Перевод Л. Бриловой
I
Скользнув безразличным взглядом по заголовку этой истории, усталый читатель примет его, наверное, за метафору. Когда заводят речь про одежку и ножки, про падающий бутерброд или новую метлу, то имеют в виду обычно совсем не одежку, бутерброд или метлу. Моя история является исключением. Я намерен рассказать о самом что ни на есть видимом и осязаемом верблюжьем тыле, причем реального размера.
Начав с шеи, мы дойдем постепенно до хвоста. Позвольте познакомить вас с мистером Перри Паркхерстом, двадцати восьми лет, юристом, уроженцем Толидо. Перри – обладатель прекрасных зубов и гарвардского диплома, волосы причесывает на прямой пробор. Вы встречались с ним раньше: в Кливленде, Портленде, Сент‑Поле, Индианаполисе, Канзас‑Сити и прочих городах. «Братья Бейкер» из Нью‑Йорка каждые полгода, во время очередной поездки по западным штатам, делают остановку, чтобы его одеть; от «Монморанси и компании» к нему каждые три месяца срочно направляется некий юноша, дабы на месте убедиться, что не ошибся с требуемым числом перфораций на обуви клиента. Сейчас у Перри имеется отечественный родстер, в будущем должен появиться и французский; войдет в моду китайский танк – будет и китайский танк. По виду он смахивает на рекламное изображение молодого человека, натирающего свою загорелую грудь косметической примочкой; раз в два года он ездит на восток, чтобы встретиться с однокашниками.
Позвольте представить вам любовь Перри Паркхерста. Зовут ее Бетти Мидилл, и она любит кинематограф. Отец дает ей три сотни в месяц на наряды, глаза у нее карие, волосы темные с рыжинкой, веера из перьев – пяти цветов. Представляю вам и ее отца Сайруса Мидилла. Согласно всем внешним приметам он состоит из плоти и крови, однако, как это ни странно, в Толидо он известен как Алюминиевый человек. Между тем в окне его клуба, с двумя или тремя Железными людьми, Сосновым человеком и Медным, он наравне с собеседниками выглядит вполне рядовым представителем человеческого рода, и даже более чем рядовым – если вы понимаете, о чем я.
|
|
Так вот, за время рождественских праздников 1919 года в Толидо состоялись (я считаю только те события, участников которых обозначают как «тот самый») сорок один званый обед, шестнадцать танцевальных вечеринок, шесть полуденных трапез, как мужских, так и женских, двенадцать чаепитий, четыре мальчишника, две свадьбы и тринадцать вечеринок с бриджем. Под суммарным воздействием всего этого Перри Паркхерст двадцать девятого декабря пришел к решению.
Эта девчонка Мидилл хочет за него замуж и одновременно не хочет. Она и без того неплохо проводит время, а потому совсем не стремится столь круто поменять свою судьбу. Тем временем их негласная помолвка так затянулась, что возникло опасение, как бы она в один прекрасный день не обрушилась под собственной тяжестью. Некий коротышка по имени Уорбертон, знакомый со всеми обстоятельствами, призывал Перри разрубить узел одним махом, то есть отправиться в дом Мидиллов с разрешением на брак и поставить невесту перед выбором: немедленная свадьба или окончательный разрыв. И вот Паркхерст явился туда с предложением, лицензией и ультиматумом, за чем незамедлительно последовала самая ожесточенная ссора, открытые военные действия, какими обычно завершаются затянувшиеся войны и помолвки. Произошла одна из тех трагических ссор, когда любящие трезвеют, подвергают друг друга хладнокровной оценке и задают себе вопрос: не был ли их роман ошибкой? Обычный финал таких историй – благой поцелуй и взаимные признания своей вины. Скажи, что это была моя вина! Ну говори же! Говори, я так хочу!
|
|
Но когда в воздухе уже пахло миром и оба если и длили ссору, то лишь затем, чтобы полнее насладиться ее окончанием, Бетти пришлось отвлечься на телефонный разговор с ее болтливой тетушкой, продлившийся целых двадцать минут. К концу восемнадцатой минуты Перри Паркхерст, подстегиваемый гордостью, подозрениями и ущемленным самолюбием, надел свою длинную шубу, водрузил на голову мягкую светло‑коричневую шляпу и вышел за дверь.
– Все кончено, – пробормотал он судорожно, пытаясь включить первую скорость. – Все кончено… Будь ты неладна, если я в ближайший час не заведусь! – Последнее было обращено к машине: немало простояв без движения, мотор успел остыть.
Перри порулил в центр города, вернее, въехал в снежную колею, которая вела именно туда. Он сидел, сгорбившись в три погибели, слишком удрученный, чтобы задумываться о том, куда ехать.
Перед отелем «Кларендон» его окликнул с тротуара один плохой человек по имени Бейли, имевший крупные зубы, живший в отеле и никогда никого не любивший.
