Колонна Кроагера из грохочущих машин, марширующей пехоты и мобильной артиллерии, поднявшей стволы к небесам, добралась до центра цитадели первой. В осторожности не было нужды: никто не вставал у них на пути, и Кроагер ощущал безлюдность физически, как пустоту внутри. Лишь усилием воли ему удавалось сдерживать желание сломя голову броситься к цели.
Наступление в цитадель его изводило. Рассредоточенная враждебность, исходящая от каждой мерцающей стены, выматывала душу, казалась оружием, приставленным к голове. Его тело переполняли боевые стимуляторы, пальцы сжимались на рукояти цепного меча. Ему хотелось убить кого‑нибудь – кого угодно, лишь бы почувствовать, как уходит напряжение, скапливавшееся с момента высадки на этот мир.
Выйдя из широкой улицы‑площади, колонна раздвинулась и плавно сменила построение на шахматное. Кроагер не скрывал, что не доверяет Харкору, но не мог не признать, что воины его бывшего гранд‑батальона были отлично обучены и дисциплинированны.
Если и существовало место, способное запечатать в себе останки низвергнутого бога, им было строение в сердце Амон ни‑шак Каэлис. Погибель Иши представляла собой грандиозный, простирающийся вдаль дворец, богато украшенный луковичными главками погребальных башен и широкими куполами цвета слоновой кости. На фасадах высились изгибающиеся арки и величественные колонны, призрачные и в то же время рукотворные – будто сплетенные из лунных лучей, но при этом обладавшие прочностью, совсем не соответствующей хрупкому виду. Все это сооружение казалось гигантской скульптурой из льда и стекла, натуральным образованием органического кристалла, возникшего в какой‑нибудь темной пещере, а на свету начавшего стремительно расти самым причудливым образом. Оно выглядело абсолютно природным, но невозможно было не заметить его точно выверенные пропорции; в нем была естественность и искусственность одновременно.
|
|
Оно состояло из сплошных противоречий: было укрепленным и открытым, наполненным геометрическими формами и будто бы не стесненным архитектурными ограничениями. Тысячи одинаковых кристаллических статуй неподвижно стояли на постаментах в сияющих альковах, обрамляя извивающиеся аллеи, ведущие к высокому порталу в фасаде – к узкой арке, по бокам которого высились две гигантские копии обычных стражей. По размерам – хотя и не по пропорциям – они могли сравниться с машинами Мортис, а Кроагеру доводилось видеть, какие разрушения подобные боевые машины могли производить на полях битв.
Но эти имитации были неподвижными, стекловидными, хрупкими, легко ломающимися.
Здесь подводный свет, укутавший всю цитадель, был сильнее всего: стены гробницы сияли изнутри. Это же сияние пронизывало гладкий камень земли, словно капилляры с энергией, словно нити живого света. Ноги Кроагера оставляли на камне не дающие света синяки, и ему казалось, что он ходит по поверхности какой‑то нейронной сети, охватившей всю планету.
Рядом с ним притормозил ощетинившийся вокс‑антеннами «Носорог»; от давяще‑массивной машины разбегались черные трещины не‑света. Кроагер почувствовал присутствие Харкора еще до того, как его помощник заговорил.
– Вам нужно кое‑что услышать, – сказал Харкор, прижимая к уху вокс‑аппарат.
|
|
– Что такое? – рявкнул Кроагер, сам не понимая, почему злится.
Харкор протянул ему гарнитуру:
– Слушайте.
Кроагер снял шлем, забрался на подножку танка и, схватив гарнитуру, резким движением прижал ее к голове. Раздавался только тоскливый вой статики, то усиливающийся, то ослабевающий, как ночной ветер в пустыне.
– Что там должно быть? – спросил он.
– Продолжайте слушать, – настаивал Харкор.
Кроагер все стоял с прижатой к уху гарнитурой, когда в полутора километрах к востоку из широких улиц показались головные подразделения колонны Пертурабо. Развевающиеся знамена виднелись над крышами стоящих между ними зданий, и ревели гудки двух титанов, глухим эхом разносясь над открытой площадью. Кроагер перевел взгляд дальше на восток – колонны Фалька еще не было видно.
– Не слышу ничего, кроме статики, – сказал он.
– Слушайте внимательнее.
