– Дивизия в полном составе находится на марше в район сосредоточения, ответил Кузовков. – Но обеспечить одновременный подход к фронту было нелегко…
Подчас товарищи, осуществлявшие передислокацию войск, страдали формализмом. На станции Теплой близ Ефремова представитель управления военных сообщений потребовал выгрузить дивизию, лошадей направить своим ходом в Ливны, а личный состав и материальную часть перебросить на автомашинах, прибывших из Москвы, только до Ельца. Комдив просил продлить маршрут автоколонны до Ливн. Получил отказ. По счастью, у комдива хватило настойчивости. Организовав марш, он выскочил вперед, явился в штаб фронта и с помощью М. С. Малинина получил разрешение довезти людей и артиллерию в район сосредоточения. Вся дивизия оказалась в сборе. Как говорится, на дядю надейся, да сам не плошай! А то так и стояли бы кони в Ливнах, а пушки без тяги в Ельце…
Полковник рассказывал эту историю с юмором. Видать, он был горяч, но отходчив и на пережитые трудности смотрел уже добродушно.
Нашу беседу прервали Глебов и Липис. Они принесли для Кузовкова карту с нанесенной обстановкой и боевой приказ, подписанный еще накануне. Дивизии ставилась задача выйти в район Волкове – Пассерково – Гремячье (50 километров восточное Комаричей) и быть готовой к встречному бою. Каждый командир считает встречный бой труднейшим видом действий войск. Нужно опередить противника в развертывании, стремительно занять выгодный рубеж, быстро разгадать замысел врага и противопоставить ему свой смелый маневр.
Не все командиры с воодушевлением принимают задачу на встречный бой, и мы с Глебовым внимательно смотрели, как же будет реагировать наш новый комдив на зачитанный ему боевой приказ. Выслушав задачу, полковник оживленно заговорил:
|
|
– Мы будто в воду глядели! Когда нас вывели в резерв, было ясно, что перебросят на новое направление. Куда могут перебросить? Только на активный фронт. Значит, жди встречного боя! Поэтому мы немного потренировали полки… Ехали – в вагонах тоже занимались с командирами.
Начальник штаба взглянул на меня и по‑своему скупо улыбнулся. Ему тоже, очевидно, пришелся по душе командир 69‑й дивизии.
Вскоре новое соединение порадовало нас смелой инициативой при весьма сложных обстоятельствах. Подробности мы узнали от сопровождавшего дивизию офицера оперативного отдела армии. Километрах в двадцати от Волкове на рассвете над марширующими полками появилась «рама» – вражеский самолет‑разведчик засек дивизию на марше. Вечером на головной 120‑й полк и штаб дивизии налетели немецкие бомбардировщики. Погиб начальник инженерной службы полковник Сафронов. Кое‑кому досталось в штабе, легко был ранен в голову и комдив.
Это не случайный налет. Противник рассчитывает задержать подход дивизии, сообразил комдив, – значит, его наземные войска идут навстречу. Вывод ускорить марш. Но как? Полковник принял решение – выделить от головного полка передовой отряд в составе усиленного стрелкового батальона. Значительную часть его посадили на сани. «Механизированный отряд на конной тяге», как его назвали острословы, вырвался вперед. Под его прикрытием подтягивались основные силы головного полка и всей дивизии. На рассвете при подходе частей к селу Гремячье вновь напали вражеские бомбардировщики. На этот раз их было около двадцати. Став в круг, они начали бомбежку. За несколько минут Гремячье было разрушено и зажжено. Комдива вытащили из‑под развалившейся горевшей хаты. Спасла дубовая лавка, под которую он успел лечь, когда началась бомбежка. Он оказался невредимым, только жаловался на шум в голове и боль в правом плече.
|
|
Разведка донесла, что за правым флангом дивизии – открытый участок. Разведчики уходили в этом направлении довольно далеко, до села Плоское, и не встретили ни противника, ни советских войск. На карте, полученной у нас в штабе, Кузовков ясно видел, что Плоское находится в полосе 70‑й армии, дивизии которой все еще не подошли к фронту. Восточное этого села оборону держали части и подразделения оперативной группы генерала Ю. В. Новосельского (Брянский фронт); они ждали, когда их сменит наш правый сосед. Кузовков принял смелое решение – закрыть брешь своими силами. 1 20‑й стрелковый полк стремительным броском занял Харланово и завязал бой с подходившими передовыми частями противника. В это же время другой полк (303‑й) выбил немцев из Кучеряевки. Так по инициативе командира 69‑й дивизии была устранена опасность на открытом левом фланге группы Новосельского и надежно обеспечен правый фланг нашей армии.
