По крайней мере, когда я дома.
Её стол установлен в гостиной, и примерно в половине случаев, я приношу ей еду, чтобы ей не пришлось прерывать работу. Стены забиты книжными полками, наполненными книгами об истории, мифологии и других материалах об Оракулах, которые она постоянно вытаскивает, чтобы использовать в качестве закладок. Когда мне было двенадцать лет, я спросила, что она будет делать, если бы мама вошла и действительно взглянула на её книги, но Сиерра пожала плечами и сказала: «Я скажу ей, что это для исследований.»
Затем я спросила, что она будет делать, если я приеду и буду брать почитать книги. Она сказала, что начнет запирать дверь.
Через два дня, после того, как она поймала меня с Оракулами Рима, она начала делать именно это.
Она знает больше, чем может сказать мне. Она говорит, что слишком много знаний могут открыть то, что мы можем посчитать слишком заманчивым, и что она верит только себе из-за многолетнего сопротивления, поэтому она исследует. Я даже не знаю, что это значит. Думаю, у нас может возникнуть соблазн изменить будущее, но она говорит, как будто есть что-то ещё.
И я отчаянно хочу знать, что это такое.
Я не думаю, что это справедливо. Я не могу полагаться на какие-либо другие источники. Это в лучшем случае — легенды. Но библиотека Сиерры — это настоящая находка. Древние книги и манускрипты, которых нет нигде во всем мире. Я постоянно пыталась взглянуть на них, но Сиерра не глупая — она всё замечает. Вот почему она отлучается из дома по большей части, когда я в школе.
И если я дома, то, когда она уходит, дверь всегда заперта.
Я стараюсь не возмущаться. В конце концов, она посвятила этому всю свою жизнь. Она научила меня всему, что знает о борьбе с предсказаниями, и она всегда терпелива. Я на самом деле никогда не видела, чтобы она теряла самообладание.
Но все эти книги… Сиерра говорит, что позволит мне читать больше, когда я стану членом Сестёр Дельфи. Как она.
Сиерра — автор нескольких статей о греческой мифологии и невидимом мире. Это то, чем она занимается, чтобы оплачивать счета. И хотя её книги, вероятно, действительно великие — я едва могу понять несколько абзацев, которые я прочла, но она всегда выигрывает награды — это просто камуфляж для её настоящей работы: историк Сестёр Дельфи.
Сёстры — древняя организация Оракулов, которая в основном контролирует всех Оракулов в мире. Нас двадцать или около этого. Сиерра немного мне о них рассказывала. Что мне кажется странным, так это то, что нас так мало. Разве мы не должны делиться информацией? Но Сиерра говорит, что, когда мне исполнится восемнадцать, и придёт время присоединиться к ним, я буду готова узнать больше.
Всегда одни обещания. Но не сейчас. Это сводит меня с ума.
Я тихо стучу в дверь Сиерры. Она должна быть дома; её дверь не заперта, а открыта на дюйм или два.
— Заходи.
Рабочее пространство Сиерры светлое и гостеприимное. Шторы раздвинуты, чтобы пропустить солнечный свет, и на каждой стороне стола стоят две высокие лампы, тоже включенные. Столешница уставлена стопками бумаг и книг, и еще там стоят около шести кофейных кружек, но нет пыли и, конечно, темноты.
Темнота — наш враг.
Сиерра даже не поднимает глаз, хотя я стою рядом с ней уже довольно давно.
— Шарлотта, — наконец говорит она, улыбаясь и убирая волосы с лица. У неё русые и блестящие волосы, как у меня и у мамы. По крайней мере, сейчас.
Я помню, когда она была рыжеватой блондинкой, она завивала кончики волос, и они танцевали вокруг её лица. Теперь она красит их. Я не знаю, почему она решила перекраситься в русый цвет, вместо этой великолепной рыжины. Но когда я спросила её об этом несколько лет назад, она выглядела такой грустной, и поэтому я больше никогда не спрашивала.