– Перри, – негромко заговорил плохой человек, когда родстер затормозил у края тротуара. – Я раздобыл шесть кварт мировецкого неигристого шампанского. Если ты поднимешься и присоединишься ко мне и Мартину Мейси, треть шампанского твоя.
|
|
– Бейли, – произнес Перри решительно, – я выпью твое шампанское. Выпью все до последней капли, пусть я даже отдам из‑за него концы.
– Ты что, сдурел? – мягко укорил его плохой человек. – Кто же добавляет в шампанское древесный спирт? Да это вино служит доказательством, что мир существует куда дольше, чем шесть тысяч лет. Оно такое древнее, что пробка окаменела. Чтоб ее вытащить, нужно специальное сверло по камню.
– Веди меня наверх, – угрюмо потребовал Перри. – Если эта пробка заглянет в мою душу, она испугается и выпадет сама.
Комната наверху была увешана невинными картинками, каких много в гостиницах: маленькие девочки едят яблоки, качаются на качелях и беседуют с собаками. Из других украшений имелись галстуки и розовый мужчина, который читал розовую газету с изображениями дам в розовом трико.
– Если тебе понадобилось блуждать всякими перепутьями… – произнес розовый мужчина, с упреком глядя на Бейли и Перри.
– Привет, Мартин Мейси, – бросил Перри, – ну где это шампанское из каменного века?
– А что за спешка? Это тебе не пожар. Это вечеринка.
Перри со скучным видом уселся и принялся неодобрительно рассматривать галстуки.
Бейли не спеша открыл дверцу шкафа и извлек оттуда шесть красивых бутылок.
– Да сними ты эту треклятую шубу, – распорядился Мартин Мейси. – Или ты желаешь, чтобы мы тут сидели с открытыми окнами?
– Шампанское давай.
– Пойдешь сегодня к Таунсендам на цирковой бал?
– Не‑а!
– А приглашение получил?
– Угу.
– Так отчего же не идешь?
– Осточертели мне все эти гулянки. Обрыдло. Под завязку нагулялся.
– А на вечеринку к Говарду Тейту собираешься?
– Нет же, говорю тебе, обрыдло.
Да ладно тебе, – примирительным тоном проговорил Мейси, – у Тейта будут только свои, из колледжа.
– Говорю тебе…
– Я думал, либо туда, либо туда ты пойдешь непременно. В газетах пишут, ты в это Рождество ни одной вечеринки не пропустил.
Перри угрюмо хмыкнул.
Ни на какие вечеринки он больше ни ногой. В мозгу вертелись классические фразы вроде: эта сторона жизни для него теперь больше, увы, не существует. Но когда мужчина произносит нечто подобное, это означает, как правило, что сам он, увы, перестал существовать в глазах какой‑то женщины. Не обошла Перри стороной и другая классическая мысль: о том, что самоубийство – это трусость. Не мысль, а находка – такая уютная, вдохновляющая. Подумайте о том, сколько прекрасных людей мы бы потеряли, если бы самоубийство не было такой трусостью!
Через час, а именно к шести, Перри окончательно перестал походить на молодого человека с рекламы косметической примочки. В нем прорисовалось сходство с грубым наброском остросюжетного комикса. Троица затянула песню – экспромт, состряпанный Бейли:
Увалень Перри, по гостиным ходок,
Редким уменьем повсюду прославлен:
Чай, не хлюпая, пьет –
И ни капли не льет
На поднос, что в колени ему поставлен. [49]
– Вся беда в том, – сказал Перри (он только что, взяв расческу Бейли, начесал волосы на лоб и обвязал голову оранжевым галстуком, дабы изобразить Юлия Цезаря), – что певцы из вас, ребята, ни к черту не годные. Стоит мне сбиться с мелодии и запеть тенором, как вы тоже начинаете изображать теноров.
– Я от природы тенор, – серьезно заявил Мейси. – Просто голос не обработан. Тетка говорила, что у меня есть голос. Я прирожденный певец.
– Певцы, певцы, хорошие певцы, – повторил Бейли с телефонной трубкой в руке. – Нет, не в консерваторию, лучше уж консервы. С доставкой на дом, черт возьми… да, еду на дом. Мне нужны…
– Юлий Цезарь, – возгласил Перри, отворачиваясь от зеркала. – Железная воля, твердая решимость.
– Тихо! – рявкнул Бейли. – Скажите: для мистера Бейли. Грандиозный ужин. На ваш вкус. Прямо сейчас.
Не без труда вернув трубку на аппарат, он, с поджатыми губами и торжественным выражением лица, подошел к комоду и выдвинул нижний ящик.
– Глядите сюда! – скомандовал Бейли.
В руках он держал кипу смятой ткани в розовую полоску.
– Штаны, – объявил он важно. – Глядите!
