Она заставила его прождать семь минут в вестибюле, прежде чем появилась. Она подошла к нему с дружеской, ленивой улыбкой.
– Как вы поживаете? – проворковала она. – Чудесно видеть вас опять. Как дела? – Йенси глубоко вздохнула. – Я страшно устала. Целый день в беготне с самого утра, сперва покупки, а потом разрывалась между полдником и дневным представлением. Купила все, что видела. Даже не знаю, как мне теперь расплатиться за все это.
Йенси живо припомнила, что при первой встрече проболталась о своей непопулярности, не рассчитывая, впрочем, что ей поверят. Сейчас она уже не могла рисковать, позволив себе такую же ремарку, – об этом нельзя было намекнуть ни словом, ни жестом. Он должен думать, что она весь день нарасхват.
Они сели за столик, им принесли бутерброды с оливками и чай. Скотт был так красив и так изумительно одет! Из‑под безупречной пепельной челки на нее пытливо глядели серые глаза. Она спросила, чем он занят, нравится ли ему ее платье, о чем он сейчас думает.
– Надолго ли вы приехали? – поинтересовался он.
– На две недели, туда и обратно. Я собираюсь в Принстон на февральский выпускной бал, а затем – в гости к друзьям в Вестчестер на пару дней. Вас не очень шокирует, что я начала выходить так скоро? Отец был бы рад, знаете ли. Он всегда шел в ногу со временем.
Эту тираду она придумала еще в поезде. Ни к кому в гости она не собиралась Никто не приглашал ее на выпускной бал в Принстоне. Тем не менее все это было необходимо для создания иллюзии. Все в мире – иллюзия.
– А еще, – продолжала она, улыбнувшись, – два моих давних поклонника сейчас в городе, что крайне приятно.
Она увидела, как Скотт моргнул, и поняла, что он оценил важность сказанного.
– А что вы будете делать остаток зимы? – спросил он. – Вернетесь на запад?
– Нет. Видите ли, моя тетя приезжает из Индии на этой неделе. Она собирается пожить во Флориде, и я пробуду с ней до середины марта. Потом мы поедем в Хот‑Спрингс, а там, скорее всего, – в Европу на лето.
Это было сущей выдумкой. Ее первое письмо к тетке, где она без прикрас описала подробности смерти Тома Боумена, наконец‑то достигло адресата. Тетка приличествующим тоном выразила соболезнования и объявила, что вернется в Америку где‑нибудь года через два, если не надумает поселиться в Италии.
– Но ведь вы позволите мне увидеть вас еще хоть раз, пока вы здесь? – взмолился Скотт, оценив впечатляющий размах этих планов. – Если вы не сможете поужинать со мной вечером, то как насчет среды – послезавтра?
– В среду? Дайте‑ка подумать. – Йенси нахмурилась, имитируя глубокие размышления. – Кажется, среда уже занята одним свиданием, но я точно не уверена. Не могли бы вы позвонить мне завтра, и тогда скажу наверняка. Мне очень хотелось бы поужинать с вами, но, кажется, я уже обещала встретиться с кем‑то еще.
– Отлично, я позвоню вам.
– Около десяти.
– Постарайтесь – в среду или в любое другое время.
– Я скажу вам. Но если я не смогу в среду поужинать с вами, то наверняка смогу с вами пообедать.
– Замечательно, – сказал он. – И мы сходим на дневное представление.
Они танцевали всего‑то несколько раз. Ни словом, ни вздохом Йенси не выдала своей заинтересованности в нем, пока не протянула ему руку для прощания:
– До свидания, Скотт.
Долю секунды она смотрела в его глаза – мимолетно, чтобы он не был уверен, что это вообще случилось, но достаточно долго для того, чтобы смутно напомнить ему о ночи на бульваре над Миссисипи. Затем Йенси быстро повернулась и умчалась.