На следующий день с дивизией была установлена проводная связь; Иван Александрович Кузовков доложил мне по телефону о принятом решении. Я сожалел лить о том, что в этот момент не смог обнять комдива.
В тот же день мы встретились с Ю. В. Новосельским. Он сообщив, что Кузовков успел побивать у него на наблюдательном пункте. Генерал от души хвалил полковника за расторопность и решительность.
|
|
Выполняя задачу овладеть городом Дмитровск‑Орловский, 69‑я дивизия с боем продвигалась вперед и за несколько дней завяла населенные пункты Хальзево, Трофимовка, Брянцево. Противник поспешно вводил в этот район свою 137‑ю пехотную дивизию. Лыжный батальон под командой капитана Кулешова на подступах к городу был контратакован танками противника и отошел. Взять Дмитровск‑Юрловский И. А. Кузовкову в эти дни не удалось. Силы дивизии растянулись – два полка держали оборону на 16‑километровом фронте, прикрывая правый фланг армии.
Таково было первое знакомство с новым соединением. Военный совет сразу почувствовал, что оно будет одним из лучших в армии. Не ошиблись!
Кто бы ни работал в 69‑й – командарм или начальник штаба, наш инженер или кто‑либо из операторов, – все возвращались в приподнятом настроении, обогащенные встречами с людьми умными, интересными, а главное, составляющими отличный ансамбль.
69‑я была спаянным воинским коллективом. Меня лично сразу же очень обрадовало, что командир дивизии ценит, уважает, более того, по‑братски любит своего, по‑старому говоря, комиссара. Политработник Семен Яковлевич Карпиков был наделен поистине неутомимой работоспособностью. Кто бы из нас ни встречался с этим человеком, поражался его такту, умению говорить с людьми. И ничего этого Карпиков не выставлял напоказ. В обращении был прост, никогда не унижал собеседника, не давил на него своими знаниями, а стремился возвысить человека, вызвать у него гордость за свои дела, стремление к творческому мышлению. Внешне он был неказист: небольшого роста, худощавый, несколько сутуловатый. Не скажешь, что силен. Но пожмет руку, поймешь, что если схватит, то не выпустит. Мне рассказывали, что как‑то Карпиков повстречался в лесу один на один с вражеским офицером. Это было неожиданно, и они бросились друг на друга с голыми руками. Труп задушенного фашиста позже подобрали бойцы. О храбрости начальника политотдела шла молва по всей дивизии. Он был всегда там, где людям тяжело в бою.
Однажды ранним утром комдив вышел из своей землянки. Навстречу – начальник политотдела. Шинель вся в дырах.
– Ты что, Семен, в драке был? – спросил Кузовков.
– А что такое? – отозвался Карпиков и, перехватив взгляд комдива, стал недоуменно себя осматривать: – «Ты смотри, как шинелишку изрешетило. А я. и не заметил…»
Так и не рассказал начальник политотдела, где его угораздило попасть под минометный огонь.
Семена Яковлевича Казакова любили в дивизии. И солдаты, и командиры относились к нему, как к родному отцу, хотя многим по возрасту он был младшим братом.
При посещении боевых порядков дивизия комдив с видимой гордостью представил мне командира 120‑го стрелкового полка майора Ивана Андриановича Бахметьева. Что ж, чувство знакомое и хорошее: учитель гордится способным учеником. Майор был молод, 1915 года рождения. Но это был вполне сформировавшийся офицерский характер, хотя первое впечатление, прямо скажем, обманывало. Он стоял перед нами в стеганом ватнике ве первой свежести, на котором не было погон. Во всем его облике и в говоре было нечто простоватое, деревенское. Позже мне стало известно, что по этому поводу у комдива с майором был непреходящий конфликт. «Не годится так, майор, – говаривал Кузовков, – ты уже старший офицер, скоро, поди, полковником станешь, знания у тебя есть, а вот язык и вид!.. Ты же интеллигент! Пора тебе принять интеллигентный вид!..» Командир полка отвечал: «А на што, товарищ комдив? И так немца можно бить». Полковник сердито качал головой, садился верхом на свою Ульку и уезжал, а Бахметьев стоял, смотрел с любовью ему вслед, вздыхал и шел к солдатам.
