«Конечно, Рыжик, человек она старой закалки, привыкла в своей коробочке замыкаться, а вот поживёт с нами, новых людей повидает – и помаленьку от старого начнёт отходить. Не понимает ещё новой жизни, что с ней сделаешь… – И, притянув к себе Васька, лукаво улыбаясь, шептал ему на ухо: – Она всё нас с тобой переучивает вроде, а мы её помаленьку в нашу сторону гнём… Душа-то у неё советская, ну и откликается. Только помаленьку надо, Рыжик… К старым людям молодые всегда должны быть снисходительны, ты это запомни…»
Васёк старался быть снисходительным. Но теперь этого больше не требовалось. Всё, что говорила и делала тётя Дуня, вызывало в Ваське чувство гордости и уважения. По-новому встретила она его товарищей, по-новому относилась к людям, и даже в их дворе Васёк часто слышал, проходя мимо женщин:
«Надо Евдокию Васильевну спросить. Это человек безотказный – всегда найдёт, чем помочь…»
– Тётя Дуня, – серьёзно сказал Васёк, – ты нам с отцом самая родная. Побереги себя… Я тебе всё делать буду, только скажи, если не догадаюсь чего…
Глава 20
На дежурстве
В бывшем четвёртом классе «Б» стояли рядами больничные койки. Раненые, прикрытые тонкими байковыми одеялами, полулежали, полусидели, облокотясь на подушки. На белых тумбочках, придвинутых к кроватям, стояли стаканы, покрытые марлей, лежали стопками газеты, журналы и письма от родных. Ветер, залетающий в открытое окно, наполнял комнату свежим запахом молодой зелени.
Был тихий послеобеденный час, но никто не спал. Сегодня комсомольцу Васе сделали тяжёлую операцию. В палату время от времени входила старшая сестра и тихонько трогала Васину руку, быстрыми, умелыми пальцами нащупывая пульс.
|
|
Раненые поднимали головы с подушек и с сочувствием глядели на бледное лицо с большим пухлым ртом и тёмными кругами вокруг плотно прикрытых глаз.
Вася был самым юным в палате, и старшие бойцы питали к нему отцовскую нежность.
– Операция прошла благополучно, да крови много потерял, – шептал, перегнувшись к соседу, боец с забинтованной рукой.
– Ну ведь тут врачи, уж они знают… А если в палату принесли, значит, ничего, – тихо откликнулся кто-то со своей койки.
Нина Игнатьевна строго посмотрела на говоривших и покачала головой.
Нюра Синицына сидела около постели пожилого раненого сержанта и, положив на книгу листок бумаги, писала под его диктовку письмо.
– Ну вот! Это всё мы с тобой описали, – говорил её раненый. – А теперь ты от себя приписочку сделай. Ведь моя дочка тоже пионерка. Вот и напиши ей, как подружке. Есть ли у них там госпиталь? Напиши, пусть пойдёт поухаживает за ранеными. Радуются, мол, нам бойцы, любят детей. У каждого своя семья далеко, скучают они, дорога им наша ласка. От себя напиши…
Нюра взяла чистый листок:
«Здравствуй, дорогая подружка…»
Раненый сержант взглянул на первые, нерешительные строчки и закивал головой:
– Вот-вот… А как же тебе её назвать? Ясно, подружка…
За окном тихо качнулась тоненькая берёзка и, положив на подоконник ветки с лёгкими весенними листиками, заглянула в комнату.
Вася глубоко вздохнул и зашевелился. На чистом лбу его выступили мелкие капельки пота. Старшая сестра нагнулась к больному, вытерла марлей его лоб и тихонько позвала:
– Вася…
Нюра быстро оглянулась; раненые, морщась от боли, приподнялись на койках. Вася открыл светлые глаза, жадно глотнул воздух запёкшимися губами.
|
|
– Пить хочет, – тихо сказал кто-то с дальней койки.
Нюра схватила стакан, звякнула графином.
– Тсс… нельзя ему после наркоза… – зашумели на неё со всех сторон раненые.
Нина Игнатьевна сделала строгое лицо:
– Тише!