Тогда она всегда выглядела красивой и наряженной. Теперь нет. Никакого макияжа, никаких причудливых причёсок. Только конский хвост, коса за спиной, иногда пучок. Я уделяю своей внешности больше времени, чем Сиерра, и это о чём-то говорит.
Она смотрит на меня, подняв брови, ждёт, пока я заговорю, и я сомневаюсь. Рассказать или молчать? Я честно не знаю, что буду делать. Я бы хотела совета, но я снова почувствую себя ребёнком, призная, что не смогла предотвратить видение. Несмотря на то, что Сиерра и я близки, она всё ещё моя наставница, и она ожидает от меня многого.
— Когда у тебя в последний раз было видение? — наконец выпалила я.
Это привлекло её внимание. Она приподнимает очки для чтения на лоб и отталкивает офисный стул.
— Когда я последний раз я боролась с видением, или когда видение победило? — тихо спрашивает она.
— И то, и другое, — говорю я после секундного молчания.
Она почти пренебрежительно машет пальцами в воздухе.
— Я боролась этим утром. Это было не сложно. Ничего серьезного, — она снимает очки и прикладывает конец дужки ко рту, зубы щелкают о пластик. — Последний раз, когда видение одолело меня, было десять лет назад, — шепчет она, словно признаваясь в преступлении.
— Десять лет? — повторяю я таким же шёпотом. И я думала, что у меня все хорошо, почти полгода.
— Все станет легче, — говорит Сиерра, протягивая руку. — Ты станешь сильнее.
Я киваю, хотя мое горло сжалось, и я не могу говорить.
— Сегодня было тяжело? — спрашивает Сиерра, и её большой палец вырисовывает круги на моей руке.
Я смотрю на неё, и понимаю, что она может увидеть ответ в моих глазах. Я всегда прихожу к ней в трудные дни, когда борьба с предсказаниями истощает меня. В некоторые дни мы даже не разговариваем; я просто сижу и разделяю одно и то же пространство с единственным человеком в моей жизни, который понимает тот труд, с которым я сталкиваюсь каждый день.
Она колеблется, и я боюсь, что она спросит, выиграла ли я свой бой или нет. Я не знаю, как я ей отвечу.
— Подростковый возраст — самое трудное время, — наконец говорит она, её палец всё ещё гладит мою руку. — Жизнь бьет через край, и многое может отвлечь твоё внимание от защиты, твоё тело всё ещё меняется, гормоны бушуют.
О да, пожалуйста, расскажи о половой зрелости прямо сейчас, думаю я, сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Но я всё же вытаскиваю ладонь и складываю руки на груди.
По крайней мере, она не спросила. Обычно она предполагает, что я выиграла. Потому что я почти всегда это делаю. Может быть, она надеется, что я скажу ей, если я этого не сделаю. И она должна так думать. Чувство вины усилилось.
Но десять лет? Я действительно дерьмово справляюсь.
— Когда ты закончишь колледж, все наладится, и ты сможешь отдалиться от мира, — спокойно сказала Сиерра. Как будто она только что не приговорила меня к уединению.
— Сиерра, — говорю я после нескольких долгих секунд молчания. — Было бы действительно так плохо, если бы мы просто позволили им приходить? Она сузила глаза, но я продолжаю. — Не все время, например, как когда я одна в своей комнате дома. Я не помню многого с тех пор, когда я не сражалась, но предсказания, которые у меня были, в основном, мелочами. Вещи, которые меня не волновали. — Если я ничего не сделаю, конечно, — добавляю я, и губы Сиерры сжимаются.
Она наклоняется вперёд, глядя на меня тёмно-карими глазами, которые так похожи на мамины.
— Я знаю, что ты думаешь, что можешь сделать это, Шарлотта, но поверь мне, соблазн станет слишком большим. Ты захочешь изменить ситуацию. И это не плохо. Это потому, что ты хороший человек, и у тебя есть желание помочь людям. Она нахмуривает брови, а потом уже не смотрит мне в глаза. — Ты не знаешь, насколько сильны видения. Даже ты.
