я начал понимать, к чему он клонит. Но я не
желал больше об этом слышать. Главное — это
Калифорния, обеспеченная жизнь, старый викто-
рианский дом с остроконечной крышей, карье-
ра писателя, любящие родственники. Все осталь-
ное — побоку.
— Али был бесплоден, — пояснил Рахим-хан.
— Как это? У него и Санаубар родился сын.
И звали его Хасан.
— Он не мог иметь детей.
— А от кого же тогда Хасан?
— Сам знаешь от кого.
Мне казалось, я скатываюсь вниз по крутому
склону, напрасно пытаясь ухватиться за траву и
кусты ежевики. Комната качалась и кружилась у
меня перед глазами.
— Хасан знал? — Застывшие губы меня не
слушались.
Рахим-хан закрыл глаза и покачал головой.
— Сволочи, — пробормотал я и вскочил на но-
ги. — Какие же вы все сволочи! Лживые мерзавцы!
— Прошу тебя сесть.
— Как вы могли скрывать это от меня? От
него!
Бегущий за ветром
— Подумай сам, Амир-джан. Ведь такой по-
зор. Пошли бы сплетни, все было бы втоптано в
грязь, и честь, и доброе имя. Проболтаться нам
было никак нельзя, сам понимаешь.
Рахим-хан протянул мне руку, но я оттолкнул
ее и кинулся к выходу.
— Амир-джан, не уходи.
Я распахнул дверь.
— А что меня здесь держит? Что ты мне еще
поведаешь? Мне тридцать восемь лет, и вдруг ты
мне сообщаешь такое, что все прожитые годы
летят псу под хвост! Вся моя жизнь — одна
сплошная ложь! Чем теперь ты утешишь меня?
Тебе нечего мне сказать!
С этими словами я пулей вылетел из комнаты.
ТВ
Солнце почти село, окрасив небо в лиловые и
малиновые тона. Дом, где жил Рахим-хан, остался
далеко позади. В густой толчее вязли велосипе-
ды и рикши. Рекламные щиты призывали по-
купать кока-колу и сигареты, на пестрых афи-
шах пакистанских фильмов загорелые красавцы
танцевали со страстными дамами на фоне цвету-
щих лугов.
В крошечной чайной, куда я вошел, дым сто-
ял столбом. Спросив чаю, я сел на складной стул,
откинулся назад, потряс головой, провел по лицу
руками. Мне уже не казалось, что я куда-то лечу.
Я словно проснулся в собственной кровати и
обнаружил, что вся мебель в доме переставлена,
привычная обстановка исчезла, все вокруг сдела-
лось чужим и незнакомым и надо привыкать
жить по-новому.
Где были мои глаза? Ведь улик хватало. Баба
пригласил доктора Кумара сделать Хасану плас-
тическую операцию, Баба всегда делал подарки
Хасану на день рождения. Что сказал мне отец,
когда мы сажали тюльпаны и я заикнулся насчет
Бегущий за ветром
новых слуг? Хасан останется с нами. Он здесь
родился, здесь его дом, его семья. Да ведь Баба
плакал, плакал, когда Али объявил, что они ухо-
дят от нас!
Официант поставил передо мной чашку. Коль-
цо из медных шариков, каждый размером с орех,
как бы сцепляло скрещивающиеся ножки стола,
один шарик еле держался. Я нагнулся и завинтил
его. Ах, если бы вот так же легко можно было
исправить собственную жизнь!
Я отхлебнул чернейшего чаю (давненько не
пил такого) и попробовал отвлечься — заставил
себя думать о Сорае, о генерале, о Хале Джами-
ле, о своем неоконченном романе. Передо мной
сновали люди, из транзисторного приемника
на соседнем столике звучал кавали33, но ничто
не занимало моего внимания. Образы прошлого
поднимались в памяти. Вот Баба рядом со мной
в машине после выпускного вечера. Как жалко,
что Хасана нет сейчас с нами.
Как мог он все эти годы лгать мне, лгать
Хасану? Вот я, маленький, сижу у него на коле-
нях, он смотрит мне прямо в глаза. Существует
только один грех. Воровство. Лгун отнимает у
других право на правду. Это были слова Бабы.
А теперь, через пятнадцать лет после его смерти,
я узнаю, что Баба — сам вор, причем вор худше-
го пошиба, похитивший самое святое: у меня —
брата, у Хасана — отца, у Али — честь.