Кроагер хмуро посмотрел на Харкора, размышляя, много ли проблем у него возникнет, если он убьет бывшего кузнеца войны прямо сейчас. Он отказался от этой идеи, когда услышал в волнах статики обрывки чего‑то, похожего на слова имперского готика. Ничего определенного и понятного, но они были.
– Что это?
– Зашифрованный вокс‑трафик, – ответил Харкор. – Переговоры Десятого легиона.
Харкор смотрел, как присвоенный Кроагером «Носорог» уносится прочь, чтобы присоединиться к остальным лезвиям Трезубца, направленного в сердце цитадели. Он не мог удержаться от усмешки при мысли, что с командующей должности его сместил бандит вроде Кроагера. В нем не было благородства; не отличался он и культурностью. Харкор однажды провел расследование и знал, что в Кроагере не текло и капли хоть чего‑то стоящей крови. Он родился простолюдином, и в свое время легионерские кузнецы плоти не забраковали этого оборвыша с улицы лишь благодаря удачному сочетанию генов и едва допустимому уровню наследственной вариативности.
|
|
Тот факт, что гранд‑батальоном командовало подобное плебейское посмешище, оскорблял честь легиона. Он дернулся от отвращения при одной мысли об этом и настроил вокс на согласованную ранее частоту, на самом пределе доступного диапазона.
– Ты был прав, – сказал он, не представившись, так как знал, что на другом конце будет только один слушатель. – Он уже не в состоянии контролировать растущую ярость.
Последовал шелест статики, перемежаемый щелчками и хрипами шифрации.
– Ты сказал ему о вокс‑трафике Десятого легиона? – произнес сильно искаженный голос.
– Сказал, – ответил Харкор. – Ему едва удалось сдержаться и не броситься на штурм гробницы в одиночку, размахивая мечом.
– Он простолюдин, – сказал голос. – Чего еще ожидать от людей неблагородного происхождения.
– Мне больно осознавать, что Пертурабо этого не понимает.
– Железный Владыка мудр во многом, но он поступил неправильно, лишив тебя командования, – произнес голос. – Когда руководить начинают выродки вроде Кроагера – это начало конца, свидетельство о падении в посредственность, которое закончится тем, что в ряды воинства станет вливаться грязная кровь.
– Через мой труп, – сплюнул Харкор.
– В нас течет благородная кровь Олимпии, – сказал голос. – Этим мы едины, и верность крови в конце концов себя оправдает.
– Но мы можем приблизить этот конец, правда?
– О да, можем, – ответил голос, – и не только для Кроагера. В Форриксе течет кровь одного из Двенадцати, но он ни за что не выступит за твое восстановление.
– Значит, он тоже должен умереть, – сказал Харкор.
– Я – командующий Стор Безашх, – сказал Торамино. – Я могу это устроить.
Пертурабо не было нужды смотреть на потоки данных, с миганием пробегавшие в боковой части визора, чтобы знать, что они достигли места назначения. Погибель Иши была сооружением, подобного которому он никогда не видел и никогда не представлял. Ее структурные элементы, столь непринужденно гармоничные в пропорциях, обладали той внутренней идеальностью, какую не помогли бы воспроизвести даже самые упорные занятия теорией и практикой, и не создали еще такого храма, который был бы более достоин стать последним пристанищем для бога.
Вот только никакого бога там вернее всего не было, напомнил он себе.
– Дух захватывает, правда? – сказал Фулгрим, приближаясь к нему вместе со своей Гвардией Феникса и съежившимся Каручи Вора. – Ни ты, ни я не смогли бы создать и воплотить на земле ничего подобного.
Пертурабо взъярился в ответ на едва прикрытый выпад, но удержался от язвительного ответа, понимая, что Фулгрим прав. Ему достаточно было лишь взглянуть на эту паутину хрупких, как нити расплавленного сахара, аркбутанов и извивающихся галерей, чтобы осознать: ему никогда бы не удалось такого спроектировать. Но слова Фулгрима от этого жгли не меньше, и не меньшим было удовольствие, которое его брат явно от них получил.
– Нет, не смогли бы, – согласился он. – Но меня больше интересует то, что внутри.
– Разумеется, – согласился Фулгрим, с нескрываемой алчностью разглядывая чудесный погребальный дворец. – Как счастлив я увидеть наконец объект наших исканий.
Пертурабо посмотрел мимо своего брата на Каручи Вора. Теперь, когда они наконец добрались до цели, эльдар‑проводник казался еще более встревоженным, словно ему было больно просто находиться здесь. Он был болезненно бледен, как при абстиненции, и дрожал всем телом.