Даже я? Девушка, которая убила отца, пытаясь спасти тетю? Насколько далеко это может зайти?
Но, возможно, видеть убитого подростка хуже. Это заставляет меня задуматься о том, что увидела Сиерра, из-за чего её глаза стыли пустыми.
Я хочу спросить ещё, но я не уверена, что могу, не раскрывая того, что видела сегодня. И я просто не хочу. Не хочу признавать, насколько я слаба.
Я стою молча так долго, что через несколько минут Сиерра сжимает мою руку, возвращается к компьютеру и продолжает работу.
Мой взгляд переходит на полку, где хранятся самые старинные книги. Скрестив руки, я просматриваюсь в корешки книг и названия — как можно ближе к Сиерре. Мои глаза останавливаются на потрескавшемся кожаном переплёте книги «ВОССТАНОВЛЕНИЕ СЛОМАННОГО БУДУЩЕГО».
Воздух медленно проходит между моими зубами с тихим шипением. Эта. Вот что мне нужно. Я смотрю на Сиерру, но она всё так же сосредоточена, как и когда я вошла. Мои пальцы медленно продвигаются вперёд, крадучись так же, как я могу идти на цыпочках по коридору. Ближе. Ближе.
Мой указательный палец перехватывает верхнюю часть корешка книги, и я медленно тяну на себя, опрокидывая книгу. Шепот кожаных переплетов, трущихся друг о друга, заставляет меня замереть, но через несколько секунд я переплет полностью оказывается у меня в ладони.
Теперь мне просто нужно вытащить её и…
— Шарлотта.
Разочарование комом подкрадывается к моему горлу. Она не крикнула, она никогда этого не делает.
— Ты знаешь, лучше не надо, — в её голосе есть что то, что заставляет меня расплавиться в лужу стыда. С плотно сжатыми зубами я подталкиваю книгу обратно туда, где ей и место, по крайней мере, она не будет точно знать, какая книга меня заинтересовала, и повернулась, чтобы посмотреть на неё.
Сьерра вздыхает и поднимается со стула. Она приближается и обнимает меня за плечо, ловко подталкивая меня к двери.
— Ты знаешь, что ты не готова, — шепчет она.
— Я думаю, ты ошибаешься, — говорю я вызывающе, горжусь тем, что озвучила то, о чём думаю примерно два года.
— На этот раз лучше перестраховаться, — говорит Сиерра, наклоняя голову, чтобы коснуться моей. — В последний раз, когда я не уследила за тобой, вся семья заплатила за это. Тебе не нужно больше искушений в жизни.
И, не сказав ни слова, она проталкивает меня последние несколько дюймов через дверь.
Когда я поворачиваюсь, дверь закрывается, и когда я поднимаю руку, чтобы повернуть ручку, я слышу безошибочный звук поворота замка.
Прекрасно.
Может быть, я должна была сказать ей. Теперь я сама могу решать, что делать дальше.
И я даже не знаю, с чего начать.
Глава 4
Это было во всех новостях на следующее утро.
Ее тело накрыто белой тканью, и репортёр что-то бормочет о ее ранах, но даже его ужасающее описание не может сравниться с тем, что там на самом деле. Я видела это только вчера.
Мама сжимает кружку кофе в руках, но она не поднесла ее к губам с тех пор, как включила телевизор десять минут назад.
— Кто мог это сделать? — спросила она наконец.
К сожалению, несмотря на видение, я не могу ответить на этот вопрос. Видения весьма непостоянны иногда они дают важную информацию, а иногда просто не дают… ничего.
Сиерра вошла на заметно напряженную кухню.
