У хозяйки был деловой вид.
– Сергей Степанович, – сказала она, – мне нужны деньги. Вы платите мне за полгода вперед, а я на четверть сбавляю плату за этот период.
ОН повернулся. Наверху кто‑то запел. ОН достал деньги и принялся мусолить. Она терпеливо ждала, потом взяла и пересчитала.
– Не хватает, – сказала она и посмотрела на НЕГО.
– Я могу показать вам темя, – сказал ОН робко.
– Ну да ладно.
Она положила деньги в сумку и вышла. Песня смолкла. ОН повернулся. За окном проходили ноги.
ОН спал как обычно, вцепившись в спинку кровати, когда ЕГО растолкал мужчина.
– Вы кто? – резким голосом спросил он.
– Сергей Степанович, – ответил ОН, поправляя шляпу.
– Убирайтесь‑ка побыстрее, – брезгливо сказал мужчина.
ОН выбрался из‑под одеяла, сел, поправил галстук, одернул пиджак и как можно солиднее произнес:
– Я здесь живу.
– Что? Это мой дом. Ясно? Здесь живу я! – тихо сказал мужчина.
– А где татарка? – испугался ОН.
– Она съехала три дня назад.
– Я заплатил ей за полгода вперед! – возмутился ОН.
– Потребуйте деньги обратно, – резонно заметил мужчина.
– Но я о ней ничего не знаю, кроме того, что она татарка, – растерянно сказал ОН.
– Она не татарка, – резко сказал мужчина.
– Я болен, – сконфузился ОН. – И как же так…
– Не так уж вы больны, – нетерпеливо прервал мужчина.
– А не можете ли вы меня оставить тут где‑нибудь в углу? – попросил ОН.
– Комната нужна мне для больной мамы.
– Я бы за ней приглядывал…
– Приглядите за собой.
ОН брел по старому перенаселенному кладбищу, пробираясь между запущенными могилами. На одной из ухоженных поверх стакана лежал кусок хлеба. ОН сунул его в карман и вышел на заросшую травой аллею, как ее некогда называли. В конце аллеи стояла уютная скамейка. Хлеб зачерствел, и ЕМУ трудно было кусать больными зубами. ОН лег на скамейку и принялся сосать хлеб, затем достал шкатулку, открыл крышку и уставился на слоника. Тут появилась она. У нее были неправильные черты лица, но «некрасивая» сказать было нельзя. Что‑то робко‑девическое стояло в глазах. Она подошла и с акцентом сказала:
|
|
– Подвиньтесь.
ОН растерялся и подобрал ноги. Она села. Вместе со шкатулкой ОН спрятал и хлеб, но теперь достал и принялся сосать. Она молча смотрела перед собой, потом тихо запела какие‑то старые песни, но бессвязно, перескакивая с одной на другую. ОН слушал, грызя обсосанный хлеб. Вдруг она встала и пошла. ОН вытянул ноги и посмотрел ей вслед.
ОН сидел на ящике возле небольшой кладбищенской церквушки. Самые удобные места заняли старушки и безногий с орденами. Старушки протягивали руки, перед безногим лежала кепка, а ОН нашел где‑то жестяную тарелку. ОН по‑прежнему носил шляпу и пальто, из‑под которого виднелась рубашка неопределенного цвета и галстук. На дорожке появился слепой с осликом‑поводырем. Слепой остановился, прислушался и робко крикнул:
– Петр!
– Я здесь, – сказал ОН.
Слепой подошел и встал рядом. Ослик принялся щипать траву.
– Холодает, – сказал слепой.
ОН промолчал. Прошел человек, звякнул медяк.
– Скоро зима, – сказал слепой.
ОН промолчал.
– Петр, – позвал слепой.
– Что?
Слепой успокоился и осторожно спросил:
– Ты любишь консервы?
– Какие?
– А разве бывают разные?
– Не знаю.
– У меня есть еще картошка…
|
|
Прошел человек. Звякнул медяк.
– Как ты считаешь, могли бы мы жить вместе теперь, когда ты начал узнавать меня? – спросил слепой.