– Твой проводник, кажется, эти чувства не разделяет, – сказал он. – В чем дело, Вора?
Эльдар тяжело сглотнул и посмотрел на Пертурабо глазами цвета молока, смешанного с кровью.
– Вы бы радовались, посетив братскую могилу? Вам хочется улыбаться в присутствии мертвых?
В тоне его голоса была неучтивость, граничившая с враждебностью, и Пертурабо подумал, не стоит ли убить эльдар прямо сейчас.
– Это не могила, – ответил он. – Это город, построенный в память о мертвых, не более.
– Не злись на несчастное создание, – сказал Фулгрим, хотя объяснение эльдар и его определенно не убедило. – Мы здесь, и не в последнюю очередь потому, что я позволил ему жить.
– Да, мы здесь, и что теперь? – спросил Пертурабо.
– Разве не очевидно? – ответил Фулгрим. – Мы двинемся внутрь.
Будучи воином, выросшим на вулканическом мире расплавленных рек и сернистых небес, Атеш Тарса обычно остро чувствовал холод, но сейчас прохлада апотекариона не ощущалась. Он разделся до тонкого комбинезона, чтобы силовой генератор боевого доспеха не стал лишним источником тепла рядом с контейнером Ульраха Брантана, но закованная в стазис загадка заставляла забыть о неудобстве, которое могла доставить низкая температура.
Фратер Таматика провел диагностику всех машин, поддерживающих в Брантане жизнь, и не нашел ни дефектов, ни непредвиденных особенностей конструкции – ничего, что могло бы исчерпывающе объяснить, что за чудо заставило рану от болтера исчезнуть с тела воина, целиком помещенного во время вне времени.
Чудо…
Как легко бросались этим словом, исключавшим любые вопросы. Назвать что‑либо чудом – значило отказаться от объяснений, отнеся случившееся к категории неизъяснимого. Кредо апотекариона гласило, что чудес не бывает, есть лишь события. Считать событие чудом можно было только в том случае, когда его объяснение было еще более невероятным, чем оно само.
Сейчас Тарса был готов поверить в чудеса.
Он как мог изучил рану через нерушимый пузырь, окружавший Брантана, и не было никаких сомнений в том, что рана почти полностью пропала. Не до конца, поскольку на коже оставалось розоватое пятно, как от рубца.
Даже вне стазис‑поля такая рана затягивалась бы дольше.
Воины Десятого легиона были на поверхности планеты, к которой их привел проводник‑эльдар, и «Сизифей» казался совсем пустым; рыскающим в коридорах сервиторам не было дела до тех, кто был вынужден сидеть на корабле в одиночестве, когда нужно было сражаться. Тарса тоже был воином, снискавший славу среди своих родных ноктюрнцев, но только апотекарию можно было доверить заботу об Ульрахе Брантане.
Кроме того, миссия на поверхности планеты попахивала местью, а такие миссии редко заканчивались хорошо.
Фратер Таматика остался в утробе корабля, исправляя вред, нанесенный его безрассудным экспериментом. Тарса вспомнил яростный спор фратера и Кадма Тиро, походивший на столкновение двух грозовых туч. Но Тиро был капитаном и официально назначенным заместителем Ульраха Брантана. Таматика никуда не полетел.
Тарса прошелся по апотекариону, постукивая кончиками пальцев по планшету и изучая данные последних наблюдений. Физиологические показатели Ульраха Брантана упали до нуля под влиянием температуры, не говоря о стазис‑поле, и результаты были такими же, как и в последние сто раз, когда он их проверял.
Содержимое стазис‑поля всегда оставалось постоянным, это было аксиомой, но каким‑то образом в этой не поддающейся изменению среде кое‑что все же изменилось. Тело Брантана сумело исцелиться. Или, скорее, его исцелило что‑то, не зарегистрированное ни одним из сложнейших, точнейших контрольных устройств.
Могло ли Железное сердце быть причиной?
Сколько Тарса ни изучал организм Брантана, оно одно оставалось элементом неопределенности. Даже Железнорукие не могли объяснить, как Сердце работает. Об артефакте было известно лишь то, что Феррус Манус якобы получил его от призрака в Земле Теней несколько веков назад. Это противоречило имперской истине и звучало крайне неправдоподобно, но другого объяснения тому, откуда оно появилось, Тарсе не дали.