— Что происходит? — спросила она, ее взгляд мечется между мной и мамой, словно не замечая работающий на полной громкости телевизор. Похоже на то, что она не замечает много вещей, хотя в тоже время знает слишком много о других. Наверное потому, что она всегда на страже для видений.
Я думаю, что я когда-нибудь тоже буду такой.
— Девочка-подросток была убита в старшей школе прошлой ночью, — шепчет мама, все ещё глядя в ужасе на телевизор. — Перерезано горло.
Сиерра смотрит в мою сторону с вопросом в глазах. Я чувствую себя так, будто мне снова шесть. Я не знаю как она узнала тогда, но она узнала.
И она знает сейчас.
Выражение ее лица вызывает такое же ужасное чувство вины, хотя в этот раз я ничего не сделала. От этого я чувствую себя ещё более виноватой.
Сиерра с заметной осторожностью наполняет свою чашку кофе. Она выходит из кухни, но прежде чем исчезнуть за дверью, кивает головой, приглашая меня присоединиться к ней.
Я остаюсь. У меня есть ещё пять ложек хлопьев на дне тарелки, и я медленно подношу их ко рту. Но я не могу отложить это надолго, потому скоро нужно ехать в школу.
Сиерра уже ждёт меня за дверью своей спальни.
— Вот почему ты вчера задавала вопросы, не так ли?
Не было никакого смысла отрицать это.
— Ты не сказала мне, что на самом деле видела это. Я предположила, что ты боролась, — хотя ее голос мягкий, я догадываюсь, что она злится. Злится, что я ей не доверяю? Возможно.
— Я боролась! — к моему ужасу, слезы стали подкатывать к глазам. Я не ожидала, что это случится так скоро. Я не была готова. — Я действительно боролась, — продолжаю я, теперь умоляя. — Это отличалось от всего, что я когда-либо испытывала. Я не могла остановить это.
Она смотрит на меня некоторое время, но затем ее взгляд становится теплее, и она говорит:
— Жаль, что ты не рассказала мне
— Почему? — спрашиваю я. Не со злостью, а скорее беспомощно. — Ты могла что-то сделать? — Ее челюсть напрягается, но я продолжаю. — Что было бы, если бы я рассказала тебе?
Сиерра смотрит в сторону кухни, откуда до сих пор слышны новости об убийстве. Она подступает ближе и кладёт руку мне на плечо.
— Шарлотта, жизнь Оракула очень одинока, нам повезло, что мы есть друг у друга. Пожалуйста, не отталкивай меня, потому что я возлагаю большие надежды на тебя. Я не думаю, что ты провалилась, такие вещи случаются. Но это значит, что настало время быть бдительнее.
Ее пристальный взгляд заставляет меня жутко нервничать, я достаю телефон и включаю время на основном экране.
— Мне нужно идти.
Одевшись, я захожу на кухню и забираю ключи из корзины рядом с задней дверью. Удивительно, но тихий звон отвлекает маму от сцены на экране.
— Куда ты идёшь? — спрашивает она довольно раздражённым тоном.
Я запутавшись смотрю на неё.
— В школу?
Ее волосы кажутся дикими вокруг лица, когда она качает головой.
— Ты не можешь пойти сегодня в школу.
— Почему нет? — слова срываются с моего языка прежде, чем я понимаю насколько они глупы. Конечно мама беспокоится о моей безопасности; девочку-подростка, которая училась в моем классе убили на территории школы.
Она не знает, что я в полной безопасности.
Это своего рода секрет среди Оракулов, мы все знаем когда мы умрем. Или как я не знаем, потому что это очень далеко в будущем. Чем более личное предсказание, тем труднее бороться. И нет ничего более личного, чем собственная смерть. Мне удалось выяснить это у Сиерры, когда я спросила ее почему она не пыталась предотвратить свою смерть в нашем общем видении, когда мне было шесть лет. Но потом она замолчала и больше ничего не сказала.
У меня никогда не было предсказаний о себе. Я уверена, что мое смерть будет в далёком-далёком будущем. Моем одиноком, чудаковатом будущем.
