Миссис Коннедж.
Миссис Коннедж: Розалинда почти готова, и я могу наконец спуститься поприветствовать твоего друга.
Алек
Розалинда (за сценой): Ой, мама!
Сесилия: Мама пошла вниз.
Розалинда.
Розалинда: Честное слово, есть только два вида одежды, которые я по‑настоящему люблю… (садится к зеркалу и укладывает волосы) платье с кринолином и панталонами и купальный костюм. И в том и в другом я смотрюсь восхитительно.
Сесилия: Ты любишь приемы?
Розалинда: Обожаю!
Сесилия (цинично): Ты можешь выйти замуж. Поселишься на Лонг‑Айленде, среди «активных молодых супружеских пар». Ты ведь хочешь, чтобы твоя жизнь стала цепочкой флиртов и на каждом звене – по мужчине?
Розалинда: Хочу! Лучше скажи, что моя жизнь уже такова!
Сесилия: Ха!
Розалинда: Ах, Сесилия, дорогая, ты не представляешь, что это за испытание – быть такой, как я. Приходится ходить по улице с каменным лицом, чтобы мужчины не подмигивали мне. Если я громко засмеюсь в первом ряду партера, то до конца спектакля комик будет играть для меня одной. Стоит мне понизить голос, опустить взгляд, уронить платок во время танца, мой кавалер будет потом семь дней в неделю названивать мне по телефону.
Сесилия: Наверное, это ужасно изматывает.
Розалинда: Самое печальное, что те мужчины, которые способны меня заинтересовать, мне абсолютно не ровня. Ах, будь я нищенкой, я подалась бы на подмостки – там самое место таким, как я.
Сесилия: Да, там бы тебе хоть деньги платили за твои многочисленные спектакли.
Розалинда: Иногда, будучи особенно ослепительной, я думаю: и почему все это должно быть растрачено на одного‑единственного мужчину?
Сесилия: Частенько, когда ты особенно не в духе, я думаю: и почему все это должно быть растрачено на одну‑единственную семью? (Встает.) Думаю, мне надо спуститься и познакомиться с мистером Эймори Блейном. Люблю темпераментных мужчин.
|
|
Розалинда: Милая моя девочка, таких мужчин не бывает. Мужчинам неведомо, что такое настоящий гнев или настоящая радость, а те, кому это известно, быстро выдыхаются.
Сесилия: Как же хорошо, что у меня нет твоих страхов, – ведь я помолвлена.
Розалинда (с презрительной усмешкой): Помолвлена? Дурочка, ты с ума сошла! Если мать услышит твою болтовню, она запрет тебя в пансион, где тебе самое место.
Сесилия: Ты же не расскажешь ей, потому что я тоже кое‑что могу о тебе порассказать, и потом, тебе самолюбие не позволит.
Розалинда (слегка раздраженно): Ну беги поиграй, деточка! Кто же сделал тебе предложение – неужто продавец мороженого? Или хозяин кондитерской лавки?
Сесилия: Плоская острота, пока, дорогуша. Я еще вернусь!
Розалинда: Конечно, приходи обязательно. Без тебя ну как без рук.
Сесилия уходит. Розалинда заканчивает укладывать волосы и встает, мурлыкая какую‑то мелодию. Она выпрямляется перед зеркалом и начинает пританцовывать. Ног ей не видно, она смотрит своему отражению в глаза, которые всегда остаются серьезными, даже когда она улыбается.
Он: О, простите, я думал…
Она (с лучезарной улыбкой): Вы – мистер Эймори Блейн, должно быть?
Он (приглядываясь к ней): А вы – Розалинда?
Она: Я буду звать вас Эймори. О, входите, прошу вас, мама вот‑вот будет здесь, (еле слышно) к сожалению.
Он (оглядывает комнату): Мне здесь все в новинку.
|
|
Она: Земля, куда не ступала нога мужчины.
Он: Так это здесь вы… э‑э‑э…
Она: Да‑да, все тут. (Подходит к бюро.) Смотрите, вот все мои помады, карандаши для глаз.
Он: Я и не догадывался, что вы такая.
Она: А чего вы ожидали?
Он: Я думал, что вы ну совсем не женственная – плаваете, играете в гольф.
Она: А я плаваю и играю, только не в рабочее время.
Он: Бизнес?
Она: Строго с шести до двух.
Он: Я бы приобрел пакет акций вашей корпорации.