Вася снова открыл глаза. Большой рот его дрогнул слабой улыбкой:
– Я знаю… нельзя мне…
Все заулыбались.
– Ну вот, теперь всё в порядке. Вечерком, пожалуй, в шахматы сразимся! – весело пошутил молодой красноармеец, поправляя съехавшую на лоб повязку.
Вася вытянул руку, провёл по одеялу, поднял тревожный, вопросительный взгляд на сестру.
– Всё хорошо, Вася! Теперь на поправку пойдёшь, – заверила его Нина Игнатьевна. – Лежи спокойно.
Она встала, взяла со стола графин с водой и, прикрывая его полотенцем, вынесла в коридор. Вася увидел озабоченное лицо Нюры, подозвал её глазами. Нюра поспешно бросилась к нему.
– Ног не чувствую… – прошептал Вася, с усилием приподнимая голову.
Молодой красноармеец с повязкой на лбу подошёл к его кровати, откинул одеяло. Вася поглядел на свои забинтованные ноги и, облегчённо вздохнув, опустился на подушку.
– Ну, убедился, что ноги целы, теперь лежи спокойно! – пробасил пожилой бородатый сержант Егор Иванович, под диктовку которого Нюра писала письмо. – Отойди, дочка, от него!.. А куда вы собрались, хлопцы? Дайте ему покой. Успеете наговориться! – урезонивал он раненых, подошедших к постели товарища.
Но несколько молодых бойцов уже уселись около Васи и, запахивая длинные халаты, ласково заглядывали ему в лицо:
|
|
– Теперь здоров будешь, Вася! Ещё и повоюешь!
– Уйдите, пожалуйста, не разговаривайте, – попросила Нюра. – Вот наши ребята обрадуются! – шепнула она Васе. – Они ведь ещё не знают, что операция хорошо кончилась.
Прошло уже много времени с тех пор, как Вася прибыл в госпиталь. Первая операция не дала желаемых результатов. Вася долго был в тяжёлом состоянии, а когда наконец пришёл в себя, оказался разговорчивым и общительным. Однажды, увидев на дежурстве ребят, обрадовался:
– Здорово, пионеры! Я – комсомолец, до войны вожатым был.
И, выпростав из-под одеяла худую руку, протянул её мальчикам. Мальчики по очереди подержали эту руку, потом присели на его койку и разговорились. Они рассказали ему, как жили на Украине, как приехали, как начали учиться.
Вася живо интересовался всем, расспрашивал, просил почаще навещать его.
С тех пор о Васе ребята не говорили иначе, как «наш Вася».
Нина Игнатьевна положила комсомольца в палате «4 Б». Эта наклейка на двери бывшего класса так и оставалась нетронутой, поэтому скоро и палату стали называть «палата 4 Б». Ребята больше всего любили дежурить в этой палате. Вася постепенно рассказал им, где и как он был ранен, вспомнил 4-ю батарею и долго, с любовью говорил о своём командире.
Этого командира теперь звали в палате просто «Васин герой». Комсомолец любил говорить о нём в вечерние часы, когда, перегнувшись друг к другу через спинку кровати, красноармейцы вели задушевные беседы о доме, о родных, о далёких и близких. Родные были и у Васи, но ни о ком не вспоминал он с таким жаром, как о своём командире, который, по всем вероятиям, остался лежать далеко-далеко в снежном поле, где на 4-й батарее вместе с Васей, плечом к плечу, они уничтожали танки врага. Вася был ранен, и, когда пришёл в себя, вокруг было тихо, стояла глубокая ночь. Он лежал на снегу, заботливо прикрытый шинелью командира. Но где был сам командир? Вася попробовал двинуться, но кровь, как кора, задубела на его раненых ногах – ноги были чужие, мёртвые. Тогда он пополз, проваливаясь локтями в сугробы и окликая командира. Дальше Вася ничего не помнил. Очнулся он в санитарном поезде и не поверил, что жив…
Командира среди раненых не было, и всю дорогу, пока шёл поезд, Вася метался и говорил в бреду, что там, в снегу, на поле, лежит храбрый из храбрых, лучший из лучших – его, Васин, любимый командир.