И это означает, что я в безопасности сегодня. Но мама этого не знает.
— Я знаю, что это ужасно, — говорю я, — но у меня тест по тригонометрии сегодня. Я должна идти.
Мама награждает меня сухим взглядом.
— У меня есть предчувствие, что тест отложат.
Такое ощущение, что она умеет управлять телевидением, и тишину между нами нарушает голос, объявляющий:
— В связи с тем, что старшая школа Уильяма Телля — это место преступления, которое ещё не было освобождено полицией, занятия были отменены. Директор Физерстоун надеется открыть кампус уже в понедельник, но до этого времени, пожалуйста держите ваших детей дома, где они будут в безопасности.
Отменили или нет, быстрая съёмка камерой показывает, что подростки Колдуотер, штат Оклахома, конечно же не дома. Футбольное поле окружено учениками и взрослыми, все в слезах, наблюдают из-за ярко-желтых барьеров полицейской ленты.
— Полиция до сих пор не обнародовала имя жертвы, — продолжает репортёр, привлекая мое внимание. — Только то, что это девушка подросток. — Она указывает на толпу людей, многие из них в телефонах. — Вы можете представить себе панику этих детей, как они звонят и пишут своим друзьям и с нетерпением ждут ответов. Для шестого канала, это… — но я пропускают слова мимо ушей, мне плевать как ее зовут.
Моим глаза прикованы к накрытому телу, которое сейчас погружают в машину скорой помощи. Они хорошо закрыли её лицо, но порыв холодного декабрьского ветра срывает ткань с одной ноги и бордовые балетки попадают в поле зрения.
За кадром раздаётся крик, будто в агонии, камера обращается в сторону ограждения и показывает высокую брюнетку осевшую на землю, в окружении других девушек.
Рейчел Барнетт. Лучшая подруга Бетани. Я видела ее вчера. Она сразу узнала кому принадлежат эти балетки. Рыдания сотрясают ее тело, а программа новостей увеличивает масштаб, вторгаясь в ее горе. Я не могу помочь, но чувствую себя невольным зрителем того, как Рейчел причитает и качает головой. Я даже не понимала, что плачу, пока не начала хватать ртом воздух.
Я ухожу из кухни, игнорируя маму, когда она меня окликает. Я закрываю дверь в спальню так быстро, как только могу. Моя комната кажется слишком тёмной даже при солнечном свете, проникающем через окно, поэтому я включаю свет и лампу рядом с кроватью в придачу. Скинув ботинки, я ныряю под одеяло, желая чтобы что-то настолько простое, как пушистое одеяло, помогло бы прогнать мороз внутри меня.
Я могла остановить это.
Нет, это не совсем правда. Я должна была остановить это. А я даже не пыталась. Хотя я и слышу в голове голос тёти, кричащий о том, что я поступила правильно, я чувствую себя ужасным человеком.
И что хуже всего, я ещё не решила, что можно сделать. Я думала, что у меня больше времени. Я собиралась найти решение в выходные. И теперь у меня не было выбора.
Я ничего не предприняла.
Не потому, что я решила ничего не делать, а потому что не приняла никакого решения. Эта мысль вызывает у меня отвращение. Хотела бы я, чтобы у меня никогда не было видений. Хотела бы я бороться сильнее. Учитывая, что я даже могла бороться сильнее. Память о том, как я чувствовала себя после предсказания заставляла меня сомневаться относительно него, но может быть было что-то, что я могла сделать.
Даже без видения, сама идея убийства казалась нереальной. Колдуотер — это место, где таких вещей просто не бывает. Мы не крошечный городок, тут десять или пятнадцать тысяч человек. Много фермеров, людей, которые здороваются в продуктовом магазине, хотя даже не знают, кто ты. Половина города постоянно ходит на школьный футбол по пятницам. Такого рода вещи.