Она: О, это не корпорация, просто акционерное общество «Розалинда анлимитед» – пятьдесят один процент акций, репутация, хороший основной капитал и двадцать пять тысяч долларов годового дохода.
Он (неодобрительно): Н‑да, прохладное начало.
Она: Видите ли, Эймори, – вы ведь не против, да? Если когда‑нибудь мне встретится мужчина, с которым я не умру со скуки спустя две недели, возможно, с ним я стану иной.
Он: Странно, ваше мнение о мужчинах совершенно совпадает с моим мнением о женщинах.
Она: Я и вправду не очень женственна. У меня мужской ум.
Он (заинтригованно): Продолжайте.
Она: Нет, ваша очередь. Вы заставили меня рассказывать о себе, это против правил.
Он: Каких?
Она: Моих собственных… Но вы – ах, Эймори, я слышала, что вы блестящий молодой человек. Семейство возлагает на вас большие надежды.
Он: Это воодушевляет.
Она: Алек сказал, что вы научили его мыслить. Я и не надеялась, что кому‑то это удастся.
Он: Нет, вообще‑то я редкий тугодум. (Он даже не притворяется, что говорит серьезно.)
Она: Лгун!
Он: Я… я набожен, у меня литературные способности, я даже… я даже стихи писал.
Она: Верлибры? Изумительно!
|
|
Деревья зелены.
Птицы поют на деревьях.
Дева маленькими глотками пьет яд.
Птица летит прочь. Дева умирает.
Он (хохочет): Нет‑нет, не такие.
Она: Вы мне нравитесь.
Он: Не надо.
Она: Каков скромник.
Он: Я вас боюсь. Я всегда боюсь девушек, которых еще не целовал.
Она (многозначительно): Милый мальчик, война позади.
Он: Стало быть, я всегда буду бояться вас.
Она (слегка огорченно): Скорее всего, будете.
Он (после тщательных раздумий): Послушайте, мне боязно спросить…
Она (зная, что за этим последует): Пяти минут не прошло.
Он: Но вы поцелуете меня? Или боитесь?
Она: Ничего я не боюсь, но ваши доводы так неубедительны…
Он: Розалинда, мне по‑настоящему хочется поцеловать вас.
Она: И мне.
Он (переведя дух): Ну, ваше любопытство, похоже, утолено.
Она: А ваше?
Он: Нет. Только усилилось.
Она (мечтательно): Я целовалась с десятками мужчин. И полагаю, их будет еще немало.
Он (отрешенно): Да, я думаю, вы сможете таким вот образом.
Она: Большинству нравится, как я целуюсь.
Он (спохватываясь): Господи, конечно да. Поцелуйте меня еще разочек, Розалинда!
Она: Нет. Мое любопытство в целом удовлетворил и один разочек.
Он (разочарованно): Еще одно правило?
Она: Я устанавливаю правила для каждого случая отдельно.
Он: Мы с вами очень похожи, разве что я опытнее – в силу возраста.
Она: Сколько вам лет?
Он: Двадцать три. А вам?
Она: Девятнадцать, только‑только.
Он: Полагаю, вы продукт какой‑нибудь фешенебельной школы.
Она: Нет, я практически необработанный материал. Меня исключили из «Спенса» – уж и не помню за что.
Он: И какой вы себя видите?
Она: Я блестящая, весьма эгоистичная, не сдерживаю эмоций и обожаю, чтобы мной восхищались.
Он (неожиданно): Я не хочу в вас влюбляться.
Она (подняв брови): А вас никто и не просит.
Он (невозмутимо): Но, наверное, придется. Я влюблен в ваш рот.
Она: Стойте‑стойте! Прошу вас не влюбляться в мой рот – в волосы, глаза, плечи, туфельки, – но только не в рот.
Он: Он довольно красив.
Она: Он слишком мал.
Он: Вовсе нет! Дайте‑ка взглянуть.
Она (слегка придвигаясь): Скажи что‑нибудь нежное.
Он (испуганно): Боже упаси!
Она (отстраняется): Ну, не говори, раз это так трудно.
Он: Не можем же мы притворяться? Так скоро?
Она: У нас не такие временные рамки, как у других.
Он: И тут эти «другие».
Она: Давай сделаем вид.
Он: Не могу, это сентиментальность.
Она: А ты не сентиментален?
Он: Нет. Я романтик. Сентиментальные люди думают, что все вечно, романтик безнадежно надеется, что нет. Сентиментальность – это свойство эмоциональных людей.
