– Это я написал, – сказал Сашка, тронув камень носком сапога и снимая пилотку. – Я похоронил и я написал… В блиндаже пулемёт стоял, – он махнул рукой в сторону видной просеки, – а вон там фрицевская пехота шла… Ну они и дали… Потом у них патроны кончились, они фрицев ближе подпустили, вышли и гранатами… – он вздохнул. – Я ни как их зовут не знаю, ничего. Один молодой совсем, двое мужики лет по тридцать… вот и всё.
– Медальоны не забрал? – спросил Витька, тоже снимая фуражку. [Медальоном в Красной Армии называлась пластмассовая трубочка, в которую вкладывался листок бумаги с данными бойца. Медальон зашивался в специальный кармашек гимнастёрки. ]
– Я не знал тогда про них, про медальоны…
– Ладно… – лейтенант кивнул. – Спите спокойно, товарищи. Мы за вас отомстим…
«Господи, – подумал я, – я знаю, Ты велел прощать, я верую в Тебя, я чту Твои заповеди… Прости меня, я повторю: мы отомстим за них, и за остальных – мы отомстим… Пусть на мне будет грех, но я не прощу всего, что видел тут, не брошу своих друзей, я буду мстить…»
Ребята ушли за кусты, а я перекрестился, глядя на могилу…
…Под вечер пошёл дождь, протекли остатки крыши, и мне вообразилось, что я всё ещё в другой сожжённой деревне, и всё, связанное с отрядом, мне приснилось. Открыв глаза, я увидел Юльку и долго не мог сообразить, кто это. По обваленным ступенькам бежали ручейки, штанина у меня промокла. К дождю примешивались ещё какие‑то звуки, я моргал, зевал, а потом почти вскочил:
– Немцы!.. – я осекся и начал всех трясти по очереди: – Немцы, вставайте же…
– Не ори, – прошептал Витёк, – я не сплю уже. Тихо. Они на вырубке… Можешь в амбразуру глянуть.
Я осторожно подобрался к амбразуре. Немцы в самом деле разгуливали по вырубке. Вернее – как разгуливали? Видно было, что им мокро, тошно и очень не хочется тут находиться. Под дождём их чёрные клеёнчатые плащи отливали серебром в последнем дневном свете. Они грузили – сами, надо же – в кузов здоровенного «бюссинга» берёзовые хлысты.
– Дрова запасают, – сказал я и перевёл дух. – Блин, перепугался я…
– Какой блин? – сонно спросила Юлька.
– Присловье такое… – отозвался я. – Есть будем?
– Будем, – усмехнулся Виктор. – Поедим и пойдём. Нам ещё насчёт «Взрыва» и «Стрелков» нужно выяснить… да и с нашими с Большой Земли неплохо бы повидаться.
– Связь же есть, зачем их искать? – Сашка сел.
– Связь связью, а лишние контакты не помешают…
– Двое сюда идут, – Женька, тоже заглянувший в амбразуру, отшатнулся.
– Тихо, – Виктор достал финку. Мы рассосались по стенкам и замерли, тоже обнажив клинки.
Немцы прошли совсем близко. Через вход я видел, как они постояли у начала тропинки в лес, вроде бы мочились и о чём‑то переговаривались. Винтовки висели за плечами стволами вверх… и я увидел, что пальцы Сашки на рукоятке финки побелели, а глаза замерцали, как разлитая ртуть. Но он, конечно, сдержался, и немцы вернулись обратно на просеку, снова прошагав мимо блиндажа.
– Паршивая погода, – сказала Юлька. – В лесу в дождь всё шепчет. Ничего не услышишь. В дождь надо на месте сидеть.
– Ну, мы на месте сидеть не можем, – возразил Виктор, – нам так и так не миновать идти…
– Уехали, – оповестил Женька. Это мы и сами слышали – «бюссинг» зарычал, и этот звук уплыл куда‑то по просеке. Сашка потянулся:
– Давайте есть, что ли…
Порции были – всего ничего, конечно, но мы не спешили. Никому не хотелось вылезать под дождь. Все надеялись, что, пока мы поедим, дождь как‑нибудь сам собой кончится. Глупо, конечно. Природе плевать на человеческие проблемы. Я это давно понял, а уж сейчас убедился в этом окончательно. Всем, кто желает «единения с природой», я хочу напомнить, что такая ерунда, как крем от комаров – достижение цивилизации, а без него эти мелкие пакостники в лесу достанут вас даже в дождь. Хорошо ещё, что май, а не октябрь… хотя – мне‑то предстоит тут и октябрь увидеть. А вот интересно – что мне дальше делать? Ну, буду в партизанах где‑то до сорок четвёртого. Будет мне семнадцать. Запишусь добровольцем в армию… А что, если в армии и остаться? Довоюю, если не убьют, конечно. Раз я с оккупированной территории, то скажусь – мол, ни родни, ни документов. Выправят новые… В то, что меня бросятся сажать в лагерь, как‑то не верилось. Я читал документы в одном сборнике, там указывалось, что из четырёх миллионов наших пленных, побывавших у немцев, погибло около двух с половиной миллионов, примерно сто пятьдесят тысяч сбежали на Запад после войны, а из вернувшихся где‑то миллиона четырёхсот тысяч в лагеря попали только сто двадцать тысяч человек. И в основном правда те, кто сотрудничал с гитлеровцами. Просто по телику это раздувают, вот и кажется, что в лагеря сажали просто за то, что побывал в плену или под оккупантами… Останусь в армии. Попробую поступить в училище на офицера. И буду себе пенсию выслуживать. Вот только тяжеловато будет жить, зная, чем всё это кончится – с Союзом и вообще… На Юльке женюсь, детей назаводим, штук пять. Если она согласится… Должна согласиться, они тут всё ещё считают, что много детей – это хорошо… Развести бы её снова на поцелуи, только так, чтобы по морде не схлопотать… или даже на что‑то большее подбить.