История Васи и его рассказы окончательно завоевали сердца ребят.
– Кончится война – найду я своего командира, живого или мёртвого найду. А может, ещё и на войне где его повидаю, – задумчиво говорил Вася и тут же с уверенностью добавлял: – Не может такой человек погибнуть. Нет, не погиб он… Двое нас оставалось, оба мы и живы… Кто ж бы меня шинелью прикрыл, как не он!
Найти командира было Васиной мечтой. И эта мечта передалась ребятам; они понимали её и всей душой сочувствовали Васе. Но что, если Вася лишится ног?
Теперь, после второй операции, эта опасность уже миновала, и Вася, окружённый своими товарищами по палате, счастливо улыбался сухими, бескровными губами.
– Молодец, Вася! Наши комсомольцы духом не падают! – подбадривали его бойцы.
Глава 21
Приезжий
От вокзала отходил поезд. Стоя на площадке, Анатолий Александрович ласково кивал головой провожающим его ребятам: «До скорого свиданья, друзья мои! Я надеюсь, что мы с вами встретимся уже в шестом классе».
Поезд ускорял ход, ребята долго бежали рядом. Из окон виднелись головы подростков, уезжающих на работу в колхоз.
– Э-эй! Пионеры, едем с нами трудодни для армии зарабатывать! – весело кричали они ребятам.
Когда поезд ушёл, Васёк остановился на краю платформы и с завистью поглядел вслед:
– Поехали! И мы могли бы в колхозе для армии поработать!
– Нас арифметика держит, – с досадой сказал Саша.
Ребята медленно пошли к выходу. А в это время к чисто выметенной деревянной платформе подошёл другой поезд. Из вагона вышел пожилой человек и, оглядевшись, энергичными шагами направился в город. Приезжий был, очевидно, многим знаком. Он шёл по улице, и то там, то сям люди приветливо здоровались с ним. Некоторые останавливались, как будто желая заговорить, другие с уважением глядели вслед.
На одном углу несколько подростков, завидев высокую фигуру приезжего, о чём-то оживлённо заспорили; двое ребят, громко разговаривая, долго шли за ним, видимо не решаясь окликнуть и в то же время непременно желая в чём-то убедиться.
– Я тебе говорю – это директор второй школы! Это он! Я его сразу узнал! – говорил один.
– Директор, а школы нет! – хмуро отвечал ему товарищ.
– Ну, был бы директор…
Приезжий обернулся и с улыбкой досказал:
– …а школа будет!
У ворот госпиталя приезжий немного помедлил, потом снял шляпу, вытер носовым платком высокий лоб и вошёл в калитку. На зелёной траве и под деревьями стояли скамейки. На них сидели раненые. За длинным школьным столом, покрытым вылинявшим красным сукном, выздоравливающие играли в шахматы. Приезжий приветливо кивнул им головой и направился к крыльцу.
В это время из окна, где жил школьный сторож, выглянула и скрылась седая голова, потом окошко захлопнулось, послышались торопливые старческие шаги, и, широко распахнув дверь, Иван Васильевич предстал перед приезжим. Лицо у него было удивлённое и радостное, густые усы топорщились, помолодевшие глаза блестели из-под нависших бровей.
– Леонид Тимофеевич! Когда же это вы?.. Подали бы хоть весточку!
Директор крепко пожал руку старику:
– Здравствуйте, Иван Васильевич! Ну, как тут у вас?
Сторож кивнул головой на раненых:
– Да вот, писал я вам, госпиталь у нас… А школы-то нет! Нет школы, Леонид Тимофеевич! – сообщил он вдруг, как неожиданную, грустную новость.
– Ничего, старина, всё будет! Ну-ка, зайдём в вашу каморку, поговорим, – сказал директор.
– Пожалуйте, пожалуйте… Растерялся я от радости, Леонид Тимофеевич… Ведь нежданно-негаданно прикатили, – бормотал сторож, провожая в свою каморку дорогого гостя. – Позвольте, чайку согрею.