Не было таких ветеранов‑Железноруких, которые бы не утверждали, что обладают какой‑нибудь реликвией времен исчезнувших технологий, добытой в тех безлюдных, окутанных тьмой пустошах. Должно быть, там находилась настоящая сокровищница, где привидения выстраивались в очередь, чтобы отдать свои бесценные побрякушки.
Отбросив эти мысли, Тарса вновь перевел внимание на смертельно раненного воина. В контейнере стоял неподвижный ледяной туман, но красные глаза Тарсы легко видели тело под полупрозрачным сиянием. Хотя одна из болтерных ран затянулась, оно все равно состояло из окровавленной кожи и разорванной плоти, сломанных костей и изрезанных мышц. К груди по‑прежнему крепилось Железное сердце – этот бесшумный неподвижный паразит, чьи свойства не поддавались рациональному объяснению.
Исходя из немногочисленных проверенных данных, устройство, видимо, пыталось регенерировать внутренние органы капитана. Но делало оно это, питаясь – за неимением лучшего выражения – его жизненной силой. Воина, раненного не смертельно, оно вернее всего исцелило бы, не убивая, но повреждения Брантана были так значительны, что любое лечение велось бы за счет его жизни.
Это чудо наверняка его убьет.
Тарса обошел контейнер, прекрасно понимая, что не сможет ничего сделать для лежащего внутри человека, не имея точных, полученных в реальном времени данных. Был лишь один способ получить такие данные, но Кадм Тиро ни за что бы не позволил ему вывести Брантана из стазиса без присутствующих рядом Железных Рук в составе экипажа – на случай, если эти мгновения станут последними в жизни Брантана.
Однако Кадма Тиро здесь не было.
Воины Ноктюрна не отличались склонностью к бунтарству – более того, они цепями долга приковывали себя к причинам и методам, которые иные называли бы неблагоразумными, но от которых они не отступали до конца. И между тем Тарса чувствовал, что его рука медленно тянется к приборам, регулирующим температуру в контейнере, и генетическим замкам на пульте управления стазис‑полем.
– Чтобы вам помочь, я должен приблизить вас к смерти, – сказал он, понимая, что риск, связанный с выведением Брантана из криозаморозки, нарушит его клятву о непричинении вреда. Он решил эту дилемму, рассудив, что если ему удастся спасти капитана, причиненный вред будет допустимой ценой за это.
Мысль о возмездии Тиро и Сайбуса, которое последует, если что‑то пойдет не так, заставила его руку замереть. Но даже если он узнает что‑то важное, они все равно будут в ярости, так какой смысл колебаться? Тарсе было больно держать в вегетативном состоянии человека, которого можно было назвать живым лишь в очень узком смысле этого слова.
И, в сущности, разве не причиняли они Брантану больше вреда тем, что держали его в таких условиях?
Разрешив моральную проблему, Тарса быстро установил биозаписывающее оборудование, подсоединив свой нартециум к контейнеру, чтобы отслеживать все физиологические параметры Ульраха Брантана. Если уж он решил это сделать, он должен сделать это правильно, не оставляя ничего на волю случая, используя все возможности собрать как можно больше информации.
Подготовив все необходимое, Тарса разблокировал пульт управления. Он вдохнул морозный воздух, на этот раз чувствуя, как холод стерильного апотекариона проникает в кости. Или это был холод неуверенности? Он уже принял решение и не знал, почему колеблется. Возможно, он давал себе последний шанс отступить, понимая, что может убить Брантана?
Тарса повернул медную рукоять силовой муфты на нулевое деление, и стазис‑поле опустилось, как театральный занавес. Спирали тумана в контейнере завертелись, когда внутри снова потекло время, возвращая застывшего капитана в общий поток вселенной. Перейдя этот рубикон, Тарса начал небольшими приращениями поднимать температуру. Его нартециум начал мигать и щелкать: в его катушки памяти хлынул поток данных. Приборы бионаблюдения затрещали, принимая от оттаивающего тела новые показания, и принялись выплевывать перфорированные ленты с информацией.
Приборы показывали возрастание нейронной активности в предфронтальных долях и увеличение числа синаптических связей в целом. Скоро мозг капитана достигнет состояния, при котором вернется способностью к узнаванию и когнитивной деятельности. Когда это случится, Тарсе надо будет задавать вопросы как можно более лаконично.
