В древнем Китае, в отличие от стран Средиземноморья, Ближнего Востока, Индии и Индонезии, предсказания давали люди, имеющие пророческий дар. К оракулу обращались образованные, грамотные мужчины и женщины, которые над треножниками (керамическими, а позднее бронзовыми) накаливали в подготовленных заранее местах щиты черепах и кости животных. Трещины, которые возникали в результате нагревания, интерпретировали в связи с конкретными вопросами по четырем категориям:
Да > благоприятно < > неблагоприятно < Нет
Затем ответ оракула вырезали на панцире или костях, которые сначала долго кипятили в ванне с квасцами, чтобы размягчить их поверхность. Археологами найдены уже больше сотни тысяч гадальных костей и панцирей.
Самой древней находкой являются четыре части плоской брюшной части щита черепахи, которые были обнаружены в провинции Шаньдун: их возраст оценивается в 7500 лет. Они считаются древнейшим письменным свидетельством человечества, ведь они на 2000 лет старше клинописи Месопотамии и египетских иероглифов.
Гадальные кости хранили в специально предназначенных для этого сосудах в подвальных помещениях, вероятно, для того, чтобы позднее можно было проверить точность предсказания или собрать своего рода архив данных о важных общественных событиях.
Как известно из ранних времен развития культуры Китая, подобный вид оракула имел особенно важное значение в качестве государственного культа во времена династии Шан (1700 ‑ 1100 гг. до н.э.).
Содержание вопросов к оракулу ярко и детально отражает общественные отношения и распространенные верования и суеверия китайцев тех времен. Встречаются вопросы о проклятии духами мертвых как причине болезней, о значении сновидений, о необходимых жертвоприношениях духам рода и предков, о просьбах и сообщениях предкам, об обрядах умиротворения, о богах и идолах рек, гор, земли, неба и т.п., о заклинании дождя и земледельческих ритуалах, о высшем Небесном Владыке «Ди». Многие из найденных гадальных панцирей и костей содержат не только вопросы, но и ответы на них. Приведем лишь немногие характерные примеры:
|
|
В день Renyin оракулу был задан вопрос: «Надо ли обратиться с ритуальной просьбой об урожае проса к предкам Шира? Надо ли при этом танцевать и разливать вино?» И письменное приложение содержит утвердительный ответ: «Да исполнится!»
В день Kangwei оракулу был задан вопрос, надо ли обратиться с ритуальной просьбой о дожде к десяти богам предков и надо ли при этом принести в жертву барана путем ритуального удушения. Ответ: «Благоприятно, да исполнится».
В день Gengchen оракулу был задан вопрос: «Было солнечное затмение. Означает ли оно несчастье или все в порядке? Надо ли обратиться с ритуальным сообщением к духу реки Хо?» Ответ: «Неблагоприятно, да!»
«Надо ли приносить жертвы вместе Небесному Владыке «Ди» и богу‑покровителю Востока? Принести ли в дар черную собаку путем ритуального закапывания, три пары овец путем ритуального сожжения и желтого быка путем ритуального раскалывания черепа?» Начертанный ответ: «Нет, раздельные церемонии».
Эти четыре вышеназванных варианта ответа оракула являются, несомненно, косвенным доказательством наличия мировоззрения, ориентированного на четыре стороны света, что в последующую эпоху было переоформлено в «И Цзин» и учение об Инь и Ян, при этом «Нет» отождествляется с Большим Инь или Севером, «Неблагоприятно» с Малым Инь или Западом, «Благоприятно» с Малым Ян или Востоком и «Да» с Большим Ян или Югом.
|
|
«И Цзин» ‑ «Книга Перемен»
Династия Шан пала после вторжения пришедшего с Запада племени, которое, очевидно, было уже знакомо с культурой, письменностью и языком китайцев Шан благодаря многовековым контактам. Это было племя Чжоу, которое управляло Китаем приблизительно с 11 в. до н.э. по 3 в. н.э. ‑вначале жестко и авторитарно, в последние три века нестрого и лишь формально.
В эту эпоху была создана «Книга Перемен». Считается, что она была составлена «императором искусств» и основателем династии Вэнь Ваном из существующего письменного наследия и устных преданий, по крайней мере, ее основные афоризмы или Tuan, что дословно означает «основные образы». Однако для исторического подтверждения этой древней легенды до сих пор не хватает оригинальной рукописи или хотя бы ее части.
В 5 в. до н.э. за работу над «Книгой Перемен» взялся Учитель Конфуций. Он добавил Hsiang, дословно «Явления», строчка за строчкой соединил в один единый текст различные варианты оригиналов и написал комментарии ко всем частям произведения.