– Не знаю, – сказал ОН, нагнулся и ссыпал медяки в ладонь.
Слепой услышал и улыбнулся:
– Если подойти с умом, нам хватило бы до лета…
Ослик вел их мимо некогда прекрасных, а теперь полуразвалившихся домов.
– Почему ты решил продолжать? – спросил слепой.
– Везло, – ответил ОН.
– Допустим, но почему ты не дошел до конца?
– Я не был до конца несчастен.
– Однако с каждым днем ты должен был становиться чуточку несчастнее, – настаивал слепой.
– Я не до конца несчастен, – тихо сказал ОН.
– Если хочешь знать, мы созданы друг для друга, – торжественно сказал слепой.
– Сукин сын, – сказал ОН, заметив молодого человека на другой стороне улицы.
Молодой человек кивнул и отвернулся.
– Кто? – испугался слепой.
– Мой сын.
– А… – успокоился слепой.
Они вошли во двор ветхого дома, где слепой привязал ослика, и спустились по узкой прогнившей лестнице в подвал.
– Чья это лодка во дворе? – спросил ОН.
– А, это папаша приготовил для себя. Последнее плавание. – Рот слепого скривился в подобии усмешки.
Комнате была сырая, уже без штукатурки. В углу стояли топчан и кресло. По комнате были разбросаны доски. У двери в каморку стоял ящик, на котором лежал керогаз. Из каморки вышел худой старик в рванье на полусогнутых трясущихся ногах и сказал:
– Дай же супу.
– Мой производитель, – сказал слепой.
– Где мой суп? – повторил старик.
– Вот такое теперь старичье пошло! Жрать, жрать, больше ни о чем не думают! – сказал слепой раздраженно и прислушался. – Петр! – испуганно позвал он.
|
|
– Что?
– Я думал, ты ушел, – успокоился слепой и сел в кресло.
– Нет еще, – сказал ОН и потрогал стену.
– Где мой суп? – настаивал старик.
– Супа больше нет, – вдруг сказал ОН.
– Слыхал? Супа больше нет! – закричал слепой. – Не видать тебе больше супа.
– Возьми, – сказал ОН и протянул старику каменный пряник, который не мог съесть сам.
Старик взял пряник и исчез в каморке.
– Что ты дал ему? – испуганно спросил слепой.
– Прошлогодний пряник.
– А… – успокоился слепой.
– Здесь всегда так темно? – спросил ОН и лег на доски.
– Всегда, – сказал слепой, – ведь солнца больше нет.
– Уйду я от тебя, – пробормотал ОН, кутаясь в пальто.
ОН лежал на своей скамейке в конце аллеи, когда появилась она. Накрапывал дождь. Как обычно ОН подобрал ноги, и она села. ОН собрался с духом и сказал:
– Вы будете мешать мне каждый день?
– Я вам мешаю? – спросила она и посмотрела на НЕГО. – А мне казалось, нам с вами хорошо. – Сильный акцент сделал ее слова беспомощными.
– Я из‑за вас не могу ноги протянуть, – пробурчал ОН в воротник.
– Вам так уж хочется протянуть ноги? – спросила она.
ОН промолчал.
– А вы кладите ноги ко мне на колени, – предложила она и приподняла руки.
ОН положил. Она опустила руки ЕМУ на щиколотки. ОН поправил пальто и натянул шляпу.
– Вы не хотите, чтобы я приходила? – спросила она.
– Приходите, – смутился ОН и поправился: – Иногда.
– А что, по‑вашему, «иногда»? Раз в неделю, в десять дней, в месяц? – спросила она.
– Реже, гораздо реже. Если удастся – никогда!
Из темноты доносится ЕГО голос: «Снова темно. И это было вчера. Ты раскачиваешься, стоя на ногах. Качели уходят вниз. Удар по спине, потом по голове, но уже не больно. Только не можешь вдохнуть и очень страшно. Кто‑то хрипит. Это хрипишь ты и смотришь, как лежишь и хрипишь. Ты думаешь – это конец. Мама тянет за руку, и ты идешь. Она бьет по заду, по голове. Ты закрываешься, но совсем не больно. „Ты плохо кончишь, – повторяет она. – Плохо кончишь“. – „Я плохо кончу?“ – спрашиваешь ты. „Ты кончишь таким, как ты есть“, – смеется тетя Катя».