Как командир лодка И. А. Бахметьев был весьма способным. Пожалуй, в дивизии не ошибались, говоря, что у него уже есть свой почерк. При встрече я спросил, считает ли он справедливой такую оценку. Подумав, майор отвечал:
– О себе не могу судить. Офицеры в полку решительные, рассчитывают, как бить врага. Другие у нас не держатся.
Личный пример командира играл в этом немалую роль. Один раз полк был контратакован превосходящими силами немцев. Батальоны не выдержали и стали отходить. Бахметьев выскочил в отступавшую цепь и сел на землю. Солдаты бросились к нему.
– Вы ранены, товарищ командир?
– На мою рану пуля не отлитая. Я здесь сижу… А вы куда?
Эти слова разнеслись по цепи. Майор встал, взял у ординарца автомат и закричал мощным голосом:
– Товарищи! Нас фрицы боятся! Вперед! За Родину! За наших убитых товарищей!.
И противник был смят.
Товарищи говорили, что командир 120‑го полка рожден для рискованных дел. Днепр подтвердил эти слова.
В дивизии были и другие, достойные, чтобы их отметить, офицеры: командир 303‑го полка П. П. Прилепский, командир 118‑го артполка подполковник В. Л. Болдасов, заместитель командира полка по политчасти подполковник Н. С. Шикин, парторг полка подполковник К. И. Горощенко, оператор дивизии Г. Ф. Малоног, начальник тыла П. Э. Веселовский… Это был очень дружный коллектив. Особый тон ему придавало то, что комдив смело опирался на молодые кадры. Искал их и растил. У полковника Кузовкова счастливо сочетались все данные строевого командира и военного педагога. Перед войной он недаром был начальником кафедры в Высшей пограничной школе. Малонога он вытащил на штабную работу из полка. Прилепскому едва исполнилось 25 лет. Небольшого роста, сухонький, подтянутый, как на параде, гораздый на всякую военную хитрость, он заслужил среди товарищей прозвище Суворов и откровенно этим гордился.
Вскоре после успешных схваток с немцами в районе Плоского И. А. Кузовков доложил по телефону, что в этот район наконец‑то подходят части правого соседа. Сам командующий 70‑й армией генерал‑майор Герман Федорович Тарасов прилетел на наш командный пункт на самолете По‑2. Встреча вначале была холодной. Но лед быстро растаял. Тарасов – молодой командарм – по своей малоопытности попал в трудное положение и не постеснялся сказать об этом откровенно.
– Армия только что сформирована, – рассказывал он мне, Гришко и Глебову. Соединения укомплектованы преимущественно из пограничников. Это не полевые войска. Штаб армии – молодежь, не имеющая боевого опыта.
– Где ваши дивизии?
– Подходят к заданным рубежам. Но мы не имеем ни боеприпасов, ни продовольствия. Тылы отстали, да и обеспечены плохо. Сто вторая Дальневосточная дивизия генерала Андрея Матвеевича Андреева сменяет сейчас полк вашей шестьдесят девятой в Плоском и Кучерлевне. Почти сутки не ели. Спасибо Кузовкову, приказал накормить людей из своих запасов. Наши, как узнали, что он бывший пограничник, сразу повеселели. И действительно, выручил по‑братски…
– Невеселое дело, – сказал Иван Семенович Глебов. Тарасов, нервничая, встал из‑за стола, но быстро взял себя в руки.
– Я приехал к вам не для того, чтобы оправдываться & ошибках. Армия нуждается в помощи. Если можете, товарищи, помогите.
– Сколько у нас на складах продовольствия, Григорий Елисеевич?
– Трехдневный запас, – ответил член Военного совета по тылу Гришко. Но…
– Никаких «но»… Знаю, что имеете в виду. Суточную норму питания передадим семидесятой армии. Метели уже прекратились, дороги установятся, и товарищи возвратят то, что мы дали взаймы.
Пришлось помочь соседу и боеприпасами. Уезжал от нас Тарасов растроганный. Крепко жал всем руки и заверял, что не забудет товарищеской поддержки.
С тех пор с командующим 70‑й армией и его штабом у нас установились самые дружественные отношения. Командарм часто навещал наш командный пункт. Вместе мы ездили в войска. Он изучал опыт наших соединений и переносил в свою армию.