Несомненно, редакция Конфуция во многих частях текста верна и достоверна. Но с течением времени ее часто «перерабатывали», что, конечно, не способствовало сохранению ее оригинального точного звучания и смысла. Но редакция Конфуция в настоящее время считается основным вариантом, на который опираются все серьезные китайские издания и их переводы на западные языки.
|
|
«И Цзин» состоит из 64 гексаграмм, каждая из которых представляет собой шесть линий, что в целом составляет 384 линии перемен. Они разделены на два класса: целые Ян‑линии (‑) и прерванные посредине (‑‑) Инь‑линии. Шесть, выстроенных снизу вверх линий образуют одну гексаграмму. Определить гексаграмму можно с помощью 49 стеблей тысячелистника или трех монет. Но более детально рассмотреть технику гадания в рамках настоящего комментария мы не можем.
В Китайской империи «Книгу Перемен» использовали не только для предсказания личной судьбы человека, но также в политике, военном искусстве, при постановке медицинских диагнозов, разрешении споров и даже при разбирательстве неясных криминальных случаев в суде.
Учитывая жесткие, во многие эпохи насильственно подавляемые общественные отношения в древнем Китае, нельзя исключать, что над книгой много поглумились, при этом невинные люди на основе вопрошения книги были признаны виновными и затем наказаны или даже казнены. Возможно, это одна из причин, почему сегодня в Китае «И Цзин» как книга гаданий не пользуется широкой популярностью и стала скорее академическим объектом для исследований избранного числа ученых.
К тому же «Книга Перемен» написана сухим, древним ученым языком, который недоступен большинству китайцев из‑за сложности построения и очевидной абстрактности интерпретаций.
Тот, кто жил в Китае, знает яркий и образный язык и тесно связанную с ним эмоциональную жизнь китайцев, которую можно описать как романтичную и в определенной степени иллюзорную. Поэтому не удивительно, что такое почти математически и дидактически строго выстроенное произведение, как «И Цзин», находит мало почитателей.
Чжу‑Гэ Лян, автор Шень шу
Чжу‑Гэ Лян, или Чжу‑Гэ Кунмин родился в 181 г. н.э. в Ян‑ду в северо‑восточной провинции Шаньдун. После ранней смерти своего отца он жил в доме дяди и получил прекрасное образование. Уже в юношеские годы он отличался своим литературным талантом. Его стихи, проникнутые мистикой и мифологией, оказали сильное влияние на современников и широко прославили его имя.
Много лет он вел отшельническую жизнь в маленьком, крытом камышом домике у подножия горы, которая называлась «Дремлющий Дракон», Свое тайное имя он унаследовал от этой горы.
Лю Бэй, последний потомок Ханьской династии, узнав о том, что Чжу‑Гэ Лян был в то время самым неординарным человеком в Китае, сведущим в духовной магии, философии, государственном и военном деле, трижды отправлялся к нему, чтобы предложить место канцлера в своем новом государстве Шу‑Хань.
В конце концов Чжу‑Гэ Лян согласился принять этот пост. Как канцлер и военный министр юго‑западного царства Шу‑Хань он возглавлял многие военные походы. Они завели его в западную провинцию Сычуань вплоть до Бирмы и Тибета, где он, по‑видимому, познакомился с буддизмом, в ту эпоху еще нераспространенным в Китае.
Чжу‑Гэ Лян погиб в 234 году в битве против своего исторического и личного врага Симы‑И, фельдмаршала северного царства Вэй при дворе так называемого «императора‑узурпатора» Цао‑Цао.
Наряду со своими литературными заслугами, которые ошеломляли его соперников, Чжу‑Гэ Ляну приписывают также изобретения в области военных технологий. Считается, что он изобрел осевой нож с тремя лезвиями для боевой колесницы и арбалет, которой мог выпускать одновременно двенадцать стрел.
Согласно доступным нам источникам, Чжу‑Гэ Лян обладал магическими способностями и мог перемещать горы, управлять ветром и волнами, делать невидимым себя и других и разыгрывать своих врагов призрачными видениями, чтобы, например, малочисленную и плохо вооруженную армию представить противнику как превосходящую по силе. Кроме того, он разбирался в сложной и общественно важной мистерии ритуального жертвоприношения.
За его почти сверхчеловеческие качества ему было присвоено духовное звание «Zhonghou» или «Герцог Внутреннего Центра». До сих пор в этом звании его почитают в храмах юга Китая и Юго‑Восточной Азии.
Эпоха Троецарствия
Спустя почти 50 лет политической агонии Ханьской династии (25 ‑ 220 гг. н.э.), вызванной коррупцией, упадком законов и нравов, терзаемой крестьянскими восстаниями и попытками захватить власть даосскими тайными обществами, такими как «Красные шапки» и «Желтые повязки», последний военный министр Ханьской династии, некий Цао‑Цао захватил власть на севере и учредил династию Вэй (220 ‑ 265 гг. н.э.). Поскольку по рождению он не принадлежал к высочайшей императорской династии, но, напротив, был выходцем из простых людей, его презрительно назвали «узурпатором».