– Ты что, уснул, Борька? – услышал я шёпот Сашки, и он хлопнул меня по плечу. Я встрепенулся.
Мы шагали и шагали себе по лесу – Сашка, я, Юлька, Женька и Виктор. И сейчас Сашка, остановившись, подождал меня и улыбался. Совсем стемнело, небо в тучах, но его улыбка светилась в ночи, как маяк и мне вдруг стало за него обидно. Хороший друг. Может быть, даже лучше Вальки – тот, по крайней мере, меня не откапывал из могилы. И вот…
– Не, я задумался, – покачал я головой. И шепнул: – Сань, тебе Юлька нравится?
– Ты, я вижу, сильно задумался, – он перестал улыбаться. – Скажи Виктору, что мы подходим к оврагу, про который он говорил…
…Овраг уходил, как мне показалось, в глубины земли, но потом, когда сырые стены почти смыкались наверху, он вдруг словно бы распахивался – и мы оказались на дне котловины, похожей на стакан. Наверху над ней почти смыкались кроны деревьев. Наверное, сюда и сильный дождь не попал бы… Было совсем темно, но глаза привыкли к мраку, и я различал остатки разрушенных шалашей, какие‑то деревянные конструкции, ещё что‑то. Виктор поворошил ногой – звякнули гильзы. Он сказал тихо:
– Ну, вот и «Стрелки»… Вот почему про них ничего не слышно… И до них егеря добрались… Говорили же Чусовому: зажмут тебя в твоём «стакане» (я удивился, до чего точно угадал!)… А он всё: «Пусть найдут сначала, немцы – они в лесу слепые!» Не очень‑то и слепые…
– Мы сюда шли? – спросил я. Вместо лейтенанта ответила Юлька:
– Да… Тут отряд «Стрелки» базировался… ещё недавно… Может, они ушли, Вить?
– Не ушли, – сказал откуда‑то сбоку Женька…
…Не меньше двадцати трупов – безоружных и уже сильно разложившихся, странно, что мы не почуяли запаха сразу – лежали навалом в ручьевой промоине за лагерем, под самой «стенкой стакана». Рассматривать их подробней ни у кого, конечно, желания не было. И так всё становилось ясным.
– Значит, «Ленинцы» целы… и надо ещё «Взрыв» найти, – сказал Виктор. – И будет три отряда… Зря Мухарев в Белебелку ушёл, раздавят немцы Белебелку рано или поздно… А в конце прошлого года было больше двадцати отрядов…
Голос нашего командира был усталым и тусклым, как дождь. И я сказал:
– Ладно тебе. Ничего не кончено ещё. Всё только начинается…
Дождь шёл всю ночь и весь следующий день. Мы вымокли до такой степени, что это уже перестало причинять какие‑то особенные неудобства. Другое дело – я не представлял себе, какие буреломные чащи есть на Псковщине! К нашему времени их свели, наверняка. А тут – прежде чем заночевать, мы еле ползли завалами, где и волки, наверное, не живут. И спать завалились в какую‑то берлогу под валежником. Я до такой степени устал, что не помню, как уснул и как спал, честное слово.
Вечер был серый и тёмный, только где‑то далеко на западе за деревьями горела красная полоска. Похоже было, что ночью дождь всё‑таки прекратится. Когда мы поднялись, Виктор уже был на ногах и вертел в пальцах кусочек фольги.
– Это что? – поинтересовался я, перешнуровывая ботинки.
– Ничего хорошего, – ответил лейтенант, складывая фольгу и убирая её в карман гимнастёрки. – Обёртка от немецкого шоколада, нашёл тут. Случайно. Её запихнули в мох, но неглубоко. Похоже, не мы первые облюбовали этот бурелом…
– Не факт, что это немцы, – возразил Женька.