Это была розовая блуза, красный галстук и воротничок «бастер браун».
– Глядите! – повторил Бейли. – Костюм для циркового бала у Таунсендов. Я буду служителем, что подносит воду слонам.
Перри волей‑неволей заинтересовался.
– Я буду Юлием Цезарем, – заявил он после недолгого раздумья.
– А я думал, ты не идешь, – удивился Мейси.
– Это я‑то? Иду, а как же. Я ведь хожу на все вечеринки. Успокаивает нервы – как сельдерей.
– Цезарь! – фыркнул Бейли. – Никаких Цезарей! Цезарь не в цирке. Цезарь у Шекспира. Оденься клоуном.
Перри помотал головой:
– He‑а, Цезарем.
– Цезарем?
– Ну да. На колеснице.
Бейли начал понимать:
– Отлично. Идея что надо.
Перри оглядел комнату.
– Одолжи мне купальный халат и этот галстук, – попросил он наконец.
Бейли задумался:
– Ничего не выйдет.
– Да нет же, это все, что мне нужно. Цезарь был дикарь. А раз так, меня не выставят, если я буду Цезарем.
– Нет. – Бейли покачал головой. – Возьми костюм у костюмера. У Нолака.
– Закрыто.
– Узнай.
Через пять минут бестолковых телефонных переговоров Перри ответил слабый, усталый голос, заверивший, что у телефона сам мистер Нолак и что костюмерная лавка по случаю бала у Таунсендов будет открыта до восьми. Удовлетворенный, Перри поглотил изрядную порцию филе миньон и положенную ему треть последней бутылки шампанского. В четверть девятого мужчина в цилиндре, привратник отеля «Кларендон», видел, как Перри пытался завести свой родстер.
– Замерз, – изрек Перри с видом мудреца. – Замерз на холоде. Холодно.
– Замерз?
– Да. От холода.
– Никак не заводится?
– Нет. Пусть остается тут до лета. Как‑нибудь в жаркий августовский денек я его разморожу.
– Хотите его оставить?
– Да‑да. Пусть стоит. Чтобы его украсть, ворам придется попотеть. Вызовите мне такси.
Человек в цилиндре вызвал такси:
– Куда, мистер?
– К Нолаку, костюмеру.
II
Миссис Нолак, женщина низенького роста и не особенно смышленая на вид, принадлежала к одной из новых национальностей, которые в первые годы после войны воспринимались как диковинка. Из‑за пертурбаций, происходивших в Европе, миссис Нолак так никогда и не определилась, как ей себя называть. В лавке, где ежедневно проводила рабочие часы чета Нолак, было темно и жутковато, теснились толпой доспехи, одежды китайских мандаринов, свисали с потолка огромные птицы из папье‑маше. Из туманной глубины безглазно взирали на посетителя ряды масок, в стеклянных витринах лежали короны и скипетры, драгоценности и гигантские корсажи, грим, волосы для накладных бород и усов, разноцветные парики.
Когда Перри легким шагом переступил порог лавки, миссис Нолак, тщетно надеясь завершить на том свои дневные труды, складывала какие‑то мелочи в выдвижной ящик, полный розовых шелковых чулок.
– Вы чего‑то желаете? – спросила она упавшим голосом.
– Костюм Юлия Гура,[50]на колеснице.
Миссис Нолак сожалела, но все, что относится к персонажу на колеснице, было отдано напрокат уже давным‑давно.
– Нужно для циркового бала у Таунсендов?
– Да.
– Простите, – сказала миссис Нолак, – боюсь, циркового ничего не осталось.
Да уж, проблема.
– Хм. – Перри внезапно осенило: – А нет ли у вас куска брезента? Я изобразил бы шапито.
– Простите, мы ничего подобного не держим. Такие товары ищите в скобяной лавке. Вот солдаты конфедерации имеются, просто загляденье.
– Нет. Солдаты не пойдут.
– И очень красивый король.
Перри помотал головой.
– Иные джентльмены, – продолжила, не теряя надежды, миссис Нолак, – наденут цилиндры и фраки и будут изображать инспекторов манежа. Только цилиндры все кончились. Могу дать вам немного накладных волос для усов.
– Мне б чего ближе к природе.
– К природе… дайте подумать. Да, есть голова льва, гусь и верблюд…
– Верблюд? – Идея поразила Перри, прочно завладев его воображением.
– Да, но нужно два человека.
– Верблюд – это мысль. Дайте‑ка посмотреть.
Со своего лежбища на верхней полке был снят верблюд. На первый взгляд он состоял целиком из очень костлявой, похожей на череп головы и объемистого горба, но, когда верблюда растянули на полу, обнаружилось и темно‑коричневое, нездорового вида туловище из плотной ворсистой ткани.