Она: А ты не таков? (Прикрыв глаза.) Должно быть, вот так вы тешите свое высокомерие.
Он: Так… О Розалинда, Розалинда, не противьтесь, поцелуйте меня снова.
Она (на этот раз довольно холодно)‑. Нет, я не горю желанием целовать вас.
Он (явно захваченный врасплох): Но минуту назад вы хотели целоваться.
Она: А теперь нет.
Он: Мне лучше уйти.
Она: И я того же мнения.
О!
(Смеется.) Счет сто – ноль в пользу хозяев поля.
Стоп‑игра!
Миссис Коннедж: Отлично. Я хотела с тобой поговорить наедине, прежде чем мы пойдем вниз.
Розалинда: Боже, ты меня напугала.
Миссис Коннедж: Ты очень дорого нам обходишься все последнее время.
Розалинда (кротко): Да.
Миссис Коннедж: Но дела твоего отца уже не так успешны, как прежде.
Розалинда (скорчив недовольную мину): Только не заводи разговор о деньгах.
Миссис Коннедж: Без денег ты и шагу ступить не сможешь. Мы последний год живем в этом доме, и если ничего не изменится, то у Сесилии не будет тех преимуществ, что есть у тебя.
Розалинда (нетерпеливо): Ну и что теперь?
Миссис Коннедж: Я прошу тебя оказать мне любезность не забывать кое о чем, я сделала подробную запись в блокноте. Во‑первых, не исчезать с молодыми людьми. Возможно, иногда это было уместно, но теперь я прошу тебя оставаться в бальном зале, где я смогу тебя найти. Есть несколько мужчин, которых я хочу тебе представить, и мне не хотелось бы разыскивать тебя по углам, пока ты обмениваешься всякими глупостями с кем‑то или выслушиваешь глупости.
Розалинда (саркастически): Да, выслушиваю, вот именно.
Миссис Коннедж: И не трать зря времени на студенческие компании – на мальчишек, которым по девятнадцать‑двадцать лет. Я не возражаю против выпускного вечера или футбольного матча, но только не болтайся в стороне от выгодных партий, попусту тратя время в загородных кафе со всяким встречным‑поперечным.
Розалинда (излагает свои принципы, которые, кстати, столь же высоки, как и у матери): С этим покончено, мама. Сейчас все не так, как в начале девяностых.
Миссис Коннедж (не обращая внимания): Я хочу сегодня вечером представить тебя нескольким друзьям твоего отца – все они еще довольно молоды.
Розалинда (понимающе кивает): Лет этак под сорок пять?
Миссис Коннедж (резко): Ну и что?
Розалинда: Да нет, все прекрасно. Они повидали жизнь, и у них такой восхитительно усталый вид (трясет головой), но они тоже хотят танцевать.
Миссис Коннедж: Я еще не видела мистера Блейна, но не думаю, что тебе стоит обращать на него внимание. Не похоже, чтобы у него водились деньги.
Розалинда: Мама, я никогда не думаю о деньгах.
Миссис Коннедж: Конечно не думаешь, потому что они у тебя никогда не задерживаются.
Розалинда (вздыхает): Надеюсь, однажды я выйду замуж за денежный мешок – чтобы не умереть со скуки.
Миссис Коннедж (сверяется с записной книжкой): Пришла телеграмма из Хартфорда. Приезжает Доусон Райдер. Мне нравится этот молодой человек, и он купается в деньгах. Мне кажется, что, поскольку тебе уже надоел Говард Гиллеспи, ты могла бы как‑то поощрить Райдера. За месяц это уже третий его приезд.
Розалинда: А как ты догадалась, что мне надоел Говард Гиллеспи?
Миссис Коннедж: Бедный мальчик ходит с таким несчастным видом.
Розалинда: Это был один из романтических флиртов, победа без боя. Они всегда скоротечны.
Миссис Коннедж (завершая свою мысль): В любом случае мы хотели бы гордиться тобой сегодня вечером.
Розалинда: Разве я не красива?
Миссис Коннедж: Ты и сама это знаешь.
Мы ждем.
Розалинда: Одну минутку.
Сесилия.
Сесилия (выговаривает с нарочитой светскостью): О да, выходы в свет в наши дни – это, знаете ли, настоящий фарс. Для того, кто наигрался в любовь задолго до своего семнадцатилетия, – это сплошное разочарование.