Ночью после отъезда Тарасова была получена депеша, подписанная командующим фронтом. На 8 часов утра 26 февраля назначалось наступление. Почти одновременно позвонил Рокоссовский:
– Как оцениваете свои силы и возможности, Павел Иванович?
– Мало сил, товарищ командующий. Необходимых резервов не имею.
В это время все шесть дивизий нашей армии – 149, 246, 354, 69, 193 и 37‑я гвардейская – стояли в первом оперативном эшелоне. Против нас было четыре немецкие пехотные дивизии и части усиления 2‑й танковой армии.
– Мы уже думали о ваших трудностях, – продолжал Рокоссовский. – Расчет был на то, что введем вслед за вами двадцать первую армию. Но Ставка повернула Чистякова на юг. Раскидали братцев‑сталинградцев по всем фронтам. Но ничего не поделаешь, на юге тяжелая обстановка. Контрнаступление немцев против Юго‑Западного и Воронежского фронтов развивается. Своим ударом по орловской группировке мы должны облегчить положение наших войск на юге. Задача срезать дугу и окружить немцев под Орлом остается.
– Наступать без резервов?
– Вот об этом и речь. Принято решение направить вам сто восемьдесят первую, сто девяносто четвертую и шестидесятую дивизии. Это будет ваш второй эшелон. С утра принимайте и обеспечьте подготовку наступления к указанному сроку.
Главный удар наносился силами левого фланга 65‑й армии и примыкавшей к нему 2‑й танковой армии генерала Алексея Григорьевича Родина в общем направлении на Севск – Середина Буда, Левее наступала 115‑я стрелковая бригада И. И. Санковсасого и кавалерийский корпус В. В. Крюкова. Активные действия 70‑й армии должны были сковать противника и обеспечить наступление на главном направлении. С первого дня бои приняли ожесточенный затяжной характер. Противник успел усилить свою танковую армию на орловском плацдарме семью пехотными и моторизованными дивизиями. Пленные показывали, что немецкое командование тоже готовило наступление от Орла навстречу своей 4‑й танковой армии (район Харькова). Враг имел крупные резервы и успешно отражал наши удары. Приходилось буквально вгрызаться в оборону противника, брать с тяжелыми боями каждую высоту. Войска продвигались медленно. На отдельных участках в день проходили 2–4 километра.
Успех обозначился лишь на левом крыле фронта. Бригада полковника И. И. Санковского прорвала на узком участке вражескую оборону на всю тактическую глубину. В прорыв была введена сначала часть механизированных сил и кавалерийский корпус, а затем пошла и вся танковая армия. Кавалеристы я танкисты вырвались на оперативный простор. Передовые части достигли Десны севернее Новгород‑Северского – на 120 километров от основной линии фронта. Казалось, еще усилие – и Родин с Крюковым откроют всему фронту выход к Днепру. После сосредоточения на Курском выступе Днепр был заветной целью наступающих войск. Ожидалось, что успех конников и танкистов заставит немцев оттянуть часть сил с орловского плацдарма. В расчете на это все резервы были подтянуты ближе к первому эшелону. Готовилась к удару своими небольшими силами я 70‑я армия.
Но надежды не оправдались. Противник в районе Орла ни одной части не вывел из боя и в то же время бросил против войск Родина и Крюкова девять дивизий, в том числе танковые и моторизованные, которые немецкое командование подводило на орловский плацдарм. Противопоставить им Центральный фронт ничего не мог. Предназначавшиеся ему резервы были отданы на помощь Юго‑Западному и Воронежскому фронтам. Части, вырвавшиеся в тылы врага, оказались в «мешке» и заняли оборону. Фронт их растянулся по дуге протяжением 150 километров. Танки были без горючего, кавалеристы не имели фуража. 12 марта силами шести танковых и моторизованных дивизий противник нанес удар с севера и юга по флангам, рассчитывая отрезать кавалерийский корпус и танкистов. Они стали отходить на восток, к Севску.