– Чайку – это потом. А сейчас садитесь, рассказывайте. Письма были?
– Как же, пишут, пишут… Выпускники всё больше да учителя. Кто где… А от Сергея Николаевича одно письмо я вам переслал, а больше вестей не было. Может, на ваш адрес он писал?
Директор покачал головой:
– Нет… Я надеялся тут застать письмо.
Помолчали.
– Ну, а ребята как? – спросил директор.
– Ребята здесь, в госпитале, работают. Хорошо работают… Вот и сейчас девочки тут. Позвать? – заторопился Иван Васильевич.
– В городе много ребят… – не отвечая сторожу, задумчиво сказал директор. – К осени ещё больше будет. Вернутся наши ученики из Свердловска. Я уже передал там дела новому директору. Потянуло домой, свою школу восстанавливать надо.
Иван Васильевич ожил, разговорился:
– Ясное дело, Леонид Тимофеевич! Без школы ребята – сироты… Сейчас лишь бы помещение найти, а оборудование у нас всё цело. Уж это – не извольте беспокоиться… Парты в сарае малость поистерлись, ну это лаком можно подновить. Вот помещение бы только найти… – Грозный вопросительно смотрел на директора.
– Помещение найдём, – сказал Леонид Тимофеевич, заглядывая в свою записную книжку, и, заметив выжидающий взгляд старика, дружески похлопал его по плечу: – Всё будет хорошо. А пока позовите-ка ребят, кто тут сейчас дежурит. Девочки? Это из отряда Трубачёва?.. А что слышно о Мите? Письмо было?.. Ну, сейчас они мне сами расскажут… Позовите-ка их, кто там свободен.
– Сейчас, сейчас! – Школьный сторож торопливо надел белый халат. – Не пускают туда иначе, – шёпотом пояснил он, встретив смеющийся взгляд директора. – И то только до сестры пройдёшь… Строгость – беда!
Он прикрыл за собой дверь и быстро засеменил по коридору.
Директор поглядел на часы и, постукивая двумя пальцами по столу, глубоко задумался.
Глава 22
Важные новости
Нюра стояла перед школьным сторожем и растерянно глядела на него большими, удивлёнными глазами:
– Директор? Какой директор?
Грозный спрятал в усах довольную усмешку:
– Ну вот, всё на свете перезабыла! Ступай, говорю, зови подругу, и чтобы в один момент обе были! Школьница, а спрашивает, какой директор!
Нюра всплеснула руками и бросилась разыскивать Лиду:
– Снимай халат, пойдём! Скорей, скорей!
– Да какой директор? – на ходу снимая халат, допытывалась Лида.
Перед дверью Ивана Васильевича обе остановились.
– Это наш директор! – прошептала вдруг Лида, хватая подругу за руку. – Я чувствую… Наш, наш! Это Леонид Тимофеевич!
Нюра решительно открыла дверь.
Леонид Тимофеевич встал навстречу, вглядываясь близорукими глазами в лица девочек.
– Здравствуйте, Леонид Тимофеевич! – дружно и радостно вырвалось у обеих, но голоса их дрогнули, и, не смея обнять своего директора, они уткнулись друг в дружку.
– Вот тебе раз! А я думал – увижу таких крепких, закалённых в боях пионерок, – пошутил Леонид Тимофеевич, глядя на них ласковыми, смеющимися глазами. – Думал, помощницы у меня будут, вместе школу будем строить…
– Школу? Строить?
– Что, испугались? А я вот не испугался! Что ж, думаю, есть у меня такие помощники, как отряд Трубачёва. Вот Лида Зорина, например, – почему бы ей не построить заново четвёртый класс «Б»! Ну, почему?
Леонид Тимофеевич шутил, девочки смущались.
– Вы, может быть, шутите, Леонид Тимофеевич?
– А может быть, и не шучу, – улыбался директор.
– Тогда…
Девочки переглядывались:
– Мы, конечно, будем строить… Только мы ещё никогда не строили ничего…
– Не строили школ?
– Нет! – засмеялись девочки.
Директор стал серьёзен.