Да, ваше сиятельство, конечно, сестра мне много о вас рассказывала. Не хотите ли пыхнуть – они весьма изрядны. Называются… называются… а, «Корона». Вы не курите? Какая жалость! Полагаю, король не дает дозволения? Да, я охотно потанцую.
Сцена 2
Розалинда Говард Гиллеспи,
Гиллеспи (невыразительно): Как вы можете говорить, что я изменился? Мои чувства к вам те же, что и прежде.
Розалинда: Но вы для меня уже не тот, что прежде.
Гиллеспи: Три недели назад вы говорили, что я вам нравлюсь, потому что я такой пресыщенный, такой равнодушный, – я до сих пор таков.
Розалинда: Но не для меня. Раньше мне нравились ваши карие глаза и тонкие ноги.
Гиллеспи (сокрушенно): Они и сейчас тонкие и карие.
Розалинда: Я думала, что вы не ревнивы. А теперь, куда бы я ни пошла, везде натыкаюсь на ваш взгляд.
Гиллеспи: Я люблю вас!
Розалинда (холодно): Мне это известно.
Гиллеспи: И вы уже две недели не даете себя поцеловать. Я всегда думал, что стоит поцеловать девушку – и она… она… завоевана.
Розалинда: Эти времена миновали. Меня надо завоевывать заново каждый день и каждый час.
Гиллеспи: Неужели вы серьезно?
Розалинда: Вполне, как обычно. Раньше было два вида поцелуев. Первый – это когда девушку целовали и бросали, а второй – когда ее целовали и делали предложение. Теперь появился третий вид – мужчину целуют и бросают. Если в девяностых мистер Джонс бахвалился, что целовался с девушкой, каждому было ясно, что у него с ней все кончено. Если мистер Джонс образца тысяча девятьсот девятнадцатого года говорит то же самое, то всякому ясно, что ему никогда больше ее не целовать. Учитывая достойное начало, теперь любая девушка может взять верх.
Гиллеспи: Но зачем вы играете мужчинами?
Розалинда (доверительно наклоняется вперед): Ради самого первого мгновения, когда в нем вспыхивает интерес. Тот самый миг – о, до первого поцелуя лишь слово, произнесенное шепотом, – который стоит всего остального.
Гиллеспи: А потом?
Розалинда: А потом ты заставляешь его выложить все о себе самом. И очень скоро единственным его желанием будет остаться с тобой наедине – он хандрит, ему не нужны ни борьба, ни игра – ты победила!
Доусон Райдер.
Райдер: Надеюсь, что сейчас мой танец, Розалинда.
Розалинда: Конечно, Доусон. Мистер Райдер, это мистер Гиллеспи.
Райдер: Вечеринка ваша, по всему, складывается удачно.
Розалинда: Правда? Я не замечала. Я устала, вы не откажетесь посидеть здесь?
Райдер: Откажусь? Да я в восторге! Мне противна сама идея суеты в отношениях. Вчера свидание с девушкой, сегодня свидание, завтра – снова.
Розалинда: Доусон!
Райдер: Что?
Розалинда: Интересно, вы уже знаете, что любите меня?
Райдер (остолбенев): Что? Э‑э… Ну, скажу я вам, вы меня поражаете.
Розалинда: Потому что я, знаете ли, тот еще подарочек. Любой, кто на мне женится, хлопот не оберется. Я гадкая, ужасно гадкая.
Райдер: Ну, я бы так не сказал.
Розалинда: Да‑да! Я такая – особенно с самыми близкими людьми. (Встает.) Идемте. Я передумала и хочу танцевать. Мама, наверное, уже сердится. (Начинают танцевать.) А в Хартфорде танцуют шимми? (Уходят.)
Сесилия: Это только с моим счастьем удается в перерыве оказаться рядом с собственным братцем.
Алек (мрачно): Если не хочешь, я могу уйти.
Сесилия: О господи, нет! С кем же я тогда начну следующий танец? (Вздыхает.) Балы поблекли с тех пор, как уехали французские офицеры.
Алек: Я надеюсь, что Эймори не влюбился в Розалинду.
Сесилия: Почему? Я думала, ты этого хотел.
Алек: Хотел. Но как увидел этих девиц, теперь и не знаю. Я ужасно привязан к Эймори. Он так раним, и мне не хотелось бы, чтобы кто‑то бездушно разбил ему сердце.
Сесилия: Он очень симпатичный.
Алек: Она за него не выйдет, но девушке и не обязательно выходить за мужчину, чтобы разбить ему сердце.
Сесилия: Как они это делают? Вот бы узнать секрет!