– Петр! – испуганно крикнул слепой.
– Что?
– Как там папаша? Еще продолжает? – успокоился слепой.
– Не знаю, – сказал ОН и зажег керогаз.
– Папаша! – крикнул слепой. Из каморки вышел старик. – Тянешь еще?
– Дай мне пряник, – сказал старик.
– Дай ему пряник, – сказал слепой.
– Пряников больше нет, – сказал ОН.
– Слыхал? – заорал слепой. – Нет больше пряников! Нет!
Старик пошел к двери, потом остановился и сказал:
– Когда ты был маленьким и боялся темноты, ты звал меня. Я спал, а ты меня разбудил, чтоб я тебя слушал. Тебе не нужно было, чтоб я тебя слушал. Да я и не слушал. Но настанет день, когда тебе будет нужно, чтоб я тебя слушал, нужно будет услышать мой голос. Надеюсь, я доживу до того, чтоб услышать, как ты зовешь меня, как тогда, когда ты был маленьким и боялся темноты.
Старик вошел в каморку.
– Посмотри на слоника, мне нравится, когда ты смотришь.
ОН достал шкатулку и открыл крышку. Брызнула чистая мелодия. Слепой напряженно слушал, потом пробормотал:
– Скоро конец.
ОН закрыл крышку.
– Как там ослик? – Слепой повернул голову.
– Уйду я от тебя, – сказал ОН и спрятал шкатулку.
– А как я узнаю, что ты ушел? – спросил слепой.
– Ты крикнешь, а я не отвечу, – оживился ОН.
– А вдруг ты просто умер?
– Я заведу будильник. Ты кричишь. Я не отвечаю. Звонит будильник. Я ушел. Будильник не звонит. Я умер.
– А он ходит? – с надеждой спросил слепой.
– Не знаю, – заволновался ОН и достал старый будильник.
Скрипнув от натуги, будильник громко затикал. ОН улыбнулся. Слепой напряженно слушал.
– Это мой будильник, – сказал старик.
Смеркалось. ОН шел проходным двором и смотрел на темные окна. В одном из открытых окон первого этажа горел свет. ОН подошел и прислонился к решетке. В безвкусно обставленной комнате за столом сидел человек и ел колбасу. Время от времени он что‑то записывал. Громко играла музыка.
– Скоро конец, – прошептал ОН.
Было уже поздно. ОН спешил по аллее, натянув шляпу по самые уши и кутаясь в пальто. Сквозь желтые кусты ОН пытался разглядеть свою скамейку. Она была уже там. Заметив ее дорогую, но облезлую шубу и старомодную объеденную молью шляпку, он успокоился и замедлил шаг. Она сидела, сжавшись от холода, спрятав руки в смешную, когда‑то модную муфту. Ноги не доставали до земли. ОН сел рядом и спрятал руки в рукава как в муфту.
– Зачем вы преследуете меня? – спросил ОН.
– Я не знаю, – ответила она.
– Вы можете объяснить мне, что вы нашли во мне? – спросил ОН с пафосом.
– Не могу.
ОН встал и принялся прохаживаться перед ней.
– Вы ради меня пришли? – спросил ОН.
– Да, – сказала она и опустила глаза.
– Ну вот, я тут, – сказал ОН просто, смутился и сел рядом.
Они помолчали.
– Я принесла вам ежика.
– Спасибо, – сказал ОН, взял ежика и неожиданно для себя попросил: – Спойте песенку.
Она запела. ОН встал и пошел, не оглядываясь. Она продолжала петь, и ОН еще долго слышал ее голос.
– Если бы ты мог видеть, я показал бы тебе темя, – сказал ОН. На коленях у НЕГО лежал ежик, свернувшись от страха. ОН ласково трогал его колючки.