Вопрос нанизывался на вопрос. Как Баба мог
смотреть Али в глаза? Как мог Али жить в этом
доме, зная, что хозяин надругался над его женой
Халед Хоссейни
и над ним самим? И как мне самому теперь
жить, когда привычный образ Бабы, ковыляю-
щего в своем парадном коричневом костюме к
дому генерала, чтобы попросить для меня руки
Сораи, превратился в нечто постыдное?
Среди прочих штампов наш преподаватель
литературного мастерства упоминал и такой: яб-
лочко от яблони недалеко падает. Но ведь и
это правда. Оказалось, у нас с отцом больше
общего, чем я даже мог себе представить. Мы
оба предали людей, которые были верны нам
до гроба. И вот пришла расплата: ведь я дол-
жен искупить не только собственные грехи, но
и грехи отца.
«Ты всегда был о себе слишком низкого мне-
ния», — сказал мне Рахим-хан.
Ну, основания-то у меня были. Правда, это не
я привел Али на минное поле и не я натравил на
Хасана талибов. Зато я выгнал отца с сыном из
дома. А если бы не я, как сложилась бы их
судьба? Может быть, Баба взял бы их с собой в
Америку, у Хасана была бы сейчас хорошая ра-
бота, семья, собственный дом, и он жил бы в
стране, где никому нет дела до того, что он
хазареец, где большинство людей и представле-
ния не имеет, кто такие хазарейцы. Конечно же,
все могло получиться и по-другому. Но такая
возможность была.
«Я не поеду в Кабул. У меня в Америке жена,
дом, карьера», — сказал я Рахим-хану. Но разве
могу я сейчас убраться восвояси и загубить тем
самым еще одну жизнь?
Бегущий за ветром
Лучше бы Рахим-хан не звонил мне. Жил бы
я себе, как раньше, ни о чем не подозревая. Но
он вызвал меня сюда и сообщил такое, что пере-
вернуло всю мою жизнь, выставило ее чередой
обманов, предательств и гнусных тайн.
«Тебе выпала возможность снова встать на
стезю добродетели», — сказал он.
Возможность начать жизнь сызнова.
Для этого надо разыскать мальчика.
Сына Хасана. Сироту.
Где-то в Кабуле.
Я подозвал рикшу и отправился обратно к
Рахим-хану. Баба как-то сказал: моя беда в том,
что я всегда прихожу на готовенькое. Мне трид-
цать восемь лет, волосы мои седеют и редеют, в
уголках глаз появились «гусиные лапки». А если
я так и не научился стоять за себя и не прятаться
за чужие спины? Вдруг Баба оказался прав?
Я посмотрел на фотографию, на круглое ли-
цо моего брата, наполовину скрытое тенью. Ха-
сан любил меня как никто никогда не полюбит.
Его сын сейчас в Кабуле.
Он ждет.
Рахим-хан — черная тень в углу комнаты —
читал молитву, обратясь лицом к востоку. За
окном краснело небо.
Я подождал, пока он закончит, и сообщил, что
поеду в Кабул. Пусть звонит Колдуэллам.
— Я буду молиться за тебя, Амир-джан, —
сказал мой старый друг.
Снова морская болезнь. Мы еще не успели
доехать до изрешеченного пулями щита «ПЕРЕ-
ВАЛ ХАЙБЕР ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС», а рот у
меня уже был полон слюны. Желудок дергало и
крутило. Фарид, мой шофер, холодно посмотрел
на меня. Сочувствия в его глазах я не заметил.
— Можно опустить стекло? — хрипло спро-
сил я.
Шофер зажег сигарету, зажал ее двумя паль-
цами левой руки (больше пальцев на руке не
было), не отрывая своих черных глаз от дороги,
наклонился и откуда-то из-под ног достал от-
вертку. Я вставил ее в отверстие, где полагалось
быть ручке, и несколько раз провернул. Стекло
поехало вниз.
Во взгляде Фарида появилась почти не скры-
ваемая враждебность. Он и десяти слов не про-
изнес с тех пор, как мы выехали из Джамруда.
— Ташакор, — пробормотал я и высунулся в
окно, подставляя лицо ветерку.
Дорога через горы с их глинистыми, усеян-
ными камнями склонами была мне знакома —
Бегущий за ветром
в 1974 году мы с Бабой возвращались этим пу-
тем. Ущелья, скалистые пики, древние крепости
на вершинах утесов, снега Гиндукуша, белеющие
на севере... Серпантины и проклятая тошнота.