Через год племянник дяди последнего Ханьского императора основал в западной провинции Чу, сегодняшней Сычуань, династию Шу‑Хань, или «Малый Хань». И снова спустя один год в Ханькоу на реке Янцзы была основана династия У.
Так из государства Ханьской династии, которая управляла Китаем более 400 лет и, как ни одна другая династия до и после нее, оказала значительное влияние на развитие страны, возникло «Троецарствие». Вплоть до своего объединения в Царство Инь (280 ‑ 430) благодаря пришедшей с севера династии Вэй, все три государства вели постоянные междоусобные войны, в которых принимал значительное участие и Чжу‑Гэ Лян, автор Шень шу, как канцлер и военный министр императора Шу‑Ханя Лю Бэя. Выражаясь на современном языке, можно говорить о непрекращающейся гражданской войне. Все три династии в подвластной им сфере жестоко и решительно боролись против «даосских анархистов» вышеупомянутых тайных союзов. Они собирали большие армии, чтобы сражаться друг с другом и восстановить единство империи, и заключали договоры, чтобы защитить себя от сильнейшего в то время противника. Однако ни одному из трех царств не удалось добиться решающего геостратегического преимущества.
Чжу‑Гэ Лян погиб в 234 г. н.э. в одном из этих изнурительных и подрывающих силы народа военном походе против северного царства Вэй. Наверное, навсегда останется загадкой истории или китайской души, почему именно Чжу‑Гэ Лян, скромная и преследуемая неудачами в политическом и историческом отношении личность, прославляется в романах, оперных либретто и почитается в храмах как народный герой и спаситель.
Оракул священных чисел
«Оракул священных чисел», по‑китайски Zhuge Wuhou Shenshu, принадлежит кисти Чжу‑Гэ Ляна, знаменитого героя, который, как уже упоминалось, прославляется в китайских исторических романах и оперных либретто. Его жизненный путь известен нам по многочисленным источникам и его имя знают все грамотные китайцы. Оракул был написан, вероятно, в 220 году н.э. Но, как и во всех классических китайских текстах, включая «И Цзин», здесь также нельзя исключать и то, что в текст были внесены существенные изменения вследствие поздних переработок.
Оракул интересен в том плане, что речь идет здесь о литературно‑духовном дополнении «Книги Перемен», которая отличается строгой, логически выстроенной внутренней структурой.
Автор «Оракула священных чисел» заимствовал лишь число изречений, а именно 384 ‑ как и число линий перемен в «И Цзин» (64 гексаграммы, каждая из которых состоит из 6 линий). Но сам текст оракула выдержан в совершенно ином ключе: он полон ярких поэтических образов, которые отражают многообразие явлений природы и обычных межличностных отношений и событий. Он в меньшей степени опирается на элементы космологии, философии и общественного устройства, которые лежат в основе «Книги Перемен», но в значительной степени на народные верования, мифологию и вечные, понятные всем мудрости жизни.
Поэтому не удивительно, что «Оракул священных чисел», отражающий равно реальную жизнь и народные верования, до сих пор является самой популярной книгой гаданий в южном Китае и Юго‑Восточной Азии, которая более близка и понятна читателям, чем сухая «И Цзин».
Постановка вопроса
Любого человека волнуют бесконечные вопросы о своей жизни, а окружающий мир ежедневно ставит перед ним новые задачи. В большинстве случаев он хочет выяснить, какое поведение будет наиболее оптимальным в различных ситуациях, с которыми сталкивается как в своем внутреннем, так и во внешнем мире.
Момент обращения к оракулу и точная постановка вопроса обуславливают ответ. «Вопрошение оракула подобно птичке, беззаботно летящей в свое гнездо, или маленькому ребенку, который скачет на коленях матери», считается с древних пор в Восточной Азии.
При внимательном рассмотрении изречения можно увидеть, что к поэтической, образной ценности каждой строчки присоединяется магическая сила, которая скрывает в себе все прямо или косвенно отраженные в тексте состояния бытия. Это можно почувствовать в состоянии глубокой медитации.
Спрашивающему следует отказаться от вопросов, требующих однозначного ответа «да» или «нет», если обозначенная проблема на самом деле шире, чем может представить себе задающий вопрос в настоящий момент. В момент обращения к оракулу он может задать вопрос:
«Болен ли я?» Или: «Насколько я болен?»
Но бессмысленно было бы спрашивать: «Я когда‑нибудь заболею?»
А также: «Погиб ли мой друг в этой автомобильной катастрофе?»