Мозговая активность продолжала возрастать, а Железное сердце на его глазах выпускало в тело Брантана новые нити в волос толщиной. Сегментированные конечности скользили по телу, словно выискивая что‑то, а само Сердце испускало тонкие струйки ядовитого дыма, пахнувшего гнилой плотью.
– …тья, – произнес Брантан, завершив предложение, начатое несколько недель назад.
– Капитан. Я апотекарий Тарса. Ваши раны затягиваются, но я еще собираю данные, чтобы установить причину.
Пауза – пока едва оттаявший мозг капитана пытался догнать настоящее.
– Миссия?
– Продолжается, – ответил Тарса, наблюдая за резко возросшими потоками данных от контейнера. – Мы на искомом мире, ваши воины пытаются сорвать планы предателей.
Мозговая активность Брантана внезапно подскочила, изобразив на графике колебания, подобных которым Тарса еще ни разу не видел, и заставив тело капитана забиться в судорогах. Поднявшись, Тарса заглянул в контейнер: глаза Ульраха Брантана под стеклом начали мерцать зловещим зеленым светом.
– Йидрис…
– Капитан?
– Этот мир. Мертвые называют его Йидрисом.
– Капитан, я не понимаю, – сказал Тарса. Возможно, пока капитан был заперт в стазисе, его посещали видения? Это должно было быть невозможно, но если миссия в сердце варп‑шторма чему‑то и научила Тарсу, так это тому, что слова вроде «невозможно» предназначались для глупцов и невежд. Зеленый блеск в глазах Брантана ясно свидетельствовал о том, что что‑то не так, но он не решался понизить температуру и вновь активировать стазис‑поле.
Вместо этого он спросил:
– Какие мертвые?
– Души Йидриса, я слышу их всех. Они кричат в ужасе.
Голос капитана затих, и Тарса осознал, что синаптическая система Брантана деградировала до такой степени, что у того начали возникать слуховые галлюцинации. Позволить ему умереть сейчас, пока некогда выдающийся герой еще не превратился в бормочущего безумца, было бы милосердием.
– Вы должны остановить Ангела Экстерминатуса, – сказал Брантан, когда Тарса занес руку над регуляторами температуры.
– Что вы сказали? – спросил Тарса. Импульс данных, переданный Сабиком Велундом, включал упоминание о мифическом создании, но в словах Брантана явно чувствовалась конкретность, связь с настоящими событиями.
– Он собирается возродиться на Йидрисе. Вы должны ему помешать.
Тарса попытался связать слова капитана с тем, что Велунд и Шарроукин услышали на Гидре Кордатус. Ангел Экстерминатус был мертвым богом эльдар, заточенным под поверхностью планеты верховным божеством их расы. Они не знали, каким реальным событиям соответствовал этот миф, но что‑то странное было в этих словах.
– Что такое Ангел Экстерминатус? – спросил Тарса, инстинктивно понимая, что это самый важный вопрос, который он когда‑либо задаст.
– Все самое худшее в мире, облеченное в плоть.
– Откуда вы это знаете?
– Этот мир живой. Он взывает о помощи. Он ждет.
– Ждет? – переспросил Тарса. – Ждет чего?
– Чтобы его создатели вернули мертвых домой.
Гробницу оцепили, и стало сразу очевидно, что для ее взятия не потребуется длительной осады. У нее не было оборонительных сооружений, не было орудий на огневых позициях, подходы к ней не покрывали глубокие траншеи, кострища, минные поля или мотки колючей проволоки, а в портале между кристаллическими гигантами не стояло никаких ворот.
Пертурабо поручил Форриксу возвести укрепленную позицию на открытой площади перед гробницей, и его главный триарх со рвением приступил к заданию, реквизировав для этого все доступные «Носороги». Чтобы окружить гробницу, требовались еще тысячи «Носорогов»‑«Кастелянов», поэтому Форрикс выстроил прямоугольную охраняемую зону с многоугольными бастионами – самый простой вариант крепости, лишенный слепых зон. По мере того, как «Носороги» занимали свои позиции и расправляли пластины брони, центр площади из места, где мерцал свет и призрачно стенал ветер, превращался в крепость из холодного железа, черных пик, мотков колючей проволоки и бронированных огневых сооружений.