– Видите, он рассчитан на двоих, – объяснила миссис Нолак, приподняв верблюда и с неподдельным восхищением его рассматривая. – Его можно изобразить на пару с приятелем. Видите, здесь что‑то вроде штанов на двоих. Одна пара для переднего и одна для заднего. Передний будет смотреть через вот эти глазки, а заднему придется согнуться и следовать за передним.
– Наденьте, – потребовал Перри.
Миссис Нолак послушно просунула свою кошачью мордочку в голову верблюда и грозно ею покачала.
Перри смотрел как зачарованный.
– А как верблюды разговаривают?
– Что? – переспросила миссис Нолак, вынырнув – со слегка запачканным лицом – из верблюда. – А, как разговаривают? Ну, они кричат вроде осла.
– Позвольте, я примерю перед зеркалом.
Перед большим зеркалом Перри примерил голову и одобрительно ею повертел. В тусклом свете костюм выглядел очень неплохо. Морда верблюда являла собой воплощенный пессимизм, вся в царапинах и потертостях, и надо признать, что общее неопрятное состояние шкуры вполне соответствовало специфике этого животного; верблюда, собственно, следовало бы вычистить и выгладить, но выглядел он очень по‑верблюжьи. В нем было величие. Он привлек бы к себе внимание в любом обществе, хотя бы благодаря меланхолическому выражению морды и призраку голода, затаившемуся в темных орбитах глаз.
– Видите, тут нужны двое, – снова повторила миссис Нолак.
Перри поднял туловище с ногами и попробовал обернуть его вокруг себя, завязав задние ноги, как кушак. Результат оказался разочаровывающим. В нем чудилось даже нечто кощунственное, как на средневековой картине с монахом за черной мессой, превратившимся в зверя. В лучшем случае это напоминало горбатую корову, присевшую на корточки среди одеял.
– Вообще ни на что не похоже, – мрачно констатировал Перри.
– Ну да. Вы же видите, нужны двое.
И тут Перри осенило:
– Вы сегодня вечером очень заняты?
– О, это никак невозможно…
– Ну что вы, – ободрил он хозяйку лавки. – Конечно возможно! Слушайте, будьте другом, полезайте в задние ноги.
Не без труда отыскав верблюжьи ноги, Перри просительно поднес миссис Нолак их зияющие глубины. Но миссис Нолак эта затея явно не улыбалась. Она с отвращением отпрянула:
– Нет‑нет…
– Ну давайте же! Если хотите, можете быть передней половиной. Или кинем монетку.
– Нет‑нет…
– Я вам хорошо заплачу.
Миссис Нолак решительно поджала губы.
– Ну все, хватит! – воскликнула она, отбросив робость. – Вы первый джентльмен, кто себе такое позволяет. Мой муж…
– У вас есть муж? Где он?
– Дома.
– Какой у него номер телефона?
После довольно продолжительной дискуссии Перри получил номер телефона, имеющий отношение к пенатам Нолака, и во второй раз за этот день услышал его тихий, усталый голос. Он застал мистера Нолака врасплох и несколько смутил своей блестящей, логически обоснованной речью, но все же не смог поколебать его позиции. Мистер Нолак с достоинством, но весьма твердо отказался послужить мистеру Паркхерсту в качестве задней половины верблюда.
Положив трубку (не первым, а вслед за собеседником), Перри уселся на колченогий стул и стал думать. Он начал мысленно перебирать приятелей, кому можно позвонить, и остановился: в мозгу туманно и скорбно всплыло имя Бетти Мидилл. У Перри возникла сентиментальная задумка: а не спросить ли ее? Их роману пришел конец, но неужели она откажет ему в последней просьбе? Разумеется, он не требует слишком многого – всего лишь один короткий вечер, чтобы он мог до конца выполнить свои обязательства перед обществом. Если Бетти непременно этого захочет, он доверит ей роль передней половины верблюда, а сам облачится в заднюю. Ему стало приятно от сознания собственного великодушия. В голове даже запорхали розовые мечты о нежном примирении внутри верблюда – в отъединенном от всего мира убежище…
– Лучше будет, если вы решите прямо сейчас.
Торгашеский глас миссис Нолак вторгся в сладкие мечты и призвал Перри к действию. Он пошел к телефону и набрал номер Мидиллов. Мисс Бетти отсутствовала: она отправилась на званый обед.
И вот, когда казалось, что все потеряно, в лавку забрела задняя половина верблюда и любопытно огляделась. Это был жалкий субъект, простуженный и по всем внешним признакам опустившийся. Его шапка была низко опущена на лоб, подбородок опущен на грудь, опущенные полы пальто обметали ботинки – он выглядел как те окончательно опустившиеся, о каких печется Армия спасения. Субъект представился таксистом, которого джентльмен нанял у отеля «Кларендон». Ему было велено ждать на улице, и он ждал, пока не заподозрил, что джентльмен смылся через заднюю дверь (среди джентльменов попадаются мошенники), и вот он здесь. Таксист опустился на колченогий стул.