Но бессмысленно: «Погибнет ли мой друг в этой автомобильной катастрофе».
А также: «Любит ли меня мой любимый человек?»
Но бессмысленно: «Влюблюсь я когда‑нибудь?»
Стремление к личному обогащению при вопрошении оракула должно отойти на второй план, однако это не должно вести к бездействию в отношении материальной стороны жизни. Финансовые вопросы и деловые сделки, договоры и соглашения любого вида могут и должны быть темой обращения к оракулу.
Но следует быть осторожным, так как многое зависит от намерения и внутренней установки спрашивающего: если он хочет просто развлечься или кого‑то разыграть, тогда даже положительное изречение предстанет ему в негативном свете. Если он хочет сделать доброе дело или реализовать свои способности с пользой для себя и других, тогда даже кажущееся отрицательным предсказание внесет ясность в его внутреннее состояние.
Спрашивающий сам отвечает за решение своих вопросов, оракул лишь помогает ему проанализировать ситуацию и осознанно принять самостоятельное решение. Это значит, что обдумывая свой вопрос, вытягивая монетку и читая выпавшее изречение оракула, он рассчитывает только на себя. Текст и комментарии лишь настолько могут разъяснить положение, насколько позволяет внутренняя ясность спрашивающего.
Авторство текста
Автором оракула считается Чжу‑Гэ Лян. В принципе, не играет большой роли, является ли он истинным и единственным автором книги, подобно тому, как для любителя искусства не так важно, действительно ли принадлежат картины, которые он покупает, хочет купить или созерцает в музее кисти Микельанджело, Рубенса, Пикассо или Дали. Художественная ценность полотен может в каждом конкретном случае свести на нет все другие критерии. Как известно знатокам и историкам искусства, не все картины, приписываемые известным живописцам, написаны ими собственноручно, так как, учитывая естественные человеческие границы, они одни не могли создать все эти работы.
Подобным образом обстоят дела и со священными книгами человечества: «И Цзин» (или «Книга Перемен») со своими лишь незначительно отличающимися друг от друга конфуцианской, даосской и синкретической редакциями, Ветхий и Новый Завет в своем иудейском, католическом, православном, монофизическом, коптском и протестантском вариантах, отчасти различные в своей основе буддийские каноны в школах тибетского ламаизма, течения Махаяна («Великая колесница», распространено в Китае и Японии), Хинаяна («Малая колесница», распространено в Юго‑Восточной Азии и на Цейлоне), суннитский и и шиитский варианты Корана и т.д. Их авторство связывают с основателем религии, речи которого, как считается, были записаны его последователями. Неоспоримым фактом является лишь то, что в течение веков и тысячелетий многие человеческие умы внесли в эти тексты изменения, дополнения и даже переиначили догматические понятия.
У «Оракула священных чисел» похожая судьба. Хотя в больших литературных собраниях утверждается, что Чжу‑Гэ Лян является единственным автором сочинения, при более точном анализе текста обнаруживаются свидетельства против этого. Если основная часть изречений выдержана в стиле, характерном для эпохи Троецарствия, то некоторые поздние детали говорят о том, что почти тысячу лет спустя текст был переработан и дополнен, вероятно, потому что современникам периода Сун и Ян был непонятен архаичный стиль некоторых изречений. Чтобы можно было использовать эту книгу для предсказаний, были введены дополнения и нам не всегда известно, способствовали ли они пониманию текста или, наоборот, искажали основную идею изречения или изменяли ее до неузнаваемости.
Анализ стиля
Оракул написан в стихах и в отношении стиля продолжает поэтическую традицию, которая известна из Ханьской эпохи вплоть до эпох Суй и Тан. Об этом говорит, во‑первых, стихотворный размер (число иероглифов в строке и количество знаков в целом), во‑вторых, произношение и тональность последнего в строке знака, придающего всему стиху мелодичность. Разумеется, важную роль в построении стиха играет также образный характер китайских иероглифов, так как во времена автора оракула они были более метафоричные, чем в современном китайском языке.
Однако стилистическая система выражения хорошо узнаваема, несмотря на то, что она осложнена многочисленными поэтическими элементами. Текст пронизан образами природы, религиозной и фольклорной символикой, отражает исторические факты и общественные отношения того времени. При этом, как и все классические китайские поэтические произведения, оракул оставляет свободу личной интерпретации читателя, так как текст не изобилует артиклями, предлогами, союзами и наречиями в их, главным образом, синтаксической функции. Поэтому каждое слово текста ‑ будь то имя существительное, прилагательное, глагол, определительное наречие, малочисленные союзы, вопросительные и повелительные частицы ‑ играет исключительно важное значение для понимания текста.