Даже в Четвертом легионе немногие разбирались в искусстве фортификаций так, как Форрикс, и последние башни вырастали на углах оборудованной позиции прямо на глазах Пертурабо. «Мортис» водрузили на место последние из элементов в тот момент, когда двое оставшихся «Носорогов» отъехали назад, образуя собой створки механизированных ворот.
– Твои воины быстро работают, – заметил Фулгрим; Пертурабо видел нервное желание двигаться дальше в каждом подергивании его рук и в каждом тике алебастрового лица, – но нам не следует задерживаться.
– Оружие никуда не денется, – ответил Пертурабо. – Мы не сдвинемся, пока я не удостоверюсь в надежности фортификаций.
Фулгрим кивнул, но в кивке чувствовалась грубая нетерпеливость.
Пертурабо уже знал, что все три оборонительных сооружения находились в состоянии боевой готовности. Несмотря на сопротивление камня, крепость, окружившая место высадки, была укреплена, как и временная постройка из «Носорогов» вокруг стен цитадели. Работы над последней фортификацией почти завершились, но Пертурабо задержался, чтобы внимательно рассмотреть Фулгрима и собранное им воинство.
Кожа его брата блестела, но не пот покрывал лицо.
Из Фулгрима тек свет.
Слабо, разумеется, но заметно для генетически улучшенных глаз, которые были способны видеть больше, чем даже глаза легионера. Капли света собирались на кончиках его пальцев и падали на землю, чтобы впитаться в землю и раствориться. Пертурабо подумал, знает ли Фулгрим о истекающем из него сиянии, и решил, что должен знать. Казалось, что ему тяжело в доспехе, а лицо выглядело напряженным и усталым, будто он лишь усилием воли еще стоял на ногах.
Его капитаны выглядели не лучше – как псы, натягивающие поводок. Кесорон держался рядом с Фулгримом, в то время как Вайросеан и его вопящие воины ревели и гремели своими странными звуковыми пушками. Эйдолон и отряд массивных воинов в терминаторских доспехах‑катафрактах стояли наготове, чтобы повести Детей Императора в наступление. Плоть лорда‑коммандера тоже пронизывал свет наподобие того, что обволакивал Фулгрима – гибельное сияние, которому не было места в живом существе.
Из всех воинов Фениксийца только мечник Люций, по‑видимому, не разделял восторг предвкушения, охвативший Детей Императора. Он бросил взгляд на Пертурабо, словно почувствовал, что его изучают, и размашисто поклонился. Наглая неискренность жеста привела Пертурабо в ярость, заставившую его приподнять Сокрушитель наковален в креплениях на спине.
Каручи Вора стоял рядом с Фулгримом, то сжимая руки, то потирая их, как преступник, знающий, что ему никогда не отмыть их от крови. Пертурабо знал, что ему следует убить эльдар прямо сейчас – просто сокрушить его жалкое тело одним ударом молота, но он чувствовал, что от проводника еще можно что‑то узнать.
Подошли Кроагер и Фальк и кивком подтвердили, что готовы.
За ним последуют только два лезвия Трезубца, но этого должно быть достаточно.
Железный Круг поднял щиты, как только Пертурабо отправил через БМУ приказ об активации в органические процессоры их киберцентров.
– Значит ли это, что мы можем наконец идти? – надоедливо и раздражающе спросил Фулгрим.
– Да, – ответил Пертурабо.
Воины, удостоенные чести сопровождать двух примархов в кристаллическое воплощение красоты, которым была увенчанная куполом гробница, шли позади: Железные Воины маршировали такими же ровными рядами, в какие впервые выстроились еще на бранных полях Олимпии, а Дети Императора с ревом неслись, как орда варваров. Сотни знамен развевались над их головами, а пронзительный вой звукового оружия сотрясал воздух и терзал раскатами слух.
Тысячи последователей Фулгрима тоже их сопровождали, неся за плечами жестко закрепленные контейнеры. Пертурабо видел, как они разгружали их и заполняли чем‑то, похожим на осколки кристаллов. С таким весом за плечами они не будут поспевать за легионерами, но Пертурабо не собирался их ждать.