Алек: Зачем, жестокая маленькая киска? Хорошо еще, что Господь наградил тебя курносым носом, а то повезло бы кому‑то.
Миссис Коннедж: Куда, скажите на милость, подевалась Розалинда?
Алек (радостно): Ты правильно выбрала, у кого спросить. Где же ей быть, как не с нами!
Миссис Коннедж: Ее отец выстроил в шеренгу восьмерых холостых миллионеров, чтобы представить ей.
Алек: Теперь пусть сформируют колонну и выполнят марш‑бросок по коридорам.
Миссис Коннедж: Я совершенно серьезно – меня не удивит, если она в вечер своего первого выхода в свет окажется в каком‑то кабаре с каким‑нибудь футболистом. Вы поищите в левом крыле, а я пойду…
Алек (легкомысленно): Не лучше ли послать дворецкого в погреб?
Миссис Коннедж (совершенно серьезно): Уж не думаешь ли ты, что она там спряталась?
Сесилия: Это он так шутит, мама.
Алек: Мама сразу представила, как Розалинда на пару со знаменитым барьеристом вскрывает бочку пива.
Миссис Коннедж: Пойдемте же! Надо немедленно ее найти!
Розалинда Гиллеспи.
Гиллеспи: Розалинда, один только вопрос. Неужели я вам совершенно безразличен?
Эймори: Этот танец за мной.
Розалинда: Мистер Гиллеспи, это мистер Блейн.
Гиллеспи: Мы уже встречались с мистером Блейном, вы ведь из Дейтона?
Эймори: Да.
Гиллеспи (отчаянно): Я бывал там. Довольно кошмарный городишко.
Эймори (язвительно): Не знаю. Я всегда считал, что лучше быть провинциальной острой подливкой, чем жидким столичным супчиком.
Гиллеспи: Что?
Эймори: О, только без обид.
Гиллеспи
Розалинда: Он слишком неотесан.
Эймори: Я однажды был влюблен в такую.
Розалинда: И что?
Эймори: Ах, да просто дура – ничего в ней не было, кроме того, что я сам ей приписал.
Розалинда: И что потом?
Эймори: В конце концов я убедил ее в том, что она умнее меня, а потом она меня… она дала мне от ворот поворот. Сказав, что я не представляю практической пользы.
Розалинда: А что это значит?
Эймори: О! Это значит: вожу машину, но не умею сменить колесо.
Розалинда: И чем же вы собираетесь заниматься?
Эймори: Писать – думаю начать здесь, в Нью‑Йорке.
Розалинда: Гринич‑Виллидж.
Эймори: Господи боже, я сказал «писать», а не «пить».
Розалинда: Мне нравятся деловые люди. Умные мужчины обычно такие уютно‑домашние.
Эймори: Мне кажется, что я вас знаю целую вечность.
Розалинда: Со времен пирамид?
Эймори: Нет, я собирался поселить нас во Франции: я был бы Людовиком Четырнадцатым, а вы – моей… моей… (Изменившимся голосом.) Думаю, мы полюбим друг друга.
Розалинда: Я же предлагала притвориться.
Эймори: Если бы начали притворяться, это было бы слишком.
Розалинда: Почему?
Эймори: Эгоистичные люди в известном смысле обладают невероятной способностью к большой любви.
Розалинда: Притворись.
Эймори: Я не умею говорить нежности. Но ты прекрасна.
Розалинда: Не то.
Эймори: А что тогда?
Розалинда (печально): О, ничего. Стоит мне захотеть чувствительности, настоящих сантиментов, и я их не получаю.
Эймори: Я в жизни только их и встречал, и они мне опротивели до тошноты.
Розалинда: Так трудно бывает найти мужчину под стать нашим артистическим вкусам.
Слышите? Кто‑то играет «Поцелуй меня снова».
Эймори: Ну и?
Розалинда: И?
Эймори (тихо, признавая поражение): Я люблю тебя.
Розалинда: Я люблю тебя.
Эймори: О боже, что я наделал?
Розалинда: Ничего. Не говори, прошу. Поцелуй меня снова.
Эймори: Я не знаю, почему и как так случилось, но я люблю тебя – с первого взгляда.
Розалинда: И я тоже… Я… я… хочу принадлежать тебе.
(Губы ее чуть дрожат.) Не отпускай меня, мне все равно, пусть все узнают…
Эймори: Повтори!
Розалинда: Я люблю тебя!