Ее одинокий ужин в маленькой чайной за углом был недорог и обошелся ей в полтора доллара. Не было никаких свиданий, и никаких мужчин, если не считать старичка в гетрах, попытавшегося заговорить с ней у выхода.
IX
Сидя в одиночестве в помпезном кинотеатре – Йенси полагала, что может позволить себе такую роскошь, – она смотрела, как Мэй Мюррей[39]кружится в вихре великолепных иллюзорных перспектив, и одновременно обдумывала достижения первого дня. Что ж, успех был очевиден.
Она сумела создать нужное впечатление и о своем финансовом благополучии, и о своем отношении к самому Скотту. Видимо, лучше избегать вечерних свиданий. Пусть проводит вечера один, думала она, пусть представляет ее с другими, пусть просидит несколько одиноких вечеров в своей квартире, размышляя о том, как весело было бы, если бы… Пусть время и разлука поработают на нее!
На мгновение увлекшись кинокартиной, она подсчитала стоимость квартиры, в которой героиня претерпевала свои киношные горести и невзгоды. Йенси восхитил ажурный итальянский столик, занимавший совсем немного места в огромной столовой, на фланге которой стояла длинная скамья, создавая комнате атмосферу средневековой роскоши. Она порадовалась прекрасной одежде и мехам Мэй Мюррей, ее великолепным шляпкам, крошечным французским туфелькам. Но потом ее мысли вернулись к собственной драме. «А вдруг Скотт помолвлен?» – подумалось ей внезапно, и сердце ее упало. Хотя вряд ли. Слишком он быстро позвонил ей, слишком щедро расточал свое время и был слишком отзывчив при встрече.
Из кино она вернулась в «Риц» и заснула крепким и счастливым сном, впервые за три месяца. И она больше не мерзла. Даже клерк на этаже восхищенно и по‑доброму улыбнулся ей, когда Йенси попросила ключ.
Утром, ровно в десять, позвонил Скотт. Йенси, которая была чуть свет уж на ногах, притворилась сонной после вчерашнего ночного загула.
Нет, поужинать с ним в среду не получится. Ей ужасно жаль, но опасения оправдались: она уже приглашена. Но они могли бы вместе пообедать и пойти на дневной сеанс, если только к чаю он вернет ее в гостиницу.
Весь день она бродила по улицам. Сидя на империале автобуса, но, конечно, не на передних сиденьях – ведь там ее случайно мог высмотреть Скотт, – она плыла в зимнем сумраке по Риверсайд‑драйв и обратно по Пятой авеню, и ее любовь к Нью‑Йорку, к его ослепительному блеску усиливалась и углублялась. Именно здесь она должна жить и благоденствовать, ей должны кланяться все регулировщики на перекрестках, едва завидев ее в лимузине, с собачонкой на коленях. И здесь она станет посещать по воскресеньям элегантную церковь, а Скотт, такой красивый в сюртуке и цилиндре, будет преданно шагать с нею рядом.
За обедом в среду она облагодетельствовала Скотта описанием двух фантастических дней. Она рассказала о поездке на автомобиле вверх по Гудзону и свои впечатления о двух пьесах, которые, само собой разумеется, она смотрела в обществе обожателя. Она прочла все театральные новости в утренних газетах и выбрала две постановки, о которых ей удалось скопить максимум сведений.
– О, – огорчился он, – так вы уже ходили на «Далей»?[40]У меня два билета, но вы же не захотите смотреть одно и то же…
– О, нет‑нет, я совсем не против, – искренне возразила она. – Видите ли, мы ведь опоздали к началу, и, кроме того, я от нее в восторге.
Но он не хотел даже слышать, что она готова пойти еще раз, и вдобавок он сам уже видел пьесу. Йенси до смерти хотелось пойти на спектакль, ей пришлось смотреть, как он меняет в кассе билеты, причем меняет на самые плохие места, оставшиеся в последний момент. Как тяжело порой дается игра!