– Не факт, – согласился Виктор. – Вообще ничего не факт, кроме этой фольги… Ну что ж, надо идти. Тут недалеко Вяхири, а там…
Он не договорил, но тут всё было ясно…
…Понятие «недалеко» у русских означает некую субьективную величину, воспринимаемую каждым индивидуумом на свой неповторимый лад. Поэтому если говорят «недалеко» – не надо рассчитывать, что цель путешествия вырастет перед вами через пять минут. Насчёт получаса тоже не стоит обольщаться.
Хорошо было уже и то, что лес стал «покультурнее». Мы шагали, растянувшись длинной цепью, по заросшей и изрядно замусоренной прогалине. Дождь всё ещё шёл, но на небе вдали появилась в тучах прогалина, и она отчётливо расширялась.
Порядок движения был прежний, поэтому я немного удивился, когда Сашка остановился и подождал меня.
– Что случилось? – спросил я, останавливаясь рядом.
– А сам посмотри, – он повёл рукой.
Я огляделся. Первые секунды не мог понять, в чём дело, хотя в темноте видел неплохо…а потом заметил, что лесной мусор – валежник, хворост, павшие стволы – старательно расчищен. Но не унесён, а убран в стороны. Кто‑то очень постарался расчистить место.
– Расчищена прогалина, – сказал Сашка, обращаясь уже к Виктору. Тот потёр лоб и приказал:
– Посмотрите, тут нет следов от костров? От нескольких?
Мы рассыпались по прогалине и, несмотря на темноту, вскоре нашли кострища – они шли в шахматном порядке по краям прогалины, четыре справа и четыре слева. Виктор хмыкнул и сорвал хвоинку.
– Всё ясно, – сказал он, жуя иголку. – Посадочная полоса.
– Костры жгли позавчера, – сообщил Сашка, вытирая испачканную пеплом руку о траву. – А вообще жгли не один раз, раза четыре, не меньше. Это «Взрыв»?
– Или та группа с Большой Земли, – кивнул Виктор. – Но самое скверное – что фольга тут, рядом… Как бы не егеря выследили этот аэродром…
– Может быть, подождём хозяев? – предложил я.
– А если они придут через неделю? – возразил Виктор.
– А ты найдёшь их быстрее?
Наш командир глубоко задумался. Пока он думал, в небе, всё ещё сеящем дождь, послышался звук самолёта. На мгновение мне вообразилось, что это – наш, с Большой Земли. Но потом я допёр, что раз нет костров, значит нет и нашего, а просто опять немцы патрулируют воздух. В общем‑то ночью это даже логичнее – любой огонёк сверху заметен… Эх, вот бы сейчас зенитную ракету…
– Я и… и Юля с Женькой идём в Вяхири, – решил наконец Виктор. – Вы маскируетесь тут и ждёте нашего возвращения или прихода… кого угодно. В случае прихода действовать по обстановке… Ты чего хихикаешь, Борька?!
– Да так… ничего… – я не стал объяснять, что мне представялется при слове «приход» и как в случае него действуют в моём времени. – Прошу прощенья, товарищ лейтенант…
– Так. Если в течение двух суток ни мы не вернёмся, ни кто‑нибудь не придёт – продолжайте поиск отряда «Взрыв». Старший… Сашка. Приказ ясен?
– Так точно, – отозался Сашка. Я кивнул:
– Так точно.
– Всё, мы пошли.
И они в самом деле пошли – растаяли на прогалине. Мы ещё постояли, потом Сашка тихонько вздохнул и сказал:
– Пошли маскироваться…
…Солнышко уже припекало, а барахло на нас всё ещё было мокрое. Сашка спал – пришла его очередь. По щеке у него полз муравей, нижняя губа оттопырилась и повлажнела, ресницы вздрагивали. Я вытер влагу со ствола ЭмПи и по‑думал, что Юльке, наверное, больше нравится Сашка. Может, она меня и так распёрла‑то потому, что он ей уже на самом деле нравится. Он сильней, чем я (ну, если чисто физически) и опытней в лесу. Да и вообще – ближе, наверное, они же оба сельские…
Самолёт опять пролетел – на этот раз его было видно, бипланчик, даже голову пилота различить можно и значки на крыльях и корпусе. Интересно – один и тот же или разные?.. Горючку жгут… а с горючкой у немцев проблемки, на синтетике летают или на румынском бензинчике. Вот бы хранилище рвануть где‑нигде. Надо будет подкинуть идею… И отговорить рвать рельсы. Я помнил, что «АСК» нам как‑то объяснял, что подрыв рельсов был одной из основных ошибок наших партизан – тратили взрывчатку, а рельсов у немцев было полно и менять их они наловчились мгновенно. Рвать надо мосты и паровозы, в смысле эти – сами локомотивы.