– Уснуть бы, – сказал слепой, – я бы занимался любовью… Бежал бы… За мной бы гнались… Не догнали бы… Петр!
– Что?
– Ты помнишь?..
– Нет, – сказал ОН, трогая ежика.
– Это было, когда тебя еще на свете не было…
– Славное было времечко.
– Им всем я мог бы помочь. Помочь? Спасти. Спасти? Сколько их тут было. Пораскиньте мозгами, пораскиньте мозгами, вы же на земле, и тут ничего не попишешь. Подите прочь и любите друг друга. Лижите друг друга! Когда нет хлеба, сойдут и пряники! – прокричал слепой и позвал: – Петр!
– Что?
– Как там ослик?
– Ослика больше нет, – сказал ОН.
Слепой сник и тихо сказал:
– В самом начале конец, и все равно продолжаешь.
ОН осторожно сунул ежика под пальто и тихонько пошел к двери.
– Петр! – позвал слепой.
– Что?
– Мне говорили: это и есть любовь, ну да, уж поверь мне, ты же видишь, как все просто. Мне говорили: это дружба, ну да, я тебя уверяю, к чему еще что‑то искать. Мне говорили: вот оно, стой, выше голову, полюбуйся на эту красоту. На этот порядок! Мне говорили: ну вот, ты же не грязное животное, пораскинь‑ка мозгами, и сам убедишься, как все станет ясно и просто.
ОН вышел и поднялся по лесенке во двор. Из подвала доносился голос слепого.
ОН посмотрел на лодку возле сарая и спустился вниз.
– …А потом в один прекрасный день все кончается, или это я сам… не пойму. Я их спрашиваю, я выговариваю слова, какие еще остались… – замолчал и прислушался. – Петр! – позвал слепой.
ОН стоял в дверях и смотрел.
– Петр! – позвал слепой, напряженно вслушиваясь, затем встал и пошел к противоположной стене.
Зазвенел будильник. Слепой застыл посередине комнаты и слушал длинный звонок. ОН тихо вышел.
Снег еще не выпал, но лужи замерзли. ОН ехал на ослике по безлюдной набережной мимо красивых домов с черными пустыми окнами. Впереди подростки кого‑то били. Человек остался лежать. Один из подростков вернулся и ударил еще несколько раз. ОН свернул под арку с колоннами и попал в грязный двор.
ОН привязал ослика к своей скамейке и сел. Она появилась неожиданно и молча села рядом.
– Может быть, вы хотите, чтобы я спела? – застенчиво спросила она.
– Нет, лучше скажите что‑нибудь.
– У меня есть комната, – вдруг сказала она.
– Комната? – заволновался ОН.
– У меня две комнаты, – смутилась она.
– Так сколько же у вас комнат? – раздраженно спросил ОН.
– Две комнаты и кухня.
– Смежные?
– Изолированные.
– Что же вы сразу не сказали? – ОН взволнованно встал и заходил взад‑вперед, повторяя: «Две комнаты и кухня…»
– Пойдемте, – просто сказала она и взяла его за руку.
ОН высвободил руку и пошел рядом, потом повернулся, подбежал к привязанному ослику, достал из сумки ежика и догнал ее.
Действительно, комнат оказалось две, а в конце громадного коридора кухня. Она зажгла керосиновую лампу, и они вошли в уютную комнату.
– У вас нет электричества? – спросил ОН.
– Да, я не плачу за свет. Зато есть вода и газ.
– Ах, так у вас есть газ… – глупо сказал ОН.
– Да, – улыбнулась она и начала раздеваться.
ОН стоял и смотрел, пока она не осталась в одних чулках. Она смущенно подняла глаза и улыбнулась.
– Я хотел бы посмотреть другую комнату, – сказал ОН.
– А вы не разденетесь? – спросила она.
– Мм… видите ли, я редко когда раздеваюсь…
Она накинула какой‑то платок и пошла с лампой впереди. Комната была очень большая. Такая большая, что лампа не освещала дальней ее части. Мебель была старинная, изысканная, но сильно потрепанная.
– Что же это такое? – возмутился ОН.