– Кстати, – сказал Скотт в такси, по дороге в гостиницу, – вы ведь завтра едете на выпускной в Принстон?
Йенси вздрогнула. Она и не представляла, что этот день наступит так скоро и что Скотт запомнит ее слова.
– Да, – спокойно ответила она. – Я уезжаю завтра пополудни.
– Полагаю, в два двадцать. А где вы встречаетесь со своим кавалером – в самом Принстоне?
На мгновение она растерялась:
– Да, он будет встречать поезд.
– Ну а я тогда подвезу вас до вокзала, – предложил Скотт. – Ведь в толпе всегда трудно найти носильщика.
Она не знала, что ответить, и не нашла способа отказаться. И почему она не придумала, что поедет на автомобиле? Благовидного пути к отступлению не оставалось.
– Это ужасно мило с вашей стороны.
– Вы опять поселитесь в «Рице», когда вернетесь?
– О да, – ответила она. – Я оставляю за собой свои комнаты.
Ее комнатка была самой маленькой и дешевой в гостинице.
Выбора у нее не было, пришлось позволить ему проводить себя на принстонский поезд. На следующий день, когда после обеда она собирала чемодан, происходящее так завладело ее воображением, что она положила в чемодан именно те вещи, которые взяла бы с собой, если бы действительно ехала на выпускной бал. Но она намеревалась выйти на первой же остановке и сразу вернуться в Нью‑Йорк.
Скотт позвонил ей в половине второго, они взяли такси и поехали на Пенсильванский вокзал. Поезд был полон, как Скотт и ожидал, но он отыскал для нее место и водрузил ее саквояж на багажную полку.
– Я позвоню вам в пятницу, чтобы проверить, как вы себя ведете, – сказал он.
– Ладно, я буду паинькой.
Их взгляды встретились на миг и в потоке необъяснимых, полубессознательных эмоций слились в совершенное целое. Когда Йенси пришла в себя, ее глаза будто говорили: «Ах, тогда…»
Неожиданно прямо над ее ухом прозвучало:
– Йенси, вот это да!
Йенси обернулась. К ужасу своему, она узнала девушку: это была Элен Харли, одна из тех, кому она звонила, как только приехала в город.
– Так, Йенси Боумен! Вот уж кого не ожидала увидеть. Как дела?
Йенси представила Скотта. Сердце ее билось неистово.
– Ты тоже едешь на выпускной? Красота! – кричала Элен. – Можно, я сяду рядом с тобой? Давно уже хотелось повидаться. С кем ты будешь?
– Ты его не знаешь.
– А вдруг знаю?
Ее слова, царапающие острыми когтями чувствительную душу Йенси, были прерваны неразборчивым криком кондуктора. Скотт поклонился Элен, бросил проникновенный взгляд на Йенси и поспешно вышел из вагона.
Поезд тронулся. Пока Элен укладывала багаж и снимала меховое манто, Йенси огляделась. Вагон пестрел девушками. Взволнованный щебет заполнял волглое, жесткое пространство, как дым. Тут и там сидели пожилые компаньонки, груда выветренных скал на поле цветов, предрекая с немым и унылым фатализмом конец и радости, и молодости. Сколько раз и сама Йенси была частью этой толпы, беззаботной и счастливой, мечтая о мужчине, которого она встретит, о потрепанных экипажах, ждущих на станции, о занесенном снегом университете, о ярком огне в каминах студенческих клубов и о заезжих оркестрах, ритмами дерзких мелодий отбивающихся от наступающего утра.
А сейчас она была незваным, нежеланным гостем. Как и в день своего прибытия в «Риц», она чувствовала, что в любой момент маска может быть сорвана и ее, как самозванку, выставят на посмешище всему вагону.
– Расскажи мне все! – сказала Элен. – Расскажи, что ты делала все это время? Не видела тебя ни на одном футбольном матче прошлой осенью.
Таким образом она давала понять Йенси, что уж она‑то ни одного не пропустила.