Пертурабо и Фулгрим, прикрытые клином из щитов Железного Круга, возглавили шествие по извивающейся дороге, ведущей к главному порталу. И только когда они приблизились к нему, стало ясно, как он в действительности огромен. Триста метров в высоту и двадцать в ширину – он был вертикальной прорезью в полупрозрачных кристаллических стенах цитадели. Зеленое, как море, свечение, распространявшееся по всей остальной крепости, шло, казалось, только в одном направлении. Внутри же была лишь тьма, всеобъемлющая чернота, поглощавшая свет и не пускавшая ни луча наружу. Она напомнила Пертурабо об огромной сингулярности в центре Ока Ужаса, и это сходство ему совсем не нравилось.
Возможно ли было составить карту внутренних помещений этой гробницы, или же они не поддавались эмпирическому измерению?
– Я его чувствую, – сказал Фулгрим, когда они прошли между когтистыми лапами стражей, стоящих по бокам от входа в гробницу. Свет с мерцанием проносился сквозь них, как стайки блестящих рыбок, бросающихся прочь от приманки рыбака. Ничто здесь еще не отреагировало на их присутствие, но Пертурабо совсем не жаждал узнать, как долго это продлится после того, как они окажутся внутри.
Пертурабо приказал остановиться и повернулся к Фулгриму.
– Брат, мне нужно спросить у тебя кое‑что, прежде чем мы двинемся дальше, – сказал Пертурабо.
Фулгрим напрягся и настороженно сощурился.
– Да?
– Есть ли что‑то, чего я не знаю? – спросил Пертурабо. – Даю тебе последний шанс рассказать мне все, что ты мог утаить.
Пертурабо услышал ложь еще до того, как ее произнесли.
– Нет, брат, – ответил Фениксиец. – Я рассказал тебе все так, как оно есть.
Пертурабо кивнул, получив именно тот ответ, которого ожидал. Он отвернулся от Фулгрима и, окруженный роботами‑стражами и сопровождаемый своими воинами, вошел в гробницу.
Темнота приветствовала его, обволокла органы чувств так, что абсолютная неестественность ее стала очевидна. Он мысленно охватил окружающее пространство, изучая его на пределах восприятия, недоступных смертным. Что для них было беспрерывной чернотой – непроглядной, липкой, неизбежной – для него стало лишь сумраком.
За порталом находилось подобие гулкого вестибюля, чье гигантское пространство, казалось, изменялось при каждом новом взгляде. Вперед вело несколько проходов – арок листовидной формы, выделявшихся большей чернотой, но Пертурабо вдруг заметил, что не может определить, сколько их.
– Дешевые фокусы, – усмехнулся Фулгрим, окидывая взглядом изгибающиеся коридоры, разбегавшиеся сразу в нескольких направлениях.
– Нет, – сказал Пертурабо. – Все отнюдь не так просто.
– Эльдарское колдовство, – сплюнул Фулгрим. – Ничего интересного.
Капли света лучезарными слезами текли из глаз Фулгрима, а испарина на руках падала на гладкий мраморный пол гробницы, где превращалась в жидкие солнечные крапинки. В этих стенах даже смертные воины могли видеть свет Фениксийца. Дети Императора восхищенно кричали. Железные Воины не обращали внимания.
Пертурабо не сводил взгляда с черных стен впереди, заметив кое‑что знакомое в переменчивых дорожках и непостоянных линиях этого места. Он уже видел такие постройки раньше.
– Это лабиринт, – сказал он. – А я разбираюсь в лабиринтах.
Расположившись на куполе высокой гробницы, стоящей вдали, напротив цитадели, Никона Шарроукин и Сабик Велунд наблюдали из укрытия за двумя примархами, ведущими своих воинов внутрь. Около тысячи легионеров и столько же смертных следовало за ними узкой колонной, заползающей в гробницу, как паразитический червь в носителя.
– Сайбусу это не понравится, – сказал Велунд.
– Его пристрастия меня не касаются, – ответил Шарроукин.
– Тебе легко говорить, – отозвался Велунд. – Ты когда‑нибудь вернешься к своему легиону.
Шарроукин ничего не ответил и сделал несколько пикт‑снимков грозной крепости в центре площади, понимая, что за ее штурм пришлось бы заплатить тысячами жизней. В этой крепости, возведенной с поразительной экономией времени и сил, башнями стали орудия от «Носорогов», стенами – бронированные машины, а в роли мобильных опорных пунктов выступали рычащие «Лэнд Рейдеры», стоявшие в окруженных проволокой окопах.
– Это «Теневой меч»? – спросил Велунд.
В центре крепости, на приподнятой платформе, стоял сверхтяжелый танк, армированный и укрупненный до немыслимости.