– Как насчет прогуляться на вечеринку? – строго вопросил Перри.
– Мне работать надо, – отозвался таксист невеселым голосом. – А то работу потеряю.
– Это очень хорошая вечеринка.
– Это очень хорошая работа.
– Пошли! – не сдавался Перри. – Будь человеком. Гляди, какая красотища!
Перри поднял костюм верблюда – таксист смерил его скептическим взглядом:
– Ну и?
Перри лихорадочно закопался в складках ткани:
– Гляди! – Перри вычленил часть складок и радостно их продемонстрировал. – Это твоя половина. Тебе даже разговаривать не придется. Все, что требуется, – это ходить… и иногда садиться. Я сидеть не буду, только ты. Подумай. Я все время буду на ногах, а ты сможешь когда‑никогда присесть. Я смогу сесть, только если мы будем ложиться, а ты… когда вздумаешь. Ясно?
– Что это за штука? – осведомился таксист с недоверием. – Саван?
– Ничего подобного, – возмутился Перри. – Это верблюд.
– Ну и?
Тут Перри назвал денежную сумму, и разговор перешел из скептической в практическую плоскость. Перри с таксистом примерили верблюда перед зеркалом.
– Тебе, конечно, не видно, – объяснил Перри, беспокойно рассматривая отражение в дырочки для глаз, – но честно, старина, вид у тебя просто шикарный! Честно!
Верблюжий горб только фыркнул в ответ на этот несколько сомнительный комплимент.
– Честно, шик, да и только, – восторженно повторил Перри. – Покрутись‑ка немного.
Задние ноги ступили вперед, отчего создалось впечатление, будто гигантский верблюд по‑кошачьи подобрался для прыжка.
– Нет, давай из стороны в сторону.
Верблюжьи бедра плавно завихлялись, на зависть какому‑нибудь мастеру хулахупа.
– Правда, здорово? – обратился Перри к миссис Нолак, ожидая ее одобрения.
– Загляденье, – согласилась она.
– Берем.
Поместив тюк себе под мышку, Перри с напарником покинули лавку.
– А теперь на вечеринку! – скомандовал он с заднего сиденья автомобиля.
– Какую вечеринку?
– Вечеринку с маскарадом.
– Где это?
Перри снова встал в тупик. Он напряг память, но перед глазами закружился водоворот имен всех тех, кто в эти праздники устраивал вечеринки. Можно было бы спросить миссис Нолак, но через окно автомобиля он увидел, что в лавке темно. Миссис Нолак уже растаяла в воздухе – маленькое черное пятнышко в дальнем конце заснеженной улицы.
– Езжай из центра в жилой район, – уверенно распорядился Перри. – Где увидишь вечеринку, там и тормози. Или же я сам скажу, когда приедем.
Перри погрузился в смутный полусон, мысли его вернулись к Бетти; ему вообразилось, будто размолвка произошла оттого, что Бетти отказалась изображать задние ноги верблюда. Он совсем было заклевал носом, но тут водитель открыл дверцу и тронул пассажира за плечо:
– Приехали, наверно.
Перри сонно воззрился на полосатый тент, осенявший всю ширину тротуара. Скользнув по тенту вверх, взгляд уперся в обширный дом из серого камня; внутри дробно подхныкивал дорогой джаз‑оркестр. Перри узнал дом Говарда Тейта.
– Ага, – без колебаний решил он, – это оно! У Тейта сегодня вечеринка. Ясное дело, собирается весь город.
– Послушайте, – начал субъект за рулем, снова взглянув на тент, – вы уверены, что меня отсюда не выпроводят взашей?
Перри с достоинством выпрямился:
– Если тебе кто‑нибудь что‑нибудь скажет, просто объясни, что ты часть моего костюма.
Идея выступить вещью, а не человеком вернула как будто таксисту уверенность.
– Ну ладно, – неохотно согласился он.
Ступив под тент, Перри начал разворачивать верблюда.
– Пошли! – скомандовал он.
Вскоре, у всех на глазах, порог жилища Говарда Тейта пересек грустный, голодный на вид верблюд, изо рта и с верхушки благородного горба его поднимался клубами пар. Ошеломленного лакея верблюд не удостоил ни словом, а только фыркнул и прямиком направился к парадной лестнице, ведущей в бальный зал. Диковинная походка животного напоминала то неуверенный марш, то беспорядочный галоп, но вернее всего будет сказать, что верблюд не шел, а шкандыбал. Верблюд шкандыбал – и по пути то сжимался, то удлинялся, как гигантская гармоника.