На другом конце вагона кондуктор завопил:
– Следующая остановка – Манхэттен‑Трансфер!
Щеки Йенси горели от стыда. Отвечая на болтовню Элен испуганными междометиями, она решала, что же ей делать, сочинила признание, тут же передумала исповедоваться, а затем, когда со зловещим громом тормозов поезд стал уменьшать скорость на подходе к станции, она, повинуясь отчаянному импульсу, вскочила.
– О господи! – воскликнула она. – Я забыла туфли! Как же я без них! Мне нужно вернуться.
Элен отреагировала на это с раздражающей предупредительностью.
– Я возьму твой чемодан, – быстро сказала она, – а ты потом позвонишь. Я буду жить в «Чартер‑клаб».
– Нет! – почти завизжала Йенси. – У меня там платье!
Не обращая внимания на отсутствие логики в собственном заявлении, она, как ей показалось, нечеловеческим усилием стащила чемодан с полки и, пошатываясь, пошла по проходу, сопровождаемая бесцеремонными взглядами любопытных попутчиц. Как только поезд остановился, она спрыгнула на платформу, ослабевшая и дрожащая. Йенси стояла на твердом бетоне пересадочной станции Манхэттен‑Трансфер, символизирующей причудливую старую деревню, и по щекам девушки текли слезы, пока бесчувственные вагоны увозили в Принстон свой счастливый и юный груз. После получасового ожидания Йенси села в поезд до Нью‑Йорка. За тридцать минут она растеряла всю уверенность, которую завоевала на минувшей неделе. Она вернулась в свою комнатушку и притихла калачиком на кровати.
X
К пятнице душа Йенси почти оправилась от леденящего уныния. Голос Скотта по телефону поздним утром был подобен тонизирующему напитку, и она с убедительным энтузиазмом поведала ему о принстонских удовольствиях, благо еще свежи были в памяти радости выпускного бала двухгодичной давности.
Он не может дождаться свидания, сказал он. Не соблаговолит ли она поужинать с ним перед спектаклем сегодня вечером? Йенси задумалась, искушение было слишком велико. Ужин – она экономила на еде – величественный ужин, где‑нибудь в дорогом кабаре, а потом мюзикл взывали к ее изголодавшемуся воображению, но инстинкт подсказывал, что еще не время. Пусть подождет. Пусть помечтает еще, подольше и посильнее.
– Я очень устала, Скотт, – сказала она с интонацией предельной откровенности. – Истинная правда. У меня ни один вечер не проходил без свидания с тех пор, как приехала сюда, и я уже с ног валюсь. Постараюсь отдохнуть в гостях на выходных, а после этого пойду с вами ужинать в любой день, когда захотите.
Минутное молчание повисло на другом конце провода, пока она держала трубку в ожидании ответа.
– Ну да, лучше всего отдыхается в гостях, – наконец ответил он. – И, кроме всего прочего, до следующей недели еще надо дожить. Я просто умираю, так хочу увидеть вас, Йенси.
– Я тоже, Скотт.
Она позволила капельке ласки удержаться на его имени. Повесив трубку, она снова почувствовала себя счастливой. Если не считать унижения в поезде, ее план увенчался успехом. Иллюзия оставалась целехонькой, и дело шло к финалу. Всего три встречи и полдюжины телефонных звонков – и она умудрилась создать между ними напряжение, какого не получишь, пребывая в хорошем настроении, постоянно признаваясь в любви и соблазняя легким флиртом.
Когда настал понедельник, она оплатила первый гостиничный счет. Цифра не встревожила – Йенси была к ней готова, но шок от сознания того, что сразу столько денег растрачено, понимание, что от подарка отца остается всего сто двадцать долларов, оставили неприятное чувство где‑то под ложечкой. Она решила тут же призвать на помощь все женские уловки, чтобы помучить Скотта тщательно продуманной пыткой, а затем, на исходе недели, просто и ясно показать ему, что она его любит.