– Гостиная, – сказала она.
ОН достал из кармана пальто ежика и выпустил его на пол. Ежик шмыгнул в темноту. ОН взял ближайший стул и вынес в коридор.
– Меня зовут Анна, – сказала она. ОН кивнул, взял еще два стула и вынес. – А вас как зовут?
– Я не знаю, – сказал ОН.
– Я буду звать вас Боря, – сказала она.
ОН кивнул и потащил стол. Она держала лампу и смотрела.
Анна курила на кухне, кутаясь в платок. Из коридора время от времени доносился грохот. Когда он стих, Анна встала и пошла в гостиную. ОН вынес всю мебель и теперь разворачивал тяжелый диван так, чтобы поставить его спинкой не к стене, а наоборот.
– Боря! – позвала Анна.
– А? – ОН удивленно оглянулся.
– Вы бы шляпу сняли.
– А… – ОН отвернулся и продолжил перестановку. Закончив, ОН сразу же забрался внутрь, как в ящик, и затих.
– Я вам простыни принесу и одеяло, – сказала Анна.
– Лучше шторы задерните, – раздраженно сказал ОН и глубже натянул шляпу.
– Я вам лампу оставлю.
– Нет‑нет! – испугался ОН.
Анна повернулась и пошла к двери. Дойдя до середины комнаты, она спросила:
– Вы хоть знаете, где уборная?
– Дайте мне ночной горшок, – пробурчал ОН из темноты.
– А горшка у меня нет, – грустно сказала Анна, – зато есть стульчак с дыркой.
– Ну хоть какой‑нибудь старый сосуд у вас есть? – закричал ОН.
Анна поставила лампу на камин и принесла старинный золоченый стульчак. В другой руке она держала великолепную фарфоровую супницу с крышкой.
– Не нужна мне крышка, – сказал ОН.
– Вам не нужна крышка? – спросила она.
ОН молча отложил крышку, взял супницу и положил рядом с собой, крепко держа за обе ручки. Анна наклонилась над НИМ и накрыла одеялом.
– Это все фамильные вещи, – сказала она.
– Попробуйте теперь меня вытолкать, – сказал ОН.
Анна улыбнулась.
В комнате было много окон, но лишь на ближайшем к дивану штора оказалась задернутой. Через остальные проникал серый свет пасмурного дня. Он падал на громадную хрустальную люстру с амурами и на золоченый стульчак возле дивана. По паркету пробежал ежик. ОН проснулся и удивленно огляделся. Голова ЕГО в немножко съехавшей шляпе лежала на подушке. Простыня, которой вечером не было, сбилась. Рядом под одеялом лежала Анна. В руках ОН по‑прежнему крепко сжимал пустую супницу. ОН заглянул в супницу, затем под одеяло, поправил шляпу и спросил:
– Я тебя трахнул, да?
Анна смущенно ткнулась лицом в подушку, сдерживая счастливый смех.
– Гы‑гы, гы‑гы, – смеялся ОН.
Шел снег. ОН сидел на полу и кормил ежика молоком. Это занятие увлекало ЕГО. На лице застыла радость. Где‑то за стеной заиграла музыка. ОН забеспокоился, но ежика кормить не перестал. Музыка прекратилась, и послышалось женское хихиканье, прерываемое мужскими стонами и охами. ОН прислушался, подошел к двери и выглянул в коридор. Затем подошел к камину и приставил ухо к стенке. Стоны и оханье продолжались.
Снег таял. По карнизу часто барабанили капли. Когда вошла Анна, ОН сидел в центре залы на золоченом стульчаке. Супница без крышки стояла рядом. Ежик спал, свернувшись клубком.
– Вы знаете, Боря, у нас будет сын, – тихо сказала Анна, улыбаясь в себя.
ОН помолчал и спросил:
– Зачем?
– Вот уже и живот заметен, – сказала она и расстегнула кофту, чтобы ЕМУ было виднее.
– Видимо, простое вздутие, – с видом знатока сказал ОН.
– …И соски потемнели, – сказала она, доставая грудь.