III
Как известно всем жителям Толидо, ни одно другое семейство в городе не внушает окружающим такого трепета, как семейство Говарда Тейта. Миссис Говард Тейт, прежде чем сделаться Тейт из Толидо, была Тодд из Чикаго, и семья в целом придерживается той намеренной простоты, которую как раз начали считать главной особенностью американской аристократии. Тейты достигли той стадии, когда человек толкует о фермах и свиньях и, если ты не проявляешь интереса, мерит тебя ледяным взглядом. За обеденным столом у себя они предпочитали видеть скорее домочадцев, чем друзей, и, потеряв всякое стремление к соперничеству, превращались постепенно в полных зануд.
Бал в тот вечер давали в честь малолетней Миллисент Тейт, и, хотя приглашены были и дети, и взрослые, среди танцующих преобладали школьники и студенты колледжа; самые младшие из женатых пар отправились в клуб «Таллихо», на цирковой бал Таунсендов. Миссис Тейт стояла у порога бального зала, наблюдая за Миллисент и широко улыбаясь всякий раз, когда перехватывала ее взгляд. Рядом находились двое придворных льстецов дамского пола, обе средних лет, повторявших, что второй такой девочки, как Миллисент, свет не видывал. И тут кто‑то ухватил миссис Тейт за юбку: с криком «О‑ой!» в ее объятия кинулась младшая дочка, одиннадцатилетняя Эмили.
– Что такое, Эмили, что стряслось?
– Мама, там что‑то на лестнице. – Эмили смотрела с испугом, однако говорила уверенно.
– Что?
– Там на лестнице какой‑то зверь, мама. Вроде бы большая собака, но не очень похожая.
– О чем это ты, Эмили?
Придворные льстецы умиленно закивали:
– Мама, оно похоже… на верблюда.
Миссис Тейт рассмеялась.
– Да это просто тень, дорогая, только и всего.
– Нет‑нет. Это был какой‑то зверь – большой зверь. Я стала спускаться по лестнице, чтобы посмотреть, нет ли там еще гостей, а эта собака – или не собака – как раз поднималась. И эдак смешно – не идет, а ковыляет. Меня увидела – и как зарычит. Смотрю, она уже на лестничной площадке, тут я и убежала.
Смех миссис Тейт сошел на нет.
– Не иначе как девочка что‑то видела, – признала она.
Придворные льстецы согласились, что девочка не иначе как что‑то видела, и тут же все три дамы инстинктивно отшатнулись от двери: снаружи, совсем близко, послышались глухие шаги.
Прозвучало тройное испуганное «ах!», из‑за угла вывернуло нечто темно‑бурое и непонятное, но, судя по всему, огромное и уставилось на дам голодными глазами.
– О‑ой! – вскрикнула миссис Тейт.
– Ой! – хором подхватили дамы.
Верблюд внезапно выгнул свой горб – дамы уже не вскрикивали, а вопили.
– Да смотрите же!
– Что это?
Танец остановился, но приспевшие танцоры оценили вторжение совершенно иначе; молодежь тут же заподозрила, что это постановка, – наемный актер явился повеселить публику. Мальчики, доросшие до длинных брюк, отнеслись к ней свысока; они приближались, заложив руки в карманы, негодуя оттого, что их считают недоумками. Девочки же радостно вскрикивали:
– Это верблюд!
– Вот умора!
Верблюд неуверенно застыл на месте: слегка покачиваясь из стороны в сторону, он как будто оглядывав комнату и оценивал обстановку. Затем, приняв, очевидно, решение, развернулся и резвой иноходью направился к двери.
Мистер Говард Тейт только что вышел из библиотеки в нижнем этаже и болтал в коридоре с каким‑то молодым человеком. Вдруг сверху раздались крики, за ними тут же последовал топот, а затем у подножия лестницы возник большой бурый зверь, который словно бы отчаянно куда‑то спешил.
– Что за черт? – вздрогнул мистер Тейт.
Зверь не без достоинства подобрался и затем, с видом полнейшей беззаботности, как будто бы вспомнив, что у его назначена важная встреча, рассогласованной походкой устремился к выходу. Передние его ноги перешли на бег.
– Ну вот что, – произнес мистер Тейт решительно. – Вот что! Хватайте его, Баттерфилд! Хватайте!
Молодой человек заключил в принудительные объятия заднюю пару верблюжьих ног, и передняя, убедившись, что бежать невозможно, смирилась и застыла в несколько тревожном ожидании. К тому времени лестницу уже запрудил поток молодежи, и мистер Тейт, не зная, имеет дело с изобретательным грабителем или сбежавшим сумасшедшим, твердо распорядился:
– Не выпускайте его! Ведите сюда – посмотрим, что это за птица.
Верблюд позволил отвести себя в библиотеку, мистер Тейт закрыл дверь, вынул из ящика стола револьвер и распорядился, чтобы молодой человек снял со зверя голову. Тут мистер Тейт ахнул и спрятал револьвер обратно.