Ах, я еще очень молода, слава богу, и, слава богу, довольно красива, и, слава богу, счастлива… (Она замолкает, а потом в порыве откровения добавляет.) Бедный Эймори!
Занавес
Популярная девушка
Перевод Е. Калявиной
I
Каждую субботу около половины одиннадцатого Йенси Боумен с помощью какой‑нибудь изящной уловки ускользала от кавалера и отправлялась из бального зала к более выгодному месту обзора в баре загородного клуба. Высмотрев там отца, она либо кивала ему, подзывая, если он тоже ее замечал, либо посылала к нему официанта, чтобы предупредить о своем неизбежном присутствии в баре. Если дело было до половины одиннадцатого и, значит, за огнедышащим коктейлем прошло не более часа, отец вставал со стула и нехотя позволял дочери уговорить себя переместиться в бальный зал.
«Бальным залом» эта комната звалась за неимением более точного определения. Она была из тех, что днем заставлены плетеной мебелью, и описать их можно, прибегнув к сентенции: «Ладно, пошли потанцуем». Еще она обозначалась как «Ну, там, внизу». Это было безымянное пространство всех загородных клубов Америки, где обычно заключались судьбоносные сделки.
Йенси знала, что, если отвлечет отца хоть на час и он проведет этот час, беседуя с ней или глядя, как она танцует, или даже, что редко случалось, потанцует и сам, то она сможет без опаски отпустить его на волю. Если же танцы закончатся до полуночи, то он вряд ли будет достаточно подогрет, чтобы причинить кому‑нибудь беспокойство.
Все это требовало от Йенси значительных усилий, и не столько ради отца, сколько ради нее самой. Прошлым летом ей уже приходилось несколько раз краснеть за него. Однажды ночью, когда она никак не могла вставить слово в страстную и пространную речь некоего молодца из Чикаго, в дверях бального зала, легонько пошатываясь, показался отец. Его красивое лицо еще сильнее разрумянилось, выцветшие голубые глаза щурились и косили, когда он пытался вглядеться в лица танцующих, к тому же он явно вознамерился предложить себя первой же вдове, не успевшей отвести взгляд. Отец до смешного обиделся, когда Йенси настояла на немедленном отступлении.
С тех пор Йенси до минуты рассчитывала свою фабианскую тактику.[30]
Йенси и ее отец слыли самыми красивыми людьми в этом городишке на Среднем Западе. Лицо Тома Боумена лучилось радушием после двадцати лет служения доброму виски и дурной игре в гольф. Он держал контору в деловом квартале и полагал, что занимается некой сомнительной торговлей недвижимостью, но истинным призванием его и главной заботой в жизни было торговать великолепным профилем и демонстрировать раскованные породистые манеры в стенах загородного клуба. В этом клубе он и провел большую часть десятилетия, минувшего со дня смерти жены.
Манеры двадцатилетней Йенси определить труднее, но томностью их она была отчасти обязана меланхолическому характеру, отчасти тому, что в нежном возрасте побывала у неких родственников на Восточном побережье. Умница, но с непоседливым умом, подлунный романтик, не способный решить, следует выходить замуж по велению чувств или же ради удобства, причем последнюю из упомянутых абстракций олицетворял один из наиболее пылких обожателей Йенси. Тем временем она вела, и не без пользы, отцовский дом и старалась в безмятежном и невозмутимом ритме склонить беспробудное пьянство отца к трезвости.
Она его обожала. Она обожала его за красоту и за чарующие манеры. Он никогда не ронял репутации достойного члена йельского братства «Череп и кости».[31]
Обаяние отца служило образцом, по которому ее впечатлительный темперамент бессознательно судил всех известных ей мужчин.
Тем не менее отец и дочь не опускались до сентиментальных отношений, буйно разросшихся на ниве прочитанных романов, ибо в жизни сантименты обычно вызревают только у старшего поколения. Йенси Боумен решила выйти замуж в течение года. Она искренне скучала.
Скотт Кимберли впервые увидел ее ноябрьским вечером в клубе. Хозяйка дома, в котором он гостил, сообщила ему, что Йенси – «изысканная красотка», и он не мог не согласиться с этим. С тонкой чувствительностью, удивительной для юноши двадцати пяти лет, он уклонился от того, чтобы быть представленным девушке немедленно, решив спокойно понаблюдать за ней часок, наполненный фантазиями, и посмаковать удовольствие или утрату иллюзий, слушая ее речи под конец захмелевшего вечера.