– Вы сделайте аборт, и они опять посветлеют, – забеспокоился ОН.
ОН старался не смотреть в ее сторону и, чтобы отвлечься, принялся покачивать стульчак. Она молчала, склонившись над своей грудью. Стучали капли, и гремел стульчак. Во входную дверь громко постучали. ОН перестал раскачиваться и сказал:
– У ежиков очень мягкий живот.
– Да, – сказала она и вышла.
За стеной зазвучала музыка. ОН встал и принялся ходить взад‑вперед по комнате. Музыка прекратилась, и послышалось женское хихиканье вперемежку с мужскими стонами и охами. ОН остановился и зажал уши ладонями.
– Молока больше нет, Боря, – сказала Анна печально. Она держала веер.
ОН сидел на полу спиной к двери с ежиком в руках. Зеркало над камином было завешено тряпкой. Наступила неловкая пауза.
– Вы живете проституцией? – спросил ОН.
– Да, мы живем проституцией, – сказала она просто.
– А вы не могли бы их попросить, чтобы чуть поменьше шумели? – раздраженно сказал ОН.
– Они не могут не стонать, – ласково сказала она, как будто вспомнив что‑то.
– Уйду я от вас, – сказал ОН.
– «Руди, руди, руди, рип, а по‑русски рыжик», – спела Анна. – Ты обещал показать мне темя, – игриво сказала она.
ОН приоткрыл дверь гостиной и осторожно вышел в коридор. Прошел на цыпочках до Анниной комнаты, приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. На столе стоял граммофон с огромной трубой. ОН тронул рычажок, диск завертелся. ОН сидел и смотрел на вращающуюся пластинку. Потом потрогал тяжелую головку и осторожно приподнял иглу.
– Боря, – позвала Анна.
ОН испугался и выронил головку. Грянула музыка.
– Вы не могли бы давать мне немного петрушки? – закричал ОН.
– Петрушки? – крикнула она.
– Петрушка на вкус напоминает фиалки! – крикнул ОН.
– Вы любите фиалки? – закричала она.
– Да, они пахнут петрушкой! – крикнул ОН и испугался. Последнее слово прозвучало очень громко, потому что Анна подняла граммофонную головку. У нее был большой живот.
– Разве ежики едят петрушку? – спросила она.
– Ежика больше нет, – сказал ОН.
Тихо шуршал диск граммофона.
– Спойте мне, – попросил ОН.
– Нет, – сказала она.
Падали листья, но было тепло. Как каменный, ОН сидел на стульчаке в центре гостиной, вцепившись пальцами в сиденье, и смотрел на собственные колени.
За стеной кричала Анна. Кричала дико и очень глухо. ОН не шевелился. В коридоре кто‑то ходил. В паузах между криками ОН слышал голоса. Вдруг закричал кто‑то другой, не менее дико и еще более надрывно. Анна больше не кричала.
В коридоре засмеялись. Дверь открылась, и вошла пожилая женщина.
– Что тебе тут еще надо? – грозно спросила она. – Уходи отсюда.
ОН встал и вышел. До самого низа ОН слышал надрывный крик.
Во дворе ничего не изменилось. ОН спустился в подвал. В комнате стоял невыносимый запах. Все кишело мухами. На топчане лежал слепой, прикрытый шинелью, – вернее, то, что от него осталось. Рядом на полу сидел старик, тоже облепленный мухами. Старик посмотрел на НЕГО и отвернулся.
– Он звал меня, – гордо сказал он. – Совсем как тогда, когда был маленький. «Папа, папа!» – звал он и плакал. Совсем как тогда. Вот так вот: «Папа, папа, папа, папа!» – Старик засмеялся. – Маленьким он тоже пугался и звал меня. Он еще в детстве боялся темноты. «Папа!» – так он звал меня. – Старик замолчал. – В детстве, – тихо сказал он.
ОН сидел на полу, изредка отгоняя мух.
– Детства больше нет, – сказал ОН.
– А я знаю, – сказал старик.
Они молча сидели и смотрели в разные стороны. Теперь ОН тоже не отгонял мух.