Наши представления о преступлении ограничиваются тем, что пара людей напивается и устраивает «внутренние беспорядки» или может быть старшеклассник пытается украсть бутылку текилы на спор из винного магазина.
Не убийство людей. Не убийство детей.
Я должна была предупредить её. Я засовываю голову под одеяло в давно забытом инстинкте, а потом снова открываю, чтобы избежать темноты.
Вспышки света мелькают перед моими глазами, у меня ужасная мысль: может быть причиной того, что видение пробило мою оборону было то, что я должна была помочь ей и мне это не удалось.
Но что если бы я сделала что-то? Если бы я предупредила ее быть осторожнее, она могла бы взять с собой Рейчел. Тогда были бы мертвы два человека. И вторая смерть была бы полностью на моей совести.
Это не выбор между правильным и неправильным, это попытка предсказать между неправильным… и еще более неправильным.
Глава 5
Понедельник — сущий ад. Даже хуже, чем пытки, которые я устраивала себе на протяжении выходных. Перед школой огромная куча цветов, свечей и мягких игрушек. Не только от других учеников — но и от всех жителей. Чувство безопасности, которое пронизывало Колдуотер, исчезло.
Люди боятся. Грустно и страшно.
Телевизионные фургоны прибыли из Талсы. Я бы хотела думать, что это потому, что они им не всё равно — и это, безусловно, маска, которую они пытаются надеть, но они кажутся навязчивыми. Как незнакомые люди, посещающие исключительно семейные похороны. Я хочу прогнать их и сказать им, что это не их утрата.
Но я не могу. Я должна попытаться слиться с толпой, как будто я как и все удивлена как этим ужасным актом насилия. Что я такая же, как все, как и каждый ребенок, бесцельно слоняющийся сегодня в классах.
Стоя перед своим шкафчиком, я почти не замечаю Линдена. Конечно, он не привлекает к себе внимания. Возможно, он даже сознательно пытается избежать этого. Я притворяюсь, что перебираю вещи в моём, подглядывая за ним. Свет и искра на его лице и в походке, которые обычно выделяли его, исчезли. У него красные глаза. Он выглядит сломанным.
Я забыла, что он был другом Бетани. Я хочу подойти к нему, сказать что-то, чтобы облегчить этот ужасный взгляд. Мне больно видеть его таким.
Я, вероятно, не должна, но все равно.
Я приближаюсь к нему, не желая испортить в это и сделать всё ещё сложнее для него.
— Линден? — тихо говорю я. Он поворачивается, и на секунду он, похоже, слишком глубоко в своём горе, чтобы даже узнать меня. Затем его лицо смягчается.
— Шарлотта. Я тебя не заметил.
— Ничего.
Мы оба молчали в течение нескольких секунд.
— Мне очень жаль Бетани, — и почему-то просто из-за того, что я произнесла эти слова, мне стало лучше. — Я знаю, что она была твоим другом, — добавляю я бормоча.
Он резко кивает.
— Если я могу… если тебе когда-нибудь понадобится, не знаю, кто-то, чтобы поговорить или что-то в этом роде, — сказала я, наполовину стыдясь своих слов.
Он смотрит на меня несколько долгих секунд, прежде чем, его рот изогнулся в подобии улыбки.
— Это очень мило с твоей стороны. Я, — он сомневается, и на мгновение я думаю, что он собирается сказать что-то значимое. — Я запомню твоё предложение. Спасибо, — говорит он, а затем он слегка машет рукой, вместо того, чтобы попрощаться.
Я наблюдаю, как он идет с болью в сердце. Каким-то образом, видя, что Линдену больно, это ещё больше ухудшает моё раскаяние.
Он не появляется в хоре.
Когда я выхожу из школы, я знаю, что должна спешить домой. Мой дом стоит буквально в поле зрения передних ворот школы, и, хотя я наконец убедила маму разрешить мне идти в школу утром, она вышла к крыльцу и наблюдала за мной всю дорогу.