– Надо же – Перри Паркхерст! – поразился он.
– Перепутал вечеринки, – смиренно признался Перри. – Надеюсь, я вас не напугал.
– Ну… мы перетрухнули. – Мистер Тейт начал понимать. – Вы ехали на цирковой бал у Таунсендов?
– В общем, примерно так было задумано.
– Мистер Паркхерст, позвольте представить вам мистера Баттерфилда. – Мистер Тейт повернулся к Перри. – Баттерфилд приехал к нам погостить.
– Да, наделал я дел, – пробормотал Перри. – Прошу прощения.
– Ничего страшного, ошибка вполне понятная. Я и сам приготовил костюм клоуна: немного погодя пойду туда. – Он обернулся к Баттерфилду. – Может, передумаете – и с нами?
Молодой человек не согласился. Он собирался лечь спать.
– Не хотите ли выпить, Перри? – предложил мистер Тейт.
– Спасибо, с удовольствием.
– И вот что, – быстро продолжил Тейт, – я забыл про… вот этого вашего приятеля. – Он указал на заднюю часть верблюда. – Не хотелось бы показаться невежливым, но я его знаю? Разоблачите его.
– Он не приятель, – поспешил объяснить Перри. – Я его нанял.
– Он пьет спиртное?
– Пьете? – спросил Перри, полуобернувшись назад.
За спиной прозвучало чуть слышное «да».
– Конечно же пьет! – радушно заключил мистер Тейт. – Настоящий верблюд умеет выпить столько, чтобы хватило на три дня.
– Должен вам сказать, – встревожился Перри, – он недостаточно одет, чтобы выйти из верблюда. Дайте бутылку мне, я передам ему, и он выпьет прямо там.
В ответ на это предложение из‑под чехла донеслось радостное причмокивание. Когда дворецкий принес бутылки, бокалы и сифон, одну из бутылок Перри передал за спину, и дальше было слышно, как его молчаливый партнер делает частые и долгие глотки.
Час прошел с приятностью. В десять мистер Тейт решил, что пора отправляться. Он облачился в свой костюм клоуна; Перри вернул на место верблюжью голову, и все трое пешком пересекли единственный квартал, отделявший дом Тейта от клуба «Таллихо».
Цирковой бал был в полном разгаре. В бальном зале было разостлано большое полотнище, вдоль стен установлены ряды киосков с дополнительными аттракционами, сопровождающими цирковое представление, но теперь они уже опустели, и на полу, вскрикивая и смеясь, резвились в пестром смешении молодость и краски: клоуны, бородатые женщины, акробаты, наездники на неоседланных лошадях, инспекторы манежа, татуированные люди, возничие на колесницах. Таунсенды хотели, чтобы вечеринка удалась на славу, и потому из их дома была тайно доставлена прорва спиртного, и теперь оно лилось рекой. Стены бального зала были опоясаны зеленой ленточкой с указующими стрелками и символами, говорившими посвященным: «Следуй по зеленой линии!» Зеленая линия вела вниз, в бар, где гостей ждали чистый пунш, забористый пунш и простые темно‑зеленые бутылки.
На стене, над баром, была другая стрелка, красная и извилистая, а под ней надпись: «А теперь следуй по ней!»
Но даже здесь, среди роскошных костюмов и всеобщего веселья, явление верблюда вызвало некоторый переполох, и Перри немедленно окружила любопытная, смеющаяся толпа, которая желала знать, что это за зверь стоит в широком дверном проеме и голодным меланхолическим взглядом созерцает танцующих.
И тут Перри завидел Бетти: она стояла перед одним из киосков и болтала с комиком‑полисменом. На Бетти был костюм египетской заклинательницы змей, рыжеватые волосы были заплетены в косички и пропущены через медные кольца, и все сооружение венчала блестящая восточная диадема. Красивые щеки отливали теплым оливковым тоном, руки и спина в круглом декольте были разрисованы извивающимися змеями – каждая смотрела единственным ядовито‑зеленым глазом. Ноги были обуты в сандалии, на юбке имелся разрез до колен, открывавший при ходьбе, чуть выше голых лодыжек, новых змеек. Шею обвивала блестящая кобра. Не костюм, а само очарование – нервные пожилые дамы, проходя мимо, вздрагивали, а чувствительные долго обменивались замечаниями вроде «просто недопустимо» или «сплошное позорище».
Но Перри, глядя в ерзавшие верблюжьи глаза, видел у Бетти только лицо, сияющее, живое, радостно‑взволнованное, и плечи с руками, быстрые, выразительные жесты которых выделяли ее в любой компании. Он был восхищен, и от восхищения начал трезветь. Ему все четче вспоминались события этого дня, в нем вспыхнула злость, и с полуосознанным намерением увести Бетти прочь от толпы он шагнул вперед, а точнее, замахнулся шагнуть, поскольку забыл отдать соответствующую команду задним ногам.