Сашка завозился молча, я поглядел на него и совершенно определённо понял по нескольким признакам сразу, что ему снятся девчонки. Ага, несгибаемый комсомолец‑доброволец, берёт природа‑матушка своё… Хотя ты не комсомолец и даже не пионер…
Я зевнул. Хотелось есть и высушиться. Но было и ещё что‑то такое… я повёл плечами и вдруг совершенно отчётливо понял: сюда идут люди. Знание было абсолютно определённым и отчётливым. Они приближались с той стороны прогалины, их было довольно много и они шли скрытно.
Я коснулся плеча Сашки. Тот проснулся молниеносно, посмотрел на меня чистыми от сна глазами и поднял брови. Я прижался губами к его уху и шепнул:
– Люди. С той стороны. Много.
Он не стал ничего спрашивать – просто откатился в сторону немного и, выставив ППШ, принял классическую позицию для стрельбы. Я тоже устроил удобнее ЭмПи. Мне почему‑то казалось, что это не немцы. Сашка напряжённо вглядывался в кусты на той стороне, потом повернул ко мне голову и показал пять пальцев, потом ещё два. Семеро…
На прогалину вышел человек – в гражданском, с винтовкой наперевес. Застыл – и вдруг прыгнул обратно, а не меньше чем из пяти мест с той стороны ударили выстрелы. На нас посыпались ливнем срезанные веточки и листья.
– Свои!!! – заорал Сашка, вжимаясь в землю. Я делал то же – не стрелять же в ответ. – Да вы чего, охренели?! Свои!!!
Пальбу как отрезало, но вместо этого послышался сиплый голос:
– Какие такие свои?! Бывают свои свои, а бывают и навовсе чужие… Вы из каковских?!
– Свои, я же говорю! – повторил Сашка. А я подумал, что это могут быть и полицаи… или нет, полицаи носят форму… В кустах напротив помолчали, потом голос помоложе спросил:
– А как звали пастуха из «Весёлых ребят»?
– Костя! – гаркнул Сашка. – Утёсов его играл! Леонид! Довольны?!
– А может, ты полицай?
– Я выхожу! – крикнул Сашка, вешая ППШ за спину.
– Погоди, не надо… – начал я, но Сашка уже выбрался на прогалину и встал, раскинув руки. С той стороны сказали:
– Это. Кажись свой правда… – и первый голос поинтересовался:
– Ты чей, паря?
– Отряд «Смерч», слышали? – Сашка опустил руки, но в мою сторону посмотрел предостерегающе: не выходи пока! – А вы из «Взрыва»? Если да, то мы вас и ищем.
Ответом было молчание, но на прогалину начали осторожно выходить вооружённые люди. Среди них был один в маскхалате, кожаном шлеме, с необычным ППШ – оснащённым складным прикладом. Остальные – в гражданском или полувоенном, как и у нас в отряде.
– Кажется, поиски окончены, – пробормотал я. – Может, теперь высушусь?
В общем‑то, наше возвращение в отряд можно было назвать успешным. Мы восстановили связь с двумя партизанскими отрядами, к одному из которых присоединилась разведывательно‑диверсионная группа разведуправления Генерального Штаба, заброшенная в немецкий тыл. С нами пришли представители обоих отрядов – чтобы договориться об организации нового аэродрома, так как ВПП на просеке решено было считать «засвеченной» и больше ею не пользоваться.
За время нашего отсутствия к отряду присоединилось ещё человек двадцать, в том числе – группа из восьми окруженцев, в числе которых было два офицера. Военные были из состава 2‑й ударной и иначе как с матом о своём командовании не отзывались – генерал Власов затащил армию в «мешок» и немцы этим уже начали пользоваться. Но наш‑то отряд вырос, да так, что решено было организовать ещё два взвода. И это самым необычным способом сказалось на нашей судьбе.
Я проводил обычную тренировку по рукопашному бою, когда появился Виктор и поломал это дело, сказав, что ему надо с нами поговорить. К этому времени кроме Ромки в отряде появилось ещё двое младших пацанов и девчонка, и они переселились от нас в новую землянку, так что у нас стало пустовато. Рассевшись на нарах, мы приготовились слушать лейтенанта.
– Отделение разведки решено укрупнить до десяти человек, – начал он, крутя на столе коптилку.
– Отлично, – подал голос Сашка. Виктор коротко на него взглянул и вздохнул:
– Да… А меня переводят командовать четвёртым взводом. Как офицера…
– Не понял? – лежавший в рост Женька сел. – А нами кто будет командовать?
– Сашка, – кивнул на него Виктор.
Сашка вытаращился и приоткрыл рот:
– Я‑а?!
– Так командир и начальник штаба решили, – развёл руками Виктор.
– Но… но я‑то почему?! – Сашка встал и заморгал. – Я же…Почему не Борька?!
– Ага, сейчас, – проворчал я, – нужно мне это, как комару клизма…
– Да я Борьку и предлагал, – признался Виктор. – Капитан Хокканен возразил.
– Почему? – уточнила Юлька. Виктор пожал плечами.
– В общем так. Я отправляюсь на команду четвёртым взводом, а вам, боец Казьмин, предстоит взять на себя командование отделением разведки.