Она будет волноваться, пока я не переступлю через порог.
Но мне нужно несколько минут.
Я скольжу по истертой металлической двери своего шкафчика, спиной сползая вниз, пока мой зад не касается пола. Я растираю виски. Я весь день была, как в тумане, и теперь голова кажется набитой ватой.
О нет. Мои глаза открываются.
— Я такая глупая, — бормочу я про себя. Я была настолько отвлечена своей собственной виной и болью, что не заметила ощущений. Самое последнее, что я хочу сделать прямо сейчас — это сразиться с другим предсказанием; это тяжелее, когда я чувствую эмоциональную уязвимость.
И есть что-то ещё. Что-то новое: страх. После ужаса последнего видения крошечный комок стиснул мне живот, о мысли про то, что могу снова проиграть. Увидеть что-то подобное снова.
Я задаюсь вопросом, смогу ли я дойти до дома и зайти в спальню, прежде чем оно настигнет меня, но даже если видения в моей голове ещё не начались, я подозреваю, что мама не позволит мне пройти мимо неё без по крайней мере пяти минут разговора. Она не смогла сосредоточиться ни на чём, кроме Бетани, все выходные.
Хорошо, это должно произойти здесь, в коридоре. Я постараюсь справиться с этим. Я смогу сделать это.
По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что кто-то будет смотреть на меня насмехаясь. Сегодня никто не работает. Я прижимаю колени ко лбу и пристально смотрю на напольную плитку, представляя чёрный занавес. Приготовившись, чтобы удержать его там, как Сиерра научила меня.
Дикая буря срывает её.
Только не опять! У меня в голове, я хватаюсь за черноту, и всего на секунду воображаемый занавес скользит на место, и я думаю, что выиграла.
Возможно, я даже могла бы выиграть, если бы не была так истощена. Но последних частиц моей силы воли недостаточно, когда пальцы добираются вперёд и снова срывают занавес, и те же тиски, как и на прошлой неделе сжимают мой череп, пока мне не захочется кричать в агонии.
Я не могу установить достаточно сильный барьер, чтобы заблокировать его, а затем пальцы вникают в мой разум, захватывая, и я лечу в реку. Затем падаю. Падаю.
Тьма уходит, оставляя меня в странной серости.
Идёт снег. Это густые, тяжелые хлопья, которые падают беззвучно, и я чувствую, что одеяло укутывает землю. Моё зрение чувствует облегчение. В этом году ещё не было снега. Что бы я ни собиралась увидеть, хорошее или плохое, у меня должно было быть время. Не так, как с Бетани.
Поскольку видение заставляет мои ноги идти, я снова сопротивляюсь. Я борюсь изо всех сил, которые у меня остались. Не из-за Сиерры или правил.
Потому что я в ужасе.
Я никогда не боялась того, что может меня ожидать. Я знаю, какое сильное видение может прийти, и я больше никогда не хочу видеть ничего подобного.
Но мои ноги продолжают шагать по глубокому снегу. Передо мной большая темная тень. Не человек, вещь. Когда я подошла ближе, мне показалось, что это пикап. Он стоит на грунтовой дороге, но нет уличных фонарей. Небо в тучах, поэтому я не могу сказать, в какой фазе луна — это было бы полезно. Возможно, я могла бы это увидеть. Чистый лунный свет и отдалённые огни из города отражают кипельно-белый снег и вздымающиеся облака над головой, придавая ночному воздуху странное оранжевое свечение, которое бывает приходит во время такого густого, тихого снегопада.
Дверь машины открывается, и я не вижу никого внутри. Но есть что-то… Я задыхаюсь, когда понимаю, что тёмное пятно, которое я вижу на противоположной стороне лобового стекла — это кровь. Огромные пятна крови, украшающие паутину из трещин на стекле.