ОН поднялся во двор, подошел к лодкам и потрогал давно не смоленные, но крепкие борта. Сверху лодка была покрыта хорошо подогнанной крышкой из разнокалиберных досок. Поверх крышки лежал кусок толя. ОН сдвинул крышку и заглянул внутрь. Дно было сухое. ОН забрался в лодку и лег на дно. Полежал немножко, закрыл глаза, затем снова открыл, поднял руки и задвинул крышку.
Из темноты доносится ЕГО голос: «Вот. Ты лежишь один в темноте. И ничего больше нет. Еще есть слоник. Вот он в коробочке. Когда его не будет, не станет и тебя. А может быть, тебя нет? И прежде не было? Нет, если бы не было тебя, не было бы слоника. (Звучит музыка из шкатулки.) Вчера. Еще светло. Тётя Катя прижимает тебя к мягкому телу. Хохочут румяные щеки. Близко‑близко. „Вот тебе слоник“. – „Тетя Катя, я плохо кончу?“ – „Ты кончишь таким, как ты есть“, – тетя Катя смеется. Ты не веришь. Хочешь спросить папу. Но папы больше нет. Ты плачешь и думаешь, что когда‑нибудь ты скажешь. Под конец. Под конец ты скажешь: „Да, я помню. Это был я. Это я тогда был“». (Музыка обрывается.)
Пан
Глан привстал на повозке, по‑собачьи втянул носом знойный воздух и нетерпеливо подался вперед. Толстый туземец сонно правил к вдруг возникшему за бамбуковой рощей поселку. Глан спрыгнул с повозки и, придерживая ружье, пошел рядом.
Поселок был большой, но бедный. Крытые бамбуком и тростником одноэтажные хижины неровно вытянулись вдоль сплошного леса. Многие из них покосились и опирались на воткнутые в землю тонкие палки. Самая большая хижина, видимо, принадлежавшая вождю, находилась почти в центре поселка, но стояла немного особняком. Перед ней раскинулось свободное пространство, очевидно, служившее площадью, с местом для большого костра в центре.
Поселок просыпался. На дальнем конце туземец гнал вдоль опушки несколько белых коров.
Несмотря на раннее утро, женщины уже развели огонь перед своими хижинами. Глан отделился от повозки и скорым шагом пошел к ближайшей из них.
– Ну и жарища у вас, – с широкой улыбкой сообщил он тучной туземке и, не церемонясь, выудил из котла какую‑то птицу, оторвал ногу, а остальное бросил обратно. – Вот, держи… – Он вытряхнул из ягдташа несколько лесных голубей.
Хозяйка что‑то радостно тараторила по‑своему, приседая и разводя руками.
– Вот этот все мои запасы съел, – кивнул Глан на подъезжающую повозку и принялся за недоваренную ногу.
Возница был в полтора раза шире хозяйки.
– Вы тут все такие? – Глан с усмешкой взглянул на женщину.
Суетливая туземка заколыхалась от смеха. Осмелев, вылезли две ее дочери, как и мать, одетые в одни короткие юбочки.
– Где остановился белый человек по имени Александр?
Эти слова Глан произнес медленно и разборчиво, чтобы поняли.
– У него рыжие волосы. Вот такие. – Он показал на огонь.
Туземка все поняла с полуслова, снова затараторила и ткнула пальцем в глубь поселка, а дочери побежали вперед, маня его рукой. Он, однако, не спешил, дожевал, отхлебнул рисовой водки из фляжки и протянул хозяйке. Одна из девочек даже притопнула ножкой от нетерпения.
Глан засмеялся, забрал фляжку и поспешил за ними, обгоняя сонных волов, тянувших повозку с его сундуками.
Гостиница стояла ближе к центру селения и представляла из себя полухижину‑полусарай в полтора этажа с соломенной крышей. Девочки указали Глану на окно в первом этаже, исполнили короткий энергичный танец, подняв клубы пыли, и встали, ожидая награды.
Глан не понял этого и направился к окну. Девочки проводили его взглядом и весело побежали назад.