– Строить заново мы, конечно, не будем. Я списался с местным начальством и предложил взяться за ремонт какого-нибудь подходящего дома, чтобы осенью открыть в нём школу. Один такой дом на примете есть, но завтра я ещё кое-где побываю и договорюсь окончательно.
Директор задумчиво посмотрел на взволнованные лица девочек и открыл записную книжку.
– Денька через два я сообщу вам через Ивана Васильевича, когда и куда прийти.
В конце разговора Нюра робко спросила:
– А наши ребята из пятого «Б» скоро приедут?
– Все собираются. Конечно, те, кто эвакуировался с родителями, вероятно, останутся до конца войны – отцы и матери их уже работают там на заводах, на фабриках. Люди везде нужны, работу сейчас не бросишь. Но многие летом обязательно приедут. Сейчас экзамены у них уже кончились. И ваш класс пятый «Б» уже стал шестым.
В глазах у девочек мелькнуло беспокойство.
– Ну ничего, ничего. Один год вам придётся пропустить, что поделаешь! Зато уж с осени начнутся регулярные занятия, – успокоил их директор и тут же спросил: – А вы хоть немного занимались эту зиму?
– Мы занимались, мы хороню занимались! – торопливо заверила Лида. – Мы и сейчас занимаемся.
– Это очень хорошо! Но сейчас уже июнь, начало лета, – надо будет отдохнуть, набраться сил. Вот посмотрим, что за ремонт предстоит. Может, и вам найдётся там какая-нибудь работа. Физический труд на свежем воздухе всем на пользу… А что Митя, писал он? – неожиданно спросил директор.
– Писал. Только давно уже письмо было, – грустно сказала Лида.
– Ещё осенью, – добавила Нюра. – Ведь оттуда редко кто приезжает.
В разговор директора со школьницами Грозный не вмешивался. И только на прощанье, когда, обратившись к нему, директор сказал: «Вот и Иван Васильевич в стройке нам поможет», – школьный сторож скромно ответил:
– Стройка – это прямое наше дело, Леонид Тимофеевич.
* * *
Попрощавшись с директором, девочки бросились к Трубачёву. Васёк занимался. Держа перед собой книжку, он расхаживал по комнате, повторяя заданный урок по грамматике.
– Васёк! – крикнула ещё на лестнице Лида. – У нас хорошая новость!
Васёк выскочил навстречу девочкам.
– Директор наш приехал! – выпалили обе сразу. – Леонид Тимофеевич!
Васёк бросил учебник, позвал девочек в комнату:
– Рассказывайте всё!
– Да что – всё? Ну, приехал! Будет дом ремонтировать для школы. А денька через два он скажет Ивану Васильевичу, куда нам прийти. Вот! Одним словом, надо ребятам сказать!.. – залпом рассказывала Лида.
– И ещё хорошая новость: Васина операция прошла благополучно! Он уже пришёл в себя. Привет вам передавал, – перебивая подругу, говорила Нюра.
Васёк слушал девочек, радостно повторяя:
– Какие новости!.. Вася… Директор…
Приезд директора сильно взволновал его. Школа теперь уж обязательно будет.
Вторая новость тоже обрадовала мальчика. Ещё вчера, разговаривая с Васей, ребята очень тревожились за него, теперь все тревоги были позади.
Васёк схватил тюбетейку:
– Так что же мы сидим? Пойдём, ребятам всё расскажем! И нам ещё Васю навестить нужно…
– К Васе сейчас нельзя, – предупредила Нюра. – Нина Игнатьевна и так сердится, что все к нему приходят.
– Да мы бы на минуточку… Ну ладно, потом пойдём, лишь бы всё хорошо было… А что Леонид Тимофеевич сказал? Денька через два-три? Это, значит, в среду – четверг. Кто будет дежурить во вторник вечером, не забудьте спросить у Грозного, куда нам прийти. Надо сейчас же всем ребятам рассказать. Пойдёмте к Булгакову.
– Вы идите, а мне нужно домой, – сказала Нюра.
– Да пойдём! Такие новости! Пойдём, мы ненадолго… – уговаривала её Лида.