В качестве приманки она, задействовав телефонную книгу, избрала некоего Джимми Лонга, красивого юношу, друга детства, который недавно приехал работать в Нью‑Йорк. Джимми Лонг был искусно принужден зазвать ее на представление в среду днем. Они условились встретиться в вестибюле в два часа.
В среду она обедала со Скоттом. Его глаза ловили каждое ее движение, и, видя это, она почувствовала прилив нежности к нему. Сначала она желала то, что он собой представлял, теперь же она почти бессознательно желала его самого. Тем не менее она не позволила себе расслабиться. Времени было слишком мало, а ставки – слишком высоки. То, что она уже начинала его любить, лишь укрепило ее намерения.
– Что вы делаете сегодня после обеда? – спросил он.
– Иду на дневной спектакль – с одним человеком, который меня раздражает.
– Почему он вас раздражает?
– Потому что он хочет, чтобы я вышла за него, а я полагаю, что мне этого не очень хочется.
На слове «полагаю» она сделала слабое ударение, намекая, что не очень уверена в своих чувствах, – да, вот так, «не очень хочется».
– Не выходите за него.
– Скорее всего, не выйду.
– Йенси, – неожиданно тихо произнес он, – ты помнишь ту ночь, там, на бульваре…
Она сменила тему. Настал полдень, и всю комнату заливал солнечный свет. Место и время были вовсе не подходящими. В таком разговоре она должна полностью контролировать ситуацию. Он должен говорить только то, что она хочет от него услышать, ничего выходящего за эти рамки она не могла ему позволить.
– Уже без пяти два, – сказала она, взглянув на часы. – Мне нужно идти. Я не хочу опаздывать.
– А вам хочется идти?
– Нет, – просто ответила она.
Видимо, ответ удовлетворил его, и они спустились в холл. Йенси сразу заметила мужчину, кого‑то ждавшего, явно сконфуженного и одетого не по меркам «Рица». Естественно, это был Джимми Лонг, некогда популярный щеголь в городишке на западе. А теперь… на голове сидела зеленая шляпа – без шуток, зеленая! Его пальто, вышедшее из моды несколько лет назад, без сомнения, было приобретено в пресловутом магазине готовой одежды. Носки его длинных узких ботинок загибались вверх. С ног до головы он представлял собой недоразумение – все, что только могло быть неправильным в человеке, было неправильно в нем. И смущен он был только инстинктивно, не осознавая своей нелепости. Оскорбительный призрак, Немезида, ужас.
– Привет, Йенси! – заорал он и устремился к ней с явным облегчением.
Героическим усилием воли Йенси повернулась к Скотту, пытаясь задержать его взгляд на себе. И, поворачиваясь, успела отметить безукоризненный пиджак Скотта и его изысканный галстук.
– Спасибо за угощение, – сказала она с ослепительной улыбкой. – Увидимся завтра!
Затем она рванулась к Джимми Лонгу, будто в воду нырнула, оттолкнула протянутую руку и буквально выволокла его через вращающуюся дверь, ограничившись одним восклицанием «Скорее!», чтобы утолить его неповоротливое удивление.
Происшествие обеспокоило ее. Она утешала себя, припоминая, что Скотт, скорее всего, взглянул на ее спутника мельком, поскольку не сводил с нее глаз. И все же она была в ужасе, и вряд ли Джимми Лонг наслаждался ее обществом в достаточной степени, чтобы компенсировать билеты в дальний ряд, купленные по скидке в закусочной Блэка.
Но если Джимми в качестве приманки безнадежно провалился, то случившееся в четверг вполне удовлетворило ее и воздало должное ее сообразительности. Она придумала свидание за обедом, после чего, в два часа, Скотт должен был отвезти ее на ипподром. Она безрассудно позавтракала в одиночестве в ресторане «Рица» и, не торопясь, вышла вместе с симпатичным юношей, завтракавшим за соседним столиком. Предполагалось, что Скотт будет встречать ее на улице, но уже у самого выхода из ресторана Йенси вдруг увидела Скотта – он стоял совсем неподалеку.