— Пососи лимон, — неожиданно произнес
Фарид.
— Что?
— Лимон. Если тошнит, очень помогает. Я все-
гда беру в путь лимон.
— Спасибо, не надо, — выдавил я. Стоило
только подумать о кислом соке, как желудок мой
взбунтовался.
Фарид хихикнул:
— Это тебе не американская химия, а старое
народное средство. Меня мама научила.
— Тогда давай.
Надо к нему подольститься.
Из бумажного пакета на заднем сиденье Фа-
рид достал половинку лимона и протянул мне.
Я откусил кусочек, выждал пару минут, слабо
улыбнулся и соврал:
— Ты прав. Полегчало.
Вежливость никогда не повредит.
— Старое средство. Не надо никакой хи-
мии. — Несмотря на угрюмый тон, вид у водите-
ля довольный.
Фарид — таджик по национальности, долговя-
зый, черноволосый, с обветренным лицом, узки-
ми плечами и длинной шеей. Кадык у него до
того выдается, что даже борода его не прикры-
вает. Одет он так же, как и я: шерстяной башлык
грубой вязки поверх пирхан-тюмбана и тело-
Халед Хоссейни
грейка, на голове нуристанский паколъ34 слегка
набекрень — как у кумира таджиков Ахмада
Шах-Масуда, «Льва Панджшера»35.
С Фаридом меня свел в Пешаваре Рахим-хан.
По его словам, Фариду всего двадцать девять лет
(хотя выглядел он на сорок с лишком), родился
он в Мазари-Шарифе, но, когда ему исполнилось
десять, семья переехала в Джелалабад. В четыр-
надцать лет он вместе с отцом встал под зеленое
знамя джихада. Два года они сражались с шурави
в Панджшерском ущелье, пока залп с вертолета
не разорвал родителя на кусочки. У Фарида две
жены и пятеро детей. Их было семеро, но две
младшие дочки подорвались на мине под Джела-
лабадом, а ему самому оторвало все пальцы на
левой ноге и три на руке. После этого он с
женами и детьми перебрался в Пешавар.
— КПП, — буркнул Фарид.
Я заерзал на сиденье, забыв на минуту про
тошноту. Зря беспокоился. Два пакистанских сол-
дата лениво подошли к нашей обшарпанной
«тойоте» «ленд-крузер», едва заглянули внутрь и
махнули рукой, чтобы мы ехали дальше.
В списке неотложных дел, который составили
мы с Рахим-ханом, знакомство с Фаридом стояло
на первом месте, а уже потом следовал обмен
долларов на рупии и афгани, приобретение необ-
ходимой одежды и паколя (по иронии судьбы, я
никогда не носил традиционного наряда, даже
когда жил в Афганистане), копирование фото-
графии, запечатлевшей Хасана и Сохраба, и, на-
конец, покупка, пожалуй, самого необходимо-
Бегущий за ветром
го — фальшивой окладистой бороды, соответ-
ствующей указаниям шариата по версии талибов.
Рахим-хан знал в Пешаваре человека, основным
занятием которого было изготовление бород.
Порой его услугами пользовались даже западные
журналисты, освещавшие ход войны.
Рахим-хан настаивал, чтобы я провел в Пеша-
варе еще несколько дней: надо же хорошенько
обдумать план действий. Но я торопился — бо-
ялся, что передумаю, ведь если тянуть и преда-
ваться размышлениям, то картина моей благопо-
лучной жизни в Америке наверняка перевесит
остальное, и я не отважусь на безрассудный по-
ступок, означавший искупление грехов. А потом
все то новое, что ворвалось в мою жизнь, поти-
хоньку забудется и канет в Лету. Сорае я, разу-
меется, ничего не сказал про Афганистан, ина-
че она прилетела бы сюда первым же рейсом.
Стоило нам пересечь границу, как бедность и
нищета обступили нас со всех сторон. Разбросан-
ные между скал кучками детских кубиков убогие
деревушки, растрескавшиеся саманные хижины...
Да что там хижины! Четыре деревянных столба
и кусок брезента вместо крыши — вот и все
жилище бедняка. Дети в лохмотьях пинали нога-
ми шмат тряпок — играли в футбол. На сгорев-
шем советском танке, словно вороны, сидели ста-
рики. Женщина в коричневой одежде тащила на
плече откуда-то издалека большой кувшин, осто-
рожно переступая натруженными босыми ногами
по разбитой проселочной дороге.