Меня срочно вызвал командующий фронтом. Коротко объяснив обстановку, он сказал:
– Удержать занятую кавалерией и танкистами территорию не удастся. Резервов нет. Войска отходят поспешно. Принято решение занять оборону на левом крыле фронта по реке Сев. Отступающие войска второго кавкорпуса и сто пятнадцатой бригады после выхода из боя передаю в подчинение вашей армии. Оборону на восточном берегу реки Сев занимайте немедленно. Действуйте быстрее, иначе противник на плечах отступающих форсирует реку и причинит нам еще больше неприятностей.
Фронт армии увеличивался, таким образом, почти до 100 километров. В район Севска выехала наша оперативная группа. На новый участок были переброшены три дивизии второго эшелона. Двое суток готовилась оборона, организовывалось взаимодействие с войсками генерала И. Д. Черняховского, который в то время командовал 60‑й армией.
Мы с Горбиным и Борисовым работали на вновь созданном наблюдательном пункте. Радисты пытались связаться с отходящими конниками и танкистами. «Дон»… «Дон»… Я – «Земля». Отвечайте». Ответа не было.
– Может, выехать навстречу им? – сказал Лучко. Душа старого кавалериста тянулась в кавкорпус, попавший в трудное положение.
– Поезжай, Филипп Павлович! Только возьми автоматчиков и радистов. И сразу связывай нас со штабом корпуса.
Лучко возвратился часов через шесть.
– Обрадовались товарищи. Встретил я начальника политотдела полковника Щукина. Он обнял меня, а на глазах – слезы.
– Очень тяжело у них?
– Потери большие… Щукин поехал в штаб корпуса. Сейчас будет связь.
Наш разговор прервал возглас радиста:
– «Дон» ответил! Запрашивает вас, товарищ командующий.
По радио докладывал начальник оперативного отдела корпуса. Все данные сообщал открытым текстом. По его докладу удалось представить картину отхода: кавкорпус и 115‑я стрелковая бригада отступали под прикрытием сильных арьергардов, но снарядов не имели, и артиллерия вытягивалась из «мешка» вместе со штабами.
– От противника оторвались?
– Он держится на почтительном расстоянии – в полутора‑двух километрах.
Под вечер первые колонны отступавших войск появились на западном берегу Сева. Отходили организованно, с боем. По мере приближения арьергардов в бой вступала артиллерия наших дивизий, успевшая развернуться на всем фронте под Севском. Своим огнем она отсекла противника. Уже в темноте все отступавшие войска перешли на восточный берег. Противник был остановлен. С последней группой солдат на наш берег перешел командир корпуса генерал‑майор Владимир Викторович Крюков. Внутренне собранный, он ничем не выдавал своих душевных переживаний. Приказ на сосредоточение войск выполнил уверенно и четко. Лишь ночью старый кавалерист дал волю чувствам. Мы сидели в хате за столом и слушали тяжелую историю отступления конников и танкистов.
– Вышли к самому Новгород‑Северскому, а тылы не обеспечили, – рассказывал Крюков. – Остались без горючего, без боеприпасов. Коней кормить нечем. Силы распылены, резервов нет. Санковский больше меня почувствовал все это.
– Нашу бригаду, – сказал И. И. Санковский, – побатальонно разбросали на широком фронте. Попробуй тут удержаться.
Санковского я знал еще по совместной службе в 52‑м полку 18‑й стрелковой дивизии. Это был честный, храбрый и опытный командир, старый коммунист. На командную должность он пришел с должности комиссара полка по окончании курсов «Выстрел».
На следующий день пришлось познакомиться с командиром танкистов генералом А. Г. Родиным. Он вышел со своим штабом в село Доброводье.
– С чем пожаловал? Комиссию, что ли, возглавляешь? – без обиняков спросил он, наливая по рюмке вина.
– Не пью, дорогой, и в комиссиях состоять не люблю…
– Ну‑ну, ты не обижайся, – сказал Родин. – Комиссия в таких делах приезжает непременно, без этого у нас не обходится.
– Но вас никто и ни в чем пока не обвиняет.
– Обвинят. Но мы тоже виновных найдем.