– Нет, меня и так всегда ругают… Мне нужно домой!
Когда Лида и Васёк, перепрыгивая через весенние лужи и обгоняя друг друга, завернули за угол, Нюра остановилась и с грустной завистью поглядела им вслед.
«Другая мама сказала бы: „Беги, конечно, расскажи, порадуйся вместе“, а моя только всё сердится! – подумала она, отвечая на свои мысли. – Может, я сама неправильно делаю – всё молчу, ничего не рассказываю, – попробовала она оправдать свою маму. И тут же снова ответила себе сама с горькой уверенностью: – Да разве можно что-нибудь рассказать! У неё ведь всё плохо: и ребята наши плохие, бегаю-то я зря, и об учёбе ничего не думаю… И про Екатерину Алексеевну сказала, что она ненастоящая учительница. Лучше бы спасибо ей сказала! А то ещё обзывает „ненастоящая учительница“! Как будто Екатерина Алексеевна обязана с нами заниматься…»
Расстроившись своими мыслями, Нюра шумно вошла на крыльцо, потопала ногами и открыла дверь.
– Наконец-то! – сказала мать. – Я думала, что ты уж снова к какой-нибудь своей приятельнице переселилась.
– Никуда я не переселилась! – резко ответила Нюра. – И в госпитале была. У нас новость – директор наш приехал, вот что!
Она сказала о приезде директора сердитым голосом, потому что была уверена, что в родительском доме никто не интересуется её делами и даже хорошее известие никого здесь не может обрадовать.
Но лицо матери вдруг оживилось:
– Директор? Леонид Тимофеевич? Что ж ты сразу не сказала? – Она пошла за дочерью, запахивая на ходу фланелевый халат и поправляя гладкие седеющие волосы. – Это новость! Что ж ты сразу не сказала? Может, учиться будете?
– Мы сами ещё ничего толком не знаем, мама. Приехал – и всё, – кратко ответила Нюра.
Мать вздохнула и пошла в кухню.
– Никогда ничего не хочет рассказать матери, хоть клещами из неё каждое слово тащи! – пожаловалась она соседке.
А Нюра остановилась посреди комнаты и снова с грустной завистью подумала: «А ребята-то сейчас! Радуются, шумят… Наверно, уже всех обежали. Ведь директор приехал! Дом будут ремонтировать… И ещё новость – Вася… Эх, порадоваться бы вместе! Ведь такие важные новости!»
Глава 23
Зелёный пустырь
В среду вечером Грозный передал ребятам адрес будущей школы и велел на другой день к десяти часам утра быть на месте.
Взволнованные этим сообщением, ребята все, как один, минута в минуту в половине десятого собрались в палисаднике у Севы. Не хватало только Саши. Его ждали, волновались, смотрели на часы.
– Подождём ещё. Никогда он не опаздывал, сейчас прибежит! – говорил Васёк.
Несмотря на то что шёл крупный летний дождь и платья ребят промокли, настроение было праздничное, радостно-возбуждённое.
– Не то на демонстрацию идём, не то в поход собираемся – просто ноги на месте не стоят! И где это Сашка запропастился? – нетерпеливо говорил Одинцов.
– И бывают же такие люди, честное слово! Тут спешишь, а тут стой как дурак! Эх, жизнь! – ворчал Мазин.
– А зачем нам стоять? Пойдёмте к нему сами, – предложила Нюра.
Шлёпая по тёмным лужам, ребята помчались по улицам.
Во дворе Саша, нагнувшись над кучей лома, перебирал куски железа и что-то объяснял собравшимся вокруг малышам.
Нютка, обвязанная материнским платком, стояла перед братом и, стирая с румяных щёк капли дождя, возбуждённо жаловалась ему на соседского мальчишку:
– Я говорю: «Светляк, Саша не велел собирать жестянки, надо собирать другие вещи», а он не слушается.
– Нужно ему объяснить – ты старшая, – строго говорил Саша сестре.
Ребята остановились в воротах.
– Подождём, – сказал Одинцов, – у нас ещё есть время. Пусть Саша кончит разговор.