– Не было печали, – подытожил Сашка. Он даже слегка осунулся. – Как я командовать‑то буду?!
– Да просто, – я приобнял его за плечи. – Ты скажешь – мы выполним. А кто заартачится – тому в грызло…
…Что сказать о самом нашем партизанском отряде?
Да ничего. Он очень мало походил на партизанские отряды из кино и книжек. Ну, вернее, не очень мало – если подумать, общего было ого‑го. Люди собрались, чтобы бороться с врагом, все были уверены в необходимости этой борьбы и неизбежности победы. Как в кино. И вообще временами я узнавал киношные типажи. Но были вещи до такой степени вопиющие, что сходство пропадало.
Например то, как тут матерились. Ну, я понимаю, что в кино этого не покажешь. Кто помоложе, кстати, ругались меньше, и пожилые люди – тоже. А вот мужики средних лет могли запустить так, что ой. А кое‑кто вообще использовал нормальные слова для связки матерных, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей, ни на командование.
Нередко дрались – правда, никогда не использовали оружия. просто – то ли от нечего делать, то ли вспоминая какие‑то свои обиды. Много бездельничали – не вообще, а в военном отношении. Солдат на фронте воюет всегда, а тут между операциями было много свободного времени, и всё его заполнить чем‑то бы‑ло просто невозможно, хотя даже строевой заставляли заниматься, да и вообще дисциплина была вполне на высоте.
А бабы?! Это тоже не для кино, но вы подумайте сами: в отряде женщин всяко меньше, чем мужчин. Если эту проблему не решить, то появится так называемый вынужденный гомосексуализм – рано или поздно, но появится. Щенки вроде нас могли ещё заниматься онанизмом, а взрослые мужики? В таком случае никакая идеология не помеха – взгляды обязательно начнут обращаться на тех, кто помоложе, а если есть мальчишки, то им вообще ой. Вот и приходилось Мефодию Алексеевичу, сокрушённо качая головой, записывать в документах вещи вроде: «Отпущены (полные данные) на (указан срок) в (указан населённый пункт) для отправления естественной потребности в женском поле.» Меня до такой степени потрясала дремучая безыскусность этой фразы, что я даже смеяться не мог (мне представлялось огромное поле, на котором зреют женщины на разный вкус!). Илмари Ахтович зеленел (он, по‑моему, в военных целях просто кастрировал бы всех бойцов, и его можно было понять – достаточно было егерям выследить таких «отпускников» – и…), но сделать ничего не мог. Сам Мефодий Алексеевич, по‑моему, жил с тётей Фросей…
А самогон?! Его гнали вполне официально – для медицинских целей и дезинфекции, но шёл он не только на это…
Вообще, короче, было много такого житейского, что не укладывается в рамки представлений о Борцах За Родину И Счастливое Будущее Детей. Может быть, это и неприятно. Но куда деваться? А сами «дети»?! В нашей землянке не было ни одного старше шестнадцати. Один скаут. Комсомолка. Шестеро пионеров. Двое беспартийных‑сочувствующих. Но! Командует именно беспартийный. Раз. Два – матом ругались и дрались и тут. Я уж не говорю, что любой психолог, раскрой перед ним душу кто‑нибудь из нас, схватился бы за голову и назначил бы полугодовой курс лечения в помещении с мягкими стенами. «Я его – пырьс, а он в штаны надул и пищит: „О, битте, битте, найн!“ – а из самого кишки лезут…» «А помнишь, как мы старосту вешали?..» И так далее.
Да, отделение разведки выросло до десяти человек. Желающих стать ра‑зведчиками было больше (чуть ли не вся молодёжь и немало взрослых бойцов; уж не знаю, что тут играло большую роль – боевой порыв или просто желание не так часто заниматься тягомотными хозяйственными делами, караулами и прочим). Сашка сам отбирал людей, и я поразился тому, как он умеет это делать. Похоже, он обладал не только общим для всех подростков умением «навскидку» определять характер человека, но и вполне взрослой крестьянской сметкой.
Братьев и сестру Корбут он хорошо знал, оказывается, по довоенной жизни. Зинка у нас оказалась самой старшей – именно она была комсомолкой и она же не расставалась со снайперской винтовкой. Я сперва думал – понты… но только сперва. Димка – тоже не пионер, потому что не скрывал своей веры в бога – стал у нас пулемётчиком; командир выделил отделению трофейную чешскую «зброёвку». Младшего из Корбутов звали Гришка и он сам сочинял и пел похабные (в том числе и антирелигиозные, но чудовищно смешные!) частушки. Просто поразительно, как в одной семье могли вырасти такие разные дети.
Максим Самохин чем‑то напоминал мне меня самого. Смешно, но это так – а главное, я не мог понять, чем именно. Ещё были двое Олегов – Кирычев и Панаев. Все в лесу чувствовали себя, как дома, умели хорошо стрелять и имели к фрицам личные счёты.