Я с трудом сглатываю, ужас съедает меня изнутри, но я не могу остановить свои ноги, которые несут меня к машине, а шея сама вытягивается, чтобы заглянуть в открытую дверь. Хоть я и зажмуриваюсь, только мои физические веки закрываются.
Мои глаза в предсказании должны видеть.
Он лежит на скамейке лицом вниз, в руке телефон. Я подозреваю, он пытался позвать на помощь. Я стараюсь не видеть остальных, но желчь поднимается комом в горле, когда я подавляю рыдания и рассматриваю детали. На этот раз это огнестрельные ранение, а не нож. Один, два, три, четыре, пять из них за спиной и огромное отверстие в черепе, при виде которого меня шатает. Каждая рана — это зияющая дыра в его коже, которую видно через пальто. Пять глубоких отверстий, покрытых ещё влажной кровью, черной и блестящей.
Его голова… Я с трудом фокусирую взгляд. Это слишком сложно. Его волосы усыпаны кусочками костей и мелких ошметков, которые, я уверена, должны быть внутри черепа. Пуля, должно быть, сделала это, а затем продолжила путь через лобовое стекло в пассажирской двери, оставив кровавую дыру, которую я увидела сначала.
У него не было шанса. Я с трудом сглатываю и напоминаю себе наблюдать. Я должна быть достаточно храброй, чтобы видеть весь этот ужас, чтобы понять, где он, кто он. Я не могу сдвинуть ноги туда, куда хочу, чтобы они унесли меня, но если я поверну шею, то увижу немного лучше. Я заставляю себя заглянуть сквозь кровавое месиво его волос и попытаться разобрать его профиль в тусклом свете.
Я закрываю рот руками. Это один из басов в нашем хоровом хоре. Второй год старшей школы, младше меня.
Мэтью. Мэтью Филпс. В прошлом году он был со мной в одном классе по рисованию.
Когда мои кулаки сжались, я обернулась, пытаясь рассмотреть всё вокруг. Я не знаю, смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы спасти его, но понять, где мы находимся — это безусловно первый шаг. Колдуотер — довольно обширное поселение с лесом в западной части города. Я думаю, где мы сейчас как раз там. Я окружена голыми, веретенообразными деревьями, но я не неизвестно где. Немного в стороне от асфальтированной дороги. Видна горстка домов богатых людей, стоящих на том, что выдают в Оклахоме за горы, и к ним нет асфальтированных подъездов. Может быть, там и живёт Мэтью.
Может быть, он просто ехал домой. И какой-то парень спросил у него дорогу. Затем он повернулся спиной и… Я не знаю. Я смотрю на деревья, когда видение начинает темнеть, я заставляю себя смотреть, запоминать, и оно исчезает.
Я должна выяснить, где это. И что более важно: когда. Мне все равно, что думает Сиерра, я должна что-то сделать. Я не уверена, что моя совесть сможет справиться с ещё одной катастрофой. Не что-то, что более кровавое и жестокое, чем смерть Бетани.
Школьный коридор медленно входит в фокус, и я начинаю дрожать. Я, съежившись, кутаюсь в пальто. Мне нужно несколько минут, прежде чем у меня хватит сил встать. Это видение было ещё сложнее для меня, чем последнее, и мои ноги всё еще дрожат. С Бетани я чувствовала себя как после жестокой тренировки, сегодня я чувствую себя избитой. Синяки с головы до ног.
Я ковыляю домой, и, конечно же, мамина инвалидная коляска стоит на крыльце, и она укутана в самое тёплое свое пальто, и смотрит на экран телефона.
— Вот и ты! — говорит она, протягивая мне руку.
— Прости пожалуйста, — говорю я, сжимая её ладонь, прежде чем везу её в теплый дом и по коридору к кабинету. — У нас было собрание хора после школы, — легко вру я, — и я подумала, что это будет пять минут, но оно всё шло и шло. Надо было тебе написать.
Она натянуто улыбается.
— Да, надо было. Но главное, что ты сейчас здесь, и ты в безопасности.