— Как странно, — заметил я.
Халед Хоссейни
— Что странно?
— Кажусь себе туристом в собственной стра-
не. — Я глядел на пастуха в окружении шести
тощих коз.
Фарид осклабился:
— Ты все еще считаешь эту страну своей?
— Она у меня в душе, — ответил я резче, чем
следовало бы.
— И это после двадцати лет жизни в Аме-
рике?
Фарид осторожно объехал рытвину.
— Мое детство прошло в Афганистане.
Фарид фыркнул.
— Тебе смешно? — спросил я.
— Не обращай внимания.
— Интересно узнать, почему ты фыркаешь?
Глаза у шофера блеснули.
— Хочешь знать? — ехидно спросил он. —
Давай сыграем в угадайку, ага-сагиб. Ты, навер-
ное, жил в большом доме за высоким забором,
два или даже три этажа, большой сад, а за фрук-
товыми деревьями и цветами ухаживал садовник.
Отец твой ездил на американской машине, и у
вас были слуги, хазарейцы, скорее всего. Когда в
доме устраивались приемы, комнаты украшали
специально нанятые люди. На пиры приходили
друзья, пили и болтали про свои поездки в Евро-
пу или Америку. И клянусь глазами моего стар-
шего сына, ты сейчас впервые в жизни надел
паколь. — Фарид ухмыльнулся. Зубы у него бы-
ли гнилые. — Я все верно описал?
— Зачем ты так?
Бегущий за ветром
— Ты ведь сам спросил. — Фарид указал на
бредущего по тропе старика в лохмотьях, ко-
торый, сгорбясь, тащил на спине мешок с со-
ломой: — Вот настоящий Афганистан, ага-са-
гиб, тот, который я знаю. А ты всегда был
здесь туристом. Откуда тебе знать, как живут
люди?
Рахим-хан предупреждал меня, чтобы я не
рассчитывал на теплую встречу со стороны тех,
кто остался и перенес все тяготы войны.
— Мне жаль, что твоего отца убили, — ска-
зал я. — Мне жаль, что твои дочки погибли. Мне
жаль, что ты потерял пальцы на руке.
— А что мне толку с твоих слов? Ты-то
зачем вернулся сюда? Продашь отцовский учас-
ток и с денежками в кармане упорхнешь обратно
в Америку к мамочке?
— Моя мама умерла, когда рожала меня.
Фарид молча закурил.
— На обочину!
— Что?!
— Сверни на обочину и остановись! — проси-
пел я. — Меня сейчас вырвет.
И я выскочил из машины и замер, зажмурив-
шись.
Близился вечер. Дорога спускалась в долину
Ланди-Хана, сожженные солнцем вершины и го-
лые бесплодные склоны сменились пейзажами,
куда более радующими глаз. За Торхамом вдоль
дороги появились сосны, правда, их было как-то
меньше, чем помнилось мне, и многие деревья
Халед Хоссейни
стояли без хвои. Мы подъезжали к Джелалабаду.
Ночевать мы собирались у брата Фарида.
Еще до захода солнца мы въехали в Джела-
лабад, столицу провинции Нангархар. Когда-то
город был знаменит прежде всего своими фрук-
тами и мягким теплым климатом. Каменные до-
ма и многоэтажные здания по-прежнему украша-
ли центр города, но пальм поубавилось. Зато тут
и там появились развалины.
Фарид свернул в узкий незамещенный пере-
улок и остановился у пересохшей канавы. Я вы-
скользнул из машины, распрямил мышцы и вдох-
нул полной грудью. В старые добрые времена
ветерок донес бы с орошаемых полей сладкий
запах сахарного тростника, весь город был про-
питан им. Я закрыл глаза и принюхался. Прият-
ные ароматы отсутствовали начисто.
— Идем, — поторопил меня Фарид.
Мимо голых тополей и разрушенных саман-
ных стен мы пробрались по засохшей грязи к
обветшавшему домику. Оглянувшись, Фарид по-
стучал в дверь.
Выглянула молодая женщина в белом платке,
подняла на меня зелено-голубые глаза и отшат-
нулась. Но тут взгляд ее упал на Фарида. Лицо
женщины осветила радость.
— Салям алейкум, Кэка Фарид!
— Салям, Мариам-джан. — Фарид впервые
за весь день улыбнулся и поцеловал ее в ма-
кушку.