Но что поразительно – меня просто удивляло, насколько разнообразны были интересы этих ребят. Они не знали, конечно, многого из того, что знал я, но это просто потому, что в их времени не было вещей, о которых я знал. А вот широчайший кругозор (на любую тему, за что ни возьмись, у них имелось своё мнение и неплохой набор знаний!) и невероятная любознательность (узнавать новое им доставляло искреннее удовольствие!), упорство в любом деле и спокойная храбрость в этих отношениях ставили их на голову выше ребят из нашей дружины (а мы в тех же отношениях были на две головы выше обычных наших ровесников!) Я даже терялся временами – куда всё это делось?! Если бы такие мальчишки в достаточном количестве имелись в нашем времени – они без взрослых замирили бы Чечню, отвоевали Крым, начистили рыло штатовцам и подняли бы ВВП в десять раз за год. Они родились и выросли при Советской Власти… И, глядя на них, я серьёзно усомнился в том, чему меня учили на уроках истории – про Сталина и про тоталитаризм… Может ли быть плохой власть, которой зачем‑то нужны такие люди? Ведь не сами они такими стали – их такими во‑спитали! А если наша власть воспитывает нас на «Фабрике Звёзд», «Доме‑2», игровых автоматах, пивных фестивалях и канале МТV – выходит, и это кому‑то нужно?! Но дальше думать было жутковато, если честно…
А ведь внешне и вообще – они мало чем от нас отличаются, эти ребята, с которыми я делил землянку. Забавляясь, я искал чисто внешние аналогии… и вдруг понимал, что Сашка, например, довольно сильно похож на Сашку Головина, героя нескольких «Ералашей» и нового фильма «Кадеты», который я смотрел перед самым своим «отлётом». У Юльки что‑то общее с одной девчонкой из параллельного, с которой я пару раз целовался. И другие, если присмотреться, кое‑что мысленно убрать, кое‑что дорисовать, похожи не на того, так на друго‑го моего знакомого, очного или заочного… Может быть, мы и внутренне не так уж отличаемся от этих, из сорок второго – только поскреби?.. Не знаю. Так я ни до чего и не додумался, хотя времени было немало для раздумий – разведка не особо оказалась загружена работой, хотя до конца мая отряд провёл почти дюжину диверсий на железной дороге, пустив под откос три эшелона и взорвав два моста. (Когда я высказал свою идею насчёт ненужности подрыва рельсов, то со мной быстро согласились.)
У меня, впрочем, было ещё дело – я работал радистом. Хокканен взял с меня подписку о неразглашении и время от времени я отправлялся в командирскую землянку и занимался то вполне понятными, то совершенно неудобоваримыми делами вроде передачи бесконечно‑утомительных групп цифр. Дела на фронтах шли плохо – это я тоже узнавал из радиопередач. Немцы прорвались на Кавказ и к Сталинграду, штурмовали Севастополь. Нами они тоже, кстати, начали нехорошо интересоваться. Три взаимодействующих партизанских отряда – это почти триста человек. И нашуметь они могут так, что ого. По сведениям оживившихся в окрестных сёлах наших агентов враг активизировал разведку, несколько раз прочёсывал лес (но достаточно тупо) и раза два бомбил казавшиеся подозрительными места всё с тех же бипланов. Ясно было, что рано или поздно они возьмутся за нас всерьёз.
Ну что ж. В конце концов, это означало всего лишь, что нашим на фронте будет ещё чуть‑чуть полегче.
Юлька учила нас метать ножи. Учила уже довольно давно, мы устали и в сущности учиться‑то продолжал только я… да и то потому, что мне обалденно приятно было находиться рядом с Юлькой и прикасаться к ней… а когда она прикасалась ко мне – было ещё круче. Сашка вообще отсутствовал. Летний денёк – во, солнышко припекало. Макс Самохин напевал – негромко, но приятно:
Барон фон дер Шик покушать русский шпик
Давно собирался и мечтал.
Любил он очень шик, стесняться не привык,
Заранее о подвигах кричал.
Орал по радио,
Что в Лениграде он,
Как на параде он –
И ест он шпик.
Что ест он и пьёт,
А шпик подаёт
Под клюквою развесистой мужик…
Барон фон дер Шик забыл про русский штык –
А штык бить баронов не отвык.
И бравый фон дер Шик попал на русский штык –
Не русский, а немецкий вышел шпик.
Мундир без хлястика,
Пробита свастика –
А ну‑ка – влазьте‑ка
На русский штык!..
– Уфф, устала, – призналась Юлька, – всю руку отмотала… Борьк, а может, ты чего споёшь? – она повернулась к новеньким. – Он такие песни знает… – Юлька покрутила пальцами в воздухе. – Странные, но… в общем, короче, сами услышите.