В глубине небольшой полутемной комнаты на циновке, прикрытой куском материи, заменяющим простыню, ритмично двигались два обнаженных тела, издавая утробные звуки. Грубый стук в окно напугал их. Мужчина вскочил на ноги, бросился было к окну, но вернулся, суетливо схватил рубашку и снова ринулся к окну, на ходу прикрывая наготу.
Глан стоял у окна спиной к стене, когда, откинув сетку, высунулась всклокоченная голова рыжеватого молодого мужчины с простым симпатичным лицом.
– Вы, я вижу, не теряете времени, Александр, – весело оказал Глан, глядя перед собой.
– Глан! Здравствуйте, – смутился и в то же время искренне обрадовался Александр. – Извините… Я сейчас…
Глан улыбнулся, обогнул гостиницу и сел у входа в тени, поставив ружье рядом.
Через несколько секунд на улицу выскочил растрепанный Александр, на ходу застегивая рубашку.
– Глан! Наконец‑то! Я вас уже заждался!
Улыбаясь, Глан встал ему навстречу. Но не успел он и слова оказать, как дверь снова открылась и вышла девушка лет шестнадцати все в той же короткой юбке. Она что‑то жевала, и грудки ее подрагивали. Она скользнула живыми глазами по Глану, разглядела все, что ей требовалось, и важно пошла прочь.
– Магги! – досадливо позвал Александр.
Магги с достоинством обернулась, вопросительно глядя на Александра.
– Магги, это лейтенант Глан. Прошу любить и жаловать… А это Магги, – обратился он к Глану, но Магги уже повернулась и пошла.
– Я не вовремя, извините, – с улыбкой наклонил голову Глан.
– Ну, что вы… Пустяки, – смутился Александр. – Я рад вашему приезду. Комната для вас оставлена во втором этаже… Удобств, конечно, мало, но не вам это объяснять… Хозяйку зовут Диана, она полукровка… Ну, что ж мы стоим, пойдемте, я вам покажу.
К гостинице подъехала повозка. К ней потянулись туземцы.
– В разгар дня жара здесь несносная, – сообщил Александр. Они стояли у окна в комнате Александра, ожидая, когда будет готова комната Глана. – Ночью москиты, но жить можно. Конечно, не то что у нас на севере…
– И женщины здесь чересчур жирны, – как‑то не в тон собеседнику заметил Глан.
– Тут свои понятия, – заспешил Александр. – У вождя два десятка жен, некоторым, не поверите, на глаз лет по десять. Но на наш взгляд народ довольно безобразный.
Глан посмотрел в окно. Разгрузка повозки закончилась. Магги сказала что‑то стоявшей рядом с ней девочке, развернулась и пошла вдоль по тропинке. Девочка побежала за ней.
Александр прокашлялся с тем, чтобы завершить неловко начатую тему:
– Ну, а мне повезло. Магги премиленькая, вы не находите? Напрасно вы задержались в здешних горах, упустили шанс. Теперь она моя.
– Она все время жует? – насмешливо спросил Глан.
– А‑а, вредная привычка. Сует в рот всякую всячину – бумагу, перья, даже деньги. Но это даже мило, по‑моему. Знаете, Глан, она говорит «мой господин». Наши женщины так не говорят. И я действительно для нее господин!
Глан хлебнул из фляжки.
– Не предлагаю, – сказал он, – это рисовая, дурная…
– Извините, – спохватился Александр, – вам, наверное, неприятен этот разговор…
– Отчего же? – Глан мрачно посмотрел на Александра. Повисла неловкая пауза.
– Ну… – еще больше смутился Александр, – мне говорили, что два года назад на севере…
– Александр, – перебил Глан, – вы рассказали мне все, кроме того, зачем мы, собственно, приехали сюда: как здесь охота?
Александр смешался и развел руками.
– Я, видите ли… – Он непроизвольно покосился на циновку. – Я ждал вас и…
– Ну, так вперед! – улыбнулся Глан.
– Прямо сейчас?
– Конечно. Пока не наступила жара. Ведь у вас слава превосходного стрелка. Подтвердите ее!