Повинуясь молниеносному импульсу, она повернулась к шедшему рядом симпатичному юноше, нежно склонила головку и сказала громко и дружелюбно:
– Благодарю вас, скоро увидимся!
Затем, прежде чем он успел удивиться, она развернулась и протянула руку Скотту.
– Кто это такой? – нахмурившись, спросил он.
– Не правда ли, красавец?
– Только если вас прельщает такая красота.
По тону Скотта можно было понять, что упомянутый джентльмен выглядел изнеженным и слишком разодетым. Йенси хохотнула, беспристрастно восхищаясь своим умением расставлять силки.
Йенси готовилась к решающему субботнему вечеру и в четверг отправилась в магазин на Сорок второй улице, чтобы купить перчатки. Протягивая продавцу пятидесятидолларовую банкноту, она надеялась, что ставший совсем невесомым кошелек значительно утяжелится, когда она получит сдачу. Но к ее удивлению, продавец протянул ей сверток и монету в четверть доллара.
– Что‑нибудь еще?
– Да, мою сдачу.
– Но я уже отдал ее вам. Вы дали мне пять долларов. Четыре семьдесят пять за перчатки, остается двадцать пять центов сдачи.
– Я дала вам пятьдесят долларов.
– Должно быть, вы ошиблись.
Йенси порылась в сумочке.
– Нет, я дала вам пятьдесят! – гневно повторила она.
– Нет, мадам, ведь вы дали пять долларов.
Они крайне раздраженно смотрели друг на друга. Кассирша была призвана свидетельствовать, затем позвали управляющего, собралась небольшая толпа.
– Но я совершенно уверена! – воскликнула Йенси, и две сердитые слезинки задрожали в ее глазах. – Я отлично помню!
Управляющий выразил сожаление, но леди, должно быть, оставила купюру дома. В кассе нет ни одной пятидесятидолларовой ассигнации. Шаткий мир Йенси трещал по швам.
– Если вы оставите адрес, – сказал управляющий, – мы сообщим вам, если что‑нибудь прояснится.
– Ах вы, чертовы дураки! – крикнула Йенси, потеряв голову. – Я заявлю на вас в полицию!
Всхлипывая, как ребенок, она выбежала из магазина. И почувствовала себя совершенно беспомощной: что она могла доказать? Уже отбило шесть, и магазин закрылся, как только она вышла. Взял продавец эту банкноту или нет, он уже будет на пути домой, когда прибудет полиция, и вообще, почему это нью‑йоркская полиция должна ей поверить или играть по правилам?
В отчаянии она вернулась в «Риц» и беспомощно, чисто машинально проверила содержимое чемодана. Конечно, купюры там не было. Да она и так знала, что там ее быть не может. Она собрала каждое пенни и подсчитала, что у нее теперь всего только пятьдесят один доллар и тридцать центов. Позвонив управляющему отеля, она попросила рассчитать ее завтра, в полдень, – она была слишком подавлена, чтобы выехать раньше.
Она ждала в комнате, не смея заказать даже стакан воды. Затем зазвонил телефон, и она услышала бодрый и холодный голос клерка:
– Мисс Боумен?
– Да.
– Вы должны нам, включая сегодняшнюю ночь, ровно пятьдесят один доллар и двадцать центов.
– Пятьдесят один двадцать? – Ее голос дрожал.
– Да, мэм.
– Благодарю вас.
Не дыша, она сидела у телефона, слишком испуганная, чтобы плакать. У нее осталось всего десять центов!
XI
Пятница. Йенси почти не спала. Под глазами залегли темные круги, после горячей ванны она приняла холодную, но даже это не вывело ее из безнадежной апатии. Никогда она в полной мере не осознавала, что значит остаться в Нью‑Йорке совершенно без гроша. Вместе с той пятидесятидолларовой купюрой испарилась ее решимость и жизненная энергия. Теперь уже ничего не поделаешь – она должна добиться желаемого сегодня или никогда.