– Ладно, – кивнул я, бросая финку последний раз и усаживаясь на бревно. –
Гитару мне… чего, нету? Жаль. Тогда так терпите…
Он был старше её на четырнадцать лет,
Она младше была на четырнадцать зим…
…Почему ей достался тот лишний билет
И зачем она взглядом вдруг встретилась с ним?
Почему он вернулся за папкой для нот,
Хоть всю жизнь без конца уходя – уходил?
Это знает, скорее всего только тот,
Кто рукою его
водил…
Ты для меня – солнечный свет,
Я для тебя – самый‑самый!
Мы проживём тысячу лет –
И на земле и под небесами…
Я пел, открыто глядя на Юльку и улыбаясь ей.
Он был старше её на пять тысяч ночей,
Она младше была на пять тысяч утрат…
Но не сможет понять никакой казначей,
Почему они вместе проснулись с утра?
Почему он вернулся за папкой для нот –
И остался, понять ничего не успев…
Но случайности нет – это выдумал тот,
Кто ему подсказал
припев…
Ты для меня – солнечный свет,
Я для тебя – самый‑самый!
Мы проживём тысячу лет –
И на земле и под небесами…
Он был старше её на четырнадцать лет…
Он был старше её на пять тысяч ночей…
Он был старше на семь миллионов минут…
[Песня барда В.Третьякова. ]
Странно и интересно было видеть, как они слушают мои песни. Я ничего не имел против песен этого времени – и раньше не имел, а тут они мне стали даже и нравиться. Но, видимо, чего‑то всё‑таки не хватало в бодрых песнях тридцатых, раз ребята и девчонки (да и взрослые бойцы, иной раз, и сам непоколебимый Илмари Ахтович – правда, он всегда вздыхал и говорил в конце: «Ты символист, Борис, а не советский пионер!» – но потом заказывал, когда мы сидели в землянке, чаще всего «Пацанов» Шевчука) слушали полупонятные строчки о группе крови на рукаве, о мёртвом городе, который хоронит свои голоса, об эхе в горах, поющем голосами друзей‑мальчишек, о том, что я тебя никогда не забуду и никогда не увижу… Звали по вечерам то к тому, то к другому костру под плотные навесы, просили немного стеснённо: «Спой‑ка какую из своих, а, Бориска?..» Тётя Фрося, например, полюбила слушать… «Крылья» «Наутилуса», хотите верьте, хотите нет. И почему‑то всегда всхлипывала под неё. Уж не знаю, какие там у неё были ассоциации…
А я и пел‑то всё это только для Юльки. Даже если её не было рядом. Правда иногда думал: ну не все же погибнут. И лет через пятьдесят какой‑нибудь дедок будет уверять, случайно услышав магнитофон своего внука, что это пел в отряде такой парнишка – Борька Шалыгин по прозвищу Шалыга; небось сам и сочинял, а теперь эти молодые‑наглючие его обобрали…
Смешно."Не тот ли вы Володька Высоцкий, с которым мы выходили из‑под окружения под Оршей?..»
– Юль, – сказал я негромко, – пошли погуляем?..
…Мы шагали босиком по галечному дну ручья, держа обувку в руках.
– И такой аппарат – на нем считать можно, в игры играть – ну, в шахматы, например, и кино смотреть, какое сам закажешь, и книжки писать и читать. Компьютер называется. Он почти думать может.
– Как человек?
– Ну, не как человек, конечно… Это фантастика, как в «Луне», которую я тебе рассказывал… А на кухне – всё с машинами, с электрическими. От мясорубки до печки…
– Ну, это сколько же тока нужно?
– А это вообще не проблема… Тот идёт по проводам от здоровенных электростанций. Они на нефти работают.
– Так здорово всё рассказываешь – как по правде, – Юлька улыбнулась задумчиво, покачала ботинками. – Неужели так будет?
– Фашистов разобьём – и будет, – сказал я. – Обязательно.
Мы дальше пошли молча. Мне расхотелось говорить, потому что вспоминалось и другое – вся грязь, которая, как мне временами казалось, переполнила моё время. До такой степени, что до вступления в дружину мне иногда просто хотелось умереть – это было не так страшно, как жить. А Юлька просто шла, подфутболивала воду и чему‑то улыбалась задумчиво. И мне совершенно не верилось, что идёт война – страшная, тяжёлая, что каждую секунду гибнут люди… Потому что мне‑то было… хорошо. И всё тут, хоть режьте.
Наверное, поэтому я остановился и взял Юльку за руку. Она посмотрела, но руку не отняла. Я, не сводя с неё глаз, встал на колени в ручей и медленно поднёс руку к губам. Коснулся её – рука была прохладная, я задержал губы, потом провёл её рукой по щеке и прижался, закрыв глаза. Журчала вода, надрывались птицы. Юлька тихо дышала, ничего не говорила и не делала.
– Юлька, – сказал я, не открывая глаз. – Юлька… Юлька, Юлька, Юль‑ка… – и опять провёл щекой – уже другой – по её руке. – Юлька…
– Пусти, – тихонько попросила она. Я сразу отпустил её руку и встал с колен. – Зачем ты так, Борька?