Поскольку в классической китайской поэзии нет четкого деления слов на части речи, один и тот же иероглиф или комбинация иероглифов в стихах различного построения и соотношения понятий могли выполнять разные функции. В качестве примера приведем знак «cheng», который часто встречается в тексте оракула. В одном месте он выступает в функции глагола и означает «завершить» и «превращать», в другом ‑ в качестве прилагательного или наречия «готовый» и «совершенный», и как существительное он может означать «зрелость», «качество» или «завершение» какого‑либо действия или дела.
Кроме того, для китайской поэзии характерно сжатие в одном знаке или паре знаков сложной цепи событий с многоуровневыми связями. Поскольку поэты той эпохи не стремились быть понятыми буквально, но, напротив, старались затронуть подсознание и фантазию читателя или слушателя, слова с чисто синтаксической функцией, т.е. служащие для связи слов в предложениях, были излишни.
Но «Оракул священных чисел» не стихотворение, написанное из любви к поэзии. Речь идет о книге предсказаний. Если бы мы придали ей узкую синтаксическую форму, что отличает многие прозаические тексты той эпохи, то предсказателям и спрашивающим как в те времена, так и сегодня было бы невозможно пробудить собственную интуицию при чтении, интерпретации или слушании изречения.
Чжу‑Гэ Лян в романе «Троецарствие»
Как и при чтении других духовных сочинений, таких, например, как Тибетская Книга мертвых, «И Цзин» и т.п., при обращении к «Оракулу священных чисел» у меня снова было такое впечатление, что я непосредственно общаюсь с самим автором. Читая или гадая по этой книге, меня не покидало живое чувство, как будто со мной лично беседует Чжу‑Гэ Лян.
Чтобы читатель получил хотя бы некоторое представление о жизни и личности автора оракула Чжу‑Гэ Ляна, приведем несколько глав из китайского средневекового рыцарского романа, объемистого сочинения 13 века ‑ «Троецарствие» (смотри Список литературы).
Необходимо заметить, что все китайские и синологические биографии Чжу‑Гэ Ляна опираются на этот роман как на основной источник. Он убедителен уже потому, что из переломной эпохи Троецарствия, когда господствовали гражданские войны, восстания, бандитизм, смертоубийства, не сохранилось достоверных свидетельств. Лю Бэй, последний потомок прославленной династии Хань, представлен в этом романе как «добрый император», а его канцлер и военный министр Чжу‑Гэ Лян как хитрый, ловкий и необычайно мудрый представитель императора, как мастер в обхождении с людьми и одновременно с военной техникой своего времени, как даосский отшельник и генерал‑фельдмаршал.
Несомненно, представить эту противоречивую и многогранную личность автору этого романа Ло Гуань‑чжуну было не так просто, как ее противника, «императора‑узурпатора» Цао‑Цао, который отличался злодейскими убийствами, жестокостью, мстительностью и властолюбием.
Ло Гуань‑чжун «Троецарствие» [1]
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
И вдруг Лю Бэй заметил, что Сюй Шу мчится обратно, подхлестывая своего коня. Он радостно воскликнул:
‑ Сюй Шу возвращается! Наверно, он изменил свое намерение! ‑ и бросился навстречу другу.
‑ Что заставило вас вернуться? ‑ быстро спросил Лю Бэй, когда тот приблизился.
‑ Мысли мои спутаны, как пенька, и я забыл сказать вам о главном, ‑ отвечал тот. ‑ Здесь в горах в Лунчжуне ‑ это всего в тридцати ли от Сянъяна ‑ живет один замечательный человек. Почему вы не обратитесь к нему?
‑ Может быть, вы возьмете на себя труд пригласить этого человека? ‑ попросил Лю Бэй.
‑ Нет, этого мало, вы должны сами поехать к нему! ‑ ответил Сюй Шу. ‑ Но зато, если вы сможете уговорить его служить вам, это будет равносильно тому, что Чжоу привлек Люй Вана, а Хань заполучил Чжан Ляна.
‑ Неужели он талантливее вас?
‑ Меня? ‑ воскликнул Сюй Шу. ‑ Да я по сравнению с ним все равно что захудалая кляча в сравнении с цилинем, ворона в сравнении с фениксом! Он сам себя сравнивает с Гуань Чжуном и Ио И, но мне кажется, что им далеко до него! Этот человек постиг все законы земли и неба и затмит своими знаниями любого ученого в Поднебесной!
‑ Кто же он такой ‑ спросил Лю Бэй.