Но тут изменчивый кисмет,[51]весь день жестоко с ним игравший, решил, что Перри достаточно его развлек и теперь ему положена награда. Кисмет обратил карие глаза заклинательницы змей к верблюду. Кисмет заставил ее склониться к своему соседу и спросить:
– Кто это? Этот верблюд?
– Понятия не имею.
Однако маленький человечек по имени Уорбертон, знакомый со всеми обстоятельствами, счел необходимым вмешаться со своей догадкой:
– Он пришел с мистером Тейтом. Наверняка один из двоих это Уоррен Баттерфилд, архитектор из Нью‑Йорка. Он гостит у Тейтов.
Что‑то шевельнулось в груди Бетти Мидилл – вековое любопытство провинциальных девиц к приезжим из другого города.
– О‑о, – протянула она, чуть помолчав.
Конец следующего танца застал Бетти и ее партнера в двух шагах от верблюда. С раскованной непосредственностью, принятой на вечеринке, Бетти слегка погладила верблюда по носу:
– Привет, верблюдик.
Верблюд беспокойно дернулся.
– Боишься меня? – Бетти укоряюще подняла брови. – Не бойся. Видишь, я заклинательница змей, но я и к верблюдам хорошо отношусь.
Верблюд склонился до самой земли; кто‑то отпустил напрашивающееся замечание о красавице и чудовище.
Подошла миссис Таунсенд.
– А, мистер Баттерфилд, – кстати, сказала она, – я бы вас ни за что не узнала.
Весело улыбаясь под маской, Перри снова поклонился.
– А кто ваш партнер? – поинтересовалась миссис Таунсенд.
– А, он не считается, миссис Таунсенд. – Голос Перри, приглушенный толстой тканью, невозможно было узнать. – Он просто часть моего костюма.
Миссис Таунсенд, рассмеявшись, удалилась. Перри вновь обернулся к Бетти.
«Вот, – подумал он, – чего стоит ее любовь! Только сегодня мы окончательно разошлись, и она уже флиртует с другим, совершенно незнакомым человеком».
По внезапному наитию он слегка подтолкнул Бетти плечом и кивнул в сторону холла, явно показывая, что желает с ней уединиться.
– Пока, Рас, – бросила Бетти партнеру. – Меня пригласил верблюдик. Куда пойдем, князь зверей?
Благородное животное промолчало, но величественной поступью направилось к укромному уголку у черной лестницы.
Там Бетти села на кушетку, верблюд, после того как в его недрах отзвучали хриплые приказы и бурные споры, поместился рядом, а задние его ноги неловко простерлись на двух ступеньках лестницы.
– Ну что, дружок, – жизнерадостно начала Бетти, – нравится тебе на нашей веселой вечеринке?
Дружок откинул назад голову и молотнул копытцами, изображая восторг.
– Это мой первый тет‑а‑тет с участием лакея, – Бетти указала на задние ноги, – или кто это там есть.
– А‑а, – пробормотал Перри, – он глух и слеп.
– Наверное, чувствуешь себя немного калекой – особенно не побегаешь, даже если очень захочется?
Верблюд понурил голову.
– Ну, скажи же что‑нибудь, – ласково продолжала Бетти. – Скажи, верблюдик, что я тебе нравлюсь. Что я красивая. Скажи, тебе хочется такую хозяйку: симпатичную заклинательницу змей.
Верблюд был не против.
– Не потанцуешь ли со мной, верблюдик?
Верблюд был не против попробовать.
Бетти посвятила верблюду полчаса. Это было в ее правилах: уделять каждому из приезжих не меньше получаса. Этого обычно хватало. Когда за новоприбывшего бралась она, текущие дебютантки рассеивались по сторонам, как рассеивается плотный строй под пулеметным огнем. Таким образом, Перри Паркхерсту выпала редкостная удача: он получил возможность увидеть свою возлюбленную так, как видели ее другие. Она с ним отчаянно флиртовала!
IV
Эфемерный рай был разрушен шумом: все переходили в бальный зал, начинался котильон. Бетти с верблюдом присоединились к толпе – смуглая рука Бетти демонстративно хозяйским жестом покоилась на плече зверя.
Когда они вошли, пары уже расселись за столики вдоль стен и миссис Таунсенд, блиставшая в роли наездницы (с чересчур, пожалуй, круглыми икрами), стояла в центре рядом с инспектором манежа. Оркестру был дан знак, пары встали, танец начался.
– Блеск! – вздохнула Бетти. – Как ты думаешь, ты можешь танцевать?
Перри энергично закивал. Его внезапно охватило бурное веселье. В конце концов, он находился здесь инкогнито, говорил со своей любимой – и мог взирать на мир покровительственным взглядом.