Они со Скоттом встретились в «Плазе» за чаем. Йенси терялась в догадках: действительно ли Скотт был холоден с ней вчера пополудни, или она себе это вообразила? Впервые за долгое время ей не нужно было стараться, чтобы разговор не стал излишне чувствительным. Видимо, он решил, что все напрасно, – она слишком экстравагантна и легкомысленна. Сотни разномастных догадок сменяли друг друга все утро – унылое утро, которое скрасилось только покупкой десятицентовой булочки в бакалейной лавке.
Вот уже двадцать часов у нее во рту не было ни крошки, но она полубессознательно притворялась перед продавцом, что ей просто так, от нечего делать пришла в голову блажь купить одну‑единственную булочку. Она даже попросила показать ей гроздь винограда, но сказала, оглядев виноград придирчивым – и голодным – взором, что передумала: ей кажется, что он хорош, да зелен. В магазине было полно довольных жизнью женщин, которые пристально осматривали еду, держа ее двумя пальцами на вытянутых руках. Йенси чуть не попросила одну из них купить ей гроздь винограда, но вместо этого вернулась к себе в комнату и удовольствовалась булочкой.
К четырем часам она осознала, что больше мечтает о сэндвичах к чаю, чем о предмете предстоящего свидания. Медленно бредя в сторону «Плазы», она вдруг почувствовала слабость, и ей пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы перестала кружиться голова. Интересно, думала она в полубреду, где стоит очередь за пособием? Ведь именно туда должны идти люди в ее положении, но где она выстроилась, эта самая очередь? Как ее найти? Йенси пришла в голову фантастическая мысль, что в телефонной книге очередь значится на букву «О» или, может быть, на букву «Н» – «Нью‑Йоркская очередь за пособием».
В людном вестибюле «Плазы» она сразу приметила Скотта. Он ждал ее, и весь его облик был воплощением надежности и надежды.
– Пойдемте скорее, – взмолилась она с вымученной улыбкой, – мне до смерти хочется чаю.
Она проглотила тройной сэндвич, шоколадное мороженое и шесть чайных печений. И могла бы съесть куда больше, но не отважилась. Возможность умереть от голода перестала ей угрожать, и теперь, воспользовавшись передышкой, она должна завершить главное дело жизни. Дело ее жизни олицетворял красивый молодой человек, который сидел напротив и смотрел на нее с чувством, суть которого она никак не могла прочитать в его глазах.
Но продуманные слова не сказались, и взгляд, проницательный, долгий и нежный, который она собиралась ему подарить, почему‑то не получился.
– О Скотт, – сказала она глухо, – я так устала.
– Устали от чего? – спросил он холодно.
– От… всего.
Воцарилось молчание.
– Боюсь… – сказала она неуверенно, – боюсь, я не смогу завтра прийти на свидание к вам.
В ее голосе не было ни капли притворства. Ее чувства были очевидны, они дрожали в каждом слове, непреднамеренные и бесконтрольные.
– Я уезжаю.
– Правда? Куда же?
Его тон выражал неподдельный интерес, но она вздрогнула, вдруг осознав, что это был интерес – и только.
– Моя тетя вернулась. Она хочет, чтобы я немедленно приехала к ней во Флориду.
– Это ведь несколько неожиданно для вас?
– Да.
– Но вы скоро вернетесь? – спросил он, помолчав.
– Наверное, нет. Думаю, мы уедем в Европу прямо из… из Нового Орлеана.
– О!
Снова повисла пауза. Она все длилась. И в какой‑то момент затянувшееся молчание станет невыносимым, Йенси точно знала. Все потеряно, да? Ну что же, по крайней мере, она пойдет до конца.
– Вы будете скучать по мне?