Женщина отступила в сторону, пропуская нас
в дом. На меня она глядела с опаской.
Бегущий за ветром
Низкий потолок, совершенно голые стены, па-
ра светильников в углу, соломенная циновка на
полу. Обувь полагалось снять, что мы и сделали.
У стены на тюфяке, прикрытом одеялом с об-
махрившимися краями, скрестив ноги, сидели три
мальчика. Высокий, широкоплечий бородач встал,
чтобы поздороваться с нами. Они с Фаридом обня-
лись и расцеловались.
— Это Вахид, мой старший брат, — предста-
вил бородача Фарид. — А это Амир-ага, он при-
ехал из Америки.
Вахид усадил меня рядом с собой, напротив
мальчиков, которые так и повисли на Фариде. Как
я ни противился, Вахид велел старшему сыну при-
нести еще одеяло, чтобы мне было удобно на полу.
Мариам занялась чаем.
— Как доехали? Не повстречали грабителей
на перевале Хайбер? — шутливым тоном спро-
сил Вахид. Хайбер во все века был знаменит
своими разбойниками с большой дороги. — Хотя
какой уважающий себя дозд покусится на колы-
магу моего брата.
Фарид устроил шутливую возню — повалил
младшего сына Вахида на пол и принялся щекотать
его здоровой рукой. Мальчик визжал и брыкался.
— Какая ни есть, а машина, — возразил Фа-
рид обиженно. — Как там поживает твой осел?
— На моем осле ездить куда удобнее, чем на
твоем механизме.
— Хар хара мишенаса, — съехидничал Фарид. —
Осла узнаешь не скоро.
Братья засмеялись, и я вместе с ними.
Халед Хоссейни
Из соседней комнаты послышались тихие жен-
ские голоса. С моего места было хорошо видно,
что там происходит. Мариам и пожилая женщина
в коричневом хиджабе — наверное, ее мать —
разливали чай по чашкам.
— Чем ты занимаешься в Америке, Амир-
ага? — спросил Вахид.
— Я писатель.
Хихикнул Фарид или мне показалось?
— Писатель? — неподдельно удивился Ва-
хид. — Ты пишешь про Афганистан?
— Писал когда-то. Но сейчас работаю над
другими темами.
В моем последнем романе «Пепелище» уни-
верситетский преподаватель застает жену в по-
стели со студентом и уходит в табор к цыганам.
Пресса у произведения была неплохая — некото-
рые обозреватели именовали роман «хорошим»,
а один критик даже удостоил его определения
«захватывающий». Но мне почему-то вдруг стало
стыдно. Хоть бы Вахид не спросил, о чем я
сейчас пишу.
— Может, тебе стоит опять взяться за Афга-
нистан и рассказать всему миру, что творят тали-
бы в нашей стране? — предложил Вахид.
— Знаешь... не уверен, что справлюсь. Я ведь
не публицист.
— Вот оно что, — смутился Вахид. — Тебе,
конечно, виднее. Кто я такой, чтобы давать тебе
советы?
Вошли Мариам и ее мать с чаем. Я вскочил с
места, прижал руки к груди и согнулся в поклоне:
Бегущий за ветром
— Салям алейкум.
— Салям, — поклонилась мне в ответ пожи-
лая женщина. Нижняя часть ее лица была при-
крыта хиджабом. Не глядя мне в глаза, женщина
поставила передо мной чашку с чаем и неслыш-
но вышла из комнаты.
Я сел и отхлебнул черного ароматного на-
питка.
Вахид прервал напряженное молчание:
— Что привело тебя обратно в Афганистан?
— А что их всех приводит в Афганистан,
дорогой братец? — Фарид говорил с Вахидом, но
глаз не сводил с меня. В них читалось презрение.
— Бас! — цыкнул на него Вахид.
— Всегда все одно и то же, — не унимался
Фарид. — Продать участок, дом, взять денежки и
смыться, словно крыса. Как раз хватит, чтобы
съездить с семьей в Мексику.
— Фарид! — взревел Вахид. Все вокруг вздрог-
нули от неожиданности. — Как ты себя ведешь?
Ты у меня дома, Амир-ага — мой гость, своим
поведением ты меня позоришь!
Фарид открыл было рот, но передумал и не
сказал ничего, только устроился поудобнее у сте-
ны. Его пронзительный взгляд так и преследовал
меня.