…Собрался Военный совет танковой армии. Командарм сам анализировал причины отхода. Выводы были в основном правильные: подвижная группа подверглась сильному контрудару танковых и механизированных дивизий противника при воздействии авиации. Удар наносился по флангам. Создавалась угроза окружения. Выход из «мешка» с боем был единственно правильным решением. Но Родин необъективно оценивал действия кавалеристов и стрелковой бригады. Он обвинял их в самовольном отходе. На самом же деле они успешно прикрывали отступление всей группировки и помогли вывести из‑под угрозы окружения значительные силы. В конце концов Военный совет признал, что он но правомочен выносить решение о банковском и Крюкове, поскольку они переданы в оперативное подчинение 65‑й армии. Добившись этого, я немедленно выехал к командующему фронтом и доложил существо дела. Рокоссовский сказал, что решение по такому серьезному вопросу может быть принято лишь Военным советом фронта после всестороннего изучения. Была все же назначена комиссия. Она установила, что корпус Крюкова и бригада Санковского занимали оборону на широком фронте без резервов при очень низкой плотности боевых порядков и подверглись контрударам численно превосходящего противника. Отход войск был неизбежен.
Ознакомившись с материалами расследования, Рокоссовский написал: «С выводами согласен. Предавать суду нет оснований».
Вполне удовлетворенный таким решением, я намеревался возвратиться в штаб армии.
– Нет, подожди, – остановил Рокоссовский. – В соседней хате находится представитель Государственного Комитета Обороны. Придется тебе с ним побеседовать – он изучает положение на фронте.
Беседа с представителем ГКО Г. М. Маленковым шла главным образом о численном составе армии, вооружении и продовольственном снабжении. Оперативные вопросы не затрагивались. В заключение мне был задан вопрос, какие есть у командарма просьбы. «Попрошу‑ка вернуть в армию Радецкого, – осенила мысль. Филипп Павлович совсем разболелся, и пора уже послать его на длительное лечение». Просьбу изложил. Маленков тут же позвонил по ВЧ в Москву. Разговор со Щаденко:
– У тебя служит полковник Радецкий? Как он?.. Хорош? Вот и пошли его на фронт… Только что с фронта?.. Ничего, его место здесь. Молодой, пусть воюет… У тебя же Ока Городовиков, он за десятерых еще поработает!..
Вышел к матине в столь радостном состоянии, что Геннадий Бузинов спросил:
– Наступаем, товарищ командующий?
– Будем наступать, Гена. Всему свой черед. А пока Радецкого готовься встречать.
На следующее утро позвонил начальник политуправления фронта С. Ф. Галаджев:
– Вытянул‑таки Радецкого из Москвы?.. Ладно, я не корю! Передо мной приказ. Николай Антонович назначен к вам членом Военного совета. Вылетел на фронт. Присылай транспорт.
Тотчас в штаб фронта отправился самолет По‑2, и вскоре на окраине деревушки Сниж, где разместился командный пункт 65‑й армии, мы встречали боевого товарища. По его лицу видно было: доволен возвращением в родную армию.
У меня остались самые лучшие воспоминания о Радецком как члене Военного совета. Работалось с ним хорошо, дружно. Он вникал во все оперативные вопросы, во все стороны жизни войск и обладал способностью правильно анализировать факты, события, действия людей. Если Радецкий сказал, чувствуешь, что продумано каждое слово. Он умел мобилизовать подчиненных, умел уважать людей. Многие товарищи не раз выслушивали от него резкую критику, но разнос никогда. Исправил командир, политработник ошибку после критики – и он снова уважаемый человек в глазах члена Военного совета.
Офицеры штаба, управления армии, командиры соединений и частей запросто шли к Радецкому со своими острыми нуждами, зная, что если он откажет в просьбе, то объяснит почему, а коли уж пообещает помочь, то всегда сдержит слово. Я всегда верил в его искреннее намерение помочь командарму, штабу и управлению армии. Он умел войти в те трудности, которые приходилось переносить, смело брал и на себя ответственность за решение задач, поставленных перед войсками.
Николай Антонович возвратился в армию в те дни, когда зимнее наступление наших войск остановилось. Центральный фронт не достиг тогда главной цели окружения и разгрома орловский группировки противника. Однако наступление в направлении на Брянск помогло ослабить вражеский удар под Белгородом. Можно с полной уверенностью сделать вывод, что немецкое командование еще зимой 1943 года вынашивало план окружения советских войск на Курском выступе и даже пыталось осуществить его. Не получив поддержки с орловского плацдарма, противник исчерпал на белгородском направлении свои резервы и 23 марта стал в оборону.