– Командирский танк Пертурабо, – ответил Шарроукин.
– Его орудийные системы могут охватить каждый сантиметр стены, а главная пушка попросту уничтожит все, что окажется на ее линии огня.
– Значит, от линии огня будем держаться подальше, – сказал Шарроукин.
Два титана‑«Грабителя», несущих знамена Легио Мортис и окрашенных в их цвета, стояли напротив своих стеклянных двойников, с непоколебимой точностью направив на них орудия. Воины Пертурабо отличались исключительной скрупулезностью.
– Прямая атака на эти позиции будет самоубийством, – заявил Велунд.
– Девятнадцатый никогда так не сражается, – сказал Шарроукин.
– Я обратил внимание, – ответил Велунд. – Идем, капитан Тиро должен узнать, что этим путем внутрь не попасть.
Шарроукин кивнул и отошел от края крыши. На таком расстоянии от врагов не было смысла растворяться в тенях, но он все равно это сделал. Благодаря сверхъестественно чуткому восприятию Шарроукин с самого момента приземления начал ощущать на себе враждебные взгляды невидимых наблюдателей, которые следили за каждым его движением, как змея, готовящаяся напасть. И он знал, что они видели его, даже когда он двигался со всем доступным ему мастерством.
Чередой уверенных перебежек, головокружительных прыжков с ранцами и резких падений Шарроукин и Велунд добрались до крытого участка земли, где их ждал отряд вторжения Железноруких. Шарроукин спрыгнул в тень и вышел к Кадму Тиро и Вермане Сайбусу. Игнаций Нумен и Септ Тоик держали между собой дрожащего Варучи Вора, а над ними возвышался брат Бомбаст, в грозном огнемете которого вспыхивали раскаленные голубые струи.
– Ну что? – спросил Кадм Тиро. – Мы сможем пробиться внутрь?
Выражения его лица не было видно за железным шлемом. Сотни вырезанных имен покрывали доспехи; их было так много, что обнажившегося керамита стало столько же, сколько покрашенного в черный. На Исстване он находился в гуще жесточайших боев, и легко было забыть, что пострадал он не меньше их всех. Златокрылый Гаруда устроился на его наплечнике, сложив крылья, и сверкал красными глазами, напомнившими Шарроукину об Атеше Тарсе.
В его облике сквозила нравящаяся Шарроукину стремительность – орел был реющим хищником, как и он.
– Не стоит и надеяться, – ответил Шарроукин. – Железные Воины уже построили крепость прямо перед входом. Чтобы пробиться к нему, нужно атаковать целым легионом, не меньше.
– Значит, мы напрасно преодолели весь этот путь! – вспылил Сайбус, ударив кулаком по ладони. – Я с самого начала говорил, что эта затея обречена на провал. Мы только впустую потратили время на полеты.
– Ты не согласен? – спросил Тиро, прочитав это в позе и мимике Шарроукина.
– Мы все погибнем, если станем атаковать Железных Воинов в лоб, – сказал Шарроукин. – В этом я с Сайбусом соглашусь, но в лобовой атаке нет необходимости.
– Что ты имеешь в виду? – хмуро спросил Тиро.
Шарроукин кивком подозвал Нумена и Тоика, и те подтащили к нему болезненно выглядящего эльдар‑проводника.
– Потому что парадный вход – не единственный, верно?
Варучи Вора поднял на них взгляд и кивнул. Плоть туго обтягивала выступающие кости лица, словно промасленная бумага, а сквозь жирно блестевшую кожу просвечивали фиолетовые вены.
– Верно, – ответил эльдар. – Есть другие способы попасть внутрь.
[1]Г. Гессе.
[2]Р. Саут.
[3]Ш. Бронте, «Джен Эйр».
[4](лат.) гончарная земля, обозначение для сорта глины в алхимии.
[5]Фиренца, фиренцийский – искаженное название Флоренции. Фиренциец (ист. Флорентиец) – прозвище Леонардо да Винчи.
[6]Принцип соответствия в герметизме.
[7]Шекспир, "Король Иоанн".
[8]«Башня молний», Дэн Абнетт.
[9]«Двери восприятия» – эссе Олдоса Хаксли, в котором он описывает опыт употребления мескалина.
[10]Грейс Хоппер.
[11]Мартин Левин, американский финансист.
[12]Конъюнкция, союз противоположностей.