Ответить я не успел – со стороны лагеря резко свистнули…
… ‑ Р‑5, ‑ задрав голову, сказал Сашка.
Среди трофеев кто‑то обнаружил толстый справочник с неудобоваримым названием готическим шрифтом. Но ценен он был тем, что там содержались буквально сотни рисованных силуэтов техники почти всех стран мира, в том числе – и нашей. Сперва мы листали его от любопытства, потом начали соревноваться в распознании. Сашка неплохо насобачился, различив силуэт заходящего на посадку самолёта, мелькнувший в ночном небе. Я так не мог – но это был, к моему удивлению небольшой бипланчик. Такой первый посетитель нашего аэродрома показался мне почти оскорбительным.
«Эр‑пять» вполне резво, подскакивая и покачиваясь, пробежал по поляне между костров. Мы близко не подходили и только видели, как Мефодий Алексеевич передал туго набитый портфель, а из самолёта, даже не вылезая, сунули в протянутые руки наших партизан несколько ящиков, которые тут же погрузили на телегу. Самолёт выглядел несерьёзно, даже без пулемётов. Большие красные звёзды не утешали. Не прошло и пяти минут, а машина, повторив свой пробег, взмыла в воздух и исчезла.
Наши тушили костры. Мы подошли к телеге, на которую вспрыгнул командир – вид у него был вполне довольный.
– И это всё? – не выдержал я.
– А ты это, чего ожидал‑то? – не понял Мефодий Алексеевич, но потом необидно рассмеялся: – Дурак ты, Бориска, это, значит… Ну это сам подумай. Объявились это мы после это – полугода молчания это считай. И нам сразу это в ладошки захлопали и посылают это – полный транспорт взрывчатки, патронов, это – медикаментов и это, представителя Штаба. А это и не мы вовсе, а это – немцы. Тут это осторожно надо. Ты вот это – недоволен, а я будто это – воздуху свежего глотнул. Это – лекарств прислали, машинку пишущую…
– Вот уж необходимость, – проворчал Сашка.
– И ты это туда же! – рассердился командир. – Долдоны вы это, прости Господи! А листовки?! Да это – в сёлах окрест и знать это не знают, как это на фронте дела?! Одними это – фрицевскими баснями кормятся и уж это – и носы и хвосты повесили! Ты ж слушай – они и Ленинград взяли, и это – в Сталинграде шашлык кушают, и это – на Кавказе, значит, в море трусы стирают! А тут это мы – сводку Совинформбюро! Это – свеженькую! Это – проверили нас теперь, так и большой транспорт можно это – ждать, с патронами, со взрывчаткой, может это – врача пришлют… Хоть одного на три отряда, а то и это – и не одного…
– Хорошо бы… – вздохнул Женька.
– Ладно, – махнул рукой Сашка, – наше дело простое… Нам сейчас в Вяхирево идти?
– В Вяхирево?.. – командир задумался. – А, насчёт железки, это… Да, это сейчас уж идите, потом отоспитесь… Да, это. Отца Николая с собой возьмите.
– Зачем? – не понял Сашка, поддергивая ремень ППШ.
– Дед там один это – отходит. Уж больное ему это – поп нужен, – Мефодий Алексеевич развёл руками. – Уважить надо.
– Ладно, – махнул рукой Сашка. – Мы его тут подождём, всё равно по пути…
…Я и раньше знал, что отец Николай очень неплохой ходок. И сейчас он шагал широким ровным шагом и дискутировал с Зинкой.
– У вас, Зина, примитивное, извините, представление о том, что есть Бог. С чего вы вообще решили, что это старик на облаке? Вы ещё приведите мне пример – мол, лётчики в небо летали, Бога не нашли.
– А чем плох пример? – Зинаида (решительная, курносая, с косой не хуже Юлькиной, она держала братьев в ежовых рукавицах, только вот Димкиной веры в Господа переломить не могла)
– А тем, что наивно это. Бог есть всё. Он во всём. И искать его в небе бессмысленно. Точнее – ничем не лучше и не хуже, чем в себе, например.
– Отец Николай, признание идеи Бога умаляет достижения самого человека. Мы – страна безбожников. И тем не менее Днепрогэс и Магнитку построили мы. Мы освоили Арктику и заставили плодоносить пустыни Азии. По логике, существуй Бог, он должен был бы всеми силами мешать нам, отказавшимся от него, – как ни крути, а спор девчонка вела умело и напористо. – Но мы сделали всё это. А тем, кто кричал о вере в Бога, он и не подумал помогать. Например – отбиться от фашистов. И кстати – у них на пряжках написано «С нами Бог!» Но победим мы, а не они.
– Человек не может знать, чего хочет Господь, – возразил отец Николай. – Может, всё это его замысел? И наше безверие, и…
– Тогда с тем же успехом можно поклоняться ветр