‑ Чжугэ Лян из Ланъе, потомок сы‑ли Чжугэ Фына. Отец его Чжугэ Гуй был правителем округа Тайшань, но рано умер, и Чжугэ Лян переехал к своему дяде Чжугэ Сюаню, который жил в Сянъяне и был другом цзинчжоуского правителя Лю Бяо. Потом Чжугэ Сюань умер, и ныне Чжугэ Лян со своим братом живет в Наньяне. Они занимаются там земледелием, в часы досуга любят петь «Песни Лянфу» под аккомпанемент лютни. В той местности есть гора, которая носит название Во‑лун ‑ гора Дремлющего дракона, и поэтому Чжугэ Лян называет себя еще господином Во‑луном. Вот действительно самый выдающийся талант за многие века! Поскорее навестите его, и если он согласится быть вашим советником, тогда вам нечего будет беспокоиться о порядке в Поднебесной!
‑ Мне как‑то Сыма Шуй‑цзин говорил о Bo‑луне и Фын‑чу. Наверно, это один из них?
‑ Фын‑чу ‑ это Пан Тун из Сянъяна, а Во‑лун ‑ это и есть Чжугэ Лян, ‑ объяснил Сюй Шу.
Лю Бэй так и подпрыгнул от радости:
‑ Вот теперь только я узнал, кто такие Во‑лун и Фын‑чу! Мудрецы находятся у меня под боком, а я ходил, как слепой! Спасибо, что вы открыли мне глаза!
Потомки сложили стихи, рассказывающие, как Сюй Шу, не слезая с седла, расхвалил Чжугэ Ляна:
Как жаль, что великие люди не встретятся больше на свете,
Хотя их сердечная дружба навек сохранила свой пыл
И речи их были подобны раскату весеннего грома,
Что спавшего мирно дракона в Наньяне от сна пробудил.
После этого Сюй Шу попрощался с Лю Бэем и уехал.
Теперь Лю Бэй полностью осознал то, что ему сказал в свое время Сыма Шуй‑цзин. Подобно человеку, только что очнувшемуся от глубокого сна, возвращался Лю Бэй со своими военачальниками в Синье. Здесь он приготовил дары и вместе с братьями Гуань Юем и Чжан Фэем собрался в Наньян к Чжугэ Ляну.
Между тем Сюй Шу, взволнованный расставанием с Лю Бэем и опасаясь, что Чжугэ Лян не пожелает покинуть горы, по пути сам заехал к нему. Чжугэ Лян поинтересовался причиной его прихода.
‑ Я служил Лю Бэю, ‑ сказал ему Сюй Шу, ‑ но Цао Цао бросил в темницу мою матушку, и она призывает меня к себе. Я не могу не поехать. Но перед отъездом я рассказал о вас Лю Бэю, и он очень скоро посетит вас. Надеюсь, вы не откажете развернуть свои великие таланты, чтобы помочь ему! Это было бы для него великим счастьем!
‑ Так, значит, вы сделали меня жертвой в своем жертвоприношении? ‑ с раздражением произнес Чжугэ Лян.
Он сердито встряхнул рукавами халата и вышел, а пристыженный Сюй Шу сел на коня и уехал в Сюйчан к своей матушке.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
‑ Не скажете ли вы мне, кто такой наньянский Чжугэ Лян? ‑ спросил Лю Бэй. ‑ Его назвал мне перед отъездом Сюй Шу...
‑ Ах, зачем же он еще тащит другого! ‑ усмехнувшись, воскликнул Сыма Хуэй. ‑ Решил сам уйти ‑ на то его воля, и делу конец!
‑ Почему вы так говорите? ‑ не понял его Лю Бэй.
‑ Чжугэ Лян близок с Цуй Чжоу‑пином из Болина, Ши Гуан‑юанем из Инчуани, Мын Гун‑вэем из Жунани и с Сюй Шу, ‑ объяснил Сыма Хуэй. ‑ Они составляют как бы единый кружок, и только один Чжугэ Лян независим во взглядах. Когда они беседуют, Чжугэ Лян часто сидит в сторонке и, обхватив колени руками, напевает. Потом вдруг укажет на друзей рукой и воскликнет: «Друзья мои, если бы вы пошли на службу, то непременно получили бы высокие должности!» А когда те спрашивают его, что он этим хочет сказать, Чжугэ Лян только улыбается в ответ. Он обычно сравнивает себя с Гуань Чжуном и Ио И, но мудрость его никто измерить не может.
‑ Почему в Инчуани так много мудрецов? ‑ спросил Лю Бэй.
‑ Еще в давние времена астролог Инь Куй предсказал, что будет так, когда увидел множество ярких звезд, скопившихся над Инчуанью, ‑ ответил Сыма Хуэй.
‑ Ведь Гуань Чжун и Ио И ‑ наиболее прославленные люди эпохи Чуньцю и Борющихся царств. Их подвиги известны всей вселенной, ‑ не вытерпел стоявший рядом Гуань Юй. ‑ Не слишком ли это для Чжугэ Ляна ‑ сравнивать себя с ними?
‑ Я тоже так думаю, ‑ согласился Сыма Хуэй. ‑ Я сравнивал бы его с другими.
‑ С кем же? ‑ спросил Гуань Юй.
‑ Во‑первых, с Цзян Цзы‑я, который помог основать Чжоускую династию, просуществовавшую восемьсот лет, и с Чжан Ляном, прославившим Ханьскую династию на целых четыреста лет! ‑ сказал Сыма Хуэй.
Все были поражены этими словами, а Сыма Хуэй откланялся и удалился. Лю Бэю не удалось его удержать. Сыма Хуэй вышел за ворота и, взглянув на небо, громко рассмеялся:
‑ Вот Дремлющий дракон и нашел себе господина! Но как жаль, что родился он не вовремя! ‑ воскликнул он и скрылся.
‑ Поистине непонятный старец! ‑ с вздохом произнес Лю Бэй.
На другой день Лю Бэй с братьями отправился в Лунчжун.
Издали путники заметили у подножья гор нескольких крестьян, которые обрабатывали землю мотыгами и напевали:
Земли поверхность, как шахматное поле,
Как дивный купол, небесный кругозор.
Людей всех делят на белых и на черных,
Позор и слава в разладе с древних пор.
Тот, кто прославлен, в довольстве пребывает,
Тот, кто унижен, лишен последних благ.
Живет в Наньяне таинственный отшельник,
Спит дни и ночи ‑ не выспится никак.
Лю Бэй заинтересовался песней и, придержав коня, окликнул одного из крестьян:
‑ Эй, скажи‑ка мне, кто сложил эту песню?
‑ Ее сочинил господин Дремлющий дракон, ‑ ответил тот.
‑ А где он живет?
‑ Вон там... К югу от этой горы есть хребет Во‑лун, ‑ объяснил крестьянин. ‑ Не доезжая его ‑ небольшая роща, а в роще ‑ хижина, в ней и живет господин Чжугэ Лян.
Лю Бэй поблагодарил крестьянина и поехал дальше. Вскоре впереди он увидел хребет Во‑лун. Природа здесь действительно была необычайно живописна.
Лю Бэй подъехал к хижине и постучал в грубо сколоченную дверь. Вышел мальчик и спросил, кто он такой.
‑ Передай своему господину, что ему желает поклониться ханьский полководец правой руки, Ичэнский хоу, правитель округа Юйчжоу, дядя императора Лю Бэй...
‑ Ой‑ой, я не запомню столько титулов! ‑ забеспокоился мальчик.
‑ Тогда скажи просто, что к нему приехал Лю Бэй.
‑ Мой господин ушел на рассвете, ‑ сказал мальчик.
‑ Куда же он ушел?
‑ Не знаю, дороги его неопределенны.
‑ А когда он вернется?
‑ Тоже не знаю... Может быть, дня через три или через пять, а то и через десять...
Лю Бой был расстроен.
‑ Что ж, нет так нет ‑ едем домой! ‑ сказал Чжан Фэй.
‑ Подождем немного, ‑ предложил Лю Бэй.
‑ Я тоже думаю, что лучше вернуться, ‑ поддержал Чжан Фэя Гуань Юй. ‑ Мы можем послать человека узнать, возвратился ли Чжугэ Лян.
Поручив мальчику передать Чжугэ Ляну, что приезжал Лю Бэй, братья сели на коней и двинулись в обратный путь. Проехав несколько ли, Лю Бэй остановил коня и стал осматривать окрестности Лунчжуна. Вокруг были горы, правда невысокие, но живописные, речка неглубокая, но чистая, поля необширные, но ровные, лесок небольшой, но пышный. Резвились и прыгали обезьяны, разгуливали аисты; сосны и заросли бамбука соперничали друг с другом в пышности. Такая картина доставляла Лю Бэю огромное наслаждение.
Вдруг Лю Бэй заметил человека благородной наружности и гордой осанки. Он шел с горы по уединенной тропинке, опираясь на полынный посох. На голове его была повязка, и одет он был в черный халат.
‑ Вот, наверно, Дремлющий дракон! ‑ воскликнул Лю Бой и, соскочив с коня, приветствовал неизвестного.
‑ Вы, должно быть, господин Дремлющий дракон?
‑ А вы кто такой? ‑ спросил человек.
‑ Я ‑ Лю Бэй.
‑ Нет, я не Чжугэ Лян. Я его друг, Цуй Чжоу‑пин из Болина.
‑ Давно слышал ваше славное имя! ‑ обрадовался Лю Бэй. ‑ Счастлив встретиться с вами! Прошу вас присесть и дать мне ваши наставления.
‑ Зачем вам понадобился Чжугэ Лян? ‑ спросил Цуй Чжоу‑пин.
‑ Видите ли, сейчас в Поднебесной великая смута, со всех сторон надвигаются грозные тучи, и я хотел просить Чжугэ Ляна помочь мне установить порядок в стране, ‑ сказал Лю Бэй.
‑ Конечно, это гуманное желание, ‑ согласился Цуй Чжоу‑пин. ‑ Но так уж ведется исстари: порядок чередуется с беспорядком. Когда Гао‑цзу, отрубив голову Белой змее, встал на борьбу за справедливость и казнил безнравственного циньского правителя, страна из полосы смут вступила в полосу порядка. Спокойствие длилось до правления императоров Ай‑ди и Пин‑ди почти двести лет. Потом, когда Ван Ман поднял мятеж, страна опять перешла в полосу смут. Гуан‑у возродил династию и устранил беспорядки, и вот вплоть до наших дней ‑ тоже почти двести лет ‑ народ жил в мире и покое. Сейчас вновь повсюду поднято оружие, и это значит, что наступило время смут. Тут уж ничего не поделаешь! Если вы хотите, чтобы Чжугэ Лян повернул вселенную, то я боюсь, что вы напрасно потратите силы. Разве вам не известно, что покорный небу всего достигает легко, а тот, кто идет наперекор небу, всегда встречает трудности? Не изменить того, что предрешено судьбой, не избежать того, что предопределено роком!
‑ Ваши рассуждения доказывают вашу прозорливость, ‑ произнес Лю Бэй. ‑ Но могу ли я, потомок Ханьского дома, оставить династию на произвол судьбы?
‑ Люди, живущие в горах и пустынях, не пригодны для того, чтобы рассуждать о делах Поднебесной, ‑ сказал Цуй Чжоу‑пин. ‑ Но раз уж вы спросили меня, то я и ответил вам по мере моего разумения... хотя, может быть, и глупо!
‑ Я благодарен вам за наставления, ‑ сказал Лю Бэй. ‑ Но не знаете ли вы, куда ушел Чжугэ Лян?
‑ Нет, не знаю. Я тоже хотел с ним повидаться.
‑ А если бы я попросил вас приехать ко мне, в мой ничтожный городишко? ‑ спросил Лю Бэй.
‑ О, нет! Я слишком для этого ленив! Да и давно уже отказался от почестей! ‑ сказал Цуй Чжоу‑пин. ‑ До свиданья!
Он поклонился и ушел, а братья сели на коней и поехали дальше.
Спустя несколько дней ему сообщили, что господин Bo‑лун вернулся. Лю Бэй велел привести коня.
Лю Бэй сел на коня и во второй раз отправился к Чжугэ Ляну. Братья последовали за ним. Стояла суровая зима, черные тучи заволокли небо. Не успели путники проехать и нескольких ли, как налетел холодный ветер, повалил снег. Горы стали словно из яшмы, и деревья будто обрядились в серебро.
‑ Воевать сейчас нельзя ‑ зима, ‑ проворчал Чжан Фэй. ‑ И зачем только понадобилось тащиться в такую даль из‑за какого‑то бесполезного человека? Сидели бы в Синье, подальше от ветра и снега!
‑ Я хочу, чтобы Чжугэ Лян увидел мою настойчивость! ‑ заявил Лю Бэй. ‑ Если ты боишься холода, можешь возвращаться!
‑ И смерти не боюсь, не то что холода! ‑ вспыхнул задетый Чжан Фэй. ‑ Но думаю, что едете вы напрасно, вот что!
‑ Поменьше болтай! Едем дальше! ‑ ответил Лю Бэй. Приближаясь к деревушке, путники услышали, что в кабачке, стоявшем у края дороги, кто‑то напевает песню. Лю Бэй придержал коня.
И подвигов не совершал и славы еще не стяжал он,
Он долго весны не встречал, что каждому сердцу желанна.
И жаль, что не видели вы, как старец Дунхайский покинул
Лачугу свою и пошел вслед за колесницей Вэнь‑вана.
Как, не ожидая, пока князья соберутся под знамя,
Вдруг на переправе Мынцзинь стремительно в лодку вошел он,
Как в битве великой в Муе, где крови пролито немало,
Могучим орлом воспарил, отваги и верности полон.
И жаль, что не видели вы, как пьяница из Гаояна,
Бедняк низкородный, почтил Манданского гуна поклоном,
С каким величавым лицом сидел на пиру, удивляя
Сужденьем своим о князьях, пророчески непреклонным.
Как княжества Ци города он отдал врагу на востоке.
Но в Поднебесной никто его не пленился уделом.
Хоть не были оба они в родстве с императорским домом,
А все же героев таких на свете не сыщется целом.
Песня кончилась. И тогда запел другой, в такт ударяя по столу:
Мечом, озарившим весь мир, взмахнул государь и основу
Династии заложил, сиявшей четыреста лет.