– Да.
Одно только слово. Она поймала его взгляд, пытаясь за миг уловить в нем хоть чуточку большее, чем просто доброжелательный интерес. Потом снова опустила глаза.
– Хорошо… было здесь, в «Плазе», – услышала она собственные слова.
Они еще о чем‑то таком поговорили. Впоследствии она не могла припомнить, что это было. Они говорили о ерунде – о чае, о том, что закончилась оттепель и снова откуда‑то принесло холода. У нее ныло сердце, и она казалась себе глубокой старухой. И вот она встала.
– Мне надо бежать, – сказала она, – я приглашена на ужин.
Она должна держаться до последнего, самое важное – это сохранить иллюзию. Сберечь нетронутой ее гордую ложь – осталось всего мгновение. Они пошли к выходу.
– Посадите меня в такси, – тихо попросила она, – что‑то мне не до пеших прогулок.
Он помог ей сесть. Они пожали друг другу руки.
– До свидания, Скотт, – сказала она.
– До свидания, Йенси, – ответил он медленно.
– Вы были ко мне невероятно добры. Я всегда буду вспоминать, как хорошо благодаря вам я провела эти две недели.
– Что вы, это мне было приятно. Сказать водителю, чтобы ехал в «Рин»?
– Нет. Путь просто едет до Пятой, а там я постучу в стекло, когда надо будет остановиться.
До Пятой! Наверное, он подумает, что она там ужинает. Лучше и придумать нельзя. Интересно, произвело ли это на него впечатление? Она не могла разглядеть выражение его лица, потому что было темно; сыпал снег, и перед глазами у нее все расплывалось от слез.
– До свидания, – просто повторил он.
Хлопнула дверца, машина поехала, виляя на заснеженной дороге.
Йенси тоскливо нахохлилась в углу. Она мучительно пыталась понять, где же именно она оступилась, что могло так изменить его отношение к ней? Впервые в жизни она практически предложила мужчине себя – и он отверг ее. Вся шаткость ее положения меркла перед трагедией поражения.
Она позволила машине ехать дальше. Ей очень нужен был этот ледяной воздух в лицо. Десять минут пролетели в унынии, пока она не вспомнила, что у нее нет ни пенни, чтобы расплатиться с водителем.
«Ну и что, – думала она. – Меня просто посадят в тюрьму, хоть будет где спать».
Она вдруг подумала о шофере. «Он разозлится, когда все узнает, бедняга. А вдруг он сам очень беден и ему нечем платить за ночлег?» В приступе легкой сентиментальности она заплакала.
«Бедный таксист, – причитала она вполголоса. – Какие тяжкие времена нынче настали, какие суровые времена!»
Она забарабанила в стекло. Такси свернуло на обочину, и Йенси вышла. Это был конец Пятой авеню, вокруг только темнота и холод.
– Вызовите полицию! – закричала она низким, срывающимся голосом. – У меня нет денег!
Таксист воззрился на нее исподлобья:
– Тогда зачем же было садиться?
Она не заметила, как другой автомобиль остановился в двадцати пяти футах от них. Она лишь услышала шаги на снегу и голос где‑то возле ее локтя.
– Все в порядке, – сказал кто‑то водителю такси. – Я все улажу.
Рука протянула деньги. Йенси качнулась назад, и пальто Скотта обхватило ее.
Скотт все знал – знал, потому что ездил в Принстон, чтобы сделать ей сюрприз, потому что незнакомец, с которым она заговорила в «Рице», был его лучшим другом, потому что чек ее отца на три сотни долларов вернулся с пометкой «без покрытия». Скотт знал – и знал уже несколько дней.
Но он не сказал ни слова. Просто стоял, обнимая ее одной рукой и глядя вслед удаляющемуся такси.
– О, это вы, – сказала Йенси чуть слышно, – какое счастье. Я забыла сумочку в «Рице» как последняя дура. Я вечно делаю такие глупости…