По директиве Ставки и наш Центральный фронт перешел в те дни к обороне. Основные его силы стояли по всему северному фасу Курского выступа. Здесь были 48, 13[25]и 70‑я армии. Наша 65‑я армия, продвинувшаяся в ходе наступления на отдельных участках до 30 километров, заняла оборону по вершине Курского выступа, имея перед правым флангом Дмитровск‑Орловский, а перед левым – Севск. Фронт армии растянулся почти на 100 километров. Силы распределялись так, чтобы создать жесткую, глубоко эшелонированную оборону и в то же время обеспечить в нужный момент маневр резервными войсками для отражения ударов противника, если ему удастся на отдельных участках вклиниться в наши боевые порядки.
Принимая такое решение, мы руководствовались директивой командующего фронтом, который предупреждал, что немецкое командование готовит крупное наступление, получившее условное название «Цитадель», – два удара по сходящимся направлениям: один – на северном фасе Курского выступа с орловского плацдарма, другой – на южном с белгородского плацдарма. По существу, это был все тот же план, который немцам не удалось осуществить зимой. Но теперь они готовились более осторожно и тщательно, рассчитывая захватить в кольцо 70, 65, 60‑ю и другие советские армии.
Данные войсковой и агентурной разведки говорили, что перед 65‑й армией противник сосредоточил в первом эшелоне до пяти пехотных дивизий, усиленных большим количеством танков. Во втором эшелоне (район Святое – Алтухово Чернь) стоял 8‑й армейский корпус трехдивизионного состава. Но это была не основная группировка врага. Разведка зафиксировала переброску крупных сил противника через Комаричи на Поныри, на участок перед 13‑й армией. Сюда подошли стратегические резервы немцев – восемь пехотных дивизий, шесть танковых и одна моторизованная.
Оборона советских войск на Курском выступе в корне отличалась от оборонительных сражений под Москвой и на Волге. Тогда Советская Армия переходила к обороне вынужденно и имела главной целью удержание определенных рубежей до накопления в стране необходимых стратегических резервов. Под Курском же к обороне перешла группировка советских войск, способная вести наступательные операции широкого размаха. Немецкие генералы хвастливо заявляли, что весной и летом 1943 года они «вырвут инициативу у Советов и продемонстрируют мощь германских войск». Советское командование решило дать врагу возможность начать наступление, чтобы перемолоть его стратегические группировки и затем нанести по ним сокрушительный удар. Оборона на Курской дуге была применена в своей высшей и наиболее рациональной форме как средство для последующего перехода в решительное наступление.
Военный совет 65‑й армии, командиры и политработники соединений понимали, что успех и масштабы будущего наступления прямо зависят от прочности обороны. Поэтому весной все силы были направлены на подготовку и совершенствование инженерных сооружений. По планам наших инженеров войска дни и ночи рыли траншеи. К маю их общая протяженность составила более 1000 километров. Устанавливались проволочные заграждения. Огромные массивы минных полей протянулись от переднего края в глубокий тыл армии. Их было так много, что мы не могли выставить посты для предупреждения своих войск об опасности. Ограждали заминированные участки проволокой с табличками: «Стой! Мины!» По инициативе Павла Васильевича Швыдкого в каждой дивизии были созданы подвижные отряды минеров. Инженеры обучали солдат сковывать в ходе боя маневр вражеских танков, выставляя на их пути мины, фугасы и переносные препятствия. Зенитные полки и гвардейские минометные части прошли специальный курс борьбы с вражескими танками.
Училась вся армия. Пока саперы и артиллеристы готовились достойно встретить танки врага, а зенитчики тренировались в стрельбе по наземным целям, на речках и озерах в тылах фронта наши части проходили практический курс форсирования крупных водных преград. Командно‑штабные учения посвящались прорыву глубоко эшелонированной обороны. Таков был дух курской обороны. Иван Семенович Глебов был в этом деле одним из главных энтузиастов и организаторов.
К решительным боям готовился и армейский тыл. У него первым врагом была весенняя распутица. Должно быть, именно в этих местах родилась пословица: за семь верст киселя хлебать! Армия располагала единственной железнодорожной веткой Курск – Дмитриев‑Льговский, но гитлеровцы перешили ее на европейскую колею и взорвали все паровозы. Времени на восстановление не было. Как‑то заместитель начальника штаба по политчасти полковник А. М. Смирнов предложил пустить вместо паровозов автомашины. Мы с Гришко встретили это предложение без энтузиазма, но у Швыдкого загорелись глаза – он любил оригинальные решения трудных технических задач.