В калитку вдруг с громким рёвом вбежал толстый, неуклюжий малыш. Обеими руками он прижимал к себе старую чугунную сковородку и, добежав до Саши, уткнулся в него головой.
– Мамка… отнимает…
За малышом показалась женщина в тёмной косынке, с молодым весёлым лицом.
– Светляк! – смеясь, кричала она. – Ой, не могу! Что ж это за парень такой! Последнюю сковородку у меня утащил. Я говорю – положи, а он – в рёв, – сказала она, подойдя к Саше. – Не на чём картошку поджарить, честное слово! Уж я ему всё с чердака выгребла, старую медную кастрюлю давала. – Нет! Ухватил сковородку – и бежать!
Ребята расхохотались:
– Вот умора!
Но Саша даже не оглянулся. Обняв Светляка, он что-то тихо и убедительно сказал ему, осторожно взял из рук мальчика сковородку, отдал стоявшей рядом женщине и тут же распорядился:
– Ступайте за кастрюлей. Медь нам очень нужна. Ступай с Нютой, Светляк! Ты у нас хороший работник, только без спросу ничего брать нельзя.
Светляк успокоился, и целая куча ребят во главе с Нюткой прошествовала по двору мимо мальчиков.
Саша подбежал к товарищам.
– Ну, теперь идём! – весело сказал он.
– А куда же ты их в дождь отправил? – усмехнулся Васёк, глядя вслед ребятишкам.
– Ну какой это дождь! Пусть ко всему привыкают, – махнул рукой Саша.
– Правильно, Сашка! Ну что за Сашка! – обнимая товарища за плечи, растроганно сказал Одинцов.
Без десяти десять ребята подходили к назначенному месту.
Дождь кончился.
На пустыре влажно блестела зелёная трава. В глубине двора стоял серый двухэтажный дом. Стены его были крепкие, но в тёмные провалы окон виднелись потрескавшиеся потолки, на полу валялась отбитая пластами штукатурка, парадный вход со двора прикрывался одной половиной тяжёлой дубовой двери, другая половина её лежала на широких каменных ступенях крыльца. На дворе валялся щебень, под ногами хрустело битое стекло, под окном торчали поломанные оконные рамы.
Большой пустынный двор ничем не был отгорожен от улицы. Чуть приметные дорожки заросли травой и жёлтыми одуванчиками. Внимательно оглядываясь вокруг, ребята с трепетом вошли на пустырь. Нигде не слышалось ни одного голоса.
– Рано ещё, – сказала Лида.
Остановились у кучи щебня. Разбитый угол дома был завален досками и кирпичом. Сплющенная водосточная труба болталась под крышей и, ударяясь о стенку, издавала жалобный, дребезжащий звук. За домом чернела глубокая яма, наполненная водой.
– Воронка! – сказал Петя. – Сюда, видно, бомба попала.
– А какой был красивый дом!.. – со вздохом протянула Нюра.
– Он совсем новый. Его до войны строили. Мы для землянки здесь дощечки брали. Помнишь, Мазин?
– Помнить-то помню… – неопределённо сказал Мазин.
Все хмуро и печально глядели на пустынное крыльцо и безглазые стены будущей школы.
Васёк пробрался через щебень к дому, приложил ухо к стене, по-хозяйски постучал по ней палкой:
– Стены крепкие…
Мазин заглянул в окно и тихонько свистнул:
– Все печи развалены. Двери на полу валяются…
– Ну и что? Испугались? Подумаешь, окон и дверей нет! А руки есть? – задорно сказала Лида и, увидев, что Мазин усмехается, обрушилась на него: – А тебе-то, Коля, уж совсем стыдно! Здоровый, как этот самый… ну…
– Буйвол! – поспешно подсказал Одинцов.
Ребята расхохотались. Лида тоже не выдержала и засмеялась:
– Я, конечно, не то хотела сказать. Сила у нас у всех есть! Ну что нам страшно?
– Да кто тебе сказал, что страшно? Мы ведь осматриваем ещё только, – пожал плечами Одинцов, – а что скажут, то и будем делать. Ты всегда наперёд выскакиваешь!
– Да потому, что вы сразу скисли. Увидели, что трудно будет, и скисли, – заступилась за Лиду Нюра.
– Да подождите вы спорить! Вот у нас привычка, я заметил: как что серьёзное – так мы сейчас же начинаем спорить. Пойдёмте лучше посмотрим! – предложил Сева Малютин.
– Верно! Пошли комнаты осматривать! – крикнул Петя Русаков, вбегая по широким ступеням на крыльцо.
– Пошли!
Ребята бросились за Петей.
– Подумаешь, комиссия какая! Инженеры! – смеялась над ними Нюра.
– А вы – инженерши!.. Ну, полезайте, не бойтесь… Лида, не хватайся за дверь, а то ещё сорвётся. Болтается она, как довесок!
Перебравшись через сорванные, с петель входные двери, ребята очутились в просторном коридоре. Оттуда наверх вела широкая лестница.
– Лестница! Лестница! Совсем как у нас в той школе, только ещё больше! – радовалась Лида.
Ребята обошли все комнаты, поднялись на второй этаж и, удовлетворённые осмотром, единогласно решили, что дом вполне подходящий для школы.
– Это как раз то, что нужно, – заявил Васёк.
– Конечно! И дом хороший, и двор большой. Можно сад развести. Смотрите! – Сева подошёл к окну.
Но Лида вдруг схватила его за руку и знаками подозвала остальных ребят:
– Тише! Директор! И ещё кто-то…
Ребята сгрудились у окна. На высокой горке битого кирпича стояла группа людей. Леонид Тимофеевич, вытянув вверх руку, громко говорил:
– Второй этаж я думаю употребить под классы, маленькая комната над лестницей пойдёт под учительскую. Несколько классов удастся сделать внизу. Там же – большой школьный зал, пионерская комната…
Ребята, схватившись за руки, едва сдерживали волнение.
– Тише, тише… Вот этот справа – товарищ Круглов из райкома партии, я его знаю, он живёт за три дома от нас. А другой, с бородкой, это товарищ из роно… Помните, он к нам в школу приходил.
– А там ещё кто-то, вон отдельно стоит.
– Тсс… Это Грозный… Чудачка! Грозного не узнала!
– Не шепчитесь! Дайте послушать!
Снизу донёсся голос товарища из роно:
– Всё это хорошо, но вот как насчёт рабочей силы? – Он погладил узкую бородку и обернулся к товарищу Круг лову. Секретарь райкома молча посмотрел на дом, потом перевёл взгляд на Леонида Тимофеевича.
В живых, блестящих глазах его мелькнул лукавый огонёк.
– А вы как предполагали? – спросил он у директора.
Леонид Тимофеевич ответил ему таким же лукавым, смеющимся взглядом:
– Я, конечно, рассчитывал на вашу помощь.
– Может, из ремесленного можно отрядить бригаду? – спросил товарищ из роно.
– Вряд ли. Ремесленники у нас очень заняты – они делают огромную работу. На их плечи легла большая нагрузка. Это в наше время незаменимые кадры.
Секретарь райкома с живостью повернулся к Леониду Тимофеевичу:
– И вы не смотрите, что им по четырнадцать лет. Они такие дела делают, что впору взрослым.
– Ой, слышите! А мы-то? А мы-то? – округляя глаза, зашептала Лида.
– Пошли! – вдруг сорвался Васёк. – Мы тоже можем работать! Мы не боимся работы!
Ребята, перепрыгивая через кирпичи и щебень, бросились во двор. Чумазые, перепачканные извёсткой и пылью, они неожиданно, один за другим, спрыгнули с крыльца и предстали перед директором.
– Здравствуйте, Леонид Тимофеевич! Мы прибыли в ваше полное распоряжение! – твёрдо сказал Васёк и, не в силах скрыть охватившей его радости от встречи со своим директором, добавил взволнованной скороговоркой: – Здравствуйте! Мы вас ждали, ждали…
– Мы ждали, так ждали!.. – перебивая друг дружку, закричали ребята.
Взрослые с весёлой усмешкой и удивлением глядели то